Текст книги "Начальник боепитания"

Автор книги: Зиновий Шехтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Зиновий Самойлович Шехтман
Начальник боепитания

От автора

Осень 1941 года… 316-я дивизия Советской Армии под командованием генерала И. В. Панфилова сражается с фашистскими захватчиками на Волоколамском направлении.

Волоколамск – это западные ворота Москвы Чтобы пройти в них, противник бросил против нас вчетверо превосходящие силы. На картах гитлеровского генерального штаба появилось множество синих стрел, обозначающих направление ударов. Они, словно шеи, изгибались, образуя колею вокруг столицы.

Гитлеровские вояки всё рассчитали, всё учли – каждую речку, каждый овражек. Не учли они только одного – мужества советских людей. Хищные стрелы, так тщательно подготовленные и продуманные, гнулись и ломались, сталкиваясь с мужеством и стойкостью советских людей. Бои достигли наивысшего напряжения.

В это тяжёлое время я познакомился с тремя мальчишками, воевавшими в нашем полку.

Ребята были разные, с разными судьбами. Но их связывало одно чувство, одна цель – мстить врагу за разорённую землю, за погибших родных.

В полку их очень любили. Это понятно: детей всегда любят, а на фронте солдатскому сердцу особенно не хватает любви, тепла. Но наших ребят было за что любить и уважать. Их храбрость, смекалка, неистребимая жизнерадостность придавали в трудную минуту силы и нам, взрослым.

О них я рассказываю в этой книге.

В конце 1941 года мы получили приказ правительства об отправке в тыл всех детей, находившихся в воинских частях. И как нам было ни жаль, пришлось расстаться с нашими юными отважными солдатами. Вскоре я выбыл в тыл с тяжёлым ранением. Так и потерялся след наших друзей.

Гвардии полковник З. ШЕХТМАН, бывший командир полка дивизии имени Панфилова.

Литературная запись Б. ПОЛИТОВА.

НАЧАЛЬНИК БОЕПИТАНИЯ

– Товарищ майор! Что же это такое делается? Где же у нас воинская дисциплина?!

Начальника артиллерийского снабжения полка капитана Тарасова, обычно спокойного, уравновешенного человека, сейчас не узнать: глаза горят, на лице красные пятна, голос от волнения дрожит.

– Что случилось?

– Опять этот третий батальон! Присылают мальчишку, а он безобразничает.

– Ничего не понимаю, – сказал я, – успокойтесь и объясните, что случилось.

– Ну как же, товарищ майор, третий батальон уже который раз за боеприпасами присылает паренька. И откуда они только раздобыли такого сорванца!

– А почему вы ему патроны отпускаете?

– Он сначала ездил с командиром отделения боепитания [1]1
  Начальник боепитания – младший командир, ведающий боеприпасами в батальоне.


[Закрыть], потом раза два приезжал с солдатом, а однажды приехал один. Батальон был в тяжёлом положении: патроны кончались. Рассуждать было некогда, отпустили ему, а потом и пошло. Вы ведь, товарищ майор, знаете, что с боеснабжением у нас туго, даём по строгому лимиту, особенно 82-миллиметровые мины и осветительные ракеты. А мальчишка приедет и начинает клянчить: «Дайте ещё, дайте ещё». Чтобы отвязаться от него, я давал немного сверх нормы, а вчера отказал наотрез – подвоза не было, и я побоялся израсходовать запас. Парень ходил, ходил за мной, умолял, так и уехал. А сегодня проверяю – трёх ящиков мин и двух ящиков ракет не хватает. Значит, всё-таки он увёз их.

– А охраны разве не было?

– Была охрана. Да только случай такой вышел: приехал посыльный из пулемётной роты, резко повернул лошадь, и двуколка свалилась. Пока мы с солдатом помогали ставить её на колёса, и мальчишка и его повозка исчезли. Я ничего не заподозрил, а сегодня хватился, и вот пожалуйте….

– Хорошо, идите, потом разберёмся, – строго ответил я, – только имейте в виду – за пропавшие ящики отвечаете вы. И лучше организуйте охрану.

Капитан ушёл расстроенный, а я приказал вызвать новоявленного снабженца из третьего батальона.

Вечером явился мальчуган лет тринадцати, худощавый, но довольно крепкий. На лоб лихо надвинута пилотка, немецкая шинель обрезана по росту, на ногах немецкие ботинки с обмотками, на груди трофейный немецкий автомат, за поясом ракетница. Ну, прямо герой!

Сделав два шага вперёд, он приложил руку к пилотке.

– Товарищ майор, начальник боепитания третьего батальона Пётр Захватаев явился по вашему приказанию.

– Садись, – сказал я.

Петя продолжал стоять. Видимо, побаивался наказания за вчерашнее.

Я строго спросил:

– Почему ты вчера снаряды без разрешения увёз?

Паренёк сразу потерял бравый солдатский вид и скороговоркой, по-мальчишески заговорил:

– Нужно было… очень нужно. У нашего батальона на переднем крае высотка есть… Такая вот… вперёд выступает, мешает фашистам здорово. Они её всё время атакуют, а наш командир говорит мне: «Петька, обеспечь минами и ракетами батальон, мы тогда дадим жизни фашисту!» Ну я, конечно, и взял немного побольше. Зато сегодня ночью, как только фашисты поползли, мы ка-а-ак ракеты пустим да по ним из миномётов да из пулемётов. Отстояли высотку!

Петя помолчал, потом обиженно добавил:

– Уж если капитану мин и ракет для нашего батальона жалко, пусть в следующий раз вычтет.

Он опустил глаза и для убедительности даже хлюпнул носом.

Мне вдруг захотелось обнять мальчишку, но дисциплина есть дисциплина, и я сказал только чуть-чуть помягче:

– Ладно, раз ты так о батальоне заботишься, на первый раз прощаю. Но учти, что дисциплину нарушать тебе не позволю. Понял?

Мальчик кивнул головой.

* * *

После разговора с Петей я пошёл в третий батальон и вызвал старшего лейтенанта Кайназарова.

– По каким соображениям боевое снабжение батальона вы доверили тринадцатилетнему парнишке? А если боеприпасы вовремя не доставит – кто за это ответит?

Кайназаров побледнел, но не растерялся.

– Товарищ майор, разрешите нарушить уставный порядок? Я хотел бы задать один вопрос.

– Пожалуйста, – нехотя ответил я.

– Почему вы вчера заменили на правом фланге мой батальон вторым?

– Что ж, отвечу: вчера ожидалась фланговая атака, решалась судьба полка, и я считал, что капитан Степанов лучше выполнит задачу.

– Вот поэтому и я посылаю Захватаева за боеприпасами. Он лучше, чем кто-либо, выполнит задание.

– Но у капитана Степанова большой боевой и жизненный опыт.

– Товарищ майор, я только что из военного училища, можно сказать, со школьной скамьи, мне обижаться не положено. Но скажите, если бы я успешно провёл несколько боёв, вы бы мне верили не меньше, чем Степанову?

– Конечно.

– Вот поэтому и я верю Захватаеву. Мой командир отделения боепитания аккуратный человек, очень дисциплинированный, придраться не к чему, всё выполняет, а вот инициативы никакой. Петька же с такой душой всё делает, с таким огнём!.. Так что разрешите оставить его на этой должности?

– Дело ваше. Но помните, что главную ответственность несёте вы.

– Есть, товарищ майор. Я за весь батальон отвечаю, только Захватаеву я, как себе, верю.

Дней через шесть я снова услышал о Петьке.

Вечером в третий батальон привезли ящики с боеприпасами и сложили их в сарае на окраине деревни. А ночью противник начал обстрел наших позиций зажигательными снарядами. Вспыхнуло несколько домов недалеко от склада. На одном из них обвалилась крыша. Сноп искр поднялся вверх и посыпался в сторону сарая. Увидев это, часовой окаменел. Он втянул голову в плечи, приоткрыл рот и замер, ожидая взрыва. Потом вдруг рванулся в сторону, юркнул в укрытие и закричал оттуда:

– Петька, спасайся, сейчас рванёт!

Петя не обратил внимания на крик. Он бросился в дверь и начал волоком вытаскивать тяжёлые ящики, но вскоре убедился, что один ничего не сделает. Он выскочил на улицу, чтобы позвать на помощь, и услышал жалобный шёпот часового, звавшего его в укрытие, и тогда только сообразил, в чём дело.

– Ах ты, гад! – закричал Петька и поднял автомат. – Трус ты! Спрятался? А ну, выходи, всё равно живым не уйдёшь, – и щёлкнул затвором.

Часовой выглянул и увидел горящие яростью Петькины глаза. На четвереньках, испуганно озираясь, солдат выполз из щели.

– Гитлер ты проклятый, больше никто! – ругался Захватаев.

– Ах, так! Я Гитлер? Выходит, что я Гитлер? – заорал солдат и бросился в сарай. Ящик за ящиком вытаскивал он из сарая. – Так я Гитлер? Я Гитлер? А?

Так и разгрузили весь склад. Боеприпасы оказались в безопасности.

Услышав об этом, я решил повидать Петю и отправился на участок третьего батальона.

– Где ваш начальник боепитания? – спросил я командира батальона.

– Запряг свою Сивку и повёз патроны на передовую.

– Как дорога?

– Такая же, как и все дороги на передовой, – уклончиво ответил Кайназаров.

– Простреливается? – в упор спросил я.

– Бывает, – опять увильнул комбат.

– Сколько времени нужно, чтобы добраться туда и обратно?

– Минут сорок.

– А прошло?

– Больше часа.

Тревожная мысль шевельнулась у меня: «Неужели что-то случилось с Петькой?»

Прошло ещё десять минут.

– Нужно идти, – сказал я, но никто не двинулся.

Вдруг из-за угла, не с той стороны, откуда мы ждали, вывернулась Сивка, и все увидели: патронная двуколка пуста.

«Неужели убит?» – мелькнула у каждого мысль.

Как я пожалел в ту минуту, что не проявил достаточной твёрдости, не отправил мальчишку в тыл.

Неожиданно, прыгая на одной ноге и держа в руке ботинок, следом за Сивкой выскочил Петя и закричал на лошадь:

– Стой, стой!

Увидев нас, он быстро надел ботинок и, не смущаясь тем, что тот спадал с ноги, стукнул каблуками и бойко доложил:

– Товарищ майор! Боеприпасы доставлены на передовую полностью. Происшествий не было.

– Где же ты пропадал? – воскликнул Кайназаров. – Почему с этой стороны явился?

– А я нашёл глубокую лощинку, она совсем не простреливается. Немного подальше, зато безопасно.

Кайназаров оглядел всех сияющими глазами.

Я подошёл к Пете, скомандовал «смирно».

– Товарищ Захватаев! От лица службы выношу вам благодарность за отвагу и умелые боевые действия.

По уставу полагалось ответить: «Служу Советскому Союзу». Но волнение было слишком велико. Петя покраснел, опустил глаза и прошептал:

– Спасибо.

А я тоже не по уставу крепко обнял и поцеловал его.

Вечером, воспользовавшись коротким затишьем, я вызвал Захватаева.

Он явился быстро, щёлкнул по обыкновению каблуками и по-уставному доложил о прибытии.

Я показал ему на ящики из-под снарядов, заменявшие нам стулья.

– Садись, Петя, расскажи, откуда ты и как к нам попал?

И мальчик начал свою невесёлую повесть.

* * *

– Родился я в Ленинграде, – рассказывал Петя. – Отец работал на стройке каменщиком. Он и погиб там: леса обвалились. Мне тогда ещё двух лет не было. Через год умерла мать, и меня взяла к себе тётка, отцова сестра. Я жил у неё в деревне до самой войны. А в сентябре сорок первого года к нам пришли немцы.

В деревню нашу попала какая-то хозяйственная команда, человек сорок. Все люди пожилые. Тётка мне говорит: «Ох, Петюнька, миловал нас бог. Деревня от боёв не пострадала, и немцы попались не звери лютые. В других местах, вишь, как злобствуют». Правда, из хороших домов хозяев они выгнали, скот позабрали, кур порезали.

– Враг – всегда враг, – вставил я.

– Верно, – охотно согласился Петя. – Как-то тётка мне говорит: «Сходи, Петюнька, в лес за хворостом». А дело уже к вечеру. Пошёл я. Смотрю, у околицы – часовой с автоматом. Руку поднял и не пускает меня. Я ему по-человечески говорю: «Пусти за хворостом, ужин сварить надо». А он мне «Найн. Нет ходить дальше. Топ-топ нах хауз». Я хотел его обойти, а он взял меня за ухо, повернул лицом к деревне и шлёпнул.

– Больно?

– Да нет, не больно, обидно очень. Как же так? Я у себя дома, а он чужой человек, пришёл к нам и меня же за хворостом не пускает. Всю ночь не спал, думал, как бы к своим убежать. Утром встретил дружка, Генку Фёдорова. Вот парень! Всё знает, где что делается. Я рассказал ему, что собираюсь податься к своим. Генка как замашет на меня руками. «Что ты! Мыслимое ли дело линию фронта переходить! Снаряды рвутся, кругом стрельба». В общем напугал меня здорово. Потом шепчет мне на ухо: «Фридрих, старшой немецкий, который у Самохваловых в доме живёт, радиоприёмник привёз. Я около окна стоял и сам слышал, как по-русски передавали: скоро немцы Ленинград возьмут, потом Москву, и войне конец. Видно, плохи у наших дела. Куда ты пойдёшь?» – «Как же так? – сказал я. – Неужели наших разобьют? Как же в песне поётся: „От тайги до британских морей Красная Армия всех сильней“? Что это, брехня, по-твоему?» – спросил я Генку. А он только рукой махнул.

Вторую ночь опять я не спал – всё думал и к утру решил: не песня врёт, а Генка, вот что! И уже твёрдо решил перейти линию фронта. Собрал я кое-что в заплечный мешок, и вдруг меня точно укололо: неужели сбежать, не насолив фашистам? Нет, нельзя, никак нельзя просто так уходить.

Немцы в доме нашего бывшего председателя сельпо Зотова столовую устроили. Там у них даже повар постоянный был, здоровенный такой. Дрова они складывали в сарае, а там в стене-то со стороны сада дыра есть. Они про это не знали.

Утром взял я полено, продолбил с одного конца дырку. А у меня патрон был нестреляный, от бронебойки, и длинная трубка, с обоих концов запаянная. Генка сказал, что это взрыватель. «Силища, – говорит, – во!»

Патрон и трубку я заложил в полено, сверху заделал деревянной пробкой, замазал землёй, чтобы не заметно было. И бросил свою «мину» на поленницу в сарай.

Утром, только повар растопил печку, ка-а-ак ахнет! Окна повыбивало, печку разворотило. Немец пузатый, который меня за хворостом не пускал, был дежурным на кухне. Бросился он бежать, на лестнице споткнулся, свалился, повар на него. Умора!

– Не дознались немцы?

– Искали, несколько человек взяли из нашей деревни, но ничего не узнали. Я ведь никому, даже Генке, не говорил.

– Один всё хотел сделать?

– Не то что один, а опасался – проболтается. Я даже боялся уйти сразу после взрыва. Догадаются, скажут: «Это он сделал и сбежал». Я-то уйду, а тётке достанется.

– Ишь ты, какой осторожный и сообразительный!

– Осторожный – это верно, а всё-таки чуть не попался.

– Как же это?

– Мне всё хотелось показать гитлеровцам, как их народ ненавидит.

– И что же ты делал?

– Да так, всё больше по пустякам. На чертёжной форматке нарисовал череп, скрещённые кости и приклеил на окно в зотовском доме. Телефон немцы провели, я на провод забросил верёвку с камнем, оборвал проволоку и потом большой кусок вырезал, чтобы быстро исправить не смогли. Привели фрицы откуда-то лошадь здоровенную, хвост пышный, чуть не до земли. Поставили в конюшню. Я ночью подобрался к стене, отодвинул две доски и тому коню хвост по самую репицу отхватил. А на обрубок картонку привязал и на ней написал:

 
Немец, перец, колбаса,
Купил лошадь без хвоста.
 

Ну уж и рассвирепели гитлеровцы! Удвоили караулы. Этот Фридрих, что рядом с Генкой жил, аж слюной брызгал, ругался до хрипоты. Повар всё время сидел в зотовском доме на запоре. Немцы придут обедать – стучат в окно. Повар выглянет, потом уж отпирает дверь. Я, конечно, радуюсь, когда повар чуть ли не десяток запоров открывает.

– А как же всё-таки ты оплошал?

– Из-за пустяка чуть не погиб. Мне давно хотелось леску волосяную иметь, да всё не удавалось. Когда я коню хвост отхватил, не удержался, сплёл леску из конского волоса и вечерком обновил, поймал шесть окуньков.

Наутро, чуть свет, прибегают ко мне Генка Фёдоров и Юрка Самохвалов. Генка прямо с порога кричит: «Петька, у тебя леска волосяная есть?» Я говорю: «Есть». – «Откуда?» – «Сплёл». – «А волос где взял?» Я растерялся, молчу. Генка сразу всё понял и говорит: «Плохо дело. Фридрих уже знает, что у тебя волосяная леска появилась, и догадался, кто хвост у лошади отрезал. Надо тебе скорей бежать, пока не забрали». Схватил я мешок, сунул за пазуху пионерский галстук и огородами ходу, ребята за мной. По дороге Генка спрашивает:

«Интересно, какой гад про леску немцам сказал? Кто тебя с ней видел?» Я припомнил. «Гришка Воронок повстречался, когда я на речку шёл, да Ванюшка Беспалов подходил, когда я первого окунька вытащил. Только Ванюшка не выдаст, не такой он». Генка подумал, что-то вспоминая, и медленно сказал: «Ванюшка-то не скажет, а отец его может. Он ведь такой: за грязные дела не раз сажали, только выкручивался он. Ладно, мы с Юркой всё узнаем. Тогда гаду несдобровать!»

Проводили меня ребята до леса. Я попросил всё тётке рассказать, чтобы не обижалась на меня. Проститься с ней даже не успел.

Долго я плутал, чуть в болото не забрёл. Дорогу-то ведь не знал. И как линию фронта перешёл, сам не заметил. Затишье тогда было. А потом я узнал, что непрерывной линии фронта совсем нет, одни опорные пункты.

Несколько дней шёл, а кругом словно всё вымерло.

– Что же, так никого на пути и не встретил?

Один раз паренька увидел, он телёнка пас. Разговорились. Он мне предложил у них в селе к одной старушке пойти, ей помощник нужен. Я подумал и отказался. Я уже тогда твёрдо решил – как только до своих дойду, на фронт подамся.

А потом к леснику попал. До чего же у него в доме хорошо! Хозяйка меня уговаривала остаться. Накормила, рубашку новую дала, но я всё-таки ушёл. Хозяйка обиделась, а лесник похвалил: «Правильно, – говорит, – парень, делаешь. Иди туда, где фашистов бьют, глядишь, и тебе там место найдётся».

Однажды ночью неожиданно вышел я к железной дороге. Остановился и не соображу, в какую сторону идти. Я ведь ещё не знал, что уже через фронт перебрался и до своих рукой подать. Пошёл наугад влево. А утром увидел станцию. Эшелоны стоят, военные бегают. Стал присматриваться – и чуть не заорал: «Наши!» До станции ещё далеко, я бегом. Едва успел подбежать, как паровоз загудел и состав двинулся. Вскочил на тормозную площадку. А там часовой. Еле упросил его не прогонять меня и угостил домашней лепёшкой. Тот взял. «Эх, – говорит, – давно таких лепёшек не пробовал». Ну, мы ещё немного поговорили, и я уснул. А потом просыпаюсь, смотрю – часовой-то другой.

«Ну, – думаю, – этот сейчас прогонит». А часовой посмотрел на меня и говорит: «Тебе, малый, приказано на первой же остановке явиться к командиру батальона».

Пошёл я. Комбат хотел тут же отправить меня в тыл, но я сказал, что хочу воевать и в тыл ни за что не поеду. Комбат говорит: «Откуда я знаю, кто ты? У тебя документы есть?» А какие у меня документы? Что я ему покажу? Тогда достал пионерский галстук и спрашиваю: «Этому поверите?» – «Этому, – говорит, – поверю, сам когда-то носил», – и улыбается. С тех пор и выполняю обязанности начальника боепитания. Ни разу ещё я батальон не подводил. Патронная двуколка и лошадь у меня в порядке. Один раз только Сивке ухо осколком повредило, но я вылечил.

Так мне стала известна история появления в полку Пети Захватаева.

* * *

В последних числах октября наш полк закрепился на рубеже Поповкино – Ефремово – Авдотьино. Позиция досталась неважная – место открытое, а впереди пологие холмы, за которыми расположился противник.

Всем было трудно, а третьему батальону особенно: у других нашлись хоть какие-то укрытия, а у Кайназарова – ни укрытий, ни пункта наблюдения.

Начальник штаба полка подполковник Бурнашёв выходил из себя, требовал от командиров немедленно оборудовать наблюдательные пункты. Ему неизменно отвечали: «В расположении наших частей одни холмы: ни построек, ни деревьев».

Штаб полка и командование дивизии были обеспокоены создавшимся положением.

Левее наших позиций, на стыке с соседним полком, уцелела небольшая рощица. Место было не очень удобное. Но ничего более подходящего мы не нашли. Я разглядывал рощицу в бинокль и увидел, что многие деревья побиты, повалены, но около двух десятков уцелело.

«Нельзя ли их использовать для наблюдения?» – подумал я и решил посмотреть сам.

– Летунов! – позвал я ординарца и тут же вспомнил, что вчера его отправили в госпиталь. «Кого же взять с собой посмелее да посмекалистей?»

– Разрешите, товарищ майор?

Дверь скрипнула, и показалось худощавое выразительное лицо Пети Захватаева.

– А-а-а! Начальник боепитания! Заходи, заходи! По какому делу прибыл?

– Приказано пакет доставить.

– Давай.

Я пробежал глазами донесение. Комбат Кайназаров ещё раз подтверждал, что местность впереди не просматривается.

– Значит, неважные дела у вас в батальоне?

– Плохие, товарищ майор. Уж очень позиции неудобные. Мы его не видим, а он где-то наблюдательный пункт соорудил и лупит по нас и лупит. Потери большие.

– А вы бы себе тоже наблюдательный пункт соорудили.

– Где же, товарищ майор? На нашем участке ни домов, ни деревьев. Тяжёлый рельеф местности, – с видимым удовольствием произнёс Петя военный термин.

– Пойдём-ка со мной, – сказал я, – попробуем помочь третьему батальону.

У Пети радостно блеснули глаза. Он лихо козырнул и шагнул к двери. Я вызвал командира сапёрного взвода Фирстова, и мы пошли.

Это только говорится – «пошли», а на самом деле где броском, где ползком, где бегом, где на четвереньках. Я впереди, за мной Фирстов, а замыкающим – Захватаев. Кое-как добрались до опушки. Я только поглядел на верхушку одного дерева, как Петя сразу же понял мои намерения.

– Товарищ майор, разрешите взобраться.

– Разве взберёшься? Ствол-то снизу голый.

– Ничего, сумею!

Петя разулся, перекинул через ствол брезентовый ремень и, упираясь босыми ногами в шершавую кору, быстро, как кошка, полез вверх.

Вероятно, Петя увидел что-то очень интересное, потому что, добравшись до первой развилки и поглядев в сторону неприятеля, он затанцевал на суку, что-то крикнул нам, но мы не поняли.

– Что там видно? Слезай скорее! – нетерпеливо крикнул я.

Но Петя настолько увлёкся, что не обращал на нас внимания. Я вынул пистолет и выстрелил в воздух. «Верхолаз» удивлённо посмотрел вниз. Я погрозил ему кулаком и энергично жестом приказал: «Слезай!»

Петя слез и радостно закричал:

– Товарищ майор, видно километров на пять. Даже шоссе просматривается, на нём автоколонна, а дальше видны орудийные вспышки.

Наблюдательный пункт был найден. В ту же ночь почти на вершине дерева настелили доски, соорудили лестницы.

Узнав о находке, командир дивизии генерал Панфилов немедленно приехал к нам, влез наверх, осмотрел всё и остался очень доволен. Наблюдательный пункт он метко назвал «скворечником». Так это название и сохранилось за ним.

Спустившись, генерал пригласил меня и начальника штаба в землянку. Рядом была землянка связистов, отделённая от нашей лёгкой дверью.

Мы сели за стол и склонились над картой. В это время за стеной раздались громкие голоса, связисты о чём-то спорили.

– В чём дело? Что за шум? – спросил я, приоткрыв дверь.

– Товарищ майор, – обратился ко мне член бюро ВЛКСМ пулемётчик Генералов, – по поручению комсомольского бюро просим вас разрешить использовать «скворечник» для стрельбы по воздушным и наземным целям.

Я задумался. Высокая площадка – удобная огневая позиция для пулемёта. Но противник быстро обнаружит её и уничтожит. Оказывается, спор и возник потому, что комиссар нашего полка возражал против проекта комсомольцев, а Шеренгин, секретарь дивизионной партийной организации, поддерживал их.

– Вот что, ребята: идея ваша хорошая, но НП занимать всё-таки нельзя. Там ещё есть высокие деревья, и на них можно оборудовать пару «скворечников».

Спор утих. Решили этой же ночью построить два «скворечника». Я заметил, как радостно заблестели глаза у Петьки. Но не придал этому значения. А наутро узнал, что Захватаев упросил взять его вторым номером в пулемётный расчёт Генералова. Эта затея меня очень встревожила: слишком опасным местом был «скворечник». «Нужно отменить», – мелькнула мысль. Но в этот момент наблюдатели сообщили, что противник подтягивает силы для атаки.

Вмиг ожили наши землянки. Загудели телефоны, забегали ординарцы. Скоро начался пулемётный огонь. Я в это время уехал на осмотр новых позиций и вернулся только на следующий день.

Не успел перешагнуть порог штабной землянки, как услышал: «Погибли Генералов и Захватаев». Я сразу же бросился к «скворечникам».

По дороге мне рассказали подробности: вчера вечером пулемётчики и бронебойщики дважды открывали огонь по пролетающим самолётам. И сбили один самолёт. Ночь прошла спокойно. А утром случилось вот что. Позиции третьего батальона вклинивались в расположение врага и беспрерывно подвергались фланговому огню. Больше всего мучили миномёты, ведущие огонь с позиций, закрытых холмом. Пулемётный расчёт, устроившийся на «скворечниках», с нетерпением ждал утра, чтобы нанести удар замаскировавшемуся врагу.

Но пришло утро, рассвело, а наши стрелки не обнаружили ни одной цели.

Часов около двенадцати Винокуров, боец из расчёта Генералова, ходивший за обедом, спокойно поднимался с котелками по лестнице и вдруг услышал свист – сигнал тревоги.

Генералов, перегнувшись через край площадки, махнул рукой и скомандовал: «Вниз!»

Винокуров бросил котелки, скользнул по шесту и тотчас же услышал злобную скороговорку пулемёта. Оказалось, что противник, намереваясь срезать клин, занимаемый третьим батальоном, начал подтягивать силы. Генералов увидел три автомашины – одну с миномётом, две с пехотой. Они были метрах в восьмистах. Не давая им рассредоточиться, Генералов открыл огонь. Длинной очередью он срезал солдат, находившихся на грузовиках. Лишь несколько человек успели выскочить и залечь.

Генералов знал, что идёт на риск, и поэтому приказал всем уйти с площадки. Но Петька Захватаев упрямо твердил:

– Я второй номер – моё место у пулемёта.

– Уходи, говорю! – закричал на него Генералов. – Сейчас артналёт будет. Понимаешь, это же смерть, смерть!

– Очень хорошо понимаю, – обиделся Петька, – а пулемёта я всё-таки не брошу.

Времени для спора не было. Генералов схватился за рукоятку пулемёта и, стиснув зубы, дал очередь по серо-зелёным шинелям. Вспыхнули машины. Но за бугром в это время притаилась вражеская автоматическая двадцатимиллиметровая пушка. Её снаряды легко пробивали блиндажи, толстые брёвна и рвались с противным треском, напоминая собачий лай. Эту пушку мы так и звали «собака». Расчёт такой «собаки» и засёк пулемётные вспышки на нашем скворечнике и дал очередь.

Когда я подходил к рощице, ещё издалека увидел тело убитого Генералова. Несколько солдат копали могилу. Тяжело стало у меня на душе.

И вдруг, подойдя ближе, я заметил сидящего у дерева… Захватаева, живого, с кружкой в руке.

– Петька, жив? – радостно, ещё не веря глазам, крикнул я.

– Жив, – тихо, с трудом шевеля губами, ответил Захватаев и, закрыв глаза, медленно сполз набок.

Солдат, подняв мальчика, печально произнёс:

– Эх, Петька, Петька, как же это так случилось? Зачем же ты наверху-то остался?

Петя открыл глаза и прошептал:

– А как же иначе?

К счастью, никакого ранения у него не было, его просто оглушило. Через несколько дней он уже опять возил снаряды.

* * *

Случилось так: в ноябре 1941 года наш полк пробивался на соединение с дивизией. Разведка доложила, что в селении Ситниково расположены два пехотных полка противника. Можно было, конечно, попытаться их обойти, но гарантии, что враг не поставил сильных заслонов, у нас не было. Поэтому командование решило внезапно напасть на врага и с боем прорваться к своим.

