Текст книги "Начальник боепитания"

Автор книги: Зиновий Шехтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

ГРИША-ПИСЬМОНОСЕЦ

Однажды с радистом и автоматчиком мы возвращались с передовой на КП. Смеркалось. Противник обстреливал наши позиции из пушек и миномётов.

Внезапно наступила такая тишина, что в ушах зазвенело.

У нас было железное правило: даже в те редкие минуты, когда не стреляют, всё равно нужно передвигаться осторожно. Мы знали, что гитлеровцы внимательно наблюдают за пристрелянными участками. Как только они заметят повозку, автомашину, даже человека, сразу открывают огонь.

Пробирались глубокой лощиной. Пахло сырой землёй, прелыми листьями и ещё чем-то неуловимым, осенним. Даже кислая пороховая гарь не могла заглушить этого крепкого осеннего запаха.

Не прошли мы и половины пути, как снова начался обстрел.

Шедший со мной радист пытался связаться с первым батальоном. Он монотонно повторял в микрофон:

– Роза, Роза! Я – Сирень, перехожу на приём.

Пока радист налаживал связь, я наблюдал за лощиной. Неожиданно из-за кустов вынырнул странно одетый боец: из-под плащ-палатки мелькали чёрные брюки и потрёпанные ботинки. Ка голове чёрная кепка, через плечо туго набитая сумка от противогаза. Приглядевшись, я увидел мальчишку.

– Куда ползёшь? Кто ты такой? – спросил я его, когда он подбежал ближе.

Мальчик молчал, видимо решая, как поступить: докладывать по уставу или удирать.

В этот момент радист поймал «Розу» и позвал меня. Поговорив, я обернулся и увидел, что мальчишка о чём-то шепчется с автоматчиком.

– Так откуда же ты? – опять спросил я.

– Я из роты связи, несу письма на передовую.

– Как тебя зовут?

– Гриша Ермаков.

– Сколько лет?

– Четырнадцать.

Я задумался. Пускать на передовую мальчишку опасно.

Гриша заметил моё замешательство.

– Товарищ командир! – сказал он. – У меня есть письма солдатам, которые ждут их более двух месяцев. Разрешите раздать, ведь солдаты ждут их… очень ждут. А я знаю, где находятся бойцы, и маскироваться умею. Вы не сомневайтесь, я доберусь.

Вернувшись в штаб полка, я вызвал командира роты связи Потапова.

– Что же будем делать с пареньком дальше?

– Решайте, товарищ майор. Прикажете отправить в тыл – отправим. Только надо его обязательно в какое-нибудь военное училище устроить или в спецшколу. Ведь паренёк – прирождённый солдат, да и смекалистый очень. А вообще, товарищ майор, я от всего личного состава роты попросил бы вас – оставьте его под нашу ответственность. Его у нас, знаете, как все любят. Уж больно он смышлёный да старательный. Ведь спать не ляжет, пока последнее письмо не вручит, не теряет связи с нашими ранеными, знает номера госпиталей, куда их отправляют, письма им пересылает и сам пишет от себя, понимает, что раненому весточка от друзей дороже всего.

– Хорошо, – согласился я, – пока оставьте у себя, но на передовую старайтесь не пускать. Да подберите по росту форму.

* * *

Не успел командир роты уйти, как вернулся Гриша. Я предложил ему чаю. Мы разговорились. В тот вечер Гриша и поведал мне горькую историю своей жизни.

Я слушал его, полуприкрыв глаза. Постепенно сидящий передо мной мальчик в плащпалатке, с брезентовой сумкой через плечо как бы отодвинулся куда-то.

И передо мной замелькали кадры короткой, но такой героической жизни.

…В лесу на пожухлой листве, свернувшись в комочек, лежит парнишка. Лицо почернело, осунулось, под глазами тёмные круги. Одежда висит лохмотьями, ботинки рваные, грязные. Видно, много пришлось ему пройти. Далеко позади осталась родная деревня, и вернуться туда нельзя. Остался один путь – на восток.

Он прилёг отдохнуть и никак не может подняться. Лес угрюм. Деревья тоскливо шумят под осенним ветром. Нужно встать, но сил нет, до того он устал.

