Текст книги "Изгнанник"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Глава XIII «МЕНЯ ЗОВУТ ЛУИ-ШАРЛЬ…»
Проходили дни, недели, месяцы… Агнес не возвращалась.
Гийом также не пытался вернуть ее или присоединиться к ней. Даже если бы ему этого и хотелось, нельзя было оставлять дом и детей под присмотром слуг, которые были уже в пожилом возрасте, – это было бы слишком опасно: революция находилась отныне в руках исступленных фанатиков, давно позабывших о братстве и равенстве, и особенно – о свободе, ради того чтобы скатиться в пропасть погромов и террора.
Почти сразу после возвращения Тремэна в Ла Пернель, народ в Париже под предводительством пивовара Сантера в очередной раз ворвался в Тюильри, и опять начались воровство, грабеж, резня, и только швейцарцы остались верны королю. Королевская семья обратилась за помощью в Учредительное собрание, откуда их переправили в Тампль. С этого дня они оказались запертыми в старой башне для бывших шевалье. В то же время начались массовые аресты духовенства и знати. Ими набивали карцеры и тюрьмы. Возможно, потому, что неизвестно было, что с ними делать, их начали методично истреблять – одного за другим, на фоне инспирированного шутовского суда. Захватывающий контраст: все это время – а ведь прошло всего несколько дней! – армия «адвокатов и сапожников», плохо одетых, плохо питающихся, но молодых и охваченных героизмом, принесли весть о победе в Вальми, потом – в Жаммап, и преградили дорогу захватчикам на дорогах в Париж. Такие блистательные победы смогли затмить гнусность чудовищных злодеяний, но не смогли их вычеркнуть из истории. Став республикой, поделенной между враждующими братьями– жирондистами и монтаньярдцами, Франция приговорила своего короля к суду и большинством в один голос отправила его на эшафот…
Пришел день, когда все узнали, что утром 21 января голова Луи XVI покатилась по площади Революции. Котантен был охвачен ужасом: все слишком хорошо понимали, что, осмелившись на подобное злодеяние на высочайшем уровне, новые господа не остановятся больше ни перед чем, и никто теперь не может чувствовать себя уверенным. Сентябрьские убийства открыли дорогу террору, а смерть короля окончательно убила в честных и мирно настроенных сердцах малейшую надежду на лучшие времена. На западе Франции, на границе Бретани в Майенне и на юге Нормандии крестьяне поднимались по призыву «Жана Шуана». Скоро он был заменен вандейцами, которые отправлялись на розыски своих господ, укрывшихся в своих поместьях, чтобы сделать их предводителями своих отрядов и мстить тем, кто осмелился поднять руку на короля и оскорбить Бога.
В течение всего зловещего 1793 года гильотина, прочно установленная на площади перед мостом, который вел из Тюильри, заставила покатиться головы многих замечательных людей того времени как с одной стороны, так и с другой: после короля и королевы с плеч полетели головы жирондистов, благородной мадам Ролан и героической Шарлотты Корде. Под видом патриотизма повсеместно распространилась личная месть… По всей стране представители новой власти на местах, виртуозно используя предоставленный в их руки инструмент смерти, начали осуществлять свою диктатуру. Если кто-нибудь носил высокий титул или был богат, мог жить теперь, только скрываясь. Времена беспечной жизни закончились.
В Тринадцати Ветрах, как и повсюду в Котантене, жители были обеспокоены нехваткой зерна и съестных запасов. В избытке были лишь напыщенные речи и угрозы представителей (особенно люди из Шербурга домогались настоятеля монастыря Ля Марн, который, кстати, и не был уж таким злобным). Хлеба не было, добывание продуктов питания затруднено, но особенно надо было опасаться англичан, чьи суда бороздили море вокруг всего полуострова, начиная от Джерси, который оказал радушный прием «королевскому представителю» принцу Буйонскому и многочисленным эмигрантам, и кончая островами Сен-Маркуфа, захваченных вооруженными пиратами с кораблей Сиднея Смита. И теперь рыбаки очень редко осмеливались покидать порт, расположенный на восточном побережье.
Благодаря предусмотрительности Клеманс Белек обитатели дома Тремэна были более-менее сыты и даже старались помогать другим. Они просто экономили на всем – вот и все!
Свечи зажигали теперь только перед тем, как лечь спать. Гостиная, столовая и почти все комнаты были закрыты. Обитатели дома проводили все время на большой кухне, где огонь в печи согревал и освещал одновременно. Во время еды все рассаживались за длинным столом, следуя особому протоколу, которого Клеманс и Потантен придерживались очень строго: во главе стола сидел, разумеется, Гийом, напротив него по другую сторону – Элизабет, занимая место, предназначавшееся для ее матери. Осознавая честь, выпавшую на ее долю, она играла свою роль с удивительным достоинством.
Каждый вечер Гийом проводил часть времени в библиотеке, чтобы зафиксировать в своем дневнике либо основные события минувшего дня, либо недавние или предстоящие. Жозеф Энгуль и Бугенвиль вернулись в Котантен. После сентябрьской резни знаменитый мореплаватель рассудил, