Текст книги "Сними панцирь!"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

СПОЁМ-КА НАШУ ЛЮБИМУЮ!

Мы уже едем. Арина мне дышит в плечо. Мы с ней в кабине сидим. Рядом с нами Боря шевелит рулём и поёт:

 
Федра, ты федра, ты федра моя…
Федра, ты федра, ты федра моя…
 

Он всё время одно и то же поёт. Это Боре помогает машину вести. Мы с Ариной тоже поём, мы уже выучили. Мы теперь все вместе поём:

 
Федра, ты федра, ты федра моя…
 

Дядя Володя нам сзади стучит по кабине, кричит Боре:

– Это какая федра? Это которая эфедра, что ли?

Эфедру мы знаем с Ариной. Это куст. Зачем мы про куст будем петь? Мы свою песню поём, совсем другую:

 
Федра, ты федра, ты федра моя…
 

Вот мы как поём.

Очень хорошо в кабине. Бензином пахнет. Прямо нечем дышать, так пахнет. Мы бензином дышим, мне нравится. Сиденье под нами блестит. Чёрное такое! Я потрогал чуть-чуть и пальцы обжёг. Арина спиной прислонилась и тоже немножко обожглась. Горячее всё. Я локоть в окно выставил, там ветер. Он мимо нас летит. Тоже горячий.

– Уже мотор греется, – говорит Боря. – Будь проклят тот час, когда я сел за руль этой керосинки!

А сам смеётся. Это он просто так говорит. Шутит так со своей машиной. Если свою машину любишь, можно, конечно, с ней пошутить. Машина не обидится, она знает, что Боря её любит. Он бы ещё больше её любил, если бы у него были к этой машине запчасти. Боря бы тогда сделал из своей машины конфетку. А запчастей нет, на саксаулах они не растут. Но Боре всё равно нравится быть шофёром. Он ещё маленький мечтал стать шофёром. И стал.

– И тебя потом научу, – говорит мне Боря.

– А меня? – говорит Арина.

– Всех научу! Я добрый. Мне только эти капли мешают. Аринка, вытри мне чем-нибудь.

У Бори на лбу, оказывается, капли. Эти капли мешают ему смотреть на приборы, они льются. А перед Борей столько приборов, глаза разбегаются. Часы например, перед ним вделаны прямо в кабину. Боря по этим часам как раз машину ведёт.

Арина платок взяла и трёт Боре лоб.

А капли опять лезут. И на щеках тоже. На подбородке.

Я смотрю – у меня капли прямо из ладони ползут.

– Не замёрзнете? – смеётся Боря.

– Нет, – говорит Арина. – У меня кофта есть. Дать?

– Носи сама на здоровье!

Тут нам опять застучали в кабину.

– Пить хотите? – кричит папа.

Оказывается, они там, в кузове, пьют. А мы тут мучаемся в кабине. Боря сразу остановился.

Папа нам резиновый шланг даёт.

– Сосите, – говорит.

Этот шланг прямо из бочки с водой идёт. Из него надо пить. Я в рот его осторожно взял. А шланг тёплый. Резиновый. Воды никакой в нём нет. Невкусный вообще-то.

– Тяни в себя, – говорит Боря.

Я потянул немножко. Всё-равно воды нет.

– Сильнее тяни! – кричит папа.

Я зубами как этот шланг зажму. Как из него вдохну. Сразу подавился. Резиновым воздухом. А воды всё нет.

– Дай-ка мне, – говорит Боря.

Губами взял и сразу у него в шланге забулькало. Уже пьёт. Даже глотает. Мы с Ариной смотрим, как Боря пьёт, и тоже вроде глотаем. Но нам глотать нечего. Только пить ещё больше хочется.

– Недотёпы, – говорит папа. – Сейчас я вам сделаю напор.

Он бочку в кузове наклонил, и вода из шланга сама пошла. Мы с Ариной рот подставляем, по очереди. Какой нам папа сделал вкусный напор! Я такой воды никогда не пил. Это такая вода. Тёплая. Сладкая. Длинная. Я бы её всю жизнь пил. Никогда бы ничего другого не пил. Ни компот. Ни какао. Даже верблюжье молоко бы не пил. Только эту воду!