Мальчик дремлет и вспоминает недавнее прошлое: как всё было хорошо и спокойно. Гриша босиком бежит по улице, щедро политой тёплым летним дождём. Тучи ушли, только на горизонте чуть-чуть дрожит лёгкое марево. На дороге сверкают зеркальные пятна луж. Какое это удовольствие – ходить босиком по влажной тёплой земле!

Вот уже и солнце ушло к горизонту. Возвращается стадо, поднимая пыль. Пахнет молоком и подсыхающими травами, небо темнеет, и на нём загорается яркая звёздочка. После спокойного дня приходит спокойная ночь.

А потом… Словно огненный вихрь ворвался в тишину летнего дня… Внезапно ударила по селу фашистская артиллерия. Мать стояла у колодца, когда в грудь ей попал осколок. Падая, она успела только протянуть руки и жалобно прошептать: «Гришенька…» Глаза у неё потускнели.

В вечеру в село пришли немцы и приказали вырыть общую могилу, куда свалили всех убитых в тот день.

По селу пошёл слух: из окрестных деревень угоняет враг молодёжь на каторгу. Что такое «каторга», ребята никогда не слышали. А как увидели заплаканных, беспомощных девушек под конвоем немецких автоматчиков, так всё поняли.

В этот день никого из деревни не выпускали. Но разве мальчишек удержишь? Ползком огородами пробрались они к лесу и бегом на железнодорожную станцию.

Спрятавшись в полуразбитом бомбой пакгаузе, они видели, как втолкнули людей, точно скот, в товарный вагон. Какая-то девушка упала и забилась на земле:

– Ой, мамочка, родненькая!

Её грубо подняли и втолкнули в вагон.

Глухо стукнули двери, высоченный рыжий немец деловито закрутил проволокой дверные скобы. Гукнул паровоз, пробежал по составу от головы до хвоста буферный лязг, и поезд медленно двинулся, увозя на каторгу родных и близких. С ними была и Гришина сестра.

– Видал, в вагонах голый пол, даже соломки не бросили, – сжимая кулаки, прошептал Миша Прохоров.

– Да им и лечь-то нельзя, набили как селёдок в бочку. Всю дорогу стоять придётся, ответил конопатый Ванюшка Скворцов.

«Вот она какая, каторга», – подумал Гриша.

На другой день все, кого должны были отправить вторым эшелоном, исчезли из села, словно их ветром сдуло. Эх, Настя, Настя!.. Кабы знать раньше…

На мальчика обрушились сразу два горя. Погибла мать, теперь нет и сестры. Гриша остался совсем один. Не было и Павла – жениха Насти. Ещё в сороковом году, окончив школу, ушёл он в армию. Там и застала его война. Правда, оставался в селе дружок Павла – кузнец Тихон Неверов.

Воевал он на финском фронте, обморозился и вернулся домой без ноги. Пока фронт не подошёл к селу, Павел писал ему письма, просил беречь Настю.

Тихон Неверов был старым другом Гришиной семьи. Был у них первым помощником и советчиком.

Село, в котором вырос Гриша, большое. И люди кругом разные: и хорошие и плохие; но, пожалуй, самым страшным человеком в селе был Федька Чернов. Не раз его судили за воровство и хулиганство. Незадолго до войны Фёдор второй раз вернулся из тюрьмы. Когда объявили мобилизацию, Чернов исчез и появился в селе вместе с немцами. Прицепил повязку полицая, к поясу – кобуру и, что называется, развернулся. Вместе с немцами ходил по дворам, помогал составлять списки для отправки молодёжи в Германию.

Как-то встретил его Тихон Неверов:

– Что ж ты делаешь, гадина ползучая? За что ж ты людей губишь?

– Ах, так!..

В руке Чернова мелькнул пистолет, сухо треснул выстрел, и Тихон навзничь упал на землю, даже не вскрикнув. Всё это произошло у дома, где жил Чернов.

Когда Гриша прибежал к месту гибели кузнеца, там уже толпился народ. Федька Чернов ходил тут же с пистолетом и покрикивал:

– Не подходи, не наваливайся! За кузнецом следом захотели?

– Нужно похоронить бы, – сказал кто-то из толпы.

– Никаких похорон, – нагло ответил Федька, – господин районный комендант приказал всех подвергнутых этой самой, ну как её… эк… экзекуции, оставлять на месте. В назидание, значит.

– Тьфу ты, проклятый, – плюнул старик в полушубке, – и держит же земля такую нечисть!

– Но, но, смотри ты, – пригрозил Чернов, но руку на старика не поднял.

