Текст книги "Кафе «Ностальгия»"

Автор книги: Зое Вальдес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Боже мой, какой ужас, – только и смогла пробормотать я.

– Все уже в прошлом. Ты побледнела. Что с тобой? Тебе холодно, нехорошо? Прости, если сделал тебе неприятно своей чересчур мрачной историей… – он взял мою руку, и это было не в первый раз, когда он касался меня, далеко не в первый – мы частенько смотрели фильмы ужасов, прижавшись друг к дружке перед экраном телевизора, или, чуть-чуть перебрав спиртного, тискались легонько, невинно заигрывая друг с другом.

– Ах, Сами, это ты должен меня простить, – только и сказала я.

– Ты знаешь тот музей напротив? – спросил он, желая сменить тему. Я сделала жест, что не понимаю, о каком музее речь. – Музей Клюни, средневековый…

– Ах да! Там что-то раскопали, музей немного утомительный, но порой пройтись по его залам приятно.

– Не пойду, ни за что. Когда я жил там, на острове, друзья прислали мне шесть открыток с гобеленами «Дама с единорогом». Не знаю отчего, но я часами пялился на них, и влюбился в Мадонну, и не желаю теперь видеть оригинал, потому что не хочу, чтобы меня опять постигло разочарование. Такое уже произошло у меня с «Джокондой», я слишком идеализировал эту картину.

– Не говори так, она – превосходна.

– Не спорю, но, оказавшись однажды перед ней, я понял: она меня больше не впечатляет; возможно, я слишком долго черпал свое вдохновение, рассматривая репродукции в книгах по живописи, а как только увидел оригинал, вся моя страсть испарилась без следа.

– Я понимаю тебя. Я тоже отказалась от фотографии по причинам более или менее схожим. Я имею в виду: перестала фотографировать. Хотя время от времени забредаю на какую-нибудь выставку или же открываю объектив фотоаппарата, чтобы доказать, что я не исчезла, что у меня хватает еще сил нажимать на кнопку.

Он расплатился, и мы пошли рука об руку по тенистому тротуару бульвара Сен-Мишель, этому «Базару музыки», где продают пластинки и книги за десять франков и где проводится столько всяких лотерей. Мы молча направились в сторону Сены. Сказать ему или нет? – спрашивала я себя и сама же себя отговаривала: не вздумай, ты потеряешь его навсегда. Не делай этого, иначе у тебя не будет еще одного друга. Он нужен мне, эгоистично размышляла я. Нет, он никогда не узнает, никогда. По крайней мере, от меня. А Минерва? Она все донесет ему: письмом ли, по телефону, по факсу или через Интернет.

– Нет, я вспоминаю тебя, я видел тебя… – Мне стало так страшно, что я даже не смогла спросить его, где он меня видел, не смогла, потому что боялась, что он догадается, однако судя по его беззаботному тону все было не так. – Да, конечно же! Секунду, и я вспомню, Это было на одной из вечеринок, которые стал проводить Андро, когда Заике взбрело в голову ходить и говорить задом наперед. Вы тогда заканчивали университет… или уже закончили.

– Я его так и не закончила. Да и немногие из нас закончили. Я ждала тогда разрешения выехать из страны, бросила шахматы и вышла замуж за старика. Я просто плыла по течению, свободная ото всего. Продолжай, самой мне не вспомнить, что там было тогда у Андро.

Он был прав. Я была одета в белое: расклешенная мини-юбка и обтягивающая блузка; лил ужасный ливень, я пришла перепачканная с ног до головы. Андро освободил комнату от плетеной мебели, в центре на лакированную тумбочку цвета шампанского он водрузил прекрасную магнитолу «Айва»; внизу располагалась богатейшая музыкальная коллекция всех времен, были даже самые последние пластинки. Под потолком висела люстра в стиле арт-нуво. На кухне Андро готовил рис с креветками, купленными на черном рынке у одного парня, который несколько недель спустя пустился в плавание на тракторной камере до Майами. Ана к тому времени была уже известной актрисой телевидения и театра, вела звездную программу о рок-музыке, стала кумиром молодежи. Добилась она этого отчаянными усилиями: после пяти лет работы на грейпфрутовых плантациях на острове Пинос. [208]208
  Остров Пинос(или остров Хувентуд) – принадлежащий Кубе остров в Карибском море.


[Закрыть]Андро записывал начинающих певцов; после трех лет изучения химии в Венгрии он должен был срочно вернуться обратно, потому что учиться в стране, в которой царят беспорядки и уже пахнет капитализмом, было опасно – так решил какой-то чиновник, вершитель судеб. Лули почти закончила факультет английского языка, но говорила она довольно плохо, даже не понимала, что говорят в фильмах на английском языке. Игоря, инженера-механика, направили, как Чаплина в «Новых временах», [209]209
  Имеется в виду получивший мировую известность фильм Чарли Чаплина «Новые времена» (1936).


[Закрыть]на какой-то завод, производящий гайки. Оскар, самообразовавшись, стал искусствоведом, в качестве лектора он сопровождал выставки Пачи и Сесара, которые эти два художника устраивали повсеместно в столице. Разумеется, Андро пригласил кроме них и других художников нашего поколения, в тот момент зарождалось художественное движение, которое скоро весьма мощно заявило о себе и поставило на уши официальные власти. Ньевес изображала, что работает продавцом в магазине для дипломатов, но мы-то все знали, чем она занималась на самом деле. Сауль радовал нас фортепианными концертами Баха, Шопена, Лекуоны [210]210
  ЛекуонаЭрнесто (1896–1963) – кубинский джазовый пианист и композитор, руководитель оркестра.


[Закрыть]и своими собственными сочинениями, писал музыку к кино, он снимал квартиру в Аламаре. Хосе Игнасио, несмотря на то, что выучился арабскому языку, был вынужден переквалифицироваться на английский, ему пришлось смириться с работой гида. Роксана посвятила себя торговле мясом, а ведь она окончила Школу ветеринаров. Эмма решила получить ученую степень по географии, но никогда не работала по специальности; в то время все старались перекроить карту острова в соответствии с новым административно-политическим делением; потом ей удалось уехать, как и большинству остальных. Что никогда не происходило очень быстро. Рэнди оформлял журналы и детские книжки у него был диплом художника Школы дизайна. Винна публиковала стихи и стала известной благодаря научно-фантастическим романам изданным в дешевой серии, писала она и киносценарии, некоторые из них благодаря силе небесной пошли в производство. Наконец, Кики, Даниа, Лачи… обо всех и не расскажешь. Уже тогда в наших вечеринках сквозила ностальгия, в вечеринках, после которых, случалось, кто-то уезжал. В тот день там были Самуэль и Сильвия. Тогда-то я и познакомилась с Сильвией, очень образованной девушкой, она работала адвокатом, была специалистом по делам СЭВ, но хотела стать оперной певицей; мы сразу же понравились друг другу, у нее была прекрасная интуиция, и она запросто могла спрогнозировать что угодно. Поэтому она и принялась за докторскую диссертацию по капиталистической экономике перед тем, как сам СЭВ накрылся медным тазом. Она трещала как сорока – недостаток, который был весьма кстати, когда нужно было за кого-либо вступиться; я повторяю, что подружками мы стали в один миг и нежные отношения поддерживаем до сих пор, вряд ли они смогут когда-нибудь прерваться.

Я не помню Самуэля взрослым. Думаю, что он был тем самым парнем, что принес ящик бутылочного пива без этикеток, он просидел весь вечер на парапете террасы под пискуалами, внимательно следя за тем, как Монги-Заика накачивался спиртным Мина пришла позже, принесла несколько ужасных пирогов с сыром, совсем черствых. Самуэль помнил, как Игорь пригласил меня танцевать, и мы выписывали невероятные па: он подбрасывал меня в воздух, а потом подхватывал на лету; я была чересчур худая, и он боялся, как бы мне что-нибудь не сломать. В полночь Андро достал свои запрещенные пластинки, привезенные из Майами, и мы заорали во всю глотку и бросились как безумные танцевать; когда-то мы придумали танец, который назвали «Куча мала», он состоял в том, чтобы танцевать не сходя с места, но как только Андро кричал: «А теперь куча мала», мы валились на пол, выложенный плиткой, все в одну кучу, катались по полу, тискали друг друга; в тот вечер на террасу поднялся кто-то из соседей и пригрозил вызвать полицию, если мы не успокоимся и не прекратим выдрючиваться под эти сомнительные песенки. Под занавес, когда мы проверили каждую бутылку и убедились, что у нас не осталось ни капли спиртного и ни щепотки травки, мы решили посмотреть по видео запрещенный фильм Леона Ичасо [211]211
  Леон Ичасо– современный кубинский кинорежиссер.


[Закрыть]«Супер» и заревели в три ручья по всем тем, кто вынужден был уехать с острова, потому что в фильме речь шла как раз об этом, об одной кубинской семье изгнанников; ужасно было представить, что и мы могли оказаться в подобной ситуации.

Самуэль рассказал, что все девчонки разошлись кто с кем, и он обрадовался, когда увидел, что Сильвия и я вышли одни и пошли вниз по Одиннадцатой улице до остановки двадцать седьмого автобуса на улице Линеа. Он пошел за нами, питая кое-какие надежды, ведь он имел виды на Сильвию и поэтому сразу вышел вслед. Он шел так близко, что слышал то, о чем мы говорили – о каких-то мировых исторических памятниках, которые мы мечтали увидеть, прежде чем помрем, и этот наш пессимизм развеселил его. Он видел, как Сильвия села на восемьдесят второй, а я затерялась в толпе, штурмующей двадцать седьмой автобус, выбрасывающий в воздух гадости больше, чем Чернобыль. Он вернулся домой пешком, влюбленный, или почти влюбленный, в эту неповторимую женщину. Не понимаю, в чем он нашел эту неповторимость.

– Не знаю, почему не обратил на тебя внимания, наверно, ты отпугнула меня своей дикой пляской, – сказал Самуэль, копаясь в воспоминаниях.

– Кроме того, я была старше тебя. Тогда разница в годах чувствовалась сильнее, – ответила я.

– Но и Сильвия была старше, а она мне понравилась. Меня не привлекали девушки моего возраста или те, что младше, – он еще сильнее прижал меня к себе. – Не бойся, я не собираюсь к тебе приставать, поверь, времени для этих девиц у меня было достаточно.

– Времени – да, а вот возможности – нет, – моя сдержанность задела его, и он отстранился. Я умудрилась выразить как раз противоположное тому, что было у меня на душе, С того момента, как мне стало ясно, кто есть Самуэль на самом деле, я хотела его еще больше. Это был внезапный толчок, некий спасительный порыв завершить с сыном то, что так неудачно началось несколько лет назад с отцом. С отцом все получилось ужасно, и нужно было это исправить. Но как? Та давняя история причинила мне столько боли, что все мои последующие любовные связи стали заканчиваться, не успев даже начаться. Тот случай парализовал все: мои разум и чувства, и я, ничего не чувствуя, предпочитала прекращать всякие отношения. Я могла любить, но только до тех пор, пока от меня не начинали требовать физической близости. И сейчас я в один миг сдалась перед своим асексуальным инстинктом и отбросила всякую мысль соблазнить своего друга. А что, если ему надоело искать со мной неповторимой близости, ждать, когда же наконец даст о себе знать мое либидо. И что делать, если он уйдет? Чем я буду, если Самуэль исчезнет? И что, я опять останусь ни с чем? Ведь нет ничего лучше, чем распахнуть в заснеженное утро окно, разбудить Самуэля неясным прикосновением пальцев. А в ответ – зевок, он, целуя меня, вытягивает руку, и наши пальцы переплетаются, и нас обволакивает свежесть зимнего утра.

– Несправедливая, ночь лишает меня тебя, – шутил он. Ведь я была уверена, что он шутит.

– Найди себе какую-нибудь воняющую потом француженку, из тех, что будет содержать тебя, – оборачивалась к нему я.

– Это мне испортит конец; уж лучше мне тогда заняться мастурбацией при луне. Пойду-ка лучше помочусь, вдруг удастся избавиться от стояка, – и он шел в туалет; а потом мы вместе завтракали…

На улице Сент-Андре-дез-Ар кишмя кишели туристы вкупе с шаржистами, студентами, издателями, финансистами, мотоциклистами, букинистами и торговцами, продающими все – от дешевой бижутерии до одежды от великих модельеров, все они прервали свои занятия, чтобы посвятить себя завтраку. Возле метро на улице Жи-ле-Кёр мы столкнулись с Адрианом, кубинцем, завсегдатаем вечеринок у Анисий и Веры; он работал во французском департаменте культуры, по части музыки, кроме того, писал работу по болеро в Парижском Университете VIII. [212]212
  Парижский Университет VIII– знаменитый университет Сорбонна в 50-х гг. XX в. был разделен на несколько самостоятельных учебных заведений.


[Закрыть]Красивый милый парень, прилежный в учении, дамский угодник, танцующий как бог. Здесь мы встретили его совершенно случайно, поскольку живет он по другую сторону Сены, и едва ли у него есть время, чтобы куда-то ходить, разве что в библиотеку и на вечеринки, понятное дело, по вечерам он не вылезает из баров в Маре. Но, случается, переходит через мост, правда, далеко не заходя, на «рив гош» [213]213
  «Рив гош»– Левый берег, район Парижа.


[Закрыть]города Парижа.

– Привет, и куда это вы? – спросил он, весь лучащийся счастьем, его зеленые глаза блестели сегодня как никогда.

– Да так, совершаем литературную прогулку, Париж романа «Игра в классики», – ответил Самуэль, весело здороваясь с ним.

– Отлично, давайте познавайте. А я иду от одного приятеля, он приехал с Того Острова, привез письма и кое-какие подарки. Вот… – Он вытащил из пакета с надписью «Базар-де-л'Отель-де-Виль» ни много ни мало, как огромный плод мамея. – Четыре мамея, пять манго и пригоршня камней из храма Каридад-дель-Кобре. [214]214
  Каридад-дель-Кобре, монастырь Девы Милосердия.


[Закрыть]Берите, дарю по одному. Почему не заходите? Приглашаю вас на мусс из мамея.

– Спасибо, мы только что поели, – отказалась я, с изумлением разглядывая подобное сокровище. – Мамей – это сама жизнь. Найти его здесь где быто ни было практически невозможно, а тебе их, оказывается, привозят.

– Чистая случайность. Не поверишь, но мои приятель мотался в Сантьяго, чтобы раздобыть их. За зеленые, понятное дело. Даже камни из Кобре – по доллару штука. Вдобавок все могут запросто конфисковать на таможне. Кажется, камни помогли, – рассказывал он нам, прямо светясь от счастья, словно выиграл миллион в рождественскую лотерею.

Адриан прошел немного вместе с нами, однако отказался присесть на пару минут на бордюр тротуара – поглазеть на прохожих. На прощание он вытащил из пакета плод мамея и подарил нам, затем отвернулся в сторону Сены. От радости мы не знали, как и благодарить его, ведь такой экзотики в Париже не найдешь, а привезенные плоды пахли той землей, где они выросли, и я ни за что на свете не откажусь от удовольствия вкусить подобное яство. Такой подарок – проявление самой искренней дружбы. Мы этого не забудем, говорили мы и, смеясь, давили кулаками из глаз ностальгические слезы.

– Господа, я ведь не подарил вам «Джунгли» Лама! [215]215
  «Джунгли» Лама… – знаменитая картина Вифредо Лама.


[Закрыть] – и он быстро попрощался, избегая всяких там положенных в подобном случае сопливых нежностей.

Мы с Самуэлем просидели два часа, вспоминая стихи, отрывки из романов, сюжеты которых были связаны с Парижем или Гаваной. Мы мечтали, но не отрывались далеко от реальности, так как ведь именно праздношатающиеся люди вдохновляли нас на эту игру. Вон тот сеньор, с черным зонтиком, кем он мог быть? Сваном. Нет, мы не на Елисейских Полях, подумай немного, Самуэль. Не знаю, не могу сообразить. Генри Миллер. [216]216
  Генри Миллер(1891–1980) – американский писатель, известный своими скандальными эротическими романами («Тропик Рака», «Тропик Козерога» и др.).


[Закрыть]Да как бы не так, он слишком изящен для него! Джеймс Джойс. [217]217
  Джеймс Джойс(1882–1941) – английский писатель, патриарх модернизма в литературе.


[Закрыть]А тот застенчивый, худощавый, скрывающий манерность? «Алексис, или Трактат о бесполезной битве». [218]218
  Книга Маргерит Юрсенар (1929).


[Закрыть]Ничего подобного, Алексис не так современен и я не думаю, что он был манерным. Смотри упустишь, это двойник Эльзы Триоле. [219]219
  Эльза Триоле(1896–1970) – французская писательница, жена Луи Арагона, родная сестра Лили Брик.


[Закрыть]Да скорее уж это Мартина, персонаж «Розы в кредит». [220]220
  «Розы в кредит» – первый роман Эльзы Триоле из трилогии о XX в. «Нейлоновый век».


[Закрыть]А тот парнишка с ненасытностью во взгляде не Рембо ли? Что за бред, это Вийон. [221]221
  ВийонФрансуа (ок. 1430 – ок. 1463) – французский поэт.


[Закрыть]Ничего подобного. Тот бородач – двойник Хулио Кортасара. Смотри на того усатого с широким лбом. Черт, это Марти! А вон тот с повязкой на голове. Аполлинер! [222]222
  АполлинерГийом (1880–1918) – французский поэт.


[Закрыть] – воскликнули мы в один голос. Так мы провели время. Но вот спряталось солнце, и прямой дождь с картезианским порывом ветра вынудил нас с веселыми воплями побежать ко входу на станцию «Сен-Мишель». Мы сделали пересадку на «Шателе» и доехали прямиком до станции «Сен-Поль». Когда мы поднялись в город, дождь уже перестал, снова появилось солнце, однако на улице стало холодней. Весна уже началась, но в этом году она почему-то не спешила вступать в свои права.

У нас была одна мысль – поскорее вернуться домой и приготовить мусс из мамея. Мы купили в магазине «Монопри» банку сгущенного молока, следуя совету Адриана, раньше у нас не получалось приготовить мусс с обычным или концентрированным молоком, нужно сгущенное, иначе не будет соответствующей густоты и вкуса. Приготовив ингредиенты, позвонили по телефону Пачи и Сесару и пригласили их испытать ультрасовременный вкус нашей родины. Пачи извинился, сказав, что у него выставка на носу и нужно бежать кое-что доделать, к тому же сегодня он должен быть в префектуре по вопросу гражданства. Сесар к телефону не подошел, наверно, все еще спал, так как всю ночь писал и добрался до постели только с утренней песней своих нарисованных колибри. Самуэль отлучился на несколько минут – пошел прослушать сообщения на автоответчике. Пока его не было, я снова вспомнила нашу беседу в кафе «Клюни». Нельзя исключать того, что когда-нибудь Самуэль свяжется с Миной, она расскажет о том, что тогда случилось, и произойдет трагедия, разрыв, Самуэль исчезнет. Я должна признаться сама, рассказать ему то, что тяготит меня, раскаяться. Но раскаяться в чем? В том, что написала его отцу два десятка писем? Ведь я не сказала ему даже ни одного слова! Хотя, согласись, Марсела, из-за твоей дурацкой писанины его отец не смог даже попытаться оправдаться, его превратили в живой костер.

В этот момент вошел бледный как смерть Самуэль. Я, знавшая его как никого другого, поняла, что он взбешен. Самуэль молчал. Сейчас придется метафизическими клещами вытягивать из него слово за словом, подумала я. Он не считал нужным делиться своими бедами с другими людьми, хотя, честно сказать, иногда в отношении меня он и делал исключения. Упав на софу, он прикрыл рукой глаза, сказал что-то – как раз в тот момент, когда я включила миксер, так что я не расслышала.

– Я не расслышала, что ты сказал, извини, – выключила я аппарат.

– Я получил уведомление из префектуры, они не дают мне разрешения на работу. Рекомендуют поехать в Соединенные Штаты. Если б я только мог знать раньше. Рассмотрение бумаг – чертовски сложное занятие во Франции. Я не предусмотрел всех этих мелочей. Воспользуйся я плотом, давно бы уже был в Майами, – он заметно нервничал, я сказала бы даже, что он был испуган.

– Не отчаивайся, тебе нужно быть настойчивым: они всегда говорят одно и то же. – Я разлила густую массу по двум высоким стаканам цвета фламинго.

– У меня там только Андро, а он не сможет для меня сделать много. – У него на губах виднелась пена от мусса, похожая на густые усы, совсем как у его отца, только розовые.

– В Гаване ты познакомился с одним человеком, он мой хороший друг. Я узнала это из дневника. Никогда я тебе этого не говорила, потому что мне это казалось слишком немыслимым совпадением, а у меня страх перед случайностями. Я не верю в случайности. Роберт Салливан… – с волнением в голосе сказала я.

– Вот тебе раз! Невероятно! Жизнь чертовски удивительная штука!

– Ты даже не знаешь насколько, – двусмысленно добавила я.

– Но дело в том, что я потерял его визитку, – его лицо, осветившееся на мгновение, тут же помрачнело.

– Не волнуйся, у меня с ним прямая связь. Именно мистер Салливан сделал из меня фотографа. Ему я обязана всем. Уверена: он тебе поможет. Ты в самом деле поедешь? – у меня все похолодело внутри, и отнюдь не от кусочков льда, охлаждавших мусс из мамея.

– Но если бы ты… – он встал, приподнял за подбородок мою голову. Я догадалась, на что он намекает, но притворилась дурочкой, хотя чувствовала, что сейчас мне подпишут приговор.

– Успокойся, я помогу тебе, ты же знаешь, что на сегодня ты мой лучший друг. Вместе с Шарлин, – уточнила я, чтобы не было никакой двусмысленности.

– Нет, Map, я хочу сказать, если… если бы ты хотела… – он замялся, отпустил мой подбородок, снова взял стоявший на стеклянном столике запотевший стакан. – Я предпочел бы жить с тобой вместе, как семейная пара… Я люблю тебя, люблю. Уф, наконец-то я это сказал!

Впервые за тридцать с лишним лет со мной объяснялись подобным образом: такими неясными словами, со страстью, со страхом, с холодным потом, с трясущимися губами – все было в точности так, как я представляла себе это в детстве. Такого объяснения я ждала много лет назад из уст Хосе Игнасио, от отца Самуэля, от других. Я была счастлива, но в то же время мне было стыдно.

– Не комплексуй, – он прервал мои мысли, точно попав в цель, – не думай о возрасте, я кажусь старше тебя, это все говорят. Вот и вся моя анкета, и проверка одобрила наш союз, – пошутил он.

– Не выйдет. Мы слишком много знаем друг о друге, – ответила я расхожей театральной фразой.

– Не понимаю. Ты хочешь сказать, что я тебе не нравлюсь? Так?

– Я хочу сказать то, что хочу сказать: мы знакомы дальше некуда, и дружба наша закончится, если мы попытаемся превратить ее во что-то другое. Кроме того, не знаю, известно ли тебе, но я отказалась от секса. Я никогда не видела в нем ничего особенного, ничего в нем не понимаю. Ясно же как Божий день: секс меня не привлекает, я фригидна, словом… – и я ушла на кухню.

– А ты попробуй, – он говорил очень серьезно, я же ждала, что он рассмеется.

– Ты полагаешь, что, дожив до таких лет, я ни разу не пробовала? Ты только представь, я соглашусь и что… не станешь же ты гробить всю жизнь на то, чтобы излечить меня от моего хронического недуга. В лучшем случае из всего этого выйдет скоротечный роман, в котором чувства ни на грош, – пробурчала я, убежденная в своих доводах.

– Я уверен в себе и знаю, чего хочу, я это сказал сейчас, скажу и потом. Это не простой каприз, Map, я же сказал: я люблю тебя. Без тебя у меня все было впустую. Но с тобой – все по-другому. Неужели ты не понимаешь, как нам хорошо вместе? Ну, единственное, чего мы не сделали, так это не переспали, я имею в виду, не трахнулись. Потому что в постели мы оказывались уже тысячу раз, – спокойно настаивал он.

– И ты не задался вопросом, почему мы не совершили этот акт?

– Задавался. Я не собирался форсировать события, хотел дать время…

– Время на что? – Шарлин убила бы меня за подобную жестокость.

– На то, чтобы прояснить… я же серьезно. Словом, у тебя получился потрясающий мусс. Осталось еще?

Я налила ему второй стакан, держась на расстоянии от него, не ближе чем на вытянутую руку. Он поставил стакан на пол, точнее на ковер, подделку под шкуру белого медведя. Встал и подошел ко мне.

Я не отклонилась, когда его губы коснулись моих; чуть заметное прикосновение, легкая дрожь, но этого уже было достаточно, чтобы я унеслась совсем в другое измерение. Однажды нам уже выпало на долю поцеловаться, это было у Анисий, когда мы играли в бутылочку, но тот поцелуй ни к чему не обязывал, и кто знал, что он будет прообразом другого поцелуя, того, что сейчас парализовал разум, ввергая его в какое-то безумное состояние.

– Видишь, я люблю тебя. А ты? – сказал он.

Конечно же и я любила его.

– Да, я тоже тебя люблю, но я знаю, если мы начнем близкие отношения, то потеряем то, что у нас уже есть. Совместная жизнь убивает иллюзию. Ты прав, когда говоришь, что нам осталось только прыгнуть в койку, но не для того, чтобы спать; согласись, у нас у каждого оставалось право спать отдельно, когда он того пожелает, и делать то, что ему хочется, без оглядки на другого. Более того, я считаю, что мы полюбили друг друга, потому что каждый уважал другого и не лез туда, куда не нужно.

– Если тебя не устраивает супружеская канитель, то не беспокойся; при определенных усилиях мы сможем продолжать жить так, как это было до сегодняшнего дня, а там посмотрим. Ты не думаешь о детях?

– Я сама не своя, когда смотрю на пухленьких детишек, играющих в парках в песочек. Но в тот же момент я вижу все, что ожидает любого из них – войны, катастрофы, смерть, одиночество, тоска… и я отступаюсь.

– Ты могла дополнить этот список любовью, красотой, дружбой, справедливостью и еще целой кучей хороших вещей – все это они также получат. Когда-то и мы были детьми…

– Черт возьми, Самуэль! Разве ты не понимаешь? Что тебе дали родители? Ну-ка, скажи! Смерть, боль! Твоя мать убила отца по ложной улике, из ревности; она даже не удосужилась проверить, водил ли он ее за нос с другой девицей! – взорвалась я, не осознавая, сколько боли причиняю ему, упрекая таким образом. – Пожалуйста, давай не будем дальше…

– Никто не совершенен. Не знаю, искренна ли ты со мной. Если это все из-за того, что я тебе не нравлюсь, то так и скажи – это же куда проще и не так обидно – «Парень, ты не в моем вкусе, я не полезу к тебе в койку».

Слава богу, он не обратил внимания на мои слова о его матери.

– Да я ни к кому в койку не лезу, черт подери, и какого хрена я должна тебе это объяснять? У меня были сексуальные контакты, я даже аборт делала. Но никогда не была на седьмом небе от счастья. И это моя вина, а не других; никто не сможет помочь мне, потому что дело во мне. Оставь меня, прошу, – я подошла к двери и щелкнула замком.

– Спасибо, Мадам Префект Полиции, – пробормотал он из коридора между гостиной и комнатой.

Он пошел на кухню, я услышала, как в раковине потекла вода, зазвякала посуда. Потом он ушел, дверь щелкнула двумя замками. Скрип двери его квартиры говорил о том, что я теперь свободна, что я теперь одна, без Самуэля. У меня не так много времени, чтобы стать матерью, подумала я, прикинув, сколько мне осталось до сорока двух – крайний срок для того, чтобы родить ребенка.

На следующее утро я проснулась с твердым намерением раскрыть тайну, поведать ему ужасные обстоятельства, связывавшие меня с ним, причины, по вине которых я не могла допустить, чтобы он стал моим любовником. Нет, никаких лишних страстей, которыми грешат радиопостановки, мне нечего стыдиться, пусть Самуэль сын Хорхе, но я не принимала обет безбрачия и не собиралась быть вечно преданной тому, с кем я даже и словом не обмолвилась. Я нисколько не сомневалось в том, что будь у меня все нормально, я бы поступила как раз наоборот: если бы я переспала с отцом, то не чувствовала бы никаких угрызений совести перед тем, как завязать любовный роман с сыном. Но меня угнетала смерть, виной чему моя непростительная оплошность, мое вторжение в жизнь этого человека. Меня сдерживало то, что я разрушила целую семью. Если я чувствовала себя виноватой раньше, то как я могла избежать чувства вины сейчас, когда я познакомилась с его собственным сыном, который тоже был жертвой – так уж выходило – моего недостойного поведения?

На следующее утро я постучалась, как обычно это делала, в его окно, подождала немного: он не появился. Через полчаса он вошел ко мне в гостиную с завернутым в целлофан подсолнухом и коробкой круассанов с кремом. Поцеловал меня в лоб – знак, истолковала я, того, что дружба наша продолжается с того самого момента, на котором она чуть было не прервалась. Я уже говорила, что ненавижу букеты и больше люблю, когда мне дарят один цветок, лучше всего подсолнух или орхидею. Подсолнух – это символ Ошун. [223]223
  Ошун– богиня пантеона йоруба, покровительница танцев и удовольствия.


[Закрыть]Орхидея – Пруста и святого Лазаря. Я выбросила засохшие цветы, которые торчали в узкой и длинной вазе, и поставила в нее изысканный подарок Самуэля. Пока я принимала душ, он налил апельсиновый сок в обе чашечки, намазал тосты маслом и земляничным мармеладом, подогрел молоко, добавил в него шоколад, постелил скатерть и стал спокойно дожидаться, пока я выйду к завтраку.

– У тебя сегодня есть занятия? – спросил он. В то время я ходила на курсы макияжа.

– Нет, слава богу. Мне уже поперек горла встали все эти маски и типы кожи, – промычала я с набитым ртом.

– Приглашаю тебя в кино.

– Тоскливо мне среди бела дня ходить в кино, – сказала я, изображая на лице неудовольствие. – Лучше прогуляемся по саду Тюильри или по Люксембургскому саду. – Он нежно промычал в знак согласия.

– Одевайся теплее, погода обманчива, – и он ушел за кожаным пиджаком.

Я оделась, а Самуэля все еще не было. Так как его дверь была приоткрыта, я вошла к нему в квартиру. Он говорил по телефону с Андро о том, что, возможно, уже в следующем месяце приедет в Майами, это решено. Здесь, приятель, дела складываются чертовски скверно, знаю, что и там несладко, однако есть возможность зацепиться. Так получилось, нужен я им тут. Марсела? У нее все в порядке. Ты же прекрасно знаешь, что она никому не пишет и не звонит, говорит, что это для нее капля в море. Ты узнал о Сильвии? Еще слава богу, что она работала когда-то адвокатом, вот ей повезло! Да, она мне говорила, что должна была переэкзаменоваться, разумеется, ни в одном университете мира не сдают такую кучу бесполезных предметов, как у нас – марксизм-ленинизм, научный коммунизм. В общем, Сильвия сильно увильнула. Получил аллитерацию? Что я говорю Марселе? Ты восхищаешься ею? Мы все твердим ей это, а она ноль внимания. Долго объяснять, я тебе потом расскажу, сейчас должен идти, именно с ней, мы собрались прогуляться, куда-то здесь недалеко. Слышь, я не могу больше тут оставаться, здесь чем дальше – тем хуже! Кроме того, я по уши втрескался в Марселу; мне нужно перемахнуть через океан, иначе я сойду с ума. По ночам почем зря извожу ее, старик, клянусь ей, что умираю по ней, а она ко мне суше, чем Сахара. Если случайно свяжешься с Миной, шли от меня ей тысячу поцелуев, Монги приветы тоже. В этом месяце я не могу больше звонить, наговорил слишком много с бабушкой. Черт, передавай привет Игорю и Саулю. Звонили ли они тебе из свободной Гаваны? Представляешь, они садятся на чужую линию, в этом они спецы. Должен закругляться, братишка, «я люблю тебя, я тобою восхищаюсь, и попугая я тебе не покупаю», [224]224
  Немного искаженные слова из популярной на Кубе детской песенки.


[Закрыть]а лучше я свожу тебя в кино в следующем месяце, когда мы увидимся, пока-пока.

Он удивился, заметив меня, сидящую в плетеном кресле, которое он подобрал на какой-то мусорке и сам же отремонтировал. А, ты здесь, я только что говорил с Андро, он просил поцеловать и напомнить, что любит тебя. Я признался, что тоже тебя люблю. Он улыбнулся, не желая ничего больше объяснять мне. Постель его была настоящий свинарник – мятая и грязная, – я принялась заправлять ее. Оставь, он схватил меня за запястье, сам заправлю. Я спросила, стараясь не замечать его грубости, где он купил такой красивый комплект постельного белья, с кошечками и рыбками. В магазине «Пьер-Импорт». У меня есть такой и для тебя. Разве я тебе его еще не подарил? Он подошел к шкафу, порылся в ящике и извлек запечатанный пакет. Та же расцветка, только синих тонов. Я поблагодарила его поцелуем в щечку, он тут же ответил мне поцелуем в губы, и я не стала сопротивляться, целоваться он умел и делал это просто превосходно. Потом он принялся за постель. Тебе понравилось? – спросил он, сбрасывая простыню и встряхивая матрас. Я заметила множество завитых волосков и белое полотенце с желтоватым пятном на полу возле ночного столика – верный признак того, что он мастурбировал. Ты же знаешь, что да, мне понравилось, хотелось мне сказать. И почему бы тебе тогда не пойти дальше? Ну вот, ты опять за свое. А как же пламя страсти? У меня ведь не душа пожарника. А у тебя? И мы рассмеялись от этой двусмысленности, потому что на Том Острове пожарниками называли мужиков в юбке, то есть мужеподобных женщин.