Мы с Ариной пьём, пьём…

– Хватит, – говорит папа. – Много нельзя.

И шланг к себе в кузов убрал. Я ещё ничуть не напился, а папа убрал. Вдруг чувствую – я уже пить не хочу. Ни пить, ни есть. Мне так легко вдруг! Я только дальше ехать хочу. Такая это вода!

Мы сразу поехали.

Я в окно смотрю, даже высунулся. Арина мне дышит в плечо. Мы по нашей пустыне едем. Как у нас красиво! Черепахи навстречу ползут. Блестят их чистые панцири. Боря черепах объезжает. Пускай ползут. Толстый суслик выскочил и перед машиной бежит. Машет своим толстым хвостом. Боря ему сигналит. Суслик в норку нырнул, нет его. Змея-стрелка на саксауле висит. Тонкая, как поясок. Зацепилась хвостом за ветку и смотрит. Она даже не ядовитая, пусть висит. Возле своих норок усатые мышки-песчанки стоят на задних ногах. И свистят. Они друг другу свистят, что погода хорошая, травы ещё много, вон машина едет…

Это мы едем. Я, Арина, мой папа, дядя Володя, дядя Мурад, тётя Надя и шофёр Боря.

А вокруг наша пустыня. Она сейчас цветёт. Красные маки лезут нам под колёса. Лопух-ревень звенит оранжевыми серёжками. Розово вьются вьюнки. Ирисы торчат из песка жёстко и прямо. Как фиолетовые копья.

Бух! Бух! Бух! – стучат нам по кабине.

– Варан! – кричит папа.

И прыгает вниз, Боря ещё даже затормозить не успел. Папа уже бежит. Он вон какой! Сильный и ловкий мой папа. Дяде Володе его нипочём не догнать, он сзади бежит.

Мы с Ариной тоже выскакиваем.

– Где? – кричим мы.

– Кто? – спрашивает тётя Надя. Она из кузова прыгнуть не может. Привычки у неё нет, она так пока слезла.

– Вон! Вон! – кричит Боря.

Я и сам вижу. Папа за вараном бежит. Он его почти догнал. Варан обернулся и бьёт хвостом. Но папа его уже схватил. За хвост. И обратно к машине бежит. Уже с вараном.

– Крокодил… – удивляется тётя Надя.

– Крокодил в Ниле живёт, – объясняет Арина. – А это варан. Он у нас в пустыне живёт. Просто такая ящерица.

– Разве такие ящерицы бывают? – опять удивляется тётя Надя. – Он же громадный.

– Средний, – говорит папа. – Метра полтора, не больше.

Папа держит варана, и варан, конечно, сердится. Хочет папу ударить хвостом. Но папа крепко его держит! Тогда варан разевает пасть. Хочет папу своим языком испугать. Язык у варана длинный, узкий, раздвоенный на конце. Змеиный какой-то язык. Но папа всё равно не боится. Смеётся:

– Нервный какой варанчик попался!

– Молодой ещё, – говорит дядя Володя.

Конечно, этот варан молодой. Если бы старый, он бы весь тусклый был, я знаю. А этот вон какой яркий. Жёлтый. Оранжевые полосы так и блестят на спине. И глаза сердитые. Он бы папу сейчас прямо съел. Но папа его крепко держит.

– Не ядовитый? – говорит тётя Надя.

– Самую малость, – говорит папа. – Для человека не опасно. А вот разодрать руку до кости, это пожалуйста. Бульдожья хватка.

– Кусал? – говорит тётя Надя.

– Меня и муравьи кусали!

– На надувную игрушку похож, – говорит тётя Надя. – Только больно велик. Кто-то его дул-дул, так до конца и не надул. Сил не хватило у кого-то.

Это варану совсем не понравилось. Что он на игрушку похож. Он как дёрнется! И от папы выскочил. Но не побежал. Если уж варана поймали, он убегать не будет. Он гордый. Не будет он удирать как какой-нибудь суслик. Он же варан! Полный живот воздуху набрал и как зашипит.

Тётя Надя так за Борю и отскочила. А говорила – игрушка! Мы с Ариной тоже немножко отпрыгнули. Просто от неожиданности.

Но папа уже варана снова поймал.

– Подожди, – говорит. – Куда так торопишься? Ты нам всё-таки сначала скажи, что ты сегодня ел.

Смотрю: дядя Володя флягу несёт. А-а, они дадут варану попить! Молодцы! Пить он, конечно, хочет.

– Хватит? – спрашивает дядя Володя и трясёт флягой.

– С избытком, – говорит папа.

Папа держит варана за голову, а дядя Володя над ним с флягой стоит. Они его уговаривают. Варан никак не хочет рот раскрывать. Думает, наверное: что там, во фляжке? Может, гадость какая-нибудь? Открыл наконец.

– Можно я напою? – говорю я.

– Давай, – говорит папа.

Я из фляжки тихонько лью, а папа живот щупает. Чтобы варан не опился. Сразу много нельзя, папа нам говорил с Ариной. А варан лапы на животе сложил, глаза закрыл и глотает громко. Не поймёшь, нравится ему или нет.

– Гурман какой, – говорит тётя Надя.

– Я тоже буду поить, – говорит Арина.

– Когда следующего поймаем, – обещает папа.

– Всех встречных будем поить? – интересуется тётя Надя.

– Такая работа, – смеётся папа. – Всё приходится.

Живот варану ещё раз пощупал и говорит мне:

– Всё, Лёдик. Отойди.

Я думал, папа варана сейчас выпустит. А папа вдруг снова его за хвост схватил и как начал трясти. Так трясёт! Варан прямо болтается в воздухе.

– Ему больно, – говорю я.

– Скорее неприятно, – говорит папа. – Конечно, ему неприятно. Что же делать? Вот если бы я его разрезал, тогда было бы больно.

– Зачем бы разрезал? – говорю я.

– Чтобы узнать, что он сегодня ел, – говорит папа. – Я с ним как раз на эту тему сейчас беседую.

И опять варана трясёт. Такая у них беседа.

– Задушевная, – смеётся дядя Володя.

Варан уже воду обратно выплеснул, так папа трясёт.

– Да… – говорит тётя Надя.

– А вы не смотрите, Надежда Георгиевна, – говорит папа.

– Да нет… Я не об этом.

Она всё об увлечённости, вот она о чём. Ей приятно смотреть, что бы папа ни делал. Папа так увлечённо всё делает. Мне тоже приятно смотреть. И Арине. И Боре. Мы все на папу смотрим.

– Конечно! – говорит папа. – Я тут сильно увлёкся. Четырнадцать лет увлекаюсь, никак не перестану.

И сразу перестал.

Всё равно в желудке варана уже ничего больше нет, один белый живот. Папа всё вытряс. Варан теперь дышит.

– Володя, запиши, – говорит папа. – Он сегодня съел. Так. Трёх черепашек он съел. Шесть чернотелок. Два черепашьих яйца. Ага, ещё сцинка. Взрослый сцинк, запиши…

Я сцинка знаю. Ящерица, а на животе бегает, как змея. Лапы свои бережёт. На животе от варана, конечно, не убежишь.

– Ну гуляй, не сердись, – сказал папа и отпустил варана.

Но варан не хочет гулять. Он лапами упёрся в песок, голову выставил и изо всех сил теперь дуется. Такой жёлтый стал. Толстый. Прямо пузатый-пузатый. Надулся воздуху. Это варан на папу обиделся.

– Прости, – говорит ему папа. – Такая работа! Исключительно для науки. Вдруг ты голодаешь, надо было проверить.

Зря только папа ему напомнил. Еду варану, конечно, жалко. Он как зашипит и прямо на нас побежал. Растопырился и бежит.