Гриша тихо выбрался из толпы и побрёл домой.

«Что же делать, что делать?» – билась мысль. И Гриша решил мстить. Он должен отомстить за смерть матери и Тихона, за сестру, за всех угнанных в неволю.

Гриша знал, что ночью у Чернова, как всегда, начнётся пьянка, а кузнец будет лежать рядом с проклятым домом. Так будет и завтра и послезавтра…

Понемногу у Гриши начал складываться план, настолько дерзкий, что сначала мальчик даже испугался. Потом он стал спокойнее обдумывать, как лучше действовать; мысленно перебирать детали.

Задуманный план казался ему то простым, то невыполнимым. Заснуть Гриша не мог. И когда он забывался в дремоте, ему начинало казаться, что всё уже сделано, всё позади, но, очнувшись, Гриша вспоминал, что он ещё дома и задуманное только предстоит сделать. Часов около одиннадцати ночи Гриша решил – пора действовать, встал и вышел из дому. Вытащил из тайника пистолет ТТ, найденный когда-то в огороде. В нём был только один патрон.

Кругом было тихо и темно. Бесшумно ступая босыми ногами, он пошёл к дому, где гулял Чернов.

Ещё издали Гриша услышал, как визгливый голос старательно выводил: «Из-за острова на стрежень…», и пьяные голоса нестройно подхватывали: «…на простор речной волны…»

«Хорошо, – подумал мальчик, – далеко слышно, значит окна открыты».

Однако, подойдя к дому, он увидел, что изнутри окна прикрыты чёрной занавеской – всё-таки прифронтовая зона. Подойдя поближе, Гриша заметил, что на одном из окон занавеска зацепилась за цветочный горшок и в проёме была видна комната.

Осторожно прильнув к окну, Гриша разглядел чуть правее окна стол, уставленный тарелками и бутылками. Около стола хлопотала Надька Краля – Федькина подружка. За столом сидели трое мужчин: в середине лицом к окну Митька Бес, старый дружок Чернова. Рядом с ним Федька. Упираясь руками в край стола и откинув назад голову, он натужно горланил песню. Спиною к окну сидел неизвестный человек с повязкой на левом рукаве.

«Наверное, тоже полицай, только не из нашего села», – с ненавистью подумал Гриша.

Потом он подошёл к телу кузнеца. Попытался поднять его и перенести поближе к дому, но не смог. Пришлось передвигать постепенно – сначала туловище, потом ноги.

Когда допели «Стеньку Разина», Грише пришлось остановиться, даже прижаться к земле: вдруг кто-нибудь выйдет из дома?

Так и случилось. Скрипнула дверь – мужчина с повязкой вышел на крыльцо, прислушался к чему-то и снова ушёл в дом.

Скоро опять послышалась песня.

Наконец Гриша подтащил тело к самому окну и вдруг с ужасом обнаружил – карман пуст, пистолет где-то выпал. Мальчик долго ползал по пыли, пока, наконец, наткнулся на холодный металл.

Теперь предстояло самое тяжёлое. Нужно было поднять тело и зацепить рубашкой за гвоздь, вбитый в наличник. Наконец и это удалось сделать. Гриша быстро скользнул к двери, положил к дощатой стенке пропитанную керосином тряпку и чиркнул спичку, тщательно закрывая её руками. Вернувшись к окну, он положил ствол пистолета на подоконник между цветочными горшками и, тщательно прицелившись в Федьку, плавно, как учили в кружке ворошиловских стрелков, потянул за спуск и мгновенно скрылся в темноте. В это время уже загорелась дверь, потом стена. Половина дома жарко пылала, когда сбежались люди… В освещённой комнате около стола валялся с простреленной головой Федька Чернов. У окна, подняв руку, стоял мёртвый кузнец Тихон Неверов, а рядом с ним, на подоконнике лежал пистолет ТТ. Кто-то, дико крича, метался по комнате, пытаясь выскочить в окно. Жители спокойно смотрели на это страшное зрелище, не стараясь спасти ни дом, ни полицаев.

По селу пошли радостные разговоры: кто бы это мог? Чья рука мстила полицаям?

* * *

Время шло. Становилось всё труднее жить. Немцы отобрали всех коров и приставили к ним деда Кондрата Вязьмина. За работу ему выдавали хлеб. Кондрата, как благонадёжного, рекомендовал полицай Семён Крикунов. Это обстоятельство насторожило парнишку, но голод не тётка, и когда дед сам пришёл к нему с предложением пойти в подпаски, Гриша согласился. Дед был подслеповат, нуждался в шустром мальчике, а Грише надо было как-то кормиться. Теперь к тому же он числился работающим у немцев, и это могло пригодиться.

Наши войска, отступая, забрасывали в тыл врага группы парашютистов с заданием совершать диверсии и сколачивать партизанские отряды. С одной из таких групп и был сброшен Диковский. Уроженец одного из близлежащих сёл, он сумел быстро наладить связи. Отряд его, состоявший вначале из трёх человек, быстро разрастался. Партизаны портили линии связи, сбрасывали листовки.

Штаб немецкой воинской части располагался в школе. Однажды в окно школы была брошена граната. Два немца погибли. А через несколько дней нашли трёх убитых фашистов за околицей. Жители поговаривали о том, что всё это дело рук Диковского. А немецкое командование объявило награду десять тысяч марок за его поимку.

Как-то старый пастух сказал Грише:

– Геройский парень Мишка Диковский. Хорошо бы его посмотреть, похож ли он на папашу. Я ведь его отца знавал, но тот смирный мужик был, мухи не обидит.

Грише его слова показались подозрительными. Он промолчал, не забывая, кто рекомендовал деда немцам. Кто ж его знает? Мальчик решил понаблюдать за пастухом. Несколько раз набивался к деду на ночлег, но тот под разными предлогами выпроваживал Гришу. Подозрения мальчика все росли. «Ясно, не хочет дед, чтобы я у него ночевал. Что-то тут неладно. Нужно последить», – решил он и облюбовал себе наблюдательный пункт за углом соседнего сарая, в густом кустарнике. Две ночи ничего подозрительного он не заметил. На третью ночь Гриша незаметно задремал. И вдруг лёгкий скрип двери сразу разбудил его. Около вязьминского дома слышались приглушённые голоса. Мальчик выглянул и увидел неясные контуры двух человек. Один из них, в белом, вошёл в дом. Второй человек, среднего роста, крадучись, прошёл мимо Гриши и скрылся в темноте.

«Попался, дед, – мелькнула у мальчика мысль, – теперь не отвертишься. С немчурой компанию водишь! А может быть, Сенька Крикунов к нему приходил или другой полицай. Поня-я-ятно!»

Гриша решил разоблачить старика. На другой день, когда пригнали коров к опушке леса, где трава была погуще, он неожиданно спросил пастуха:

– Дед, сколько тебе немцы платят?

– А ты разве не знаешь? – спокойно ответил Кондрат. – Хлеб-то мы с тобой пополам делим.

– Я не о хлебе говорю. Я спрашиваю: сколько тебе немцы платят за то, что ты наших предаёшь?

Дед удивился:

– Не пойму я, парень, о чём ты речь ведёшь.

– Не притворяйся, – напирал Гриша, – я ведь знаю, что к тебе по ночам люди ходят. Скажи кто?

– Кто? – переспросил дед и, как бы рассуждая вслух, заговорил: – Что ж, тебе, пожалуй, можно сказать. Обида у тебя на фашистов большая должна быть. Мать убили, сестру угнали… Только умеешь ли ты язык за зубами держать?

– Умею, – сказал Гриша, чувствуя, что стоит на пороге тайны.

– Ну смотри, парень, чтобы потом не раскаиваться. Так вот: этой ночью был у меня Диковский.

– Диковский? – растерянно переспросил Гриша. Он готов был услышать любой ответ, но только не этот.

– А Сенька Крикунов? Я ведь подумал, что это он.

– О Семёне особый разговор, – уклонился от прямого ответа дед.

– Дедушка, – взмолился Гриша, – расскажи, ну расскажи… Тогда и я тебе кое-что расскажу.

– Говори ты сначала.

Где-то в глубине души Гриша понимал, что поступает неосторожно, но удержаться не мог и рассказал всё – о Чернове, о каре, постигшей Федьку, о поджоге дома.

– Та-а-ак, – удивлённо протянул старик, – выходит, ты тоже геройский парень. Если так, слушай: Семён Крикунов – это свой человек.

– Так ведь он же полицай!

