Текст книги "Virgo Regina"
Автор книги: Ахэнне
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Имеет право. Явно элитник.
Он красивый, по-настоящему красивый, лучше Альтаира и Натанэля.
Доминику нечем расплачиваться. Потому – примет любую волю незнакомого элитника, только почему хочется, чтобы…
Он вздохнул и уткнулся в еду.
Теодор первым нарушил молчание:
– М… Доминик?
Тот вздрогнул, когда обратились по имени.
– Понимаю, невежливо спрашивать, как ты оказался на территории мутантов, – Теодор сидел на высоком стуле, скрестив ноги, покачивал носком ботинка. Внезапно сменил позу…и кажется, придвинулся ближе, расстояние сжалось на манер гармошки. Доминик напрягся. – Но все-таки?
– Я… – он изучал кремово-белый 'под дерево' стол, с тоской обернулся на относительно темный угол, – я… так вышло.
– Понимаю. Не хочешь рассказывать. Заставлять не стану.
Расстояние то же. Теодор – само радушие, искреннее или нет? Доминику так хочется верить. Пожалуйстапожалуйста.
Ладонь Доминика очутилась в длинных пальцах Теодора. Доминик едва не выдернул руку. Задержал дыхание.
Прикосновение было… приятным.
– Кто ты, Теодор?
– Обычный человек, – тот пожал плечами. Волосы сияли на манер нимба. Ангелов и святых не существует, да?
– Зачем ты привез меня к себе? – смахивало на допрос. Доминик добавил улыбку.
– Почему нет?
Теодор взял его за подбородок:
– Не бойся меня, хорошо? Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого.
В горле комок. Нечестно – расцарапывать сердцевину, лучше бы ударил. Доминику захотелось разрыдаться, уткнуться в грудь спасителя, рассказать, почему не доверяет, я всю жизнь был один, я ни-что-же-ство, лишь так меня называли, и…
Он кивнул.
'Верю'.
Как скажешь.
– Вот и отлично, – Теодор погладил запястье, а затем отстранился, – Пойдем, я покажу, где тебе спать.
Теодор уступил гостю спальню, невзирая на возражения (и желание того провалиться сквозь землю). Пожелал спокойной ночи и удалился. Доминик забрался с головой под одеяло, широкая и чересчур мягкая кровать пугали, почему-то снова захотелось домой. Там побои и презрение – понятно, объяснимо.
Доброта – нет.
В заботе о чужом нет логики.
Он перевернулся на спину и пялился в потолок. Ночник в форме ракушки слабо подмигивал лиловым, будто колыхались волны на отмели. Доминик поразмышлял еще немного, но ракушка и волны слились в желе, а мысли раздробились, как песок от воды.
'Позже. Потом. Завтра. Наверное'.
Эдвин. Только ему среди ночи взбредет идея вытащить свою… игрушку и 'поразвлечься'. Можно привыкнуть. Столько раз твердил себе – привыкнуть, привыкнуть, тягучее мокрицыно слово, от него захлебываешься тоскливой гнилью.
Эдвин. Другой. Его 'банда' поодаль, похожие на соляные столпы, тусклые лучи протекают сквозь кристаллики.
– Пожалуйста, – привычно просит Доминик.
Эдвин смотрит на него, и жертва кричит, но не от ужаса пред расправой. Лицо Эдвина набухло, словно у утопленника, из пустых вырванных глазниц струится что-то черно-оранжевое. Гнилые апельсины, предполагает Доминик.
– Ты думал уйти? – шепчет Эдвин. Голосом Альтаира, госпожи…Королевы?
– Ты думал сбежать? Глупец!
Доминик сжимается в позу зародыша, он и есть зародыш – кровавее влажное существо. Выкидыш. Больше не дадут выжить.
В руках Эдвина-госпожи-Королевы – стальной прут. Прут светится серебристо-алым, будто чумная луна. С него капает черное.
Стальные пауки. Сожрут. Изгложут.
Пожалуйста, нет…
– Что случилось?
Доминик рывком сел на кровати. В спальне кто-то был, но не Эдвин и не Королева. Всего лишь Теодор. Очень встревоженный Теодор.
– Н-ничего.
– Ты кричал. Я думал, что-то случилось.
Теодор сел на угол кровати. В одних плавках с веселеньким пестрым рисунком элитник смотрелся комично, Доминик едва не хихикнул. Вместо этого спрятался под одеяло с головой.
– Кошмар приснился, – честно объяснил он.
– Понимаю, бывает, – серьезно кивнул Теодор, и вновь сократил промежуток между собой и Домиником, точно проверяя – цел ли гость. А то мало ли. С кровати, например, свалился да шишку набил. Доминик слышал его ровное дыхание и цветочный аромат какого-то шампуня. Наверное, долго сушить такие волосы, подумал он некстати, и так же некстати потянулся к нему.
Коснулся.
Отдернулся.
– До сих пор боишься? Я вроде не кусаюсь.
Нет, Доминик не боялся. Именно это тревожило, до сих пор ни единое существо не было абсолютно безопасным для (ни-что-же-ства) него.
У Доминика нет причин доверять, и потому прикосновение – и едва ли не маниакальная тяга прижаться, обнять Теодора, пожаловаться ему, – неправильна.
'И…?'
Теодор пододвинулся ближе. Из-за полумрака он казался еще выше и тоньше, но Доминик знал, что хрупкость обманчива; не всякая сила рекламирует себя.
'Я… понравился ему?'
Идиотская мысль, но Доминик вспомнил зеркало.
(ни-что-же-ство)
Или нет?
– Мне уйти? – осведомился Теодор; разделяло их менее десяти сантиметров.
– Пожалуйста, – о, избитое слово, но Доминик будто оживил его заново, – не уходи.
Голос его дрожал, глаза щипало. Он сглатывал, дабы не выдать себя. Стыдно. Мы едва знакомы…он спас меня, он заботится обо мне, впервые. Я не привык. Я могу привыкнуть.
Это пугает.
Или нет?
Теодор притянул его к себе. Доминик втянул воздух, уткнулся в плечо и стал быстро-быстро говорить – рассказывать про себя, про Эдвина, про издевательства. Об убитом Камилле и побеге тоже.
Умолчал лишь о Королеве.
– Теперь ты можешь вернуть меня госпоже, – завершил он, всхлипывая. Разревелся, черт подери. Слабак.
Он осознал, что Теодор не просто слегка обнимает его. Гладит по спине, стирает слезы с щек и уголков губ. Сам же Доминик вцепился в неожиданного слушателя, как одинокий ребенок в подобранную на дороге игрушку.
Забавно.
Теодор прикоснулся ртом к губам Доминика словно случайно, словно подбирая очередную слезинку. Доминику оставалось лишь ответить – неумело, неловко, – на этот недо-поцелуй, и когда он вырос и расцвел, когда Теодор с жадной аккуратностью захватил новую 'территорию', Доминик и думать забыл противиться.
Зачем, в самом-то деле?
Это не больно. Не плохо.
– Тсс, – шепнул Теодор на ухо, – Я тебя не дам в обиду. Обещаю.
(Только доверься, да?)
Доминик и так доверял. Настолько, что когда руки Теодора очутились под одеялом и сжали его, не возникло желания удрать и забиться в темный угол…
Наоборот.
Теодор стиснул его плотнее, дотронулся губами до плеча. Щекотали рассыпавшиеся волосы.
Доминик прикрыл веки, часто дышал, гладил Теодора. От прикосновений (под одеялом, как целомудренно) – потихоньку 'поплыл', расслабился. Одеяло съехало на пол, будто удрало белое привидение. Доминик лег на спину, чтобы Теодор очутился сверху.
– Больше не боишься? – прошептал тот.
– Нет, – Доминик улыбнулся.
'Я хочу видеть его лицо'.
Совсем непохоже на то, что с ним делали Эдвин и остальные.
Оказывается, можно без боли.
Может быть хорошо.
*
Утром – вернее, радужные капли-часы доложили 'пополудни', Доминик проснулся от тишины. Просыпаться от тишины – самое странное, алогичное и далеко не всегда приятное пробуждение; он затряс головой, складывая в целое мозаичные куски с общим заглавием 'Вчерашний день'.
Дом пуст. Доминику не потребовалось бродить и аукать по комнатам, чтобы понять это.
'А мне некуда идти'.
Рваная одежда (с лучами солнца она не стала целее, в чем Доминик и убедился), дверь закрыта.
Куда делся Теодор? Отрабатывать у своей хозяйки, скорее всего. 'Мальчик на день', или у него смены – дневная, ночная… и все-таки, неясно, зачем ему домашний питомец-третьесортник?
