Текст книги "Путешествие в страну Офир"

Автор книги: Зинаида Шишова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Он часто не понимал, шутит ли она или говорит серьезно. Чтобы понять, надо было заглянуть сеньорите в глаза, а сейчас он не мог этого сделать. Он так и брел рядом с ней, опустив голову.

– Ну, вот и хорошо, что мальчишка иногда говорит правду, – заметила она. – Ну посмотрите же на меня! Улыбнитесь! О господи, как мне трудно с вами!

Это же обвинение мог и Франческо предъявить сеньорите, но он молчал.

– А не кажется ли вам, сеньор Франческо Руппи, что я только что предложила вам свою руку и сердце?

– Нет, не кажется, – выговорил Франческо с трудом. – Простите меня, сеньорита, но я не всегда могу попасть вам в тон, как сделали бы люди, лучше воспитанные, чем я…

– Для меня вы достаточно хорошо воспитаны. Но мучить больше я вас не стану. Спокойной вам ночи!

– И вам, – отозвался Франческо. Больше он не мог выдавить из себя ни одного слова.

– И прошу вас, – сказала сеньорита, – немедленно ложитесь и постарайтесь заснуть. Я-то засну, как только дойду до постели. Я сегодня очень устала!.. Нет, не беспокойтесь, не из-за вас и не из-за Хуанито… Просто мы сегодня с сеньором Гарсиа и дядей просидели за разговорами много часов… Ну, попрощаемся?

На прощанье они никогда не подавали друг другу руки, поэтому Франческо только отвесил девушке низкий поклон.

– Мужчины без шляпы так никогда не кланяются, я давно собиралась вам это сказать, – заметила сеньорита смеясь. – Вы должны были хотя бы приложить руку к сердцу…

Франческо снова поклонился, приложив руку к сердцу. Сеньорита, улыбнувшись, сказала:

– Ну, еще раз – спокойной ночи!

– И вам, сеньорита, спокойной ночи! – как эхо, отозвался Франческо, кланяясь и приложив руку к сердцу.

Глава двенадцатая
ОБ ОБЫЧАЯХ ПАПСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ И О БЕЛОМ СОКОЛЕ

Сообщив Франческо, что разговор с дядей и сеньором эскривано ее очень утомил, сеньорита сказала чистейшую правду. Однако она сказала не всю правду.

Закончив свой прерываемый рыданиями рассказ обо всем, что произошло в большой каюте, Хуанито, зарывшись лицом в подол платья девушки, пробормотал с отчаянием:

– Теперь Франческо будет меня ненавидеть! Вы бы посмотрели на его лицо!

– А вот это будет тебе наука: нельзя врать так бессовестно! – Но тут же, обхватив мальчишку за плечи, сеньорита добавила: – Пройдет время, все уляжется, и сеньор Руппи в конце концов простит тебя так же, как прощаю тебя сейчас я… Но гнев его, вызванный твоей болтовней, мне вполне понятен. Кроме того, что ты уж слишком много насочинял, надо тебе знать, что сеньор Франческо принадлежит к числу людей, не терпящих, когда их личностью занимаются совершенно посторонние им люди… Ну, пришла тебе охота врать – врал бы обо мне и еще там о ком-нибудь… Но зачем ты приплел сюда и сеньора Руппи?!

Потом, дав Хуанито успокоиться, напоив его горячей водой с вином и уложив на койке капитана, она тронула дядю за локоть и спросила, улыбаясь:

– Ну, как тебе понравился этот мальчуган в роли свахи, а особенно папа Александр Шестой, который, кстати, уже давно покоится в земле, но который, поцеловав меня в голову, благословил наш брак с сеньором Руппи?

– Тебе не было и шестнадцати лет, когда ты заявила, что выходишь замуж за этого исландца, – ответил капитан, – забыл уже его имя. И даже тогда, как ты помнишь, я ответил: «Решай сама, это твое дело». Ты ведь и в ту пору была уже девушка неглупая и знакомая со многими науками… Какую-то толику знаний и я вложил в твою голову… Правда, как дядя твой и опекун, я обязан был следить и за твоим поведением и за тем, как ты растрачиваешь оставленные твоими родителями деньги… Должен сознаться, и опекуном и казначеем я был недостаточно строгим… Но ведь начни я тогда тебя отговаривать, ты немедленно отправилась бы венчаться со своим исландцем. Конечно, это избавило бы меня от многих хлопот и переживаний, но какие-то родственные чувства у меня к тебе все-таки были… Сеньор Гарсиа, если не ошибаюсь, присутствовал при том нашем разговоре!