– По коням! – кричит папа.

Мы в машину скорей вскочили. Я даже дверцу держу, Арина в меня вцепилась. Боря руль крутит. Песок из-под колёс летит во все стороны. Дядя Володя стоит в кузове и панамой машет.

А варан сзади бежит и шипит. Голову наклонил и бежит. Хочет нам в шину вцепиться. Бульдожьей хваткой. Вдруг он нам колесо прокусит, что тогда?

– Караул! – кричит Боря и жмёт на педали.

Я в окошко смотрю.

– Отстал, – говорю я.

– Видишь, какая у твоего папы работа, – говорит Боря. – А ты в пески просишься! Опасная работа.

Ну и что, что опасная? Это для науки! Мы с Ариной нисколько не испугались. Разве кто-нибудь плакал? Я фляжку папе держал. Арина подходила близко к варану, она теперь может его слепить. Подумаешь, варан! Он же не крокодил. Машину он не прокусит. Если бы прокусил вдруг, мы бы с Ариной…

– Уж вы бы с Ариной – это точно, – смеётся Боря.

Мы все смеёмся. Хорошо в кабине. Жёлтый песок навстречу летит. Синее небо сбоку летит. Бочка сзади гремит. Впереди скачет тушканчик, Боря его объезжает. Тушканчик толкнулся хвостом и как прыгнет!

– Может, перелезете в кузов? – кричит папа.

– А я как же один? – говорит Боря.

Нет, мы не перелезем. Тут лучше видно, всё ближе. В кузове мы потом поедем. Нам далеко ехать! Через весь заповедник.

– Тогда давайте споём, – говорит Боря. – Нашу. Любимую.

Конечно, споём. Мы так давно не пели. Боря уже поёт:

 
Федра, ты федра, ты федра моя…
 

И мы с Ариной тоже поём:

 
Федра, ты федра, ты федра моя…
 

Вот мы как поём. А наша машина прямо мчится.

О ЧЁМ ТРЕЩИТ ФИСТАШКА

Мы до самых гор доехали.

Боря больше руль не может держать. Тут ночевать будем. Ведь уже вечер! Солнце садиться хочет. Горы кругом, куда ему сесть? Сбоку кто-то кусок горы откусил, зубы отпечатались, как в арбузе. Солнце туда вползает. Какое умное, я бы не догадался.

Вползло. Сразу ветер подул.

Я подставил лицо, ветер меня щекочет. В щёки толкает. Брови мне шевелит. За рубашку лезет ко мне. Прохладный. Горный, конечно, ветер. Весь день в горах сидел. Где-нибудь в ущелье. В камнях. Мучился. Там же скучно! Камни друг об друга скрипят. Шакалы воют. Противно так. Теперь ветер выскочил. А тут как раз мы…

– Сморился? – говорит папа.

Это он мне, оказывается, говорит. Думает, я уже сплю. Я просто на минутку около машины присел. Нисколько я не сморился.

– Помогай тогда! – кричит папа.

И бросает из кузова спальный мешок. Ещё один спальный мешок. Опять спальный мешок. Ещё мешок. Он меня закидать хочет мешками. Сколько у нас мешков! Шлёпаются на песок, как большие лягушки. Я хохочу и хватаю. Не успеваю их хватать. Арина мне помогает. За бока хватаем мешки, за уши, прямо в охапку. Катимся с ними по песку. Тащим их в сторону.

– Что значит – все вместе, – говорит папа. – Вон как быстро разгрузились. Коллектив – всё-таки сила!

Конечно. У нас коллектив! Мы уже разгрузили машину, вот это да. Я даже не заметил, как мы её разгрузили. Боря опять под машиной лежит, и тётя Надя подаёт ему ключ. Дядя Володя разбирает ящик с посудой, папа несёт раскладушки.

Мы тут ночевать будем. Надо устраиваться!

– Первое дело – костёр, – говорит папа.

Надо за дровами идти. Мы с Ариной хотим идти. Мы в сапогах, куда хочешь можно идти. Только куда? Тётя Надя тоже хочет идти. И она не знает куда.

– Сейчас дежурного выберем, – говорит папа. – Как в пионерском отряде. Считалки знаете?

Мы с Ариной не поняли. Какие считалки?

– Обыкновенные, – говорит папа. – Подставляйте-ка лбы, сейчас всех по головам буду считать.

Папа нас всех считает по головам, только Борю он по ногам считает. Папа так нас считает:

– На! Вокзале! В чёрном! Зале! Кот! – Папа в Арину ткнул пальцем. – Сидел! – теперь ткнул в дядю Володю. – Без головы! – теперь в меня. И уже дальше считает: – Пока! Голову! Искали! Ноги! Встали! И! Ушли!

Чуть на тётю Надю не вышло. Но вышло на дядю Мурада, считалка на нём кончилась. Значит, дядя Мурад дежурный.

– Мы с вами пойдём, – говорит тётя Надя.

А дядя Мурад удивляется:

– Куда?

Идти никуда не надо. Дрова прямо рядом растут. Рядом фисташка растёт. Очень кудрявая. Орехов сейчас ещё нет, только осенью будут. Столько народу приедет их собирать! Для заповедника это просто горе. В прошлом году, например, леопарда перепугали.

Леопард под фисташкой спал. Даже не думал, что орехи поспели. Как-то забыл про это. Потом леопард проснулся. Надо, думает, ноги немножко размять. И вышел из-под фисташки. Тут народ сразу как закричит! Как сумасшедший, честное слово. Леопард прямо не знает, куда деваться. Едва вырвался.

Хорошо, что сейчас ещё нет орехов. Просто фисташка растёт. И некоторые ветки совсем сухие, они ей только мешают расти. Дядя Мурад сухие ветки отломал и сделал костёр.

Как быстро! А мы хотели в горы идти. У гор тень совсем чёрная. Лучше туда днём идти. А сейчас уже ночь. Звёзды на небе. Такое густое небо! Всё в звёздах. И мы сидим прямо под звёздами. Тётя Надя тоже сесть хочет. Боря как раз кошму расстелил, очень удобно.

– Только на скорпиона не надо садиться, – говорит папа. – Он этого не любит.

Папа скорпиона почти из-под тёти Нади вытащил и в сторону бросил. А то бы тётя Надя его раздавила. Даже не знаю, успел бы её скорпион ужалить или нет? Она тяжёлая. А скорпион совсем маленький – детёныш, что ли? Надо всё-таки осторожно садиться. Я же на скорпиона не сел. И Арина не села, она скорпиона смахнула. Дядя Мурад его сапогом отогнал, потом уж сел…

– Прямо тут будем спать? – спрашивает тётя Надя.

– На раскладушках, – говорит папа.

– А в машине нельзя?

– Кто где хочет! По-моему, на раскладушке гораздо удобнее. В машине же бочки!

Но тётю Надю бочки ничуть не смущают. Она к бочкам прекрасно относится. Она хочет возле них спать. И Арину с собой зовёт.

Арине всё равно где спать. Но она ещё не доела кашу. Дядя Мурад такую кашу сварил! Все едят и хвалят. Удивительная такая каша. Кажется, что она на сливках. Хотя она как раз на воде. Я даже свою миску вылизал. Мыть всё равно нечем. У нас вода строго по норме. Меня никто не ругал, что я вылизал. Я чисто вылизал, моя миска теперь чище всех.

Мы теперь сытые сидим. На костёр смотрим.

Фисташка ярко горит. Чисто так! Сама себе что-то трещит в костре. Как орех. Трещит, наверное, что она довольна. Ей нравится так ярко гореть. Нравится, что жуки на огонь летят. Что бабочки кружатся. Что дядя Мурад так осторожно её ломает и тихонько подкладывает в костёр. Ещё фисташке нравится освещать наши лица:

Тёмное – дяди Мурада.

Розовое – Арины.

Белое – тёти Нади.

В каше – моё.

– Лицо-то ты всё-таки вытри, – говорит папа.

