Текст книги "Сними панцирь!"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Нагнулся и роет в песке руками. Вдруг отпрыгнул и мне кричит: «Стой! Не дыши!» Я слышу: где-то надувают мячик. Близко где-то. Рядом. Я не дышу. Потом у моей ноги что-то чирк! И уже нет. Она у моей ноги проскочила, я не дышал. Больше уже не могу не дышать. Ка-ак дохну! Папа говорит: «Видал? Эфа. А я за удавчика принял, вот смех-то».

Эфа вдоль стенки бежит. И на нас смотрит.

– Скорей, – говорит папа. – Мешок нужен!

– Обойдёмся, – говорит дядя Володя.

И вдруг разувается. Что это он? Босиком, что ли, удобней эфу ловить? Он кеды снял. Потом снял носок, а кеды обратно надел. Кричит:

– Давай пока в носок!

– В носке она ещё не сидела! – говорит папа.

Только она никак не хочет в носок. Ей, наверное, непривычно. Если бы в клетку. Или в мешочек! Папа её с трудом в носок запихал. И затянул шнурком от кедов.

– Совсем разула меня красавица, – сказал дядя Володя. Замахал носком, побежал в лабораторию.

– А вы чего стоите? – сказал папа. – Чай небось остыл. Мы только глянем и тоже придём.

Они, правда, быстро пришли.

Чай ещё не остыл. Тётя Надя тоже чай с нами стала пить. Ей почему-то расхотелось кофе варить.

– Не зря она к кухне жалась, – смеётся дядя Володя. – Я такой тощей змеи на воле ещё не встречал.

– Вы её не убили? – говорит тётя Надя.

– Зачем? – удивился дядя Володя. – Пускай посидит отдохнёт. Потом выпустим.

– В заповеднике никого не убивают, – говорит папа. – Сами никого не убиваем и другим не даём.

– Я почему-то думала, – говорит тётя Надя, – что на ядовитых змей это не распространяется.

Странно, почему она так думала.

Ядовитые змеи как раз очень полезные. Из яда лекарство делают, разве она не знала?

– А эта… эфа… она опасная? – спрашивает тётя Надя.

– Как вам сказать, – говорит папа. – Считается смертельной.

– А на самом деле?

– На неё наступать нельзя, – говорит Арина. – Она у нас на крыльце лежала, так я не наступила.

– А я наступлю, – говорит Витя. – А я наступлю!

– Спать уже хочет, – говорит тётя Наташа.

– Нет, а на самом деле? – спрашивает тётя Надя.

– Если качественный укус, тогда, конечно, помрёшь, – говорит папа.

– Как это – качественный?

– Ну, значит, доброкачественный! – смеётся папа. – А так – ничего, у нас шприц в холодильнике есть. Укол сделаем. Вон Володю кусала. Ничего, жив. В больнице, правда, отвалялся три недели.

– Ты же знаешь, – говорит дядя Володя. – Я там, в больнице, воспаление лёгких схватил, поэтому три недели.

– Ну ты герой, – говорит папа. – А то бы сразу вышел!

– Дядя Мурад вчера кобрёнка на перроне убил, – говорит Арина. – Тётя Надя, ты кобрёнка видала?

– Не видела, Аришка… Вот ведь всё-таки убил.

– Он на меня прыгнул, – оправдывается дядя Мурад. – Я растерялась, убила по глупости.

Нехорошо, конечно, что дядя Мурад кобрёнка убил. Но что делать!

– Совсем мы Надежду Георгиевну напугали, – улыбается папа.

Нет, мы её не напугали. Мы живём, значит, жить можно. Она понимает. Ей только немножко странно, что прямо в кухне. Или на перроне. Если бы где-нибудь в другом месте. Подальше. Не в кухне. И не на перроне. Тётя Надя с этим раньше не сталкивалась, и ей немножко странно.

Но папа сказал, что ничего странного нет. Это обычное дело для весны. Змеи недавно проснулись и всюду лезут, даже в дома. Они ещё не поняли, что человек им не друг.

– А когда поймут? – сказала тётя Надя. – Тогда что?

– Ничего, – сказал папа. – Будут человека за версту обходить.

– Глупости всё, – сказала Марина Ивановна. – Заладили – змеи да змеи. Ну, эфа в кухню зашла, подумаешь. Как зашла, так бы и ушла, страсти какие, господи! Пили бы лучше чай. Да ребятишек пора укладывать, Виктор глаза уже трёт.

Тётя Наташа Витю спать повела, он ещё маленький.

– И вы давайте-ка, – сказал папа нам с Ариной.

Я не думал, что он так скажет. Всё-таки нам с Ариной скоро шесть лет. И мы глаза не трём. Мы вполне бы могли ещё посидеть.

– Давайте, давайте, – опять сказал папа.

Тогда Арина подумала и говорит:

– Только я буду с Лёдиком в комнате спать, ладно?

– Не ладно, – говорит папа. – Ты будешь с Надеждой Георгиевной спать у себя в квартире, а Лёдик будет со мной. К тебе тётя приехала. Зачем тебе теперь у нас спать?

– Я хочу с Лёдиком, – говорит Арина. – Я у вас привыкла. Давайте тогда все у вас спать. И тётю Надю возьмём.

Мы бы тётю Надю с удовольствием взяли. Но нам её некуда положить. У папы диван стоит в кабинете, папа сам на нём спит. А в моей комнате есть кровать и кушетка, мы с Ариной вполне можем лечь. Мы всегда там спим, если Арина у нас ночует.

А тётю Надю куда? Не на раскладушку же её класть! Гостей на раскладушку не кладут, так папа считает. Тут дядя Володя вдруг говорит:

– Тише! По-моему, Мухаммед едет.

ТАКАЯ ТИХАЯ НОЧЬ

Мы стали слушать. Ничего не слышно. Движок тарахтит в сарае, от движка у нас свет. Зззз!.. Летучая мышь пролетела. Цикады в кустах звенят, тонко так. Они всегда у нас вечером звенят. Мы на цикад даже не обращаем внимания – привыкли. Звенят и звенят. А больше ничего не слышно.

– Слышите? – говорит дядя Володя.

Мы тоже услышали. Чоп!.. Чоп!.. И опять: чоп, чоп, чоп… Это лошадь топает по песку.

– Что-то случилось, – говорит папа. – Может, придётся вам ещё в одной комнате спать.

Вот как нам повезло с Ариной.

Слышно уже, как лошадь дышит. Бежит и дышит. А никакой лошади нет. Потом она как выскочит из темноты! Конечно, эту лошадь в темноте не увидишь. Она сама чёрная. Только хвост белый. Она обмахнулась своим белым хвостом и прижмурилась на лампу. Мухаммед с неё спрыгнул и сразу говорит:

– Алексей Никитич, в Южной долине машина ходит!

– Вот как? – говорит папа. – Очень интересно.

Мухаммед на своей лошади объезжает наш заповедник, у него такая работа. Он объездчик. Он даже без седла объезжает. Даже ночью объезжает, ему всё нипочём. С Мухаммедом мы просто горя не знаем. Мухаммед так на лошади и родился, вот он какой.

– Когда ты заметил? – говорит папа.

Мухаммед ещё утром заметил. Следы. Вроде бы вездеход. Мухаммед по следам прошёл, ничего такого ему не попалось. Ни гильз, ничего. Джейраны спокойно ходят, пасутся. Но Мухаммед всё-таки насторожился. Как стемнело, он на Большом бархане засел. С него вся долина видна как на ладони. Вдруг – это час назад было – видит: свет движется в темноте. Фары. И опять с запада, как вчера. Мухаммед сразу к нам поскакал.

– Опять, значит, они за старое, – говорит папа. – Боря, тележку готовь! Володя, где карабин?

Боря в гараж побежал, заводить.

– Карабин в кабине. Он всегда в кабине.

– Может, просто какая-нибудь экспедиция, – говорит тётя Надя.

– Вряд ли, – говорит папа. – Мы бы знали.

– Может, геологи?

– Без нашего ведома тут геологам нечего делать! У нас и для геологов заповедник.

Папа объясняет тёте Наде, а сам уже одевается. Он высокие сапоги надел. Куртку. Патроны распихивает по карманам.

– Значит, это браконьеры? – говорит тётя Надя.

– Вернее всего.

– А я думала, они только в кино, – говорит тётя Надя.

Вот тут она ошибается. Браконьеры как раз не в кино, они для нас прямо бич. В пески понаехало столько народу! Посёлки строят. Или газ добывают. Это, конечно, хорошо. Но народ этот разный, приезжий. Он пустыню не бережёт. Думает, что в пустыне всё можно.

Браконьеры всех бьют без разбору. Заяц – бьют зайца. Джейран – значит, джейрана бьют. Безоарового козла они, например, уже выбили. Где теперь этот козёл? Нет его!

Да ещё они с фарой охотятся. Это уже не охота, а настоящее убийство. Крепят в кузове сильную фару, едут и крутят своей фарой в разные стороны. Джейран, например, в темноте притаился, а на него вдруг такой свет. Если джейран в свет попал, он из него выскочить не может. Он бежит из последних сил, ничего не видит, а браконьеры за ним на машине. Так ничего не стоит джейрана загнать, убийство – даже без выстрела.

– Готово, Алексей Никитич, – говорит шофёр Боря.

Дядя Володя уже в кузове. Он бочонок с водой привязывает, чтобы бочонок не прыгал. Вдруг кузов будет трясти? Вода теперь не разольётся. Дядя Володя у нас ничего не забудет.

– Ох, и хозяйственный ты, Володя, – говорит тётя Наташа. – Твоей жене легко будет жить. Взял бы да женился.

Тётя Наташа у нас весёлая, всё шутит над дядей Володей.

– Пока нет на ком, – говорит дядя Володя. И сразу отвернулся от тёти Наташи: он этих разговоров не любит.

– Но в людей они не стреляют? – спрашивает тётя Надя.

– В людей – нет, – говорит папа. Он уже в кузов прыгнул.

– А зачем ружьё? – опять говорит тётя Надя.

– Ружьё? – засмеялся папа. – Это просто для острастки.

Боря рванул, и они уехали.

Мухаммед на своей чёрной лошади тоже ускакал. Лошадь заржала из темноты, а уже не видно.

Марина Ивановна последнюю чашку вымыла, посмотрела на свет – чисто ли? Чисто, блестит.

– Ишь, для острастки! А в самого браконьеры стреляли.

– В кого? – не поняла тётя Надя.

– В кого – в самого? – спрашиваю я.

– В твоего папу, в кого же ещё, – говорит Марина Ивановна.

– Никто в него не стрелял! Глупости какие!

Только на войне в людей стреляют. У меня дедушку на войне убили, а папа маленький был. Если бы он был большой, его бы тоже могли убить. Хорошо, что он маленький был!

– Тебя, Лёнечка, тогда ещё не было, – говорит Марина Ивановна.

– Был, – говорю я. – И в папу никто не стрелял.

– А ты бы у папы спросил, почему у него такой шрам на плече. Это ему пулю вырезали.

– Нет, – говорю я. – Это папу кошка оцарапала в детстве, а никакая не пуля, он сам говорил.

– Кошка?!

Марина Ивановна даже очки уронила под стол, так она стала смеяться. Арина за очками полезла и толкнула чайник. Нечаянно. И тоже смеётся. Чайник упал на колени к тёте Наде, весь разлился. А тётя Надя двумя руками чай с платья сгоняет и тоже смеётся.

Я тоже как засмеюсь.

Марина Ивановна отсмеялась и говорит:

– Вот ведь какой! Своему ребёнку и то про себя не расскажет. А настырный, как клещ. Теперь-то у нас в заповеднике браконьеры – редкость, новые разве какие. А до Лёши по тридцать джейранов в ночь били, хоть бы что. Он тут порядок навёл. За браконьерство тюрьма полагается, кому в тюрьму охота! Вот в него и стреляли.

– А кто? – говорит тётя Надя. – Неизвестно кто?

– Чего тут неизвестного, – говорит Марина Ивановна. – Отец вот этого Мухаммеда и стрелял.

Неужели отец Мухаммеда в папу стрелял? Я же его видал. Он к папе приезжал на рыжем верблюде. Папа с ним чай на веранде пил и говорил по-туркменски. Потом меня позвал: «Это, – говорит, – мой парень». Отец Мухаммеда закивал, закивал. У него шапка такая большая, в меховых сосульках, высокая, как дом. Он шапкой закивал. Я думал, у него голова отвалится – такой шапкой кивать. Потом он на улицу вышел, уже ехать хочет. А рыжего верблюда нигде нет! Отец Мухаммеда вдруг как цыкнет сквозь зуб! И верблюд сразу прибежал, как собака. Лёг перед ним. Отец Мухаммеда сел на верблюда, опять шапкой кивнул и уехал. Вот как я его видел.

А он в моего папу стрелял…

– Судили его? – спрашивает тётя Надя.

– Лёша не заявил, – говорит Марина Ивановна. – Посадили бы ведь как миленького, а у него детей четырнадцать штук. Мухаммед вон – младший. Это ещё когда было! Давнее дело.

– Ничего себе история, – говорит тётя Надя.

– А мы истории любим, – говорит Марина Ивановна. – Телевизора у нас нет, мы уж что сами – то и наше. Браконьеры угробят джейраниху, а мы потом маленького из соски выпаиваем, обычное дело… Теперь до утра пробегают по следам. Спать, что ли, будем?

Я за стол держусь, чтобы не упасть. Спать почему-то так хочется! Арина голову подняла, говорит:

– Только мы с Лёдиком…

А тётя Надя в папином кабинете легла.

Я сплю. Вдруг меня кто-то зовёт: «Лёдик, Лёдик!» Далеко! Это меня Арина зовёт. Я по тропинке иду, а Арина сзади кричит: «Лёдик!» Я думаю, чего она кричит! Надо бы посмотреть… Но у меня глаза закрыты. Я сплю.

Потом кто-то шёпотом говорит:

– Лёдик, проснись!

Я сразу проснулся. Темно. Тётя Надя в папином халате рядом стоит, наклонилась ко мне:

– Лёдик, ты чего плакал?

– Я не плакал, – говорю, – я спал.

– Значит, во сне, – говорит тётя Надя. – Ты во сне когда-нибудь плачешь?

– Нет… И во сне не плачу.

Я редко плачу. Только если про маму подумаю – плачу. Подумаю, что её нет. У Арины есть мама, у Вити есть. А у меня мамы нет. Зачем она умерла? Я даже не помню, какая моя мама, я маленький был. Только по карточке помню, у папы в кабинете карточка висит над столом. Там мама грустная, она сидит на песке и смотрит. Я тогда плачу, конечно.

Или вдруг что-нибудь придумаю. Вдруг так страшно придумаю, даже сам поверю. Будто орёл папу поднял. И как бросит сверху! Тогда тоже плачу. Папа говорит: «Что ты за ерунду такую придумываешь? Что я, черепаха, что орёл меня будет бросать?» А я ему говорю: «Ты меня бери с собой, тогда я не буду». Папа говорит: «Только, пожалуйста, без условий, ладно? Ты ведь не нож, в карман тебя не положишь. Когда могу – беру». Я говорю: «И когда не можешь, всё равно бери». – «Расти скорей, – говорит папа, – буду брать». Но я же быстрей не могу расти!

– Неужели Арина? – говорит тётя Надя.

Арина даже не думает плакать, она спит.

– Странно, – говорит тётя Надя. – Собственными ушами слышала, как плакал ребёнок.

Интересно. Раз собственными ушами – конечно. Неужели к нам какой-нибудь ребёнок пришёл? И плачет. Маленький. Голый, мне папа читал. За ним гиена крадётся по следу, у нас в заповеднике есть гиены. Надо скорей этого ребёнка искать, а я тут лежу.

Сразу вскочил.

– Вот, опять, – говорит тётя Надя. – Слышишь? Где-то наверху, будто на чердаке, слышишь?

Тётя Надя смешная, придумывает всякую ерунду. Придумала – будто ребёнок, я даже поверил.

– Это байгуш, – говорю я.

А тётя Надя не понимает, переспрашивает:

– Кто-кто?

Это байгуш, такая сова. Он под крышей живёт. У него родились байгушата, и он с ними так разговаривает. «Аааа! – разговаривает. – Аааа!» Папа одного байгушонка достал, он весь растопырился на ладони. У него клюв вниз загнут, и глаза как пуговицы. Круглые. Я погладил, он меня клювом – хап! А не больно, у него ещё силы нет. «Пугает», – сказал папа. И обратно положил байгушонка, пусть живёт. Байгуш дому счастье приносит, его трогать нельзя.

– И долго он будет так? – говорит тётя Надя.

Он до утра может разговаривать, у него время есть. Днём потом выспится, на работу ему не идти. Байгуш днём всегда спит. Ему можно постучать, если он тёте Наде мешает.

– Как постучать? – говорит тётя Надя.

– Палкой!

У нас вон палка стоит. Если папа ночью работает в своём кабинете, а байгуш мешает, папа ему этой палкой стучит в потолок.

Как стукнет! Байгуш заквохчет, как курица, и замолчит. У папы работа срочная, байгуш понимает.

Тётя Надя что-то не очень верит, что он замолчит.

Я палку принёс. Мне до потолка не достать, табуретку нужно. Тётя Надя без табуретки тоже не может достать, у нас потолки высокие, не то что в городе.

С табуретки тётя Надя сразу достала. Стучит.

Байгуш ещё громче стал разговаривать.

– Сильней! – говорю я. – Ему не слышно, он под самой крышей сидит.

Тётя Надя сильнее стучит.

– Ещё сильней! – говорю я.

Тут Марина Ивановна входит. В пижаме. Говорит:

– Вы меня зовёте?

Марина Ивановна у нас за стенкой живёт. Нет, мы её не зовём. Чего мы её среди ночи звать будем? Мы байгушу стучим.

– Больно много чести – ему стучать, – говорит Марина Ивановна.

Она на табуретку залезла, мы с тётей Надей табуретку всеми руками держим, на всякий случай. Марина Ивановна руки дудкой сложила и как крикнет:

– А ну замолчи, нечистая сила!

Строго так крикнула. Байгуш сразу замолк.

– Вот как с ним надо, – сказала Марина Ивановна. Слезла с табуретки, вытерла её тряпкой, поправила на Арине одеяло и пошла спать. И свет у нас выключила.

Я слышу, тётя Надя в кабинете легла.

Тихо так. Темно. Я уже засыпать стал.

Вдруг тётя Надя шёпотом говорит:

– Лёдик, тут кто-то ползёт…

Я сразу закричал:

– Стой! Не дыши!

Шкаф открыл, схватил папин носок и бегу в кабинет. Сейчас мы её прямо в носок, вот папа удивится. Скажет: «Совсем ты уже большой, можно тебя брать в пески». Я, правда, сам ещё не ловил. Но сколько раз видел. Только вот завязать носок нечем. Нигде никакой верёвочки нет…

В кабинете светло. Лампа горит. Тётя Надя на диване сидит и не дышит. В угол на стену смотрит.

– Вон, – говорит.

Зря я носок принёс. На стенке змей не бывает, у них когтей нет. Я даже немножко обрадовался, что не нужно змею ловить.

– Кто это там? – говорит тётя Надя и показывает на стенку.

Я посмотрел.

Такая чистая стенка. Голубые обои, мы с папой эти обои вместе выбирали. По обоям геккончик бежит. Вверх. До потолка добежал и обратно, по потолку он не может. Симпатичный такой, быстро вниз бежит.

– Никого нет, – говорю я. – Один геккон.

– А не змея? – говорит тётя Надя.

Я прямо захохотал. Какая это змея? С ногами! Это ящерица. Геккон. Он на охоту вышел, за мошками. А тётя Надя его испугалась. Даже не дышит! Я говорю:

– Он у нас ручной.

– Не может быть, – говорит тётя Надя. И тоже смеётся.

Она, оказывается, думала, что он дикий. Если бы она знала, что он ручной, она бы ни капельки не испугалась. Ей как-то не верится, что он ручной. Слишком быстро бегает.

– Я сейчас покажу, – говорю я. – Он муху из рук берёт.

Тётя Надя не хочет, чтоб я показывал. Она мне и так верит. Она боится, что мы Арину разбудим. Да и мух у нас нет. Не будем же мух среди ночи ловить!

Почему не будем? Это просто.

Я положил носок и сразу муху поймал. В кулак, это же просто.

Показал муху геккону.

Геккон на стенке сидит, думает. Муха ему вроде понравилась издалека. Геккон по стенке тихонько спустился к моей руке. И снова на муху смотрит. Муха вблизи ещё лучше.

– Бери, – говорю я. И мухой немножко трясу.

Геккону, конечно, хочется. Он глаза себе для смелости облизнул. Приподнялся на лапки. Раз, раз!.. И муху у меня вырвал. Съел. И опять глаза облизнул сам себе. У него язык такой длинный. Ужасно ему моя муха понравилась. Он бы ещё съел. Но у меня больше нет.

Вдруг тётя Надя говорит:

– А у меня возьмёт?

Конечно, геккон у неё возьмёт. Только тётя Надя никак не может муху поймать. Машет руками, а мухи от неё улетают.

Я ей поймал, это же просто.

– Спасибо, – говорит тётя Надя. Так обрадовалась! Муху держит за крылышки и геккона зовёт: – Иди, геккоша, иди…

Он сразу по стенке пришёл! Хвать! Тётя Надя руку отдёрнула, а мухи уже нет. Геккон сидит и глаза себе вылизывает. Наелся наших мух и теперь вылизывается. Такой чистюля. Поглядывает на нас.

– Хорошенького понемножку, – говорит тётя Надя.

Нам же спать когда-нибудь нужно. У нас так вся ночь пройдёт. Только тётя Надя ещё вот что у меня хотела спросить. Она хотела спросить, кто у нас ещё есть в квартире. Кроме нас с ней и Арины.

– Никого больше нет, – говорю я.

– Ну вот геккоша есть, – говорит тётя Надя.

– А… – говорю я. – Ещё ёж есть, он в коридоре.

– А ещё?

– Больше никого… Черепаха есть, она под вешалкой спит. Сверчок, конечно, есть, он, наверно, в столовой. Ещё жуки. Богомол, скарабей и жужелица Маннергейма. Но они не шумят. Ещё скорпионы, конечно, есть. Они сами пришли. Не знаю сколько – я не считал.

– Понятно, – говорит тётя Надя.

Ей у нас очень нравится, хоть она ещё не совсем привыкла. К геккону она, правда, уже привыкла. И ко всем другим тоже, конечно, привыкнет. Но чтобы быстрее привыкнуть, она, пожалуй, сегодня в моей комнате ляжет. На раскладушке. Она любит на раскладушке спать, и с нами ей веселей.

– Нам тоже веселей, – обрадовался я.

Вот Арина утром удивится! Мы все в одной комнате спим. И тёте Наде на раскладушке очень удобно.

КАКОЙ УМНЫЙ ЭТОТ ВАК

Арина у нас всегда лепит. Она из всего лепит. Из пластилина. Из глины. Из мыла. Из замазки. Сейчас она лепит из хлеба. Свой кусок уже вылепила, взяла мой. Кофе не допила, а лепит.

– Перестань хлеб мучить, – говорит Марина Ивановна.

Арина не слышит, она же лепит.

У папы в кабинете собачка сидит, ему Арина на день рождения подарила. К нам кто приезжает, скорей эту собачку щупает. «Поразительно, – говорят. – В четыре года! Просто поразительно!» Особенно их поражают уши, как они наставлены. И живот – какой это впалый живот.

Сразу говорят: «А ещё у неё что-нибудь есть?» – «Целый зоопарк», – говорит папа. «Но её же надо срочно учить!» – кричат все, кто приезжает. А никто не может Арину учить, потому что лепить никто не умеет. Ни Аринина мама, ни Аринин папа, ни Марина Ивановна, ни Вета с метеостанции, ни шофёр Боря. Даже мой папа не умеет. И все, кто приезжает. Вот к нам тётя Надя приехала. Привезла пластилин и краски, а лепить тоже не умеет. Поэтому Арину никто не учит, она сама лепит.

– Только из хлеба не надо, Ариночка, – говорит Марина Ивановна. – Хлеб надо уважать.

– Я его уважаю, – говорит Арина. – Я чёрный хлеб больше уважаю, из него крепче.

Арина лепит и спрашивает меня:

– Лёдик, кто вышел?

Зачем Арина спрашивает? Когда я леплю, тогда интересно спрашивать. Каждый по-разному говорит, никто не может угадать. А у Арины сразу видно. Она ишака сейчас лепит. У него ноги длинные и коленки торчат. Этот ишак на своих длинных ногах не может стоять. Хлебные ноги его не держат, они подгибаются. Совсем подогнулись, и ишак лёг на стол.

– Я ему сейчас крылья сделаю, – говорит вдруг Арина.

– Разве у ишака крылья бывают? – говорит Марина Ивановна. – Где ты видала ишака с крыльями! Надо по правде лепить.

– Я по правде, – говорит Арина. И лепит своему ишаку крылья.

– Это, наверное, волшебный ишак, да, Аринка? – говорит тётя Надя.

– Нет, – говорит Арина. – Просто крылатый.

– Крылатых ишаков не бывает, – говорит Марина Ивановна.

Что они все Арине мешают? Она же работает. Такой у неё ишак. Он с крыльями родился. Хочет – бежит на длинных ногах, хочет – летит на крыльях. Сам серый, а крылья у него белые. Очень красиво.

– Скульптором будешь, Аринка, – говорит тётя Надя.

– Нет, – говорит Арина. – Художником!

– Художники рисуют, а ты лепишь.

– Я, когда вырасту, тоже рисовать буду, – говорит Арина. – Сейчас мне некогда рисовать.

– Надо бы тебя в настоящий музей свести, – говорит тётя Надя.

– Мы с Лёдиком были в настоящем!

Мы в Ашхабаде были с Ариной. Папа в институт побежал, а нас в музее оставил, это рядом. «Побродите пока», – говорит.

Мы с Ариной стали бродить. Там картины висят. Страшные. Браконьеры палками гонят слона, такая картина. Они его до смерти могут загнать! Ещё такая висит – браконьеры у костра пляшут, в шкурах. Слона, наверно, убили, и в его шкуре пляшут.

С самолёта в волка стреляют, тоже картина. Волк по снегу бежит и на самолёт огрызается. Браконьеры, значит, и на самолёте летают! Но этого волка они ещё не убили. Он быстро бежит, браконьерам никак не попасть. «Он убежит?» – говорит Арина. Я думаю – убежит. Но лучше мы что-нибудь другое посмотрим.

«Вон медведь», – говорю я. «Настоящий?» – обрадовалась Арина. Мы подошли. Он не настоящий. В музее ничего настоящего нет. Чучело просто. На этом медведе нитки видно. «Ему больно», – говорит Арина. Я знаю, что больно. Я говорю: «Ничего ему не больно, он же чучело».

– В музее ничего хорошего нет, – говорит Арина.

– Это не тот музей, – говорит тётя Надя. – Вот приедете как-нибудь в Москву, я вам покажу.

– Мы с Лёдиком приедем к тебе, – говорит Арина.

– Вы потише кричите, – сдерживает нас Марина Ивановна. – Спят же ещё!

Это мой папа спит. И дядя Володя.

– Я не слышала, как они вернулись, – говорит тётя Надя шёпотом.

– Где слышать! – рассказывает Марина Ивановна. – Под утро вернулись. Побегали. Но не зря. Тут шофёр в экспедиции есть, за заповедником они стоят. Давно Лёша этого шофёра подозревал. Сегодня попался. Хитрый, а всё же не доглядел. Только архара свалил, а наши-то тут как тут. Чуть не до драки, рассказывают, а всё же поймали с поличным, никуда не денешься.

– А теперь что? – говорит тётя Надя.

– Теперь суд разберётся, – говорит Марина Ивановна.

Вдруг Вета с метеостанции к нам бежит, кричит на бегу:

– Алексей Никитич, радиограмма!

– Тише! Ну никакого покоя людям! Спят ещё. Какая такая радиограмма?

Вета себе даже рот зажала рукой. Покраснела и говорит тихо:

– Извините, Марина Ивановна. Хорошая радиограмма, из института. Алексея Никитича ВАК утвердил.

Марина Ивановна вдруг села и говорит:

– Слава богу…

Потом ещё говорит:

– А Верочка не дожила…

Это она про мою маму. Достала платок и глаза себе трёт.

Тут Боря из гаража прибежал. Он как раз лежал под машиной, у него ведущая полуось отказала. Боря прямо жизни не рад из-за этой полуоси. Но теперь он, конечно, рад. Ведь папу ВАК утвердил!

Дядя Мурад из лаборатории прибежал. Он собирался сегодня на влажность бурить. Но теперь он не будет бурить.

Разве можно в такой день бурить? Ведь папу ВАК утвердил!

Тётя Наташа все дела бросила. Она гербарий хотела пересмотреть, ей одну травку нужно найти. Никак она эту травку не определит, что за травка. Может, это вообще новый вид? Но тётя Наташа гербарий бросила и говорит:

– Как быстро Лёшу ВАК утвердил!

ВАК папу за месяц утвердил, это неслыханно. Дядю Мурада он, например, мурыжил семь месяцев, все переволновались. А папу за месяц утвердил! Аринину маму ВАК целый год держал. Её даже в Москву вызывали. Но всё-таки обошлось, утвердил. А папу ВАК утвердил за месяц.

– У Лёши работа такая, – сказал дядя Мурад. – Я, когда его диссертацию читала, завидовала хорошей завистью.

Конечно, у папы работа не какая-нибудь. На учёном совете в один голос сказали, что давно не было такой работы. У папы, можно сказать, ДОКТОРСКАЯ диссертация.

Но это всё равно ничего не значит, так Марина Ивановна считает. ВАК вполне мог в этом не разобраться. У ВАКа столько работ! Просто счастье, что ВАК всё-таки разобрался.

Тут дядя Володя пришёл. И папа за ним.

– Что за шум, а драки нету? – говорит.

Я говорю:

– Тебя ВАК утвердил, вот!

– Сорока на хвосте принесла! – смеётся папа.

– Не на хвосте, а радиограмма!

– Поздравляю, Никитич, – говорит дядя Володя. – С тебя причитается.

– Отлично, – говорит папа. – Три кандидата на заповедник – это уже сила. Пусть попробуют вычислительную машину не дать!

Папа мечтает сделать у нас в заповеднике научный центр. Для этого ему нужна вычислительная машина. А то они наблюдают, наблюдают, столько наблюдений – ужас. Как кто в пустыне живёт, кто кого ест. А обрабатывать эти наблюдения просто не успевают, физически. Только вычислительная машина может успеть, она такая. Без машины в наше время нельзя, получаются прямо кустарные выводы, как будто прошлый век.

– Теперь Володе пора защищаться, – говорит тётя Наташа.

– Пока вроде не нападает никто, – говорит дядя Володя.

– Всем сразу нельзя, – смеётся дядя Мурад. – Давка будет.

– А мне и так хорошо, – смеётся дядя Володя. – Как-нибудь потом, в свободное от работы время.

– Потом поздно будет, – говорит тётя Наташа. – Защищаться молодым нужно, пока детей нет.

– Мы, наверное, Надежду Георгиевну совсем уморили своими специальными разговорами, – говорит папа.

– Что вы? Наоборот!

Мы тётю Надю нисколько не уморили. Она всегда мечтала встретить цельных людей. На Севере она их, правда, встречала. И вот сейчас опять встретила, на Юге. Ей, наоборот, приятно.

– А мне как в голову вступило, – говорит Марина Ивановна. – Я всё думаю, какой умный этот ВАК.

– О-о! – говорит папа. – Он такой, он прямо умнющий…

– Пап, – говорю я. – А почему я его не помню? Меня, что ли, не было?

– Когда? – говорит папа.

– Когда он к нам приезжал, – говорю я. – Он ведь к нам приезжал?

– Кто?

– ВАК!

Дядя Володя даже подпрыгнул и ноги выше скамейки задрал, так ему смешно стало. Один дядя Мурад не смеётся. Он улыбнулся тихонько – и всё, потому что он деликатный. Чего тут смешного?

Папа на руки меня подхватил и щекочет щекой.

– Значит, ВАК, – щекочет, – приезжал?

– Ага, – говорю я. И сам щекочусь о папину щёку.

– И ты его забыл? – говорит папа.

– Ага, – говорю я.

– Он обидится, – говорит папа. – Если он узнает, он ужасно обидится.

– А как он узнает?

– А мы вот ему напишем…

Потом папа меня на скамейку поставил и говорит:

– ВАК, крокодил, – это он мне говорит, – это такая комиссия, в ней не один человек, а много, один другого учёней. Они все сидят в Москве, очки на носу…

– У всех? – смеюсь я.

– У всех до одного, – смеётся папа. – Они сидят и читают наши диссертации. Если им диссертация не понравится – всё, другую пиши.

– А твоя им понравилась?

– Выходит, – смеётся папа.

– Какой умный этот ВАК, – говорю я.