Текст книги "Скованные одной цепью (СИ)"
Автор книги: Alexianna
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Глава 14
Алёна
8 августа 1818 год (15:30)
Не понимаю, почему книга переместила меня сюда? Намечалось совсем другое время и совсем другое место. Но если я здесь, значит кто-то нуждается в медицинской помощи.
Обоз, в котором я оказалась, судя по разговорам едущих в нём, следует по пыльной степной дороге в станицу Каменская. Обоз – это несколько телег и кибиток с пассажирами, а так же около двадцати верховых казаков с саблями и нагайками. Среди них нет Зайцева, я всех рассмотрела. Если вспомнить все мои перемещения, то ясно – спонтанно забрасывает меня туда, где он есть. Но его тут нет. Странно.
В моей сумке медицинские принадлежности и диплом фельдшера. Значит мне легально предстоит познакомиться с местными властями и работать в госпитале. Кого конкретно я должна вылечить, мне пока что неизвестно. В моей книге только заглавие и «…следовать по указанному маршруту». Всё, на этом запись обрывается. Ну да ладно, посмотрим по ходу событий.
– А вы, барышня, водицы не желаете? – оборачивается ко мне мужик, сидящий впереди телеги и погоняющий лошадь. – Дорога-то ещё долгая.
– Да, спасибо, – не отказываюсь я, поскольку жара стоит невыносимая и солнце печёт беспощадно, а на мне столько шмоток и вдобавок длинных юбок штук пять. По тутошней моде ведь всё.
Беру железную флягу из рук мужика и, проведя рукой вдоль её, обеззараживаю воду. Наблюдаю, как ленты моего потока обвивают сосуд.
– А вы странная, барышня, – сообщает мужик, бросая на меня прищуренные взгляды.
– Почему это? – настороженно спрашиваю я, замерев на миг, как «застуканная на горячем». Неужели видит, что я магичу?
– Не капризничаете, – улыбается он в пышные усищы. – Вот давеча, городскую вёз на телеге. Точь-в-точь, как вы, она вся в шелку была. Так ругалась, на чём свет стоит! То телега жёсткая, то солнце яркое. Уж и не знал, что делать с ней, горемычной…
– Честно? – я тоже прищуриваюсь в улыбке, а потом вздыхаю тяжело. – Телега ваша действительно жёсткая. И у меня уже бок болит так сидеть.
– А вы соломку-то подгребите, да лягайте себе. Лёжа-то сподручнее будет. И косточки не заболят. Вон, вы какая худобушка – вашим косточкам перина небось нужна.
Я бы с удовольствием сейчас разлеглась тут в позе морской звезды, но кругом казаки, а я в такой позе очень буду для них соблазнительна. Вот, один всё поглядывает на меня и ус подкручивает. А развались я на спине, так он совсем с коня упадёт при виде такой призывной позы. Нет, среди мужиков надо держать марку, мне ведь ещё их лечить придётся, как я полагаю. Надо, чтобы уважали меня и слушались.
– Благодарствую за заботу. Но я уж посижу, – отвечаю я вознице. – А привал скоро будет?
– Может и будет, – равнодушно отвечает мужик, – енто, как его благородие скомандует. Однако, до станицы надобно дотемна успеть. А ежели привалы делать – то в степи заночуем.
– Но как быть, если по нужде надобно? – ёрзаю я , поскольку действительно, дотемна могу и не дотерпеть.
– А вон, хорунжий, тот, что с красным мешком на седле. У него и поспрашайте. Он тут командует.
Я разглядываю указанную персону. Тот казак, что бросал на меня заинтересованные взгляды. Красавец, бравый вояка. Усы вразлёт, чёрная чёлка кучерявится из-под фуражки, глаза большие, яркие, а в седле как гарцует – загляденье. Можно, конечно, спросить его, когда мимо будет проезжать. Он вдоль обоза часто курсирует, поглядывает на меня. Но, наверное, это потому, что я немного отличаюсь от местных барышень. На них обычные сарафаны и платки повязаны. Одна я тут в модной шляпке с цветочками и в платье городском с кружевами. Но про поход в кустики с казаком стесняюсь заговорить.