– А ты думаешь, что если повязку надел, так и совесть потерял? Нет, брат, не все по черновской дорожке идут. Почему, думаешь, немцам не удалось хлеб отобрать? Кто нас предупредил? Семён. Кто в Володьку Корнеева стрелял, когда он в селе попался, да так, что Володька без единой царапины ушёл? Семён. Опасную он игру ведёт, да нельзя иначе. Диковский подозревает, что к его отряду какой-то предатель примазался, уж очень точные сведения немцы получают. Разоблачить нужно предателя. Вот только успеет ли Семён это сделать?

* * *

Но Семён не успел. Этот разговор происходил в среду, а в ночь с субботы на воскресенье около немецкого технического склада были захвачены Диковский и ещё двое партизан. Утром в воскресенье об этом знало всё село. Ждали – вот-вот погонят народ смотреть казнь. В том, что партизан повесят, никто не сомневался. Но фашисты придумали необычное воскресное развлечение. Утром задержанных допрашивал сам комендант. Их сильно избили, но, не добившись ответа, вывели за околицу, в Попову лощину, и сказали:

– Идите, комендант вас отпускает.

Диковский и один его товарищ шли не торопясь, а третий, не выдержав, побежал. Сзади загремели выстрелы. Все трое упали. Конвоиры подошли, ткнули сапогами неподвижные тела и, убедившись, что люди мертвы, ушли. Староста послал троих людей закопать убитых. Те через некоторое время вернулись и доложили, что задание выполнено.

Однако прошло два дня, и технический склад взлетел на воздух. А ещё через несколько дней на многих стенах забелели листовки:

«Товарищи, не покоряйтесь, верьте в победу! Гитлеровцы хотят взять Москву и покорить русских. Не будет этого! Не взять поганым псам нашу родную Москву. На подступах к столице фашисты истекают кровью. Скоро Красная Армия погонит их обратно.

М. Диковский».

Что ж! Склад могли взорвать и без него, листовки тоже можно подписать его именем. Но вот случилось совсем уж непонятное: пошёл как-то в лес бывший колхозный конюх. Вернулся взволнованный. Долго не отвечал на расспросы жены, а потом коротко бросил:

– Диковского видел.

– Будет тебе!..

– Честное слово!

– Где?

– Мимо гумна шёл с каким-то парнем.

– А как же?.. Его же расстреляли.

– Вот так же! Откуда я знаю?

– Может быть, ошибся?

– Что же я, Мишку Диковского не знаю?

Вскоре рассеялись все сомнения: ранним утром недалеко от школы, где размещалась комендатура, нашли труп одного из партизан из отряда Диковского – Андрея Кривина – с приколотой на груди запиской:

«Приговорён к высшей мере наказания как предатель Родины. Приговор приведён в исполнение.

Командир отряда М. Диковский».

Немыслимо! Убитый и похороненный Диковский ходит по земле. Об этом говорила уже вся округа. А события нарастали. Что ни день, то новое происшествие: то убили в соседнем селе немца, то полицая, то старосту. Однако виновных обнаружить ни разу не могли. Но что было странным: почти всегда неподалёку от убитого гитлеровца или полицая находили труп расстрелянного немцами советского человека, а около него или пистолет с последним стреляным патроном, или трофейный автомат. Один раз даже повешенный «вышел» из петли и «повесил» палача на той же верёвке.

По деревням и сёлам пошёл упорный слух: «Мёртвые встают и мстят». Участились взрывы, всё чаще гибли чины оккупационной администрации. Земля начала гореть под ногами захватчиков. Часто Гриша думал: «А может, и правда жив Диковский?»

Между дедом Кондратом и Гришуткой уже не было никаких секретов. Поэтому мальчик как-то спросил деда:

– Дедушка, а может, всё-таки жив Диковский? Говорят, что в лесу его видели.

Дед пытливо взглянул на мальчика и тихо проговорил:

– Если умеешь язык за зубами держать, слушай: Мише Диковскому пуля, по счастью, вдоль рёбер прошла, кожу здорово разорвала, крови много потерял, а так вообще – ничего. Сразу-то он сознание потерял. А немцы почему-то второй раз для верности стрелять не стали. А когда Диковский очнулся, кругом никого, он отполз в кусты, а как наши мужички пришли с лопатами, он и вылез.

– Вот отчаянный!

– Нет, Гришенька, не отчаянный. Доверие у него большое к нашему советскому человеку. Отнесли его к леснику, а потом уже пошли колхозники могилу рыть. Суток трое он пролежал в сторожке, а потом пошёл потихоньку.