Но когда мы подходили к селу, боевое охранение противника обнаружило нашу четвёртую роту и открыло огонь.

Внезапность нападения была сорвана, но и отступать уже было некуда. Бой в селе затянулся. Мы опасались, что немцы вызовут себе подмогу. Поэтому я посылал всадников к командирам батальонов с приказами выходить из боя. Каково же было моё удивление, когда за получением очередного приказа ко мне лихо подскакал… Петя Захватаев.

– Как ты в седло попал? – спросил я.

– Кавалериста одного ранило, он поручил мне коня сохранить, а лейтенант разрешил в строю остаться.

Бой продолжался.

– Товарищ майор, – крикнул подскакавший всадник, – мотоциклисты!

Справа, в конце села, показались мотоциклы. Сзади на нас уже напирали гитлеровцы, оправившиеся от первого испуга. Вот она, катастрофа, вот чего я так боялся.

И вдруг произошло неожиданное: из боковой улочки вылетел кавалерийский отряд и помчался навстречу мотоциклистам.

И не успели мы опомниться, как лошади на полном скаку налетели на мотоциклистов. Всё смешалось в кучу. В первый момент никто не мог понять, что случилось.

А случилось вот что.

Четверо кавалеристов, в том числе и Петя Захватаев, выполнив задание, возвращались в штаб. Вдруг скачущий впереди Петька закричал:

– Стой!

– Что случилось? – отозвались кавалеристы.

– Конюшня!

Всадники спешились, вошли в сарай. Там стояло больше сотни лошадей. Чуя кровь и пожар, они встревоженно захрапели, прядали ушами, пытались сорваться с привязи.

– Заберём?

– Куда их? Тяжеловозы.

– Напугать да выгнать на фашистов. Вот паника будет! – подсказал Петька.

– А верно…

Один кавалерист зажёг пук соломы и, размахивая им, побежал по конюшне. Лошади поднимались на дыбы, брыкались, рвали привязь.

– Руби недоуздки!

Почуяв свободу, лошади бросились в ворота. Кавалеристы выстрелили, а Петька дико взвизгнул. Табун совсем обезумел и, не разбирая дороги, врезался в мотоциклетную часть. Мгновенно образовалась каша из конских и человеческих тел. Отряд мотоциклистов был смят. Мы выскочили из боя.

* * *

В конце ноября Петю наградили медалью «За отвагу». Дело было так. Захватаев, как обычно, доставил на передовую боеприпасы и здесь узнал, что патроны и гранаты срочно нужны боевому охранению, занимавшему высотку метрах в двухстах от переднего края обороны.

О том, чтобы подъехать туда на двуколке, и думать было нечего, все подходы к высотке простреливались.

Тогда Петя, недолго думая, уложил на волокушу патроны и гранаты, сколько мог увезти, надел лямку через плечо и по-пластунски двинулся к нашим окопам.

Высотка эта была противнику как бельмо на глазу, и он всё время пытался овладеть ею. Но крупные силы бросать, видно, не хотел. Окопавшееся на холме отделение вело огневой бой.

Пока Петя тащился с волокушей, патроны у солдат кончились и отделение отошло к первой линии окопов, а гитлеровцы продвинулись вперёд, обойдя холм справа и слева.

Петя разминулся с нашими солдатами – ведь каждый использовал разные укрытия. Поэтому, добравшись до траншеи боевого охранения, он никого там не застал и оказался один в окружении врагов.

Мальчик не растерялся и, засев в окоп, удобный для круговой обороны, открыл огонь из автомата. Иногда для острастки бросал гранаты.

Так Петя удержал высотку до подхода своих. Атаку противника отбили.

…Вот Пётр Захватаев стоит перед строем с пионерским галстуком на груди.

Начальник штаба полка зачитывает приказ о награждении воина медалью «За отвагу».

– Служу Советскому Союзу! – звонко отвечает мальчик и отдаёт пионерский салют.

…Прошло около двух месяцев. И мы получили приказ Верховного командования об отправке всех детей, воевавших в наших боевых соединениях, в тыл. Как ни жалко было, а пришлось расстаться с Петькой. Первое время он писал нам. А потом после тяжёлого ранения меня отправили в тыл. И я потерял его след в суровых военных буднях.