«Но ведь не обязательно вслух спрашивать, – тут же приходит мне мысль. – Может я могу влезть к нему в мысли и тонко намекнуть?» Давай, Волкова, попробуй применить твои способности по назначению, точнее «по нужде».
«Эй, казак, устали все, надо привал сделать, – внушаю я ему свою мысль. – Негоже людей мучить. Дай команду, отдохнём чуток, по нужде сходим».
Ноль эмоций с его стороны. Может не долетели до него мои слова. Ещё раз попробуем: «Эй, казак, устали все, надо…» Где-то сзади в обозе заплакал ребёнок, тут же заголосили женщины. Хорунжий оглядывается, хмурится, потом встаёт в седле и смотрит вперёд. Женские завывания становятся громче и наш командир сдаётся. Когда мы подъезжаем к речушке, берега которой покрыты кустарником и небольшими группками деревьев, он таки громко командует: «Привал!»
Слышу свист и крики казаков: «Конь напоить! Оправиться! Бабы за кусты, мужики за телеги!»
Я спрыгиваю на пыльную дорогу, ноги ватные, затекли. Юбки идти мешают. Делаю два шага в высокую траву, цепляюсь платьем, теряю равновесие и… уже почти упала, когда чьи-то крепкие руки подхватывают меня сзади.
– Что ж вы, барышня, на ногах-то не держитесь? – спрашивает хорунжий, поставив меня вертикально.
– Благодарствую, господин э-э-м-м… – вопросительно смотрю на усатого красавца.
– Тимофей Куликов, хорунжий кавалерийского полка.
– Алёна Михайловна, фельдшер.
– Вы, Алёнушка, поспешайте за кустики-то, потому как привал короткий, пять минуточек всего, – улыбается казак.
И я поспешаю, ругая моду барышень 19-го века. Кто придумал надевать столько юбок? И главное – нахрена? Очень хочется их поснимать, но чувствую, что от такого зрелища не только казаки с коней попадают, сами кони тоже оборжутся…
Через пять минут, действительно, слышны команды: «На конь!», «Все по телегам!», «Трогай». Трясёмся снова. А меня мучает вопрос: «Зачем меня книга сюда забросила, да так, что мне приходится в телеге ехать почти целый день?» Или может, здесь уже больные есть? Оглядываюсь. Нет, вроде все здоровы. Даже ребёнок, что голосил недавно, и тот не плачет. Странно всё.
Замечаю, что Тимофей всё чаще бросает на меня любопытные взгляды.
– А вы, Алёнушка, надолго ли к нам в Каменское? – спрашивает он, подъехав ближе.
– Пока всех не вылечу, – отвечаю я, щурясь от солнца и ставя ладошку козырьком ко лбу.
– Тогда до второго пришествия, – хохочет он. – У нас братва завсегда порублена с разъездов-то повертается. Бусурманы, собаки, набегами балуют. А турецкий ятаган, он острый, как серп, та и махать они им горазды.
Я всматриваюсь в этого казака. Он хоть и смотрит строго, командует, прикрикивает на подчинённых, но глаза у него добрые, как у Зайцева. Стоп. Алёшка, не надо про Зайцева. Запретная тема. Он, конечно, хорош, негодник, но наглый и вредный тип. К тому же раздражает меня он. Другое дело – казак вот этот. Вежливый, не навязчивый и симпатичный. И к разговору с ним душа лежит.
– Это ничего, починим ваших казачков. Пуще прежнего бусурман рубить будут, – в тон ему отвечаю я, а потом спрашиваю, хоть и надежда слабая, но всё же… – А может лошадь есть у вас лишняя? А то у меня вся спина уже болит от этой телеги.
Тимофей удивляется и чешет затылок.
– А вы, барышня, смелая небось, – улыбается он. – Ну, добро. Пошукаю вам коня, да посмирней.
Я благодарю его и он отъезжает в конец обоза.
Мой «водитель» ухмыляется в бороду.
– Молодец, барышня, смекнули, – одобрительно кивает мне. – С командиром-то в выгоду свою хорошо дружбу водить. А то казаки наши – дюже горячие хлопцы, проходу не дадут такой ладной девице. А хорунжего поостерегутся.
– Я, отец, работать еду, а не шашни заводить.
