Текст книги "Сними панцирь!"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

САМОЕ ВКУСНОЕ МЕСТО ЧАЯ

Мы все лежим под машиной.

Сверху чёрное капает. Это машинное масло, говорит Боря, нечего беспокоиться. Пусть капает. Под машиной так хорошо! Бензином пахнет, я сильно-сильно дышу. Мы тут от солнца спасаемся. Солнце под машину не может залезть, где ему. Тут же тень. Тень немножко горячая, ни до чего не дотронешься. А зачем дотрагиваться? Можно просто лежать. Зато под машиной ветер. Иногда как дунет! Ветер, конечно, горячий, но всё-таки ветер. Он нас освежает. Песком только сильно бросается. А так, конечно, он освежает.

Мы все лежим. Арина на животе лежит. Дядя Мурад лежит на боку, а дядя Володя на него голову положил, тоже лежит. Папа на спине лежит. По нему ползёт муравей. Красный. Заблудился, наверное. Думает, куда это я попал? Папа тихо лежит. А тётя Надя даже немножко сидит. Я попробовал, сразу стукнулся головой. Машина-то низкая. Нам колёса мешают. Лучше бы они пошире стояли. А так – хорошо.

– Даже не верится, что где-то есть город, – говорит тётя Надя. – Где-то люди толкаются, на подножках висят, наступают друг другу на пятки, дымом дышат. Просто не верится.

– А я совсем отвык, – откликается папа. – Подлетаю к Москве иногда. Огни, бр-р! Даже страшно. Улицу не умею переходить. Жду-жду. Перешёл – и сразу милиционер: не так перешёл, адрес. Адрес, говорю, далеко. Пустыня Каракум. Милиционер говорит: «Ах, извините». Под козырёк даже взял.

– Образованные милиционеры пошли, – смеётся тётя Надя. – Пустыню Каракум знают.

– А я в поезде еду, – говорит дядя Володя. – Гюрзу везу в Ашхабад на конференцию. Вдруг пристали – в карты сыграем. Да я не играю! Нет, сыграем. Смотрю, такая компания, никак не отстают. Пришлось чемодан на секунду открыть. Сразу в купе никого, один до самого Ашхабада ехал.

– Мы с Лёдиком в Ашхабаде были, – говорит Арина. – Мороженое на каждом углу продают. В стаканчиках, но всё равно течёт.

– Можно со стаканчиком съесть, – говорю я.

– Мороженое, конечно, хорошо, – говорит папа. – У нас тут с мороженым не налажено. Канал теперь есть, а вот мороженого по-прежнему нет.

– Я до двенадцати лет барашков с отцом пасла, – говорит дядя Мурад. – Первый раз в город попала, стою на углу и плачу. Боюсь идти. Люди смеются – такой большой мальчик, а громко плачет.

– Дядя Мурад, – удивилась Арина, – разве ты плакать умеешь?

– Давно было! Тогда умела. Теперь разучился, конечно. Витя меня учит, учит. Никак не умею плакать.

– У вас работа такая, – говорит тётя Надя. – Вы всюду дома. А вот я, например, историк. Куда же мне?

Тут тётя Надя совсем неправа, так папа считает. Историк как раз всюду нужен. А то всё интересное забывается. Мы вон всё видим, а записать ничего не можем. Только свои научные статьи можем записать! Кому это нужно? Только специалистам. Вот мы тут, например, столько видим, а кто знает про это? Про Африку больше знают, чем про нашу пустыню.

– В Африке – Нил, – говорю я.

– Там пирамиды, – говорит Арина. – Такие высокие!

– Видите? А спросите любого мальчишку в Москве, такого вот, шестилетнего, вы спросите – что есть в нашей пустыне? Он скажет: в пустыне ничего нет. Один песок.

– И в шестьдесят лет то же самое скажет, – говорит дядя Володя.

– В шестьдесят лет не бывает мальчишек, – говорит Арина.

– Как раз в заповеднике очень нужен историк, – говорит папа.

Вот нам, оказывается, кого не хватает. Историка!