Любовник, уточнил Доминик, вспоминая ночные подробности; да, было замечательно – элитники умеют доставлять удовольствие, но…
Неправильно.
Альтаир хвастался, что никогда не спал с мужчиной.
А Натанэль влюбился (или воспользовался?) Камиллом.
Влюбились или воспользовались им?
Доминику не хотелось возвращаться к тягостным раздумьям, словно ковыряться гвоздем в скважине электронного замка: все равно код не подберешь. Дом Теодора был чистым и аккуратным, но кое-где лежала пыль, а полы можно и помыть.
Дела по хозяйству отлично отвлекают.
Когда Теодор вернулся – обнаружил идеальный порядок и приготовленный обед. По своему обыкновению вздернул бровь:
– Зачем это все?
Доминик пожал плечами:
– Должен же я был отблагодарить.
Теодор покачал головой, обнял своего 'подопечного', уткнулся кончиком носа в ключицы:
– Мне в самом деле повезло. Что я встретил тебя.
Сухость в горле, обрывки вчерашней ночи искрят оборванными проводами. Доминик выложил все, физически и духовно. Словно моллюск раздвинул створки раковины, обнажив беззащитную мякоть.
Осталось последнее.
Полюбить.
– Теодор…
Тот пробормотал, не отрываясь, но Доминик ощутил улыбку в интонации:
– Можешь звать меня сокращенно – Тео.
– Тео. Я правда не пойму, что ты во мне нашел, ну и вообще…
Теодор коснулся языком губ. Потом отстранился, удерживая за плечи:
– Тебя. Я нашел тебя.
И, разрывая контакт, не дав осмыслить до конца:
– Кстати, я принес одежду. Не ходить же тебе в лохмотьях.
*
За две недели Доминик окончательно поверил Теодору. Спокойные две недели, самые чистые и светлые в его жизни; благодарность постепенно сменялась чем-то большим. Доминик не верил в Любовь (непременно с заглавной буквы); попросту не имел подобного опыта. Теперь… что-то чувствовал.
Для удобства обозначал именно любовью.
Без Теодора он тосковал, с ним – чувствовал себя счастливым, если только состояния спокойной константой радости именуется счастьем. Вздрагивал и задерживал дыхание от прикосновений Теодора; наслаждался, перебирая его волосы, целуя в тонкие губы, принимая его ласки.
Доминик хотел, чтобы ничего не менялось. Чтобы они жили вдвоем в небольшом доме в сердцевине города, среднего уровня; чтобы ни чужаки, ни сама Королева не тревожили их.
Они ни разу не произнесли сакральное 'люблю', словно страшились вслух назвать неизлечимый диагноз. Как будто симптомы не говорят за себя.
Неправильно – элитнику любить третьесортника. Неправильно – третьесортнику надеяться на любовь элитника.
Но законы и логика разрушилась, будто трухлявая стена от чугунного орудия – в момент, когда Доминик сбежал от госпожи и воли Королевы. Его не хватились и не объявили в розыск, хотя он пока остерегался выходить на улицу под вездесущие камеры. Впрочем, его устроило бы жить хоть сто лет, хлопоча по хозяйству дома, поддерживая идеальный порядок и не сталкиваясь с окружающим миром. К коему особой приязни не питал.
Устроило бы?
Теодор порой задерживался до вечера, сумерки плотным киселем заливали окна, ползли по полу и стенам. У сумерек душа одиночества. И поскольку вечером все дела закончены, Доминику становилось неуютно, хотелось бежать на улицы, искать своего покровителя; здравый рассудок удерживал его от подобных безумств, но ядовитые побеги тоски прорастали быстро, за каких-то полчаса.
В такие моменты Доминик становился у большого ромбовидного окна, клал ладони на подоконник и пел.
Кажется, он зарекся петь? Никому не нужный талант едва не отправил его в ад. Поначалу Доминика тянуло вырезать голосовые связки – схватить нож и чиркнуть, будто спичкой, по горлу. Конечно, он был неспособен на такое.
К боли нельзя привыкнуть.
'Но ведь вместо путевки в ад я очутился у Тео'.
Сумеречная тишина казалась тягостной, невыносимой; нужно было сражаться с ней, а иного оружия, кроме собственного горла у него нет.
Итак, Доминик пел.
И Теодор услышал его.
Теодор стоял позади, как ему удалось не вспугнуть осторожного Доминика – неясно; он стоял позади и слушал, а затем три раза хлопнул в ладоши. Доминик немедленно сжался, чувство 'поймали, стыдно' всколыхнулось ярко, до холодного пота на лбу. Он напомнил себе: Тео не враг. Паника сменилась смущением.
– Ой… я не видел, что ты пришел.
– И хорошо. А то лишил бы меня такого удовольствия, – усмехнулся Теодор, привычно потрепал по щеке, – Тебе когда-нибудь говорили, что ты уникален?
– Я?!
– Конечно. Твой голос… видишь ли, когда-то, еще на Материнской Планете, высокие мужские голоса не были такой уж редкостью, но позже… Вся эта генетическая коррекция, стремление создавать солдат, а не людей искусства практически уничтожило таких, как ты.
Внезапно Теодор расхохотался.
– Тебя считали 'третьесортником', – сквозь смех проговорил он, – На самом деле ты стоишь сотни 'элитников'… и ты достоин большего, чем сидеть дома и готовить обед.
Доминик понял: Тео сулит перемены. Доминик не был уверен, что жаждет их, покой и постоянство – разве не к этому стремился всю жизнь?
И все-таки…
Доминик перехватил Тео за запястье:
– Ты знаешь, что я доверяю тебе. Теперь ты знаешь все, – 'почти', мысленно добавил он, прогнав жуткий образ Королевы, – Если желаешь – пользуйся и моим голосом.
– Не я, – уточнил Теодор. – Ты воспользуешься.
Завершая разговор, он поцеловал Доминика в губы.
А перемены явились вместе со следующим утром; Тео бесцеремонно растолкал Доминика часов в восемь, тот слегка похныкал, но подчинился.
Мувер двигался выше и выше, скоро показалась разноцветная чешуя богатых домов.
– Куда мы едем? – спросил Доминик. Теодор только ухмыльнулся, словно обещая сюрприз В блестящей шкатулке.
Доминик второй раз в жизни разглядывал мегаполис, и теперь сравнил его с абстракцией. Картиной из мириадов цветных пятен, наклеенными на холст осколками стекла и комьями грязи внизу. Алмазы и сточные канавы. Одна колония.
Интересно, каково в других?
Выше и выше. Слишком быстро – у Доминика заложило уши, и картинка сбилась в разноцветное крошево.
– Куда мы едем? – повторил он вопрос, а ответом получил внезапный полумрак; на долю секунды почудилось – вернулись к госпоже, но Доминик сдержал вскрик.
Конечно, нет. Совсем иное место. Вроде дна колодца. Солнечные лучи рассеиваются по пути сюда.
Доминик несколько неуклюже вылез из мувера. Оглядывался. Дворец госпожи был из камня и железа, здесь – только камень. Мерзлый черный мрамор или обсидиан.
– Где мы? – жалобно спросил он. Теодор успокаивающе приобнял:
– Все в порядке.
Из полутьмы они проследовали в полную темноту.
Пахло сыростью, холод забирался под тонкую одежду. Доминик ежился, оборачивался по сторонам, как намагниченный цеплялся за Теодора. Блеклая суспензия-туман – единственный источник недосвета, ретушировала обрывы ступенек и блестящие черные кротовьи лазы. Доминику слышался скрежет механизмов…или ржавых цепей.
Но настоящего страха он не испытывал.
'Тео не причинит мне зла'.
Мысль была защитой, доспехами и успокоительным. Холод и туман пугали не сильнее плохой погоды.
Теодор молчал. И без того немногословный, он будто лишился дара речи – на все десять или пятнадцать минут, пока они шли, и Доминик не решался обратиться к нему.
Путь завершился в небольшом помещении, которое Теодор открыл нажатием пальца на выемку в мраморной глыбе. Спрятанный датчик среагировал и распахнул двери.
– Ну вот, пришли, – Теодор слегка волновался, но и все. Откуда-то достал черный шелковый балахон. Два балахона, уточнил Доминик, когда Теодор облачился в первый, а другой протянул ему.
– Зачем?
– Так полагается. Всего лишь формальность, – и снова губы близко-близко от щеки Доминика, словно собрался целовать его прямо здесь. Вместо этого протянул лист бумаги, Доминик вытаращился на раритет и не сразу взял его:
– Что это?