Он оборачивается и смотрит серьёзно:
– Одному Богу ведомо, что как случится…
На этой философской мысли мы оба замолкаем, обдумываем каждый своё.
Вижу, скачет усач Тимофей и лошадку для меня ведет под уздцы. Вот умничка, теперь дорога не такой жёсткой будет, хотя в седле трястись – то ещё удовольствие, но всё же лучше, чем в телеге.
Всю оставшуюся дорогу еду рядом с Тимофеем, он мне о казацких подвигах рассказывает, о лошадях, да об урожае. И тепло от его слов так, хорошо на душе. А может быть просто эта дорога между колосящихся полей и степных кустарников, успокаивает нервы и заставляет забывать о проблемах и суете мирской. Так бы и ехала, не останавливаясь…
Дотемна таки добираемся до станицы. Мощёные улицы с двухэтажными домами только в центре, а на окраине, где стоит полк, всё выглядит как большая деревня, с плетнями да домами-мазанками, соломенные крыши которых в закатном солнечном свете кажутся горящими рыжим пламенем. Детишки босоногие бегут навстречу, бабы в сарафанах с корзинами выходят за плетни, своих сыновей встречать. Как обоз останавливается, Тимофей мне помогает слезть с лошади и показывает направление, где мне искать начальника гарнизона.
***
– Фельдшер, значицца… Ага… – теребит мои документы усатый полковник казачьего войска. – Барышня городская…
Вижу не рад он лицезреть мою персону. Сомневается, видимо, в моих способностях.
Идём по пыльной улице, сумерки уже сгущаются, и я устала, нет сил спорить, но всё же слабо пытаюсь заверить его, что соответствую квалификации.
– У меня большая практика была и профессора хва…
– Небось сопли городским вертихвосткам подтирали, да чаями мигрень им отпаивали? А тут у нас кровища, и руки отсечённые, – наезжает он на меня, повышая голос.
– Я щас прям в обморок грохнусь от ваших слов! – злюсь я, повышая голос на него. – Давайте, показывайте, где ваш лазарет! Если руки отсечённые с собой – пришьём обратно! Долго ли, умеючи!
Полковник закатывается громким хохотом, возвращая мои документы.
– А ты, барышня, боевая, как я погляжу, – удивляется он, а потом командует подошедшему казаку, отвести меня на место моей службы, определить в покоях и поставить на довольствие.
Через несколько минут я «располагаюсь в покоях», то есть бросаю свою сумку на узкую кровать в крохотной комнатушке, которая находится в том же здании, где и лазарет. Вообще-то медицинским помещением это строение назвать трудно, но что есть, то есть.
Пока шли в длинном бараке со стоящими по обе стороны от прохода узкими койками, заметила несколько больных, а точнее «порубленных». Ну вот, и как сейчас спокойно лечь спать? Никак. Не смогу расслабиться и уснуть, когда там, за стенкой, эти раненые стонут.
Упаковываюсь в свой медицинский белый халат, на голову шапку соответствующую нахлобучиваю и отправляюсь обозревать свой «фронт работ».
У ближайшей койки больного хлопочет пожилая толстая бабёнка. Воду раненому подает, ахает, руки заламывает: «Что поделать… терпи, милок».
Я подхожу к женщине:
– Я ваш новый фельдшер. Дайте посмотрю, что с ним.
– О то ж, сами-то только приехамши, небось отдохнуть надобно с дороги-то? – теперь уже на меня охает женщина.
– Посмотрю больных сначала, – деловито отвечаю я.
Перевязанный бинтами мужчина на койке стонет и матерится сквозь зубы.
Склоняюсь над ним. Рассматриваю его плечо, в уже красной от сочащейся крови льняной повязке. Плохо, очень плохо. Видно, рана глубокая, но мне надо просканировать его моим потоком, чтобы определить глубину пореза.
– Как звать вас? – спрашиваю женщину.
– Глафирой кличут. Санитарка я, – отвечает та.
– Вот что, Глафира, зажгите ещё свечи – темно тут. И принесите ещё бинты.
– Только ж намотала, – спорит она.
– Сперва рану закрыть надо, а потом наматывать будем, – настаиваю я и указываю рукой на шкаф с бинтами.