Эскривано молча кивнул головой.

– Но во что превратилась бы жизнь этого молодого, красивого и отважного исландца после того, как вы были бы связаны брачными узами, я даже не могу себе представить! Ему повезло… Ему дьявольски повезло, когда обстоятельства вынудили его уехать по отцовским делам…

Сеньорита пожала плечами.

– Правда, вы давали друг другу клятвы в верности и любви до гроба… Надеюсь, что сейчас он с улыбкой вспоминает об этой поре своей юности… А что касается тебя, то я отнюдь не уверен, что ты помнишь хотя бы его лицо…

– Помню, – сказала сеньорита, – но разреши мне сделать такое же замечание, какие я часто слыхала от тебя, отвечая уроки: «Сеньор капитан, вы уклоняетесь от ответа на заданный вам вопрос!» Я спросила тебя только о том, как понравился тебе рассказ о покойном папе Александре Шестом и вообще все эти выдумки мальчишки.

– Если бы все это происходило на деле и, как следует понимать, еще при жизни папы Александра Борджиа, за которым еще в бытность его испанским кардиналом под именем Родриго Борхиа водились всякие грешки, боюсь, что он, расчувствовавшись при виде хорошенькой прихожанки… гм, гм… одним поцелуем в голову не ограничился бы. И тебе нелегко было бы выбраться из Рима. А так как туда сопровождал бы тебя я, то и я, безусловно, из Рима не выбрался бы… И, скорее всего, попал бы в один из каменных мешков, заготовляемых его святейшеством для своих ближних… Но это пустяки… А я хочу поговорить с тобой серьезно. Тот молодой исландец, не скрою, был мне приятен. И относился он ко мне с поистине сыновней почтительностью… Вот и все, что я могу о нем сказать. А что касается сеньора Руппи, то это человек… ну как бы тебе пояснить… Я имею в виду не его обширные, пускай и немного путаные познания из различных областей. Настолько обширные, что они и меня ставят иной раз в тупик… Однако с такого рода людьми мне уже приходилось встречаться… О скромности его, о прямоте и честности пускай повествует сеньор Гарсиа, я менее склонен к восторгам. Так вот, дорогая племянница, будет очень прискорбно, если из-за твоих капризов Франческо Руппи здесь, на нашей «Геновеве», потеряет из-за тебя покой, как тот мальчишка-исландец!

Сеньорита несколько раз во время длинной речи капитана недоуменно пожимала плечами, но все же слушала дядю молча и почтительно.

Когда он закончил, она нагнулась и поцеловала его руку.

– А вы что скажете на все это, дорогой сеньор Гарсиа? – повернулась она к эскривано.

Тот несколько раз тяжело вздохнул и с усилием, точно не веря в необходимость своего высказывания, начал тихо и смущенно:

– Вы знаете, конечно, что мне уже пошел восьмой десяток… Я упоминаю об этом для того, чтобы сообщить вам, что все же я до сих пор помню и свою молодость и свою любовь… Да… Должен сказать, что любовь всегда приносит много и радостей и горестей… Но любви все прощается… Вернее – все должно прощаться!

– Матерь божья! – всплеснула руками сеньорита. – Да вы как будто сговорились с сеньором капитаном! А я ведь совсем о другом… Ни о себе, ни об исландце, ни о сеньоре Руппи, ни, уж конечно, о любовных переживаниях я не собиралась толковать! Просто нам необходимо посоветоваться, каким образом раз и навсегда отучить Хуанито от вранья.

Сеньор Гарсиа поднял на девушку свой печальный и проницательный взгляд. Сеньорита покраснела.

Вот тут-то и начались покаянные речи в защиту мальчика.