У нас же такой архив. Но его некому привести в порядок, просто рук не хватает. Библиотека у нас тоже в ужасном состоянии. Папа давно думает, что надо бы составить историю заповедника. В нашем заповеднике крупные биологи когда-то работали. Папа в прошлом году даже начал кое-кому писать письма. Чтобы получить некоторые материалы по истории. Но он такие письма не умеет писать, папа не специалист. А тётя Надя как раз специалист. Вот если бы она взялась!

Вот нам, оказывается, кого не хватает. Тёти Нади!

– Честное слово, Надежда Георгиевна, – говорит дядя Володя. – Не пожалеете. Мы с Лёшей сейчас большое дело задумали.

– Но вы же не уедете! – говорю я дяде Володе.

– Ты меня неправильно понял, – говорит дядя Володя. – Я никуда не собирался, запомни. Ты меня с мысли сбил, Лёдька.

Всё-таки как хорошо, что я ночью дядю Володю неправильно понял! А что с мысли сбил – это, конечно, плохо. Он свою мысль совсем забыл. Теперь замолчал.

– Это большой разговор, Надежда Георгиевна, – говорит папа. – Мы к нему обязательно вернёмся.

– Не знаю, – говорит тётя Надя. – Так неожиданно!

– Вода кипит, – говорит Боря.

Он чайник к нам под машину несёт.

– Очень уж душно, – говорит Боря. – Даже для нас. Очень уж небо синее. Не было бы грозы.

– Разве в пустыне бывает гроза? – спрашивает тётя Надя.

– У нас всё бывает…

– В прошлом году была такая гроза, – говорит Арина. – Мы с Ветой ходили на градиентные, и вдруг гроза. Мы так от неё бежали! Меня ветер на саксаул забросил.

Я помню, Арину потом кагором поили, таким специальным вином, чтобы Арина не заболела. Такая была гроза!

– Осторожней, – говорит Боря.

Я повернуться хотел. А тут чайник! Он шипит и дёргает крышкой. Его с костра давно сняли, а он всё кипит.

– Сейчас я по всем правилам заварю, – говорит дядя Мурад.

Он лёжа заварить может, если ему кто-нибудь даст зелёный чай. А то машина его всё время по голове стукает. Я, конечно, дал. Дядя Мурад этот чай по всем правилам бросил в чайник. Чайник подпрыгнул и паром на нас пыхнул. Дядя Мурад туда много чаю бросил, в городе так не бросают. Там чай щепоткой кладут, а надо горстью. Поэтому в городе пьют не чай, а просто жёлтую воду. А чай любит, когда его много. Он только тогда настаивается. И получается чай, который не стыдно пить.

Но ещё пить нельзя. Чего это Боря свою кружку протягивает?

Ещё рано пить. Дядя Мурад этому чаю ещё кайтармак должен сделать, тогда будет чай. Уж по всем, по всем правилам.

Кайтармак нужно делать так. Немножко чаю в кружку отлить и сразу вылить обратно в чайник. Потом снова отлить. И быстро вылить обратно. Потом ещё раз отлить, опять вылить.

Тётя Надя смеётся:

– Ой, это бесконечно!

– Совсем не бесконечно, – говорит дядя Мурад. – Пять раз сделаем ему кайтармак и сразу будет конец. Мой отец так всегда делала.

– Налейте, умираю, – говорит Боря.

Он совсем от жары умирает. Мы под машиной лежали, а Боря следил за костром. Ему нужно немедленно чаю дать.

– Рано, – говорит дядя Мурад.

Он этот чай хочет по всем правилам заварить. А правила ещё не все. Ещё есть такое правило. После кайтармака чай должен пять минут постоять. Он успокоиться должен и войти в силу. Тогда его пить не стыдно. Чай терпение любит. Его такие люди придумали, которые могут песчинки в пустыне пересчитать, одну за одной, и ни один мускул у них не дрогнет, пока считают. Такие терпеливые люди!

Чай, оказывается, деды дяди Мурада придумали.

– Родные деды? – спрашивает Арина.

У неё родная тётя есть, ей интересно.

– Просто – деды, – смеётся дядя Мурад.

– Какой пышный ритуал, – говорит тётя Надя. – Никогда не думала, что чай – такое серьёзное дело.

– Поживёте у нас, научитесь, – говорит дядя Мурад.

Боря около чайника лежит и на часы смотрит.

– Пять минут прошло. Сколько ещё, Мурад Сапарович? Как в магазине – не допросишься.

– У нас таких магазинов нет, где не допросишься, – смеётся дядя Мурад. И Боре первому наливает, в большую кружку.

– Ах! – говорит Боря и хочет пить губами. – Ох! – говорит Боря и дует на кружку. – Ух ты! – говорит Боря и дует себе на пальцы. Боря губы обжёг. Руки обжёг. Чай же такой горячий!

– Чай торопливых не любит, – смеётся дядя Мурад.

Мы все лежим под машиной и пьём.

Мы не торопимся. Нужно со вкусом пить, каждый глоток отдельно. С сахаром тоже не надо пить. Кто же пьёт с сахаром? Тётя Надя по привычке хотела, но сразу руку отдёрнула. Сахар у чая только вкус отбивает. Чай сам по себе чай! С вареньем его вообще не пьют. Дома мы, конечно, пили. Раз Марина Ивановна давала, мы с Ариной пили. Но не тут! Тут варенья нет. Нужно пить просто чай. Это такой чай!

– Какое блаженство, – говорит тётя Надя. – Никогда не предполагала, что простая вода может быть так прекрасна.

Но это не вода! Это чай. Он густой, прямо дымится. От него даже слёзы текут. И сразу нежарко, есть чем дышать. Я чаем дышу.

– Хорош, кто понимает, – говорит дядя Володя. – С песочком.

Песок у нас чистый. Он вкус у чая не отбивает, это не сахар. Просто он в кружки летит.

Мы все со вкусом пьём. По глоточку. Потом отдуваемся.

Но кружка всё равно очень быстро кончается.

– Ещё! – кричит Арина.

Дядя Мурад ей ещё чаю налил. Какой вкусный чай!

– И мне! – просит тётя Надя.

Дядя Мурад ей тоже налил. Всем снова налил. По кружке. Говорит:

– Не по правилам наливаю…

– Почему? – удивляется тётя Надя. – Полные кружки!

– Вот именно! А надо чуть-чуть наливать. На дне. Чтобы вы опять просили, а я опять чуть-чуть наливала. Гостю приятно налить лишний раз, меня отец так учил.

– Это правило нам не подходит, – говорит папа. – Я пью, как верблюд. Четвёртую кружку пью! А ты мне про дно толкуешь.

– Я не тебе, Лёша, сказала! Я гостю.

– Не хочу быть гостем! – говорит тётя Надя. – Хочу быть своим!

И сама себе наливает полную кружку.

– А я как верблюд! – говорит Арина. И громко пьёт свою кружку. Она так пьёт! Чмокает. Как верблюд.

– Я тоже верблюд! – кричу я. И ещё громче пью.

– Я пять кружек выдул и то молчу! – кричит дядя Володя.

– Я шесть! – кричит Боря. – Кто больше?

– А мы, случайно, не лопнем? – спрашивает тётя Надя.

– Когда мы от чая лопались? – смеётся папа. И допивает свою кружку. Залпом.

– Чая больше нет, – говорит дядя Мурад.

Он вообще-то вовремя кончился. Я больше пить не могу. У меня стал такой живот, прямо мешает лежать.

Дядя Мурад чайником подвигал, там ещё плещется. Немножко чаю, на донышке. И уже гуща стоит, на донышке.

– Самое лучшее место чая осталось, – сказал дядя Мурад.

Вот он как сказал. Мы не то, значит, выпили. Пили, пили, а самое лучшее место осталось в чайнике. Обидно, конечно, но я больше всё равно не могу. Пусть, кто хочет, пьёт.

– У нас так говорят, – сказал дядя Мурад. – Самое лучшее место чая, говорят, другу отдай.

И всё из чайника вылил в тёти Надину кружку.

– Как у вас хорошо говорят, – сказала тётя Надя. – Спасибо.

И всё выпила. Прямо с гущей.

И мы сразу стали машину грузить

КТО-ТО ТАМ ТОНЕТ

Мы едем домой через весь заповедник. Не зря съездили! Мы, конечно, не все родники почистили, просто нам не хватило воды. Но уж что успели! Зато один родник мы даже открыли. Работа тяжёлая, физическая. Не каждый выдержит с непривычки. Арина заснула прямо в кабине, на ходу. Не выдержала. А я не сплю. Я стою в кузове, рядом с папой, и смотрю вперёд.

– Держись, а то вылетишь, – говорит папа.

Боря так гонит!

Дорога неровная, вылететь можно. Мы по нашей пустыне едем, тут дорог нет. Просто пески. Жёлтые, как сквозь жёлтое стёклышко. Даже оранжевые! И немножко серые. Мы напрямик едем, кратчайшим путём. Вверх на бархан, вниз – с него. Кузов вертикально встаёт, вниз. Папа бочку ногами отпихивает, бочка катается, разболталась. Дядя Володя свои научные мешочки хватает. В мешочках змеи сидят, ящерицы. Надо их до лаборатории довезти. Дядя Володя боится, что они о борта побьются.

Ещё вверх, на бархан. Снова вниз. Опять вверх полезли. Наша машина всем телом гудит. И трясётся. Ну, это ничего, тут беспокоиться нечего. Просто мотору немножко тяжело. А вообще-то наша машина – зверь. Она всюду пройдёт. Когда ей совсем не пройти, мы выскакиваем и саксаул под колеса кидаем. Ещё лучше бы – доски! Но доски у нас не растут, а саксаула много. По саксаулу машина снова идёт. Потом опять увязнет в песке. Подъём очень крутой! Машина рычит и откатывается. Боря её толкает вперёд, а машина опять откатилась. Дрожит!

Боря нам из кабины кричит:

– Не берёт! Придётся соляркой полить!

Если песок соляркой полить, машина сразу влезет. От солярки песок твердеет! Будто дорога.

– Нечего портить пустыню, – говорит папа. – У нас заповедник!

– Ну немножечко, Никитич, – просит дядя Володя. – Боюсь, живыми не довезу. Змеи же мучаются!

Папе пришлось согласиться, раз они мучаются.

Машина как вздрогнет! И на солярке живо залезла.

И сразу вниз прыгнула, с бархана.

– Надо всё-таки было прежним путём, – говорит дядя Володя и крепко держит свои мешочки.

А тётя Надя от него отодвинулась, не совсем привыкла ещё. Ничего, поживёт с нами – привыкнет.

– Зато тут быстрее, – говорит папа. – Погляди на небо!

Я поглядел. Солнца уже нет. Во всё небо лиловая туча стоит. А на неё ещё чёрная сбоку лезет. Из тучи ветер выскакивает и бьёт прямо в песок. Крепко так бьёт, даже видно. Песок взлетает и завивается, очень красиво. Как танцует! Крутится и бежит на нашу машину. А машина от него удирает во все колёса. Но песок снова бежит, хочет машину догнать. В глаза нам летит, уже нельзя смотреть. Крутится! Хочет, наверно, чтобы мы заблудились.

Но нашего Борю песок всё равно не собьёт.

Боря вслепую может до дому добраться, он такой шофёр. Боря пустыню знает. Тут много ориентиров. Вон старый колодец – ориентир. В нём давно воды нет. В этом колодце теперь дикие голуби живут. Выскочили из него и кричат, перья на нас кидают. Мы же их потревожили! Потом опять в колодец ныряют.

Ещё большая акация – ориентир. Она даже у папы на карте есть. Эта акация самая высокая в заповеднике, выше дома. Ветер на неё как набросился! Мотает акацию, к песку гнёт. Её хоть как согни, она к ветру привыкла. Она тут родилась и выросла. Ни за что не сломается. Ветер её мотает, а она цветёт – и всё.

– Бури бы не было, – говорит папа.