Она таки, раскачиваясь, шлёпает в указанном направлении. Я, пользуясь тем, что никто не видит, провожу ленты своего потока к больному. Минута и повязка снята, ещё минута и рана продезинфицирована. Вижу, глубоко рассечённые ткани, аж до кости. Ужас какой! Бедняга, ему ж ужасно больно! Тут же вплетаю обезболивание и мужчина начинает ровно дышать и даже почти не стонет. Что могу сделать сейчас, так это остановить кровь и вплести регенерирующие ленты своей магии. Его тело принимает все мои магические вторжения в него, это хорошо, это значит, что поправится казак. Успеваю соединить нервные клетки в глубине пореза, когда шаркающие шаги санитарки возвещают о её приближении.
– В таком состоянии уже можно бинтовать. И крепче сжимайте, чтобы рана больше не открылась, – сообщаю я ей.
Она удивлённо смотрит на раненого, видимо, не ожидала, что я так быстро остановлю кровь, а потом приступает к своей работе, а я отхожу и направляюсь к следующему больному. С ним дело обстоит намного лучше. Он даже улыбается, глядя на меня.
– Ну что, казак, жить будешь? – подбадривая его, спрашиваю я с улыбкой.
– С тобой, краса, хоть сто лет! – браво отвечает он.
Немного снимаю его болевые ощущения. Раны его не глубокие и бинты чистые на нём, без крови. Ладошкой прикасаюсь к его лбу, чтобы определить есть ли горячка. Нет, все хорошо. Решаю, что разберусь с ним завтра.
– Смотри у меня, ты обещал. Так что держи слово. Сто лет, не меньше, – деланно серьёзно наказываю ему, махая в воздухе указательным пальцем.
Подхожу к стоящей чуть поодаль койке следующего больного и застываю, как столб, когда вижу, что рядом со мной материализовался… этот, как его? Удав.
Удав? Откуда он здесь взялся?
– Алёна Михайловна, спокойно, не надо резких движений, – тихо предупреждает он меня. – Небеса! Как хорошо, что вы здесь!
– А вы то здесь откуда? – удивлённо спрашиваю я.
– Мы с Лёхой тут работать должны…
Я мгновенно кидаюсь к больному, лежащему на животе, вся спина которого в кровавых повязках. Опускаюсь на колени и заглядываю ему в лицо.
– Лёша, Алёшенька… – шепчу я, легонько касаясь его бледной щеки.
Он не отвечает и не двигается.
– Без сознания он, Алёна Михайловна.
– Что случилось, Костя? Где его защитные доспехи, почему не сработали? – срывающимся голосом спрашиваю я.
– Не мог он доспехи включить, иначе спалились бы.
– Это следы от кнута, – догадываюсь я, снимая кровавые бинты.
– Да, млять… Но давайте я вам всё расскажу, только не здесь. Глафира уже шлёпает сюда.
– Глафира, принесите ещё бинты, пожалуйста, – прошу я женщину, а сама потихоньку сканирую повреждения на спине Зайцева.
– Это Алексей меня позвал, да?
– Он в бреду что-то бормотал, я не разобрал.
– В ранах грязь и вот-вот начнётся абсцесс. Надо чистить, – озабоченно сообщаю я. – Костя, отвлеките Глафиру на минут двадцать. Не надо, что бы она видела, как я буду магичить.
Он кивает и, когда женщина приносит бинты, быстро берёт её в оборот.
– Глафира Степановна, – елейным голоском начинает обхаживать он женщину. – Краса ненаглядная…
– Отойди, окоянный, – машет она полотенцем, пытаясь отогнать от себя парня. – Самогону не дам! То для болезных, а не для распития.
– Да пошто мне самогон? Ты пирожков мне дай, сголодался я, – умоляюще смотрит на неё Костя. – А я тебе водицы натаскаю. А?
– И то верно, – соглашается Глафира. – Барин-то твой и сам не хорчуется и тебя впроголодь держит. Ну, пойдём, горемычный, хлеба тебе дам, да картоплю. Пирожков нету, поутру только напекать буду, когда тесто подойдёт.
Когда они удаляются, я начинаю лечение Зайцева. Основательно, сантиметр за сантиметром, удаляю из ран грязь и очищаю от микробов.