Было решено, что при Хуанито не следует вести никаких серьезных разговоров; не следует упоминать никаких имен; не следует, как это сделал сеньор Гарсиа, читать мальчишке выдержки из дневника Франческо Руппи; не следовало, как это сделала сеньорита в ту пору, когда Франческо Руппи еще лежал без сознания, кричать при мальчишке: «А я говорю вам, что его необходимо спасти! Иначе господь покарает всех нас!» И тем более не следовало при этом стучать кулаками по столу.

– Я безусловно более других виновен во всем происшедшем, и вы не сможете меня в этом разуверить, – твердо сказал сеньор эскривано. – Я ведь чаще других общаюсь с Хуанито. Но именно поэтому меня не оставляет надежда, что мне удастся несколько загладить свою вину. Однако для меня неясно, откуда почерпнул мальчик сведения о покойном папе и о ныне здравствующем императоре…

– Да мало ли откуда! – отозвался капитан. – Могли ему наболтать и наши матросы… А может быть, он узнал обо всем еще в бытность свою в трактире… Хотя, как я понимаю, в рассказе Хуанито и покойный папа, и ныне здравствующий Карл Пятый выглядят чуть ли не благодетелями рода человеческого, а нельзя сказать, чтобы тот или другой пользовались особой любовью в народе… Да, безусловно, узнал он и о них в трактире; там постоянно шныряли папские или королевские прихвостни…

– Надеюсь, сеньор капитан, что вы так неблагожелательно отзываетесь об этих особах только в нашем присутствии? – спросила сеньорита. – Между прочим, я понимаю, почему Хуанито так хорошо говорил и о папе и о Карле Пятом: ему хотелось, чтобы люди, сделавшие добро сеньору Руппи, тоже оказались хорошими… Но должна вас предупредить, сеньор капитан и сеньор эскривано, что даже такой умный и сдержанный человек, как Сигурд Датчанин, при мне и Хуанито очень неодобрительно отозвался о покойном папе Александре Шестом. То же могу сказать о сеньоре Федерико, который при мне и опять же при мальчишке говорил, почему он ненавидит императора… Хорошо еще, что Хуанито все эти высказывания пропустил мимо ушей, во всяком случае – хвала святой деве! – ни при ком из пас он их не повторял… А уж при его характере удержаться от этого он не смог бы…

Если бы Франческо присутствовал при этом разговоре, он предупредил бы своих доброжелателей, что высказывания Федерико о Карле Пятом он услыхал от Хуанито в первый же день знакомства.

В тот момент, когда Франческо постучался к сеньорите, все серьезные разговоры в каюте были уже закончены.

Приоткрыв дверь и убедившись, что мальчишку благополучно доставили вниз, капитан спать не лег, а принялся шагать по каюте, предаваясь воспоминаниям. Сколько слез пролила ее мать, сестра капитана, когда его племянница выкинула новую штуку! Переодевшись мальчишкой, она последовала за сеньором Гарсиа в Париж. В Сорбонне поначалу принялась изучать медицинскую науку, потом посещала все лекции, о которых одобрительно отзывались ее коллеги. Не останавливали ее и клички, которыми ее награждали: «Малыш», «Цыпленочек», «Пискунчик»… Басом говорить она, конечно, не могла и ростом была ниже почти всех студентов, но в науках она от них не отставала! Они с сеньором Гарсиа и Бьярном Бьярнарссоном поселились на чердаке у какой-то старухи…

Догадывалась ли та, что это не мальчишка, а девица, капитана мало беспокоило.

«А вот нос ей в драке однажды все-таки расквасили!» – рассмеялся капитан.

– Дурак будет Руппи, если не поймет, что при всех ее недостатках девушку все же есть за что любить! – пробормотал он и тут же испуганно оглянулся на дверь.

Нет, из соседней каюты не доносилось ни звука, ни шороха.

Решительно подойдя к своей койке, капитан достал из стенного шкафчика узкогорлый кувшин с плотно привинченной пробкой.

Ох, сколько раз кувшин этот во время качки вылетал из шкафчика, сколько раз катался по полу, а вот все же не разбился! Молодцы венецианцы!

Капитан вывинтил пробку, поискал чашу, вспомнил, что она у Бьярна, отхлебнул немного вина прямо из горлышка кувшина и даже зажмурился от удовольствия.