– А если немцы могилу раскопают?

– Наши не дураки. Тех, кто могилу копал, уже нет, они у Диковского, а землю немцы уже вскопали местах в пяти, но без толку, пусть ищут. Теперь комендант попал в дурацкое положение. О расстреле Диковского он уже наверняка доложил начальству, а как теперь о живом мертвеце докладывать будет?

– Дедушка, – вдруг вспомнил Гриша, – а Кривин, которого расстреляли, это тот самый, которого Диковский подозревал? Значит, Семён Крикунов своё дело сделал? Разоблачили Кривина?

– Сделал, Гришенька, сделал…

– Дедушка, а если теперь…

Гриша придвинулся вплотную к пастуху и начал что-то оживлённо шептать ему на ухо.

Вязьмин внимательно слушал, кивал головой, то хмурился, то улыбался и, наконец, сказал:

– Умно ты задумал, Гришенька. За твою мать, за сестру, за Тихона их всех бы на тот свет отправить. Только опасно всё это.

– Я не боюсь.

– Рисковать с умом нужно. Ладно. Подумаем, посоветуемся, потом решим, а мысль твоя верная.

* * *

Шли дни, а Кондрат Вязьмин молчал. Гриша хотел ему напомнить о разговоре, но пастух однажды перед вечером сам сказал:

– Гришенька, приходи ко мне сегодня ночевать.

Мальчик с нетерпением ждал вечера. Может быть, он увидит самого Диковского?..

Как только начало смеркаться, мальчик пришёл к Вязьмину.

Старик как ни в чём не бывало напоил Гришу чаем, поговорили о том, о сём. Потом дед поднялся, достал полушубок, постелил его на лавке и, сдерживая зевоту, сказал:

– Давай, Гришенька, ложись-ка спать.

У мальчика вертелся на языке вопрос, что всё это значит, но почему-то расспрашивать деда не решался.

Гриша старался не спать: вертелся на лавке, прислушивался. Но сон незаметно подкрался. И он уснул. Проснулся от какого-то шороха и сразу почувствовал: в избе есть кто-то посторонний. Гриша сел, лавка скрипнула. Дед спросил:

– Ты что, Гришенька?

Гриша гмыкнул что-то нечленораздельное, а чей-то незнакомый голос произнёс:

– Иди, дед, подежурь, а мы поговорим.

Кондрат тихонько прихлопнул дверь, а незнакомец подсел к Грише на лавку.

– Рассказал мне дед о твоём плане, – негромко сказал мужчина.

«Диковский», – мелькнула у Гриши радостная догадка.

А Диковский продолжал:

– Обсуждали мы его с товарищами и решили…

Диковский замолчал, а Гриша весь напрягся в ожидании.

– Решили, что план дельный и выполнимый. Только нужно все мелочи продумать, ничего не упустить, иначе…

Часа два говорили они. Под конец Диковский спросил:

– Ну как, орёл, не дрогнешь?

– Я не боюсь. С мальчишки что возьмут?

– Если не дрогнешь, то всё будет хорошо. Ты учти, Григорий, вашему коменданту тяжело приходится. Начальство требует любой ценой ликвидировать партизан, иначе на фронт отправят. Мечется он, а ничего не выходит. Так что для твоего плана почва уже готова. Комендант сейчас на всё готов.

Под утро Диковский ушёл, а вечером того же дня, пригнав коров, Гриша пошёл прямо в комендатуру. Во рту неприятно пересохло, и в коленках была какая-то слабость. «Сумею ли, не выдам ли себя?» – билась тревожная мысль.

– Куда идёшь, щенок? – окликнул его часовой.

– К пану коменданту, – уверенно сказал Гриша.

– Подождийт, – бросил часовой и что-то крикнул шедшему в штаб высокому поджарому немцу.

Через несколько минут тот высунулся из окна, крикнул несколько слов часовому.

– Проходийт, – подтолкнул тот Гришу.

Мальчик вошёл в бывшую учительскую и предстал перед Отто Густавом Шварцкопфом. Комендант – пожилой худощавый немец с заметной лысиной и прилизанными висками – сидел за столом. Гриша низко поклонился.

– Ты есть мальшик у немецких корофф?