Я, конечно, вытер.

Мы сидим и в костёр смотрим.

– Какое-то настроение, сам не знаю, – говорит папа. – Давно что-то не было так хорошо. Мурад, прочитай что-нибудь!

– Чего бы ты, Лёша, хотела?

– Всё равно! Лишь бы твоё.

– Всем будет скучно, Лёша, – говорит дядя Мурад.

Он по-русски не умеет читать. Он стихи только для себя пишет. На своём родном языке. Дядя Мурад стихи на туркменском пишет.

– Я им переведу, – говорит папа. – Прочти для меня.

Для папы дядя Мурад, конечно, прочтёт. Они с папой друзья. Дядя Мурад сейчас встанет и что-нибудь прочтёт. Стихи нельзя сидя читать. Это же высокое дело – стихи, какие бы они ни были.

Дядя Мурад читает и смотрит на папу.

Будто мой папа тут один. Никого больше нет. И папа смотрит на дядю Мурада. А я на них смотрю. У меня что-то в горле сдавило.

Как дядя Мурад читает! Я никогда не думал, что он так будет читать. Неужели он сам придумал такие стихи?

Печальные. Звонкие. Долгие.

Вдруг у дяди Мурада голос упал.

И сразу тихо стало. Только фисташка трещит. Трещит, трещит.

Потом тётя Надя говорит:

– Переведите, пожалуйста, Алексей Никитич…

– Попробую, – сказал папа. – Сейчас. Сразу не могу. Трудно это перевести, надо быть поэтом.

– Не нужно мучиться, Лёша, – сказал дядя Мурад и сел на кошму. – Я сама переведу. У меня простые стихи, Надежда Георгиевна. Немножко стихи про пустыню. «Самая прекрасная весна на свете – это пустыня, и если кто попадает к тебе весной, то он имеет большую радость на сердце». Такие, примерно, стихи.

– Не могу перевести, – сказал папа. – Таланта нет, не могу.

– Я уже перевела, – сказал дядя Мурад. И подбросил в огонь ветку.

Костёр прямо взревел.

– Нет, ты сам не можешь понять, – сказал папа. – Разве ты понимаешь, что ты такое?

– Я туркмен, – улыбнулся дядя Мурад. Он у нас редко улыбается.

– Я только одно поняла, – говорит тётя Надя. – Я поняла, как вы всё это удивительно чувствуете. Эту ночь. Эти барханы вдали. Этих ваших варанов. Вот эти звёзды. Они же для вас пахнут, эти звёзды…

– Я тут родилась и вырос, Надежда Георгиевна, – сказал дядя Мурад. Встал. Высокий, тёмный. И пошёл от костра. Шагнул – и сразу его не стало. И не слышно шагов, дядя Мурад всегда так ходит – неслышно.

– Ты надолго? – крикнул в темноту папа.

И темнота сразу откликнулась голосом дяди Мурада:

– Погуляю немножко, Лёша.

– Значит, до утра, – сказал папа. – На песке где-нибудь часок полежит – и выспался. Мураду много не надо.

– А я, к сожалению, так не могу, – сказала тётя Надя. – Всю ночь бы вот так с вами сидела, а глаза спят.

Звёзды сверху сыплются. И трещат. Или это фисташка трещит? Папа Арину на руках куда-то понёс. Ага, дядя Володя в машину влез, а папа ему Арину протягивает. А она даже не проснулась. У Бори ноги торчат из кабины. Боря всегда в кабине ночует.

– Всё-таки ноги придётся ему подпилить, – говорит дядя Володя. – Куда не сунешься, всюду эти ноги.

– Надежда Георгиевна, возьмите ещё полушубок, – говорит папа. – Всю ночь будет ветер, горы рядом.

Тётя Надя в кузове возится, спальный мешок зачем-то трясёт. То сядет на него, то опять вскочит. Потом говорит:

– Стыдно признаться, но мне что-то никак не влезть…

– Куда? – говорит папа.

– В мешок… Я в мешке никогда не спала.