Поставив кувшин на место, капитан разделся, аккуратно сложил свое платье на скамье и, даже забыв помолиться, уснул через несколько минут.

Из всех участников сегодняшних происшествий так сладко, по-детски спали в эту ночь, пожалуй, только сеньор капитан и Хуанито.

«Ночью – грозовые тучи, а утром, глядишь, солнышко! – часто говаривала матушка Франческо. – Помни, сынок, самые черные ночные мысли уходят, когда подымается солнышко!»

Но ведь случается иной раз и наоборот: ночью – ясное небо, а утром – грозовые тучи…

Однако в это утро все и вся как бы задались целью развеселить тех, кто поднялся с печальными мыслями.

Во-первых, солнце светило так, точно это было не начало осени, а середина лета.

Во-вторых, сеньорита как никогда ласково ответила Франческо на его «с добрым утром»… Было еще одно обстоятельство, порадовавшее всех в это утро. Не прошло и полутора часов утренней вахты, как в океане был замечен корабль, а еще через полчаса все узнали «Нормандию».

Свернула «Нормандия» не к югу, а к северу. Значит, Жан Анго, как и предполагал, направился прямо к своему родному Дьеппу. А это означало, что донья Мария Пачеко де Падилья была доставлена в Португалию вполне благополучно.

И тут только сеньор Гарсиа решился поделиться со всеми своими уже давно мучившими его подозрениями:

– Судя по сведениям, которые сообщали боцману встречные суда, Карл Пятый, прибыв в Испанию с четырьмя тысячами ландскнехтов, тут же подавил надежды на воскрешение «Священной хунты» (так назвали себя восставшие города). Казнил Карл двести трех наиболее почитаемых в народе вождей восстания… Ох, боюсь, что все это император не решился бы сотворить без соизволения папы… А ведь донья Мария так свято верит в помощь Рима…

– Да кто в них разберется, в императорах и папах! – сердито отозвался капитан. – Знаю одно: папский престол редко занимают честные люди. Александр Шестой, Пий Третий, Юлий Второй, Лев Десятый… Правда, Пий Третий мало себя проявил, так как недолго пришлось ему восседать на папском престоле… Но уж Александр Шестой, Юлий Второй, Лев Десятый – да это не папы были, а разбойники с большой дороги! Но мы с эскривано не раз уже толковали об этом…

Франческо с испугом глянул на сеньора Гарсиа. Нет, тот не возмущен, даже не смущен. И все время делает какие-то пометки на своем длиннейшем свитке бумаги.

Не один Франческо с тревогой дожидался, как откликнется сеньор Гарсиа на слова капитана… Нет, эскривано, занятый своими записями, очевидно, ничего не слышал. Но вот он, поставив точку, неожиданно произнес:

– Да, сеньор капитан, конечно, людям невозможно жить без радости… Все, что произошло в Испании, ужасно, но вы неправы, полагая, что император подавил в народе надежды на возрождение «Священной хунты»! Помните, что под пеплом часто тлеют искры… А что касается папы… Я нисколько не буду удивлен, если эти двое – владыка светский и владыка духовный – сцепятся когда-нибудь, как два пса… Но сейчас этим, вероятно, займется Андриан Утрехтский… Полагаю, что он действовал, не сверяясь с желаниями Рима… Испания как-никак оплот католической церкви… Вот на кардинала, мне думается, и обрушится гнев его святейшества…

– А возможно – и гнев императора, – добавил капитан.

На следующее утро сеньорита, постучавшись в большую каюту, попросила Франческо выйти к ней на палубу.

– Сеньор Франческо, – сказала она, – вы, вероятно, уже поняли, что наш сеньор капитан – человек добрый и бесхитростный. Не могу сказать, что я в избытке наделена этим свойством – хитростью, но все же я намного сдержаннее дяди… А как вам думается?

– У меня нет возможности сравнивать, – ответил Франческо неуверенно. – Мне думается, что слово «хитрость» здесь вообще неуместно… Простите, если я выразился слишком грубо… Хотя, возможно, что вы и правы…

Сеньорита долго смотрела на него с улыбкой.

– Меня так и тянет быть с вами откровенной, – медленно произнесла она, – откровеннее даже, чем с дядей или с сеньором эскривано. Но до этого мне необходимо пояснить вам одно обстоятельство. Наш народ прослыл лукавым потому, может быть, что мои соотечественники не всегда прямо излагают свои мысли – не из хитрости, а только из нежелания обидеть своего собеседника. А я воспитывалась вдали от родины, поэтому мне свойственна некоторая резкость, которую и вы не раз, конечно, замечали… Но вот дядя – он ведь до сорока лет безвыездно жил в нашей стране – так и не научился утаивать свои мысли. Но не пугайтесь: ничего противозаконного мы не совершили. Вы сказали однажды, что хотели бы знать хотя бы мое имя. Я ответила, что я и этого сказать вам не вправе. Долгое время я не вступала по этому поводу в спор ни с дядей, ни с сеньором Гарсиа, но сейчас убедилась, что именно от вас нам и не следовало скрывать свои тайны. Сегодня я заявила дяде, что не следует утаивать именно от вас то немногое, что известно многим… И я и дядя просим вас наведаться в мою каюту. Это ваше сегодняшнее посещение будет обставлено очень пышно, так как сеньор капитан, готовясь к прибытию в Испанию, примеривает сейчас у меня перед зеркалом свою парадную одежду. – И, отвесив полупоклон, сеньорита произнесла торжественно: – Итак, сеньор Франческо Руппи, сеньор капитан и я приглашаем вас пожаловать ко мне в каюту… Однако поспешим. Мне хочется, чтобы вы застали дядю во всем его великолепии!

Франческо был удивлен:

– А разве вы не можете просто сейчас сказать мне все, что задумали? И мое присутствие в вашей каюте так уж необходимо?

– Господи, когда задуманное мною представление закончится, вы поймете, что только ради вас я и затеяла все это! Правда, того, что дядя именно сегодня начнет примерять свои наряды, я предвидеть не могла… Но все складывается как нельзя лучше. Сейчас вы убедитесь, что в пристрастии к нарядам у нас на родине мужчины могут посоперничать с женщинами… Для меня ведь тоже заготовлено очень красивое платье, но я так и не удосужилась его примерить…

«Для вас, сеньор Франческо, тоже заготовлен отличный наряд!» – могла бы сказать сеньорита, но до поры до времени об этом следовало помолчать.

…Стукнув один раз в дверь своей каюты, девушка тотчас же распахнула ее.

– Ну как? – весело повернулась она к Франческо.

Тот, поздоровавшись с капитаном, с нескрываемым удовольствием принялся разглядывать его наряд. Да, ничего кастильского не было в этом блестящем, шитом золотом и шелком плаще, в этих кружевах, даже в этой широкополой шляпе со свисающим на плечо пером.

Вот именно эта шляпа и привлекла внимание сеньориты.

– В Кастилии да и вообще в Южной Европе сейчас носят шляпы с узкими полями и низкими тульями… И длинные перья сейчас не в чести, – сказала девушка. – Дядя, правда, уверяет, что такие строгости в одежде именно в Кастилии пошли только от королевы Изабеллы, которая из скупости сама перелицовывала камзолы Фердинанда и по нескольку раз перешивала свои платья… Мне думается, что дяде можно поверить… Карл Пятый, правда, такою скромностью в одежде не отличается, но дядя опять-таки объясняет это тем, что император не кастилец, а родом из Гента.

Раздался робкий стук в дверь.

– Что, сеньор капитан уже переоделся в свое обычное платье? – спросил сеньор Гарсиа, не входя.

– Нет, – ответил капитан, гостеприимно распахнув дверь перед новым посетителем.

– Ну вот, все сейчас в сборе, – произнесла сеньорита торжественно. – Теперь прошу вас присесть… Да, да, на мою койку. Я для этого случая и застелила ее ковром. Нет, дядя, ты не садись! Имей в виду, что именно ты и будешь главным участником этого представления. И шляпы тоже не снимай. Сеньор Франческо Руппи, сейчас сеньор капитан станет вас исповедовать, готовьтесь!

Франческо приподнялся: неудобно было сидеть в присутствии стоящего посреди каюты капитана. Но тот, положив ему руки на плечи, насильно усадил Франческо на место.