– Нет, – говорит дядя Володя. – Просто гроза. Слышишь, грохочет!

– Дождичек – это хорошо, – говорит папа.

– Ещё бы! – смеётся дядя Володя. – Когда это было плохо!

– У нас так говорят, – сказал дядя Мурад тёте Наде, – даже маленький дождь, говорят, делает на душе большой праздник.

Дождь, конечно, редко бывает. Но зато мы каждый дождь долго помним. Я, например, никак не могу что-нибудь вспомнить, когда это было. Арина говорит: «Мы еще за грибами ходили!» Я тогда сразу вспомню. Значит, это осенью было, после косого дождя. Осенью был как раз косой-косой дождь, очень косо падал из косой тучи. Или папа говорит: «Это в феврале было, перед мелким дождём». Все сразу вспомнят.

Потому что дождь у нас – праздник. После дождя барашки весёлые ходят у Байрамчика на колодце, каждый день пьют. После дождя грибы шампиньоны вылезают, цветы из песка растут. Быстро так, за одну ночь. Маки. Всякие. Акация снова зацвести может, так она рада. Полынь после дождя очень пахнет. Особенно пахнет. Свежей полынью. Песок от дождя прохладный, тёмный, крепко лежит под ногой. Можно на велосипеде по нему ехать. У нас с Ариной велосипед есть, шины толстые и звонок. Я нарочно перед велосипедом бегу, а Арина нарочно звонит, чтобы на меня не наехать. Так весело! Жаль, что дождь у нас редко бывает.

– Вам просто повезло, Надежда Георгиевна, – говорит папа.

– Я вообще везучая, – смеётся тётя Надя.

Чёрная туча уже на лиловую совсем налезла. И они так гремят, ссорятся так на небе. А между ними вдруг как молния жжикнет! Длинная, через всё небо. И сразу над нами грохнуло, я чуть не оглох.

Вот это действительно гром, всю жизнь будем помнить.

И капля мне сверху на нос упала. Крупная.

– Началось! – кричит папа. – Держите брезент!

А Боря машину гонит, хочет выскочить из-под тучи. Туча всё небо закрыла. Даже Боре не выскочить. Скорости не хватает.

– Может, в кабину сядешь пока? – кричит мне папа.

Нет, я в кабину не сяду. Я в кабине уже сидел. Что там хорошего? Кругом – кабина, ничего не видать.

Жжик! Молния пронеслась через небо.

Ббах! Вздрогнул песок.

И дождь вдруг на нас упал сверху.

Какой дождь! Такого дождя нигде больше нет. Мягкий дождь. Густой. Тёплый. Он прямо на нашу машину упал. Он упал на брезент. Ветер тащит брезент у меня из рук, я не отпускаю. На папино смеющееся лицо упал. Какие у папы весёлые зубы. Он так смеётся! На мешочки дяди Володи упал, дядя Володя их сам дождю подставляет. Змеям тоже приятно! И ящерицам. Упал на тёти Надины волосы. И волосы сразу ей на плечи упали, такие тяжёлые от дождя. Брезент тоже тяжёлый, но я держу.

Жжик! Опять молния.

– Добрая гроза! – кричит дядя Володя.

Пускай молния чиркает, я всё равно не боюсь. Это добрая гроза, я так и думал. И папа рядом, чего мне бояться!

Дождь падает, падает. Хоть бы он никогда не кончался. Наша машина шлёпает по дождю, как галошами. Смешно так! Арина смеётся в кабине, она уже проснулась. Нельзя проспать такой дождь.

– Где вы? – кричит папа. – Я никого не вижу!

Дождь бежит по папиному лицу. Папа закрыл глаза и смеётся.

Дождь бежит у меня по спине. Я тоже смеюсь.

Дождь бежит рядом с нашей машиной. Впереди машины. И сзади. Бежит у нас под ногами, по кузову. По брезенту бежит и слетает за борт. Такой дождь!

Добрая молния взблескивает над нами.

Добрый гром тарахтит над нами.

Как хорошо, что нас папа взял. Я под таким дождём ещё никогда не ехал!

– Он никогда не кончится, ладно? – кричу я папе.

И дождь сразу кончился.

Так тихо стало. Боря даже машину остановил. От удивления. Из кабины вылез и говорит:

– А где же туча?

Мы головы задрали.

Верно, где туча-то? По синему небу катится белое солнце. Нагревается на глазах. Краснеет. На него уже больно смотреть. А туча – вон она, с краю неба, совсем далеко. И под тучей дрожит тёмная полоса – это дождь там идёт. Даже не верится, что дождь где-то идёт. Туча быстренько уползает. Издалека нам блеснула молнией. И грохнула чуть-чуть, громом. Не может забыть, какая большая была. Толстая. А теперь совсем маленькая.

– Вот как у нас быстро, – говорит папа.

Тётя Надя волосы выжимает. Ей столько дождя в волосы набралось.

– А у меня тоже голова мокрая, – хвастается Арина. – Я из кабины высовывалась, а вы под брезентом сидели.

– Ну и что? – говорю я. – Я всё равно весь мокрый!

– Сейчас высохнем, – говорит папа. – И опять засохнем.

– Надо бы воды догадаться набрать, – вспомнил дядя Володя.

– Теперь дом близко, – говорит Боря.

– А дождя, кстати, порядочно выпало, – говорит папа.

Дядя Мурад ничего не говорит, он уже меряет песок – сколько там воды. Да, порядочно. Этот дождь очень вовремя прошёл, он пустыне поможет.

– Угу, – говорит Боря. – Поможет! Только небось теперь через такыр не пробиться. Как вы думаете?

А мы и забыли! У нас такыр впереди. Нам через него ещё предстоит ехать. По такыру вообще-то сплошное удовольствие ехать. Прямо летишь! Боря такыр больше любого асфальта любит. Асфальт, чуть пожарче, уже раскис. А такыр нет! Такыр совсем другое дело. Он от солнца только крепче становится. Как каменный! Такыр же из глины. Но вот от дождя! Дождя такыр абсолютно не переносит. Глина сразу на дожде разбухает и получается грязь. Это прямо гроб для любой машины.

– Развезло его или не очень? – думает вслух Боря.

– Лучше объехать, – говорит дядя Володя. Он завязнуть не боится. Просто он беспокоится, чтобы всех довезти живыми. В своих мешочках.

Боря сам знает, что лучше. Но ему объезжать не хочется, это два часа лишних.

– Завязнем, – говорит папа, – больше времени пропадёт.

Кто нас будет тогда из глины тащить? Это ведь не шоссе. Попутных машин тут нет, случайных – тем более. Никаких машин нигде нет, мы только на себя можем рассчитывать.

– Выпихнемся в случае чего, – смеётся Боря. – Вон у нас работничков сколько. Аринка, Лёдик.

– Мы с Лёдиком, конечно, выпихнемся, – говорит Арина.

– Только на вас и рассчитываю!

И Боря всё лазает под машиной, что-то опять щупает. Всё перещупал. Стал на шины давить: как шины? Нажмёт и послушает.

– Проскочим, – говорит Боря. – Я на свою старушку надеюсь.

Раз Боря надеется, мы поехали.

Опять прыгаем вверх-вниз. Держимся друг за друга, ничего. Арина визжит, в кабине не захотела ехать. В кузове визжит, с нами.

– Чего ты так визжишь? – спрашивает папа.

Он мне говорит. Разве я визжу? Я думал, что это Арина визжит. Значит, это я. Просто весело, вот я и визжу.

– Кажется, кто-то там уже тонет, – вдруг говорит папа.

Да, в бинокль видно. На такыре чужая машина стоит, и люди вокруг неё бегают. Быстро так! Как заводные. Машут руками.

– Кто-то влип, – говорит папа.

Кто-то влип прямо в глину, интересно – кто?

– Браконьеры, наверное, – так Арина думает.

– Средь бела дня? – сомневается папа. – Не думаю. Кто-то к нам в заповедник едет.

Кому-то повезло, что мы этой дорогой поехали. Это исключительный случай, чтобы машина машину в наших песках вдруг встретила.

– Придётся спасать, – говорит Боря.

И мы как помчимся! Песок крепкий после дождя, можно мчаться.

Но вот мы на такыр спустились.

Тут не помчишься. На такыре вода стоит. Широкая. Жёлтая. Будто озеро. Это дождь стоит, он в глину ещё уйти не успел. Но такыр уже немножко размок и плюётся в нас грязью. Мне на щёку попало. Тяжёлая грязь, глина.

Боря выбирает, куда нашей машине крепче ступить, даже из кабины высунулся – так выбирает. А машина не хочет шагом идти, дрожит. Ей непривычно. Но Боря её всё равно ведёт шагом.

– Проскочим, – говорит папа. – Я думал, хуже.

– Вполне приличный такыр, – говорит дядя Володя. – Я бы на их месте прямо сгорел со стыда. На таком приличном такыре тонуть!

– В пустыне тропический ливень, – говорит тётя Надя и загибает себе пальцы, по очереди. – В пустыне машины тонут. В пустыне малые дети ходят. Ещё что? Давно уже так не смеялась, честное слово. К чему бы это.

А сама опять смеётся.

– К дождю, – смеётся папа. – У нас всё хорошее, Надежда Георгиевна, непременно к дождю.

Не знаю, как тётя Надя, а вот папа действительно ужасно много смеётся. Что-то не помню я, чтобы папа столько смеялся.

– Чего ты смеёшься? – спрашиваю я.

– Смешно, – говорит папа. – А тебе что, не нравится?

Да нет, мне, конечно, нравится. Я так сказал.

Мы уже близко к чужой машине подъехали.

– Смейся, пожалуйста, – говорю я папе.

Но папа уже не слышит. Он на чужую машину смотрит. Эта машина ревёт и дёргается. Но с места не может стронуться, она же влипла. В глину. Кто-то длинный, в красной рубашке, лопату суёт под колёса. И отскакивает. А ещё люди сзади машину толкают. Руками, боком, кто чем, колёса так крутятся, грязь прямо на людей летит. А они толкают и кричат все вместе.

– Весёлая работа, – говорит папа.

– Возьмите в долю! – кричит наш Боря. И тормозит.

Они сразу свою весёлую работу бросили и к нам. Очень обрадовались. Все говорят вместе, друг друга перебивают.

– А мы прямо глазам не верим, что кто-то едет, – говорят. – Мы не знали, что это такой коварный такыр, – говорят. – Посмотрите, как мы красиво сели, – говорят. – Мы на собственном переднем мосту сидим, – говорят. – Это надо уметь.

Их шофёр из кабины вылез, сердитый, говорит Боре:

– Чтоб я ещё раз сюда поехал!

– А ты по курортам привык? – говорит Боря. – Трос есть?

Они стали трос доставать. Потом Боря под чужую машину полез, что-то стал там щупать. Боря без этого не может. А их шофёр не полез. Он сбоку стоит и через зуб плюёт, далеко.

Длинный, в красной рубашке, который лопату в колёса совал, на папу смотрит и вдруг говорит:

– Лёша Миронов, это ты?

И папа смотрит. На длинного. В красной рубашке.

– Постой, – говорит. – Неужели… Юрка-академик?

– Узнал наконец, – смеётся длинный.

Они с папой друг другу руки трясут. Трясут, трясут. Так руки выдернуть можно, как они трясут. Потом друг друга бьют по плечу. Бьют, бьют. Никак перестать не могут.

– Обнимемся, что ли? – говорит академик Юра.

– Поцелуемся, – говорит папа.

Тут они обнялись. Может, поцеловались, я не понял.

Сразу так начали вспоминать!

Оказывается, они в одной группе в университете учились.

«Академик» Юра никакой не академик, его так в университете прозвали. Очень серьёзный был, вот и прозвали. Они с папой вместе были на практике. Первый раз! В пустыне.

Тут папа ужасно стал хохотать.

– Значит, кандидат? – хохочет папа. – Серьёзный человек, да? Голый больше не бегаешь? А?

– Не бегаю, Лёша, – говорит «академик» Юра, – некогда.