– Вот, Зайцев, – приговариваю я, – меня ругал, а сам? А если бы я не пришла? Ласты бы тут склеил.
Его тело чуть дёргается мне в ответ.
– Ладно уже, сейчас боль сниму, не шевелись.
– М-м-м… – мычит он в бессознательном состоянии.
Вижу, как слабый ручеёк его магии, вплетаясь в мои ленты потока, начинает помогать затягивать раны.
– Вот, вот, – одобрительно киваю я, – и регенерацию включай уже. А то разлёгся тут – лечите меня.
– М-м-м…– только и может ответить он.
«Полностью восстанавливать ткани нельзя, – думаю я, – а то спалимся. Человеку после такой порки пришлось бы дней пять в постели проваляться. А нам может и суток хватить.»
Оставляю рубцы не закрытыми, чтобы Глафира не охренела, когда увидит полностью восстановленную за 20 минут спину Зайцева. Начинаю аккуратно наносить повязки. Когда приподнимаю тело моего болезного технаря, он шепчет:
– Алёшка…
– А кто ж ещё? – отвечаю я, потом целую его в щёку. – Поспи, ушастик мой.
***
– Это безобразие! – наезжаю я на полковника казачьего, тряся в руке документами Зайцева. – Господин полковник, это просто возмутительно! Мало того, что бусурманы всякие их секут, так и вы кнутами тоже! Он же офицер, как можно его кнутом до смерти?! Немедленно проводите меня к генералу Денисову. Буду жаловаться. И папеньке в столицу напишу, пусть государю-императору расскажет, какие у вас тут беспорядки.
Полковник казачий слегка бледнеет от моих слов, но держится стойко.
– Разберёмся, барышня, – хмуро говорит он. – Дайте уж мне эти бумаги.
Я кладу документы Зайцева на стол передним. Он, не спеша, просматривает их, хмурится ещё сильнее.
– Да, кто ж знал-то? Не по форме одет был и ведь толком ничего и не сказал…
– А его кто-нибудь толком спросил? Схватили и кнутом. И за что? За то, что за ребетёнка заступился?! Так это долг офицерский, малое дитя защищать! – не унимаюсь я, а сама думаю: «Как бы не перегнуть мне с этими наездами…»
Костя вчера рассказал мне о том, что уже у самой станицы, проезжали они с Алексеем мимо поместья какого-то, а там шум-гам. Остановились, пригляделись. Видят, мальчишку лет двенадцати тащат двое здоровенных мужиков. Тот упирается, орёт, плачет, а помещик командует: «Руку отсекайте! Будет знать, бусурманский ублюдок, как чужое добро воровать!» Ну Алексей и не выдержал, рванул отбивать мальчишку. Нагайкой постегал мужиков, да и помещику от его гнева досталось. А тот, долго не думая, к полковнику, мол служивый ваш на нас напал. Показывает след от нагайки на лице и голосит на всю станицу. Полковник, не разобравшись, приказал высечь нарушителя порядка. А Алексей, когда схватили его, только матом ругнулся и ни документов не показал, ни представился по форме. Видимо, понимая, что слушать его никто не станет в том шуме и завываниях помещика. Молчал и когда стегали его кнутом – пощады не просил. Боль-то он ослабил, насколько позволяли его техномагические навыки, но тело – это ведь просто человеческое тело и оно очень уязвимо. А доспехи свои отключил, чтобы не спалиться. Сколько ударов перенёс, не считал Костя, он бросился в ноги полковнику и умолял остановить экзекуцию. Но его никто не слушал, он ведь просто слуга, денщик.
– Так что, умер сотник Зайцев? – угрюмо спрашивает полковник.
– Жив, пока что жив. Если бы я вчера не подоспела – умер бы.
– Ну так ступайте и лечите, чтоб не умер. Неча мне тут истерики закатывать, – злится он, а я думаю: «Вот же, сволочь!»
Злая и раздражённая возвращаюсь в лазарет, где у распахнутой двери меня уже поджидает усатый казак Тимофей. Букетик полевых цветочков из-за спины вытаскивает и ко мне:
– Алёнушка, солнце ясное, – улыбается он, протягивая мне флористическое творение.