– А не лучше ли будет, если этим допросом займется сеньор Гарсиа? – взмолился капитан. – Притом я изжарюсь в этом камзоле и в этом плаще!

Но сеньорита была неумолима.

– Сеньор капитан, мы ведь договорились с тобою! – произнесла она строго.

– Сеньор Руппи, слыхали ли вы когда-нибудь о такой стране – Полонии? – задал первый вопрос капитан с несвойственной ему многозначительностью.

«Сеньором» он не называл Франческо с тех самых пор, как тот переселился к матросам в большую каюту. И как-то странно было слышать от капитана это «вы».

Франческо невольно поднялся с места, как ученик, отвечающий урок. Конечно, такое название он, безусловно, слыхал! Мартин Вальдзеемюллер, стремившийся сделать из своего ученика всесторонне сведущего человека, водя пальцем по карте и называя ему одну страну за другой, с особым тщанием останавливал его внимание на Полонии: кто, как не поляки, поддержанные русами и литовцами, наголову разбили надменных тевтонских рыцарей!

– Полония расположена где-то поблизости от страны диких русов и от Литвы, – сказал Франческо.

– Да, вы правы, – заметил капитан разочарованно. – Однако не такие уж и дикие эти русы!..

– Дядя, город! Назови город! – взволнованно подсказала сеньорита.

– Ну, навряд ли мы ему этим поможем, – пробормотал капитан. И, уже перейдя на свой обычный тон, спросил: – А слыхал ли ты, Франческо, о существовании города, называемого Краковом?

Франческо чуть не задохнулся от волнения и неожиданности.

Господи, Краков! Да ведь Краков и есть главный город Полонии. Как он об этом не вспомнил? Может быть, потому, что о Кракове ему рассказывали еще задолго до Сен-Дье – в Париже… Краков! Как он мог не знать о существовании Кракова!

– Сеньорита! Сеньор капитан! Сеньор эскривано! Вы тоже слыхали о нем?!

Франческо вынужден был некоторое время помолчать. А потом из опасения, чтобы не заметили его состояния, он, опустив голову, продолжал, стараясь унять дрожь в голосе:

– Сеньорита, сеньор капитан, сеньор эскривано, как я рад, что могу хоть немного рассказать вам о Кракове!.. Ведь в Краков стремятся ученые всего мира, гонимые в других странах… Краков прославлен своим университетом. Но для меня это название «Краков» дорого совсем по-иному: именно в Кракове знакомил своих студентов со всем новым, что появляется в науке землеописания, ученый, который сам начертил и отдал гравировать карту мира… Затем с нее сделали пять или шесть оттисков. Один из них я имел счастье держать в руках. Я держал в руках карту, на которой были нанесены очертания нового материка… Пусть не полностью, но не в этом дело… Этот замечательный человек третьим в Европе нашел в себе смелость назвать этот материк Америкой… А откуда произошло это название, я вам сейчас объясню…

Франческо снова помолчал. Ему необходимо было собраться с мыслями.

– Вам, вероятно, это смешно, но я никак не могу побороть волнение… Звали этого краковского ученого Ян Стобничка или Ян из Стобницы…

Франческо не увидел, а почувствовал в каюте какое-то движение. На него как бы пахнуло ветром. Он поднял глаза. Это сеньор капитан закинул плащ за плечо и снял шляпу.

– Краковский ученый Ян из Стобницы – к вашим услугам! – склоняясь в вежливом поклоне, представился он, взмахивая шляпой.

Сеньорита, со вчерашнего дня подготовлявшая эту сцену, не могла, понятно, предвидеть, что все сложится именно таким образом. А как она боялась, не будет ли слишком мучительно для Франческо услыхать, что новый материк назван не по имени его любимого адмирала Моря-Океана!

О том, что новый материк открывали уже много раз, задолго до первого плавания Кристобаля Колона, Франческо безусловно было известно… Но о том, какое этому материку присвоено сейчас название, Франческо мог не знать…

Так думали и сеньорита и сеньор капитан, и не за этим ли, не за выяснением ли этого вопроса направили Франческо Руппи в Испанию его учителя из Сен-Дье?

Сеньор Гарсиа, уже беседовавший с Франческо о великой заслуге Веспуччи (которой сам Веспуччи, кажется, даже не придавал особого значения), мог бы пояснить, что Франческо об этом давно осведомлен, но у сеньориты не было случая поговорить обо всем с эскривано.

– Сеньор Франческо, что же вы до сих пор молчали! – чуть не закричала она. – Сеньор эскривано, видите, как все удачно сложилось! Дядя, ну скажи что-нибудь!

– Говорить больше не надо, мы и так поняли друг друга, – произнес капитан с таинственным видом. Сбросив свой тяжелый плащ и камзол, он вышел из каюты.

Возвратился он, держа в одной руке свой узкогорлый кувшин, а в другой – четыре чаши с изогнутыми ручками, по одной на каждом пальце. Повернувшись к эскривано, он сказал с ласковой усмешкой:

– Э, да ты уже не плачешь, сеньор юстициарий? Значит, за последнюю неделю очень укрепилось твое здоровье! Итак, друг мой Франческо, тебе придется и дальше называть меня «сеньор капитан», а эту девушку, которую зовут на деле Ядвигой, Ядзей, ты и дальше будешь называть сеньоритой, пока… пока не появится возможность называть ее иначе… А сейчас выпьем за то, чтобы не переводились на свете честные историки, а также географы-картографы, которых господь наделил некоторой смелостью при отстаивании их убеждений, и такие отличные люди, как Франческо Руппи, и такие девушки, как наша Ядвига… Прости, Ядзя, что, провозглашая тост, я столь неучтиво обошелся с тобой, но ты уже, конечно, поняла, что я называл присутствующих по старшинству… Люблю я этот звук, – произнес капитан мечтательно, прислушиваясь, как вино с тоненьким журчанием наполняет чаши. – Выпьем за успех нашего дела в Испании!.. Нет, лучше всего пускай каждый пьет за свое! – перерешил он, махнув рукой.

Франческо встретился взглядами с сеньоритой, и оба они чуть заметно приподняли свои чаши.

Все чокнулись и выпили.

Потом капитан снова наполнил чаши. Однако когда он собрался было приняться за вино в третий раз, сеньорита завинтила на кувшине пробку и молча вынесла его из каюты.

– Э-э-э, пустяки! – сказал капитан весело. – Праздник мы отлично закончим не здесь, а у меня. Хотя – господи! – я ведь дал честное слово своей сестре, матери Ядвиги, что больше шести кружек вина в день я не буду выпивать! И дал слово перед образом богоматери! Эх, какая жалость… Такой подходящий случай!

Когда девушка возвратилась, эскривано произнес дрожащим голосом:

– А я ведь не знал, Янек, о твоей клятве. Господь видит, как радостно мне – впервые за все плавание – назвать тебя по имени! Янек, ты уж прости, но у меня не хватило силы выпить вторую чашу, и я вот приберег ее для тебя…

Капитан молча развел руками: ничего, мол, не поделаешь! Однако он тут же нашел выход:

– Вино в бочку обратно никогда не выливают… В кувшин тоже не полагается… Франческо, ты помоложе и покрепче, спешить тебе сегодня некуда… Выпей, друг, за упокой души чудесного старика – герцога Ренэ Лотарингского… А о Мартине Вальдзеемюллере мы с тобой еще потолкуем… Я о нем тоже весьма наслышан… Правда, говорят, за последние годы он как будто резко изменил свои взгляды… Я имею в виду его отношение к Америго Веспуччи… Но это еще нужно проверить. Вообще-то Вальдзеемюллер известен больше под именем «Ги-локомилус»… И зачем это герцог Ренэ польстился на эти латинские клички?.. В моей стране латынь знают не хуже, чем в Лотарингии, однако я как был Яном Стобничкой, так Яном Стобничкой и остался… Хотя знаешь, друг Франческо, мы ведь сейчас не на поминках, выпей лучше за живых!

Сеньорита с некоторой тревогой глянула на Франческо: не слишком ли много вина выпивает он за один вечер?

Но Франческо в эту минуту уже поднялся, обуреваемый желанием произнести торжественный, подобающий случаю тост. Но тост у него – увы! – не получился.

– За ваше здоровье, сеньорита Ядвига, – только и смог он выговорить. Выпил и аккуратно поставил чашу на стол.

Давно не пивал он подобного ароматного и, надо признаться, крепкого вина. Да еще в таком количестве!.. Ежедневные порции, выдаваемые боцманом, ни в какое сравнение с этим не шли.

– Ну, уж если «Ядвига», то не «сеньорита», а «панна» или «паненка», – пробормотал капитан, но, почувствовав, что у него что-то неладно с головой, предложил: – Давайте, друзья, больше не утомлять девчушку, она и так молодец: пила, не отставая от нас!

Один сеньор Гарсиа заметил, что первую свою чашу сеньорита чуть пригубила, а оставшееся вино выплеснула на пол. А ее наполненная во второй раз чаша так и осталась нетронутой.

– Франческо, а белого сокола боцман так тебе и не показал? – спросил капитан. – Фу, у меня что-то путается в голове! Ах, вспомнил: водил-то тебя по «Геновеве» не боцман, а этот… как его…

– Дядя, ступай к себе и ложись спать! – сказала сеньорита. – Сеньор Франческо, могу я быть уверена, что вы разденете и уложите этого большого ребенка?

– Только, Ядзя, при условии, что я дам ему подержать в руках птичку! – Капитан, покачиваясь, стоял на пороге.

Сеньор эскривано и Франческо взяли его под руки.

Уже в капитанской каюте Франческо вдруг вспомнил, что ни в первый, ни во второй раз, побывав здесь, он чучела белого сокола так и не рассмотрел.

Хозяина каюты раздели, уложили на койку.

Сеньор эскривано был очень бледен, сеньор капитан – очень красен, а Франческо казалось, что все жужжит и кружится у него перед глазами. Тогда Франческо принялся разглядывать чучело птицы.

«Значит, это и есть белый сокол? Таких я еще никогда не видел. Да и не мудрено: сейчас владыки южных стран перестали их вывозить из Гренландии… или из Исландии… Фу, как путаются мысли!..»

Проследив его взгляд, хозяин каюты сказал, хитро улыбнувшись:

– А ну-ка, подыми мою птичку! Разрешаю тебе даже проломить эту дурацкую ограду! Какую-то голубятню тут у меня устроили!.. Или соколятню… Так можно сказать по-кастильски?

Чучело птицы было действительно обнесено высокой железной решеткой. Для чего она здесь понадобилась? Чтобы чучело не свалилось во время качки? Но тогда его проще было бы привинтить к шкафчику…

Франческо сквозь решетку попытался дотянуться до белого сокола. Дотянулся, попробовал было, но так и не сдвинул его с места.

– А ну давай, давай! – пробормотал капитан, засыпая. Он даже всхрапнул, но вдруг, подняв голову, добавил: – Ломай, если понадобится, эту решетку! – И, закрыв глаза, снова захрапел.

– Он… или оно… я имею в виду чучело птицы, – обратился Франческо к сеньору эскривано, – оно, как и всё в каюте, конечно, привинчено?

– Да! Привинчено! Мы с Ядзей много раз умоляли Янека убрать его отсюда… Никакие крепления во время качки не помогут, сокол упадет и проломит голову моему дорогому другу!

Франческо ничего не понимал. Чучело птицы, упав с такой небольшой высоты, может проломить голову человеку? Пьян сеньор эскривано, что ли? Вот сеньор капитан пьян безусловно… А эскривано и выпил-то самую малость…

Еще раз потянувшись, Франческо решил приподнять птицу над решеткой, но руки его соскользнули, и он, как ни старался сохранить равновесие, все-таки свалился на капитана. Тот на мгновение открыл глаза и закрыл их снова.

– Не беспокойтесь, оно, видимо, привинчено! – Франческо попытался утешить сеньора эскривано.

Тот молчал.

Однако когда Франческо принялся за сокола в третий раз, сеньор Гарсиа с ужасом воскликнул:

– Осторожно! Умоляю вас! Это неимоверная тяжесть! Вы убьете моего друга!

– Не убьет, глупости! – пробормотал капитан не то наяву, не то во сне.

Своими слабыми тонкими руками эскривано вцепился в руку Франческо.

– Это неимоверная тяжесть! Умоляю вас! Матросы убеждены, что чучело набито не опилками и не паклей, а залито свинцом!