И тоже хохочет.

Мы все на них смотрим и тоже хохочем. Сами не знаем почему.

– Нет, это надо рассказать, – говорит папа.

Вот он что рассказал. У них это на первой практике было, в пустыне. «Академик» Юра приборы на ишаке повёз, машин тогда не было, какие машины! Он ишака нагрузил и повёз. Ишак тихо идёт, ушами дёргает от жары. «Академик» Юра рубашку снял и повесил на ишака. Ишак идёт. Тогда «академик» Юра снял майку. Ему легче немножко стало. Он и брюки снял. Он постепенно всё с себя снял, кроме шляпы. И за ишаком идёт.

Вдруг ишак обернулся и увидел, что «академик» Юра голый идёт. Ишак как закричит! Он никогда голого человека не видел. Ишак же в баню не ходит. Он человека видел в халате. В пиджаке видел. В трусах. А тут голый! Ишак испугался и как закричит! И побежал от Юры, прямо вскачь. Ишак обратно побежал, на колодец, «академик» Юра за ним бежит. Тоже кричит. С ишака приборы летят. Он так скачет! Юра его никак не может догнать.

Так они в лагерь и прибежали. Ишак весь в пене, а «академик» Юра голый совсем и с прибором в руках.

– Нет, я никогда не забуду, – хохочет папа. – Девчонки визжат, с ишаком прямо истерика…

– Думаешь, я забуду? – говорит «академик» Юра. – Сказочные времена! Страна детства! А ты посмотри, кто ещё в кабине!

Папа к кабине бросился.

А из кабины уже человек спускается. Этот человек такой дедушка. Маленький, круглый. В круглых очках. И на ногах у него шлёпанцы, у нас дома такие есть. Дедушка шлёпанцами осторожно шарит песок и спускается.

– Лев Владимирович! – кричит мой папа и кидается к дедушке.

– Алексей, ты меня всенепременно задушишь, – говорит дедушка, стряхивая с себя папу, и сам уже его обнимает, даже на цыпочки встал – папа же высокий.

– А я вас раньше чем через две недели не ждал, – говорит папа. – Я вообще не надеялся, что приедете. Боялся, как бы не передумали.

– Передумывать вроде бы не в моём характере, – говорит Лев Владимирович. – Мы с Юрием Николаевичем даже раньше приехали. Решили застать врасплох.

Он таким низким басом говорит. А сам маленький.

– Это профессор Сергеев, – говорит нам папа. – Мой учитель. Я у него даже целую зиму жил, пока общежития не было.

– Такой случай действительно имел место. Жил у меня один шалопай. Разве это был ты?

– Честное слово – я!

– Никогда бы не подумал, – смеётся профессор.

Потом меня по голове потрепал, говорит папе:

– Прекрасный молодой человек. Твой?

– Мой, – улыбается папа. – Я не отказываюсь – мой.

– Ты всегда был честным, – говорит профессор Сергеев.

– Боря! – кричит папа. – Вытаскивай их скорей! Едем домой.

– Я трос привязал, – говорит Боря. – Могу тащить.

И как дёрнет эту машину. Нашей машиной. Сразу, конечно, вытащил. Мы сзади только немножко толкали.

– Подождите-ка, молодые люди, – говорит профессор Сергеев. – Кажется, небольшая погрешность в эксперименте. У меня шлёпанец к вашей глине приклеился. Ноги что-то сдают, приходится вот в шлёпанцах разъезжать.

Но шлёпанец уже отклеился.

«Академик» Юра к нам в кузов залез, а папа встал на ступеньку к профессору Сергееву. И всё ему через окошко кричит. Как он рад! Как он не надеялся! Какое мы тут дело затеяли, он прямо мечтал со Львом Владимировичем посоветоваться. И мечта теперь сбылась.

– Я всенепременно тебе посоветую, – гудит весёлый бас профессора Сергеева. – Свету не взвидишь, Алексей. Давно тебя не били?

– Давно, – смеётся папа. – Ох, давно!

И мы быстро едем домой. На двух машинах.