– Текст песни. А сейчас послушаешь мелодию. Чтобы быть готовым.
– Но… – Доминик моментально перепугался. Петь для кого-то? Возможно – для госпожи Теодора (бывают же у хозяек странные фетиши!)
Не готов. Точно не готов.
– Тео, пожалуйста.
– Все будет хорошо, – традиционная улыбка сродни новокаину.
– Я попробую, – пробормотал Доминик, меньше всего уверенный, что сумеет выдержать 'экзамен'.
Но мелодия, которую включил Теодор, убеждала в обратном. Негромко-торжественная, с нотками печали и какой-то сдерживаемой силы, подобной заточенному в свинцовой скорлупе урану – и внешне сложная, она подходила Доминику, будто сшитая по его меркам одежда.
Его мелодия. Да, он знал ее. Лучше, чем собственное имя.
Он стал подпевать.
Доминик сравнил мелодию с искусно выделанным имплантатом, какие вживляют для улучшения реакции, быстроты и прочих военных целей. Мелодия-имплантат. Забавно.
– Я должен буду повторить? – теперь идея не казалась такой уж бредовой. Почему бы и нет? Кто-то создал одежду/имплантат/фрагмент его собственного сознания, его 'я'. Повторить эту мелодию – что может быть проще?
– Да, – Теодор поправил черную накидку-мантию. – Только в полный голос. Ей должно понравиться.
Доминик послушно кивнул.
Никогда не сделал бы ради себя – стыдно. Но Тео говорит – хорошо, Тео просит (вывернуться наизнанку)
(перестать быть ни-что-же-ством?)
Петь для его хозяйки.
Почему бы нет?
Это не больно.
Из небольшой 'кельи' они проследовали дальше. Короткий коридор оборвался за пару минут. Доминик замер на пороге, ошарашенный зрелищем.
Бесконечность. Именно так – ввысь, в глубину. Не шагнуть – ибо провалишься в беззвездную бездну между мирами. Вверху угадывались призраки чего-то серебристо-бледного, словно темноту держали восковые руки мертвеца. Доминик не мог разглядеть деталей, предположил опаловые украшения в одном из краев вечности. Под потолком.
Потребовалось немалое усилие, чтобы сдвинуться с места.
'Это всего лишь мрамор', – твердила рациональная часть его, а подсознание трепыхалось: 'Омут! Бездонный омут, зыбучие пески'.
Впрочем, Доминик не один явился в средоточие тьмы; отовсюду появлялись люди в аналогичных одеяниях, они двигались с торжественной медлительностью, будто жрецы неведомого культа. Каждый 'зависал' в пустоте строго на определенном месте, притом 'жрецы' держали головы опущенными.
На что они не решаются смотреть?
– Иди за мной, – шепнул на ухо Теодор. Он сложил ладони, опустил голову и поплыл в чернильной мгле; светлые волосы предательски перехватывали отблески вязкого, как взболтанный яичный белок, освещения.
'Иди за мной'.
Доминик подчинился. Мрамор холодил ступни даже через обувь. Бесшумно, вместе с остальными 'адептами', он заскользил по залу. Холодом тянуло отовсюду, сухим склепным холодом; Доминик подумал о зомби и привидениях. Если где-то они могли водиться, так только здесь.
Теодор шел вперед. Доминику приходилось следовать. Медленное сомнамбулическое передвижение расползлось по реальности, расклеило ее.
Доминик почти обрадовался, когда Теодор остановился, а ему жестом приказал выступить вперед.
'Адепты' остались позади, вокруг – лишь темнота.
Доминик украдкой поднял взгляд.
Перед ним возвышалось нечто похожее на хрустальный бокал, к которому зачем-то прикрутили перламутровые спирали ступеней. Сооружение производило впечатление хрупкости… неживой хрупкости. Сродни мумии или эксгумированным останкам.
Как и… создание, восседающее на троне-'бокале'.
Доминик попятился. Темнота шевелилась, всего лишь волны черного шелка, но будто самое бесконечное помещение обрело подобие плоти. Треугольная платиновая маска венчала 'сооружение', и заменяла созданию лицо.
Если бы не сотни адептов за спиной, и не эта мерзлая маска – она будто выморозила все чувства, эмоции, даже ужас, обратила статуэткой, – Доминик бы убежал. Или отрубился. Или…
'Королева', понял он, 'это Королева'.