– Неужто захворали, Тимофей Батькович? – спрашиваю я, принимая букетик.
– Никак нет, – весело рапортует он мне. – Вот, повидаться пришёл. На роздыхе мы два денька, а потом в разъезд отправимся.
Я захожу в помещение и оглядываю койки. Никого нового не привезли. Все больные вчерашние. А Зайцев? О-о, герой нашего времени уже в сознании. Да прям ещё в каком! Смотрит так на меня и на Тимофея, который увязался за мной, аж глаза техномагические огнём горят.
– Не побрезгуйте, Алёнушка, прогуляться вечерком, – зовёт меня на свидание Тимофей.
Я останавливаюсь, смотрю на него задумчиво. Костя сокрушался, что по глупости Зайцев влип, теперь теряют они время, а им надо как-то в дом Денисова свободный доступ получить. Там, в этом доме, у них задание. А теперь что? Как теперь работать, когда Алексей даже двигаться не может?
– А что, может и прогуляемся, – соглашаюсь я, планируя, что разговорю казака, узнаю про местные порядки, про Денисова этого. Может, что полезное узнаю, а потом подумаем, как выполнить технарское задание.
Вижу, как Зайцев дёргается, пытаясь подняться, а Костя удерживает его и нашёптывает что-то ему на ухо.
– Вот, хорошо-то как, – радуется Тимофей, улыбаясь во все 32. – То я вечерочком зайду?
– Только не поздно, – строго смотрю на парня. – В темноте я с вами никуда не пойду.
– Знамо дело, – соглашается он. – Вы, барышня сурьёзная, да и я не бусурман какой, чтоб непотребства учинять.
Нравится мне этот парень. А усы! Ух, казак! Невольно улыбаюсь в восхищении.
– Ну что, как мой больной сегодня? – спрашиваю Зайцева, подходя к его койке, когда Тимофей скрывается за дверью.
– Волкова, зараза, – скрипит он зубами. – Никуда ты не пойдёшь с этим каза…новой!
– Зайцев, расслабься и лечись, – весело шепчу я ему, наклоняясь и рассматривая его раны.
Они уже затягиваются и воспаление не началось. Это хорошо, но вставать ему ещё рано. Пусть полежит, а я разведаю обстановку.
– Никуда ты не пойдёшь с ним! – не унимается мой больной ревнивец.
– Пойду, пойду, – обещаю я задорно, ведь подразнить Зайцева – это ж такая радость! – Ты же слышал, не такой он бусурман, как ты. Не набросится на меня удовлетворять свои эротические фантазии. Приличный человек. Вот, даже цветы подарил. – При этих словах подношу букетик к носу и делаю большой вдох, типа наслаждаясь запахом полевых цветочков. – Не то что ты. Алёнушкой меня называет, приятно. Вот это кавалер!
– А ты чего ржёшь там? – зло косится Зайцев на Костю, который подхохатывает в кулак, стоя рядом с нами.
– Тебе нужно будет, как минимум, ещё сутки, чтобы отлежаться, а я пока расспрошу Тимофея о Денисове. Может, как-то смогу входить к нему в дом. Вдруг там кто-нибудь болен, – объясняю я своё стремление на свидание с казаком.
– Да, Лёх, пусть Алёна Михайловна поспрашает тут. У нас ведь времени совсем мало, – цепляется за мою идею Костя.
– У Денисова дочка есть, – уже более-менее спокойно сообщает Зайцев. – Двадцать лет девице, насколько я помню. С ней могла бы как-то подружиться?
– А-а, – догадываюсь я. – Вот какой у тебя был план. Ты хотел приударить за барышней и в дом к ним ходить типа на свидания с ней. В двадцать лет тут девица старухой считается, так её отец разрешил бы посещения кавалера, что бы дочурку замуж пристроить. – Злюсь я и добавляю. – Кобелина!
Отчего-то неприятно мне очень, когда представлю себе Зайцева под ручку с другой. Костя снова подхохатывает в кулак.
– Я тебе, Волкова, в вечной верности не клялся, – нагло сообщает мне этот бабник, видимо, обидевшись.
– Я тебе тоже, Зайцев! – парирую я и спешу покинуть технарей пока они меня не довели до истерики.