– Там пуговицы, – смеётся папа. – Придётся помочь.

Папа в кузов прыгнул. Разобрался в пуговицах. Тётю Надю в мешок запихал. И застегнул, как маленькую. На все пуговицы. Пусть тётя Надя спит!

– Спасибо, – говорит тётя Надя. – Мне теперь ни за что не вылезти.

– Утром достанем!

Папа сидит на борту, смотрит на тётю Надю в мешке и смеётся. Ему смешно, как он тётю Надю упаковал.

А дядя Володя сидит на кошме, ноги поджал под себя, как дядя Мурад, и смотрит в огонь. У него глаза жёлтые от огня.

А я на раскладушке лежу. И уже сплю.

Вдруг проснулся.

Я думал – утро. Но ещё черно. Звёзды в небе стоят. Костёр щёлкает, пахнет ореховым дымом. Дяди Мурада ещё нет. Только мой папа сидит. И дядя Володя. Они ещё, значит, не легли. Но молчат. Просто так сидят. Дядя Володя шевелит в костре кривой саксауловой палочкой. Будто что-то ищет в костре. А папа смотрит, как он шевелит.

Я даже не знаю – проснулся я или нет.

Вдруг дядя Володя говорит:

– Понимаешь, Никитич, она Мурада любит…

Папа молчит и на палочку смотрит. Такая кривая палочка!

– Она его действительно любит, – опять говорит дядя Володя.

– Я тоже Мурада люблю, – говорит папа.

Смешно даже. Дядю Мурада все любят. Я тоже люблю. И Арина. И тётя Наташа. Витя, конечно. Ведь дядя Мурад его папа.

– Не ожидал от себя, – говорит дядя Володя. – Для меня это, оказывается, слишком серьёзно.

– А ты как думал? – говорит папа. – Мы же с тобой люди серьёзные.

– Я так и думал, – говорит дядя Володя. – Я раньше – думал, а теперь – знаю.

Дядя Володя совсем запутался – думает он или знает? Замолчал даже. Долго молчал, я чуть не заснул. Потом говорит:

– Никитич, мне лучше, наверно, уехать…

– Куда?

– Не знаю ещё, – говорит дядя Володя.

– Ну что ж, уезжай, если тебе на дело плевать, – говорит папа, – тогда уезжай.

Я вдруг представил, что дядя Володя уже уехал.

Его комната пустая. Не нужно туда стучать. Ведь к дяде Володе всегда приходится стучать, хотя крючка на двери нет. Потому что войдёшь вдруг, а там гюрза гуляет. Гюрза – исключительно умная змея! Никогда не шипит. Она сразу кусает своим ядовитым зубом, чего она будет шипеть. Но дядю Володю она не кусает. Она его знает, живёт у него. Воду из мисочки пьёт, дядя Володя мисочку держит, чтоб ей было удобно.

А тётя Наташа сидит в сторонке на корточках. Тоже смелая. Она смотрит, как гюрза пьёт, и говорит дяде Володе: «Как только ты с ними работаешь, уму непостижимо!» – «Так и работаю», – пожимает плечами дядя Володя. «И ведь ты их любишь, вот что непостижимо», – говорит тётя Наташа задумчиво. «Люблю», – соглашается дядя Володя. «Как их можно любить? – говорит тётя Наташа. – За что?» А дядя Володя смеётся: «За то, что у них всё просто, – говорит. – Или они тебя кусают, или нет». – «Лучше – нет», – смеётся тётя Наташа. Они так хорошо друг с другом смеются, приятно смотреть. Я тоже смеюсь.

Но тётя Наташа вдруг говорит: «Вот из-за них ты никогда и не женишься». А ведь знает, что дядя Володя таких разговоров не любит! Но дядя Володя почему-то не обижается. Он говорит: «Вовсе не из-за них, сама знаешь». – «Чепуха какая», – говорит тётя Наташа. И уже не смеётся. «Выходи за меня, – медленно говорит дядя Володя. – Сразу женюсь». Как он шутит! А даже не улыбнулся. «Я уже вышла», – говорит тётя Наташа. «Верно, – говорит тогда дядя Володя. – Всегда я опаздываю». Будто он забыл, что тётя Наташа давно вышла замуж за дядю Мурада и у них родился Витя. «Значит, буду один», – говорит дядя Володя. «Один ты как раз не можешь», – говорит тётя Наташа.

Но дядя Володя ведь не один, он – с нами. Как он может от нас уехать?

Я вдруг вспомнил, как дядя Володя просил: «Никитич, сфотографируй меня с большеглазым! Старикам хочу послать». – «С ума сошёл, – удивился папа. – Они сразу умрут». А дядя Володя смеётся: «У меня старики крепкие». Папа его, конечно, сфотографировал. С большеглазым на шее. Вместо галстука. Дядя Володя всем эту карточку подарил. Папе, Арине, мне. Мне написал на карточке: «Лёдику – от папы Володи». Я, когда маленький был, так звал дядю Володю. Я же был общий сын, меня все нянчили. И я всех так звал – папа Лёша, папа Володя, папа Мурад.

Дядя Володя уедет, и никто больше не захочет с большеглазым фотографироваться. Испугаются. Большеглазый ведь полоз, тоже змея. Он совершенно не ядовитый, ни капельки. Большеглазый у дяди Володи живёт в сапоге. Он у дяди Володи сапоги, ну буквально, отнял! Вот дядя Володя опять без сапог с нами поехал, значит, большеглазый там спит. А дядя Володя ни у кого ничего не может отнять. Он слишком добрый, говорит тётя Наташа. «Как это – слишком? – смеётся дядя Володя. – Разве можно быть добрым с лишком?» – «Можно, – говорит тётя Наташа. – Ты без друзей пропадёшь. Твоё счастье, что ты с друзьями живёшь».

Куда же дядя Володя поедет? Он без нас пропадёт!

– Давай вместе уедем, Никитич, – говорит дядя Володя и всё палочкой что-то ищет в костре. – Вместе бы хорошо!

Вон что дядя Володя придумал.

– Я никуда не поеду, – говорит папа.

Конечно, сейчас это не вовремя, дядя Володя понимает. Папа хочет организовать в заповеднике научный центр. Получается, будто дядя Володя бежит. Но ведь папа тоже не будет всю жизнь тут сидеть. Мало ли как может сложиться? Я вон расту, скоро в школу. Материала у папы горы, на десять лет хватит. Когда-нибудь папу позовут в большой город, в крупный институт…

– Ну и что? – говорит папа.

– Позовут, и поедешь, – говорит дядя Володя. – И правильно сделаешь. Специалисты с опытом нужны ведь не только в заповеднике. Кому-то этот опыт надо передавать…

– Уже передавать, – говорит папа. – Очень интересно.

– Папа никуда не поедет, – вдруг говорю я, и губы у меня прыгают. – Мы никуда не поедем!

– Так, – говорит папа. – Договорились. И у маленькой кастрюльки есть ушки.

– Лёдик! Ты что, Лёдик? – говорит дядя Володя. И поднимает меня вместе с мешком.

– Вы тоже никуда не поедете, – говорю я дяде Володе, я, наверно, даже кричу. – Никто никуда не поедет!

– Конечно, – говорит дядя Володя. – Конечно, конечно.

И раскачивает меня вместе с мешком. Он к моему лицу наклонился. Близко, близко. У него глаза жёлтые от костра. Добрые такие глаза. Слишком добрые. Он как будто плачет, это от костра кажется. Сухие, конечно, глаза.

– Не поедете? – говорю я. – Правда?

– Куда я от вас поеду? – говорит дядя Володя и раскачивается вместе со мной. – Разве я отсюда уехать могу? От всех вас? Я и не собирался ехать. Это я просто так сказал. Настроение было такое, вот и сказал. Совсем в другом смысле, а ты не понял. Конечно, я никуда не уеду.

Тут я вдруг заснул. Мгновенно.