Клубком прокатились мысли, разноцветные нитки – нет времени разбирать; 'я никуда не сбежал' – синяя, 'нельзя сбежать от Нее' – апельсиново-оранжевая…
'Тео предал меня' – красная. Словно перец-порошок в глазах.
Доминик понял, что плачет, молча – горло и грудь свело судорогой, он не дышал.
'Если я умру прямо сейчас – хорошо', подумал он безучастно, так как маска взирала на него.
Он опустил голову.
'Выдержать до конца. Что бы ни случилось'.
А тишина дрогнула от голосов адептов; они выводили ту самую мелодию, что показалась Доминику роднее собственной матери…тем более, что он представления не имел, кто его мать.
И он чувствовал: его черед.
Хуже не будет. В конце концов, он согласился…и в отличие от 'благодетеля' Теодора не способен на обман.
И оказалось – совсем не тяжело подхватить мелодию адептов, быстро достать скользкий от свечного воска лист и нараспев выводить слова на неизвестном языке; словно во сне – или дежавю; ничего не было кроме этого, ни дворца госпожи, ни Эдвина с его бандой, ни унижений…
Тео вот был. Это Доминик помнил.
Просторная зала играла голосами; Доминик слышал каждого адепта. Слышал Теодора – у того был густой низкий голос. У большинства певчих тоже. Его собственный выделялся, точно… серебристая нить на черном фоне.
Уничтожит ли его Королева после – неважно.
Пока – хорошо. Почти так же, как с Тео… почти…
Он замолчал последним. И вновь взглянул наверх, в лицо-маску Королевы; он был абсолютно спокоен.
Вот и все, повторял про себя, и улыбался.
Только бы Королева не мучила слишком долго.
Неподвижная маска качнулась в сторону Доминика. Он отступил, но из тьмы протянулась рука, затянутая в плотную перчатку.
– Подойди, – проговорила маска. Доминик судорожно обернулся на остальных адептов, надеясь – не к нему обращаются. Он ведь не заслужил.
– Подойди, – повторила Королева. Доминик встал на колени перед хрустальным троном.
– Ты тот, кого Я выбрала. Ты не разочаровал Меня. Да прибудет с тобой Мое благословение.
Прежде, чем Доминик осознал смысл, бесплотный силуэт рассеялся в воздухе.
…Кто и как вывел Доминика из тронной залы, как он очутился на улице среди пестряди и солнечных лучей, обжигающе-горячих после могильного холода Башни – непонятно.
По-настоящему Доминик очнулся лишь в мувере Теодора.
– Ты обманул меня, – выговорил он сухими непослушными губами. Его трясло и мутило. Хотелось сползти на пол, свернуться клубком и не то рыдать, не то смеяться.
Обманул.
– Прости, – Теодор положил его голову себе на плечо. – У меня не было выбора. В ту ночь, когда ты сбежал… Королева потребовала найти тебя любой ценой.
– Кто ты, Теодор? – старый вопрос. Без ответа – в самом начале. Нужно теперь.
– Приближенный Королевы, – благоговение звучало, а страх – нет. – Главный певчий, что-то вроде. Она поручила мне отыскать тебя.
– Так ты просто воспользовался мной? – особого удивления Доминик не выказал. Дурак. Неужели всерьез поверил, будто его любят? Дважды дурак.
Теодор такой же, как Камилл, Альтаир и Натанэль.
– Нет. Не воспользовался. Так было нужно – привести сюда. В служении Королеве нет ничего ужасного, все легенды выдумывают, чтобы отпугнуть лишних. Пойми, никто не желал тебе зла, – он схватил сжавшегося Доминика в охапку. – Никто. Не. Желал. Тебе. Зла.
Он притронулся к щеке губами:
– Точно не я. Ты, конечно, вправе мне не верить… я ведь не сказал тебе правды с самого начала… Но я действительно привязался, – он сглотнул, поморщился. Не то слово. – Полюбил тебя.
– Опять ложь?
– Нет. Прошу, поверь. Все плохое в твоей жизни закончилось. Служение в хоре Королевы – лучшее, что может случиться с мужчиной нашей колонии. Это великая честь, не наказание.
Доминик дернул ручку мувера. Впрочем, не особенно настойчиво. Он привык верить Теодору.
(И ведь ничего плохого не случилось, так?)
– Что теперь?