«Сам ты немецкая корова», – подумал Гриша, но ответил весьма почтительно:

– Так точно, господин пан комендант. – И тотчас же подумал: «Что я говорю – господин пан, масло масленое», но, заметив, что почтительность коменданту понравилась, решил: «Так и дальше буду говорить».

– Я тебя слушаю, – сухо произнёс Шварцкопф.

– Господин пан комендант, коров мы пасём около леса, а за лесом трясина есть…

– Что есть трясин?

– Как бы сказать… ну, болото.

– Ах, болото! Так, так, продолжай.

– Так вот, через лес к этому болоту люди ходят. Я подумал, что бы им там делать? А сегодня увидел одного человека и всё понял.

– Кого ты видель?

– Диковского.

Шварцкопф вздрогнул, невольно оглянулся и побледнел.

– Ты его зналь?

– Как же, господин пан комендант, он до призыва в армию в наше село ходил.

– К кому? Кто есть его знакомые?

– Ни к кому не приходил. Просто так, на улице собирались ребята, песни пели, танцевали.

– Кто ещё видель его? Пастух Вязьмин видель?

– Нет, господин пан комендант, он слепой, то есть не совсем слепой, видит, но плохо.

– Мальшик, ты говоришь неправда. Смотри! – В голосе коменданта появились угрожающие нотки. – Диковский есть убитый.

– Господин пан комендант! Вот лопни мои глаза! Это был Диковский.

– Это биль не Диковский, но кто-то под Диковского. Всё равно! Где их база? Как они ходят по болот? Ты там биль? – Вопросы коменданта щёлкали, как удары кнута, так что Гриша невольно отступил на полшага назад.

– Нет, там я не был, но видел, что Диковский пошёл по тропке.

– Что есть тропке?

– Дорожка, тропинка. Она совсем незаметная, чужой человек её и не приметит. Если по ней идти, то придёшь на такой, как бы сказать, остров среди болота.

– Сухой место?

– Вот, вот, правильно, сухое место. Там ещё до войны шалаши стояли, а кругом кустарник. Больше негде скрываться партизанам, как там.

– Так, говоришь, за болотом партизаны? – комендант приподнялся со стула. Голос его стал хриплым. Лицо покрылось красными пятнами, а глаза под нахмуренными бровями сделались колючими. Он громко позвал кого-то.

«Не верит», – с тоской подумал Гриша. У него похолодели руки, но тут же вспомнился наказ Диковского: «Оробеешь – провал. С гитлеровцами нужно держаться смело, я бы сказал – нахально».

В комнату вошёл тот самый долговязый немец, разрешивший Грише пройти в комендатуру. Шварцкопф что-то быстро сказал вошедшему. Мальчик уловил знакомое слово «полицаен». «Полицаев вызывает. Всё, провал… – подумал Гриша. – Если полицаи знают, что нет в болоте никакого островка и никакой дороги туда, я погиб». Гриша сжал кулаки, стараясь унять дрожь.

Дверь приоткрылась, и вошёл… Семён Крикунов.

Гриша облегчённо вздохнул.

– Где есть второй дежурный? – спросил Шварцкопф.

– Вышел покурить, – ответил Крикунов.

– Ты знал этот мальшик?

– Как же, наш деревенский, тёти Дуси сын, – подтвердил Крикунов. – Он же ваших коров пасёт.

– Слушай, что он говорит. Повтори, – приказал комендант Грише.

Тот повторил свой рассказ.

– Ну? Что скажешь?

Крикунов чуть помялся.

– Есть такой слух, будто за болотом партизаны бывают.

– Почему не доложил?

– Да ведь это слух, господин комендант. По всякому слуху бегать – ног не напасёшься. Но уж если этот мальчик сам видел, значит верно. Он-то ведь целый день в лесу.

– Хорошо, иди.

Крикунов вышел. Гриша тоже повернулся к двери, но Шварцкопф задержал его:

– Почему ти приходиль ко мне? Ваше село убиваль немецких зольдатен!

Этот вопрос Гриша ждал и был к нему готов.

– Старики, они к своему советскому привыкли. Немцев они не любят. Им что? Впереди одна могила осталась, а нам, молодым, с вами жить. А уж если жить, так в мире.

Шварцкопф расплылся в довольной улыбке.

– О, ти есть молодой поколений! Мы всегда зналь, что молодой Россия будет с нами. На тебе…

Комендант встал, открыл дверцу школьного шкафа, достал из бумажного кулёчка горсть конфет и, когда Гриша с поклоном взял их, бросил резко, как выстрелил:

– Ти поведёшь сегодня наших зольдатен по этот дорожка.

– Я покажу им дорожку…

– Неть, ты пойдёшь впереди наших зольдатен.

Такой оборот был предусмотрен во время ночного разговора, и Гриша не растерялся:

– Как прикажете, господин пан комендант. Только сбоку там ещё тропка есть. Если партизаны по ней пойдут, то могут в тыл ударить, а нам некуда будет деваться, кругом болото. Все погибнут. На этой тропке обязательно нужно заслон оставить.

– Опять тропка?

– Уж как есть.

– Мальшик, ты меня обманываешь, ты хочешь разделить наши силы.

После разговора с Крикуновым Гриша чувствовал себя уверенно. Опять вспомнились слова Диковского: «Действуй смело».

Гриша с грохотом, как костяшки домино, бросил на стол конфеты, припечатав их ладонью.

– Нате вам ваши конфеты! Никуда я не пойду и ничего не буду показывать.

– Но-но! За это мы можем чик-чик, – комендант провёл ребром ладони по шее и показал на потолок.

Но Гриша стоял на своём.

– Вешайте, вешайте! Только кто с вами работать будет? – В его голосе зазвенели слёзы. – Я место лучше знаю, я ведь хочу опасность предупредить.

Это был самый напряжённый момент во всём разговоре, но Гриша нутром почувствовал: подействовало. Комендант смягчился:

– Хорошо, возьми свои конфеты. Я согласен. Ты останешься с заслоном. Сколько для этого нужно людей?

– Одного автоматчика хватит. Тропка узкая, один человек против роты выстоит. Хорошо бы местного, из полицаев. Ваши люди по нашим тропкам ходить не умеют.

– Что такое один человек? Я дам трёх с ручным пулемётом.

Этого Гриша не предвидел. Он немного растерялся, но сразу взял себя в руки.

– Пулемёт впереди пригодится, – деловито сказал он, – говорю, тропка узкая.

– Там тропка, здесь тропка, чёрт вас разберёт! Хорошо, если пулемёт не нужен, то пошлю с тобой двух полицаев с автоматами, они лучше знают ваши тропки.

Вечером на одном из огородов вспыхнул стожок сена. Это немного задержало выход карателей. Никто, вероятно, не заметил, как запыхался Гриша, ведь путь от горевшего сена до школы, где строилась рота, был неблизкий.

Гриша шёл впереди. Осторожно двигаясь, дошли до леса. На краю болота Гриша остановился и приглушённым голосом сказал, не зная, поймёт его офицер или нет:

– Вот, смотрите, прямая дорожка. По ней идите, только в сторону не сворачивайте, а то попадёте в болото. А вот здесь, – он показал вправо, – вторая тропинка. Туда мы пойдём с полицаями.

На затянутом лёгкой дымкой небе призрачно светила луна. Очертания предметов расплывались. Кусты, деревья, тропинка различались с трудом. Болото жило ночной таинственной жизнью. Командиру роты стало не по себе. Он что-то быстро говорил по-немецки, но Гриша только разводил руками: «не понимаю». К ним подошёл ефрейтор, внимательно выслушал офицера и, с трудом подбирая русские слова, сказал Грише:

– Форвертс, вперёд!.. Ти… проводник… там, впереди.

Гриша принялся втолковывать ефрейтору, помогая себе жестами:

– Засада… Здесь засада… Господин комендант приказал… Мне вперёд нельзя… Оттуда пук-пук всех, – Гриша руками показал, как огнём оттуда побьют всех.

Ефрейтор поговорил с командиром роты и обернулся к полицаям.

– Ти местный? – ткнул он одного пальцем в грудь.

– Нет, нет, найн, найн, – затряс тот головой и, путая со страха немецкие слова с русскими, добавил: – Я другая деревня.

– Ти местный, – уверенно сказал ефрейтор другому полицаю. – Ти идит вперёд.

Полицай сделал попытку отказаться, но ефрейтор решительно повернул дуло автомата в его сторону, н полицай сдался.

Гриша с облегчением вздохнул. С оставшимся полицаем он прошёл шагов триста вправо, нашёл пригорок и сел около него. Рядом опустился на землю его спутник. Тишина.