– Служение. Служение и почести. Ты Ей понравился… Она исполняет желания Своих любимцев.
Как все госпожи, подумал Доминик, исполняет или бьет хлыстом. Впрочем, шрамов и ран на теле Теодора не замечал.
– Но как ты нашел меня тогда, среди выкидышей?
– Она ведает все про всех. Она позволила обождать, чтобы ты отвык от боли и страданий того дома, откуда Она вызволила тебя, – Теодор объяснял медленно, словно учитель – туповатому ученику. – Прошу тебя, Доминик. Не считай меня предателем.
'Повтори', тянуло попросить Доминика, 'Не про предательство. Повтори то, что ты обронил – случайно. Главный адепт или как тебя там. Мне плевать, знаешь ли. Только повтори'.
– Прости меня.
'Не то. Я не могу ненавидеть, я не могу не простить тебя. Разве ты еще не понял?'
Доминик молчал. Неловко дернулся, как от слабого удара током. Вздохнул.
И точно опять оказался там, среди холода и тьмы, среди полубезумия…и наслаждения. Только теперь серебристой нитью был Тео.
Он целовал его жадно, словно глотая живую воду, что вымоет прошлое – вместе с животными инстинктами выживания, страхами и болью. Всем, что делало его недо-человеком. Третьесортником.
Ни-что-же-ством.
К хорошему привыкают быстрее.
Отвыкать Доминик не собирался.
– Я люблю тебя, – повторил Теодор позже. Фраза звучала деловито, будто делился новостями за день.
Доминик улыбнулся:
– Удивительно, но я тоже.
*
Теодор был слишком близок к божеству, единственному – живому, иррациональному, вечному, пугающему и – как выяснилось – милосердному божеству колонии; чересчур близок, чтобы верить в иные чудеса. Элитник по происхождению, он с четырнадцати лет служил у Королевы. Его никто не пугал и не оплакивал: в интернате нет дела и до 'чистокровных'. Попав в Башню, просто принялся выполнять приказы старших. Пару лет прослужил мальчиком на побегушках, затем его приняли в хор, и со временем – избрали в главные певчие. Теодор никогда не задумывался, зачем Королеве ежедневные мессы. У всех богов есть алтари и жертвенники, кому-то достает ладана и звонких голосов, кто-то требует сожжения младенцев. Королеву боялись даже дочери, но окроплять алтарь кровью Она не требовала.
Лучшая доля, какая может достаться мужчине – служить у Королевы.
Теодор был доволен. И не верил в чудеса.
Тем более в способность привязаться к кому-то: аскетичная жизнь адепта Королевы исключала чувства. Теодор предпочитал обходиться без помех в служении. Иногда приходилось сбрасывать напряжение с другими певчими, но после быстрого и неловкого полового акта – скорее акта отправления естественных надобностей, чем любви – они расходились, прикрывая гладким шелком капюшона глаза и лицо. Порой Королева призывала к певчим Своих дочерей – для продления рода обладателей не столько мускулов, сколько голосовых связок; то были единичные и малозначимые эпизоды.
Никаких чудес.
Приказ поймать глуповатого (запуганного, заранее оправдывал беглеца Теодор, в среде 'сенатских' рабов страшных сказок о Королеве больше, чем зародышей в инкубационных камерах) 'новенького' Теодор воспринял без лишних эмоций. Вытаскивая из лап мутантов – слегка рассердился. Третьесортники, конечно, не отличаются интеллектом, но добровольно записаться в меню выкидышам? На самоубийцу беглец не похож.
Доминик, уточнял он. Его зовут Доминик.
Прежде Теодор не запоминал имен. Существовала лишь Королева – кто подобен Ей?
Никто. Разумеется.
Это другое.
Доминик был маленьким, круглым и забавным. Так и тянуло потрепать его по щеке, обнять и завернуть в пушистое одеяло, точно безобидного зверька, вроде давно вымерших котят. В первую ночь Теодор разозлился на себя. Не надо было…сокращать дистанцию.
Но…
Иначе. Настолько иначе с этим существом. Третьесортник – идиотское прозвище, Доминик уникален, ради него и его голоса Королева призвала одну из старших дочерей. Иначе.
Теодору потребовалось время. Осознать: человек, чье имя он запомнил сразу, необходим не только Королеве.
Немного времени. Теодор не окончательно определил – любовь или рудиментарный инстинкт заботиться о слабом…Слабом? Доминика избрала Королева, нужен ли ему теперь иной защитник?
Горькие мысли. С кислинкой – будто положил на корень языка дольку лимона. Доминик простил его за 'предательство' (на самом деле – ложь во благо), но… что теперь?
Прошло несколько недель. Доминик по-прежнему жил у Теодора, звал его уменьшительно-ласкательным прозвищем и ластился, прижимаясь так тесно, что казалось – порежется или ушибется о худое с крупными костями тело Теодора. А еще – наводил порядок и готовил еду, совершенно мельком упоминая – 'Королева вызывала меня к себе. Королева спрашивала, не желаю ли я собственное жилье'
'Что ты ответил?' – Теодор изобразил спокойный тон, но руки дрожали.
'Сказал 'ничего не нужно, – Доминик удивился. – Или…я мешаю тебе?'
'Глупость какая, – рассмеялся Теодор, усадил его на колени, невзирая на протест 'я тяжелый!' – Никогда не помешаешь'.
Теодор прервал фразу на полуслове. Как бы ни верил – почти фанатично – в Королеву…
Приходилось допустить существование чудес.
*
Доминик возвращался домой первым. Паутинообразные черные коридоры Башни давно сделались родными, как собственная кровать. В отдельные закоулки, правда, не совался. Тео предупредил: за другими стенами обретаются другие слуги. 'Она – Королева, пойми. Она не причиняет зла невиновным, но в колонии есть не только агнцы, вроде тебя'.
Доминик предпочел вызубрить только нужное.
Один из переходов он не любил. Витиеватый, будто сплетенный из люрекса в кружева, тянулся и тянулся, а слева, справа, снизу и сверху раздавалось клацанье металла, шипение и выкрики. Чудилось – закапает лава или посыплются остро наточенные ножи. Доминик пригибался, торопливо семенил, стремясь поскорее преодолеть неприятное место.
Последнее время отрезок сделался невыносимым.
Доминику чудилось: за ним следят. Следит кто-то ужасный, закованный в цепи монстр с огромными шипами и ядовитой слюной, холодные желтые глаза немигающее провожают, а скользкий бурый язык облизывает бахрому рваных губ, в надежде поживиться лакомой добычей.
Рассказать все Тео? Снова выставить себя идиотом?
Доминик отвык быть 'последним'. Тео и Королева – в большей степени Тео, как ни парадоксально, но живые ближе, чем боги – изменили его. Прошлое (и Эдвин, да, и он) – далеко. Доминику не хотелось просить о помощи.
Он убедился – здесь на своем месте. Его уважают все певчие. Страхи – остатки прошлого. Монстров не существует.
Шагов не слышно из-за мягкой обуви, полумрак густой и липкий, как ночной кошмар. Всего-то жалкие пятьдесят метров, пусть и по ехидному серпантину…и под взглядом. Ну же. Доминик не позволит обычной паранойе испортить жизнь.
За дверями Башни – Тео.
Его схватили за рукав, балахон– клобук соскользнул с плеч, Доминик едва не заорал во весь голос, но чья-то ладонь зажала рот, а другая – придавила к холодной мраморной стене.
– Тише ты.
Знакомый голос. Доминик не забывает голоса и звуки, слух частично возместил скверное зрение.
Сейчас… ошибся?! Нетнетнет, не может быть, не…
Древесно-горький запах кожи, тяжелое дыхание, будто у бойцового пса после драки. Доминик помнит. Не ошибся.
– Альтаир, ты?!
Откуда? Откуда…он?
– Я. Черт, а ты тут важной птицей стал, посмотрю. Третьесортник, – Альтаир выплюнул полустертое слово, будто заново выжигая клеймо.
Доминик стиснул зубы. Опять? Под языком свернулась и забулькала обида, защипало в носу.
Ну уж нет. Не дождется.
– Именно так, – он постарался соорудить 'холодную интонацию', – и тебе лучше отпустить меня. Певчих Королевы охраняют, знаешь ли.
Удалось выскользнуть из особо темного угла и разглядеть Альтаира. Доминик отметил, как изменился элитник – весь лоск любимой игрушки исчез. Растрепанный, фирменная прическа-косички превратилась в паклю. Без тесной виниловой одежды, в какой-то драной рубахе и штанах, заляпанных машинным маслом, он совсем не походил на 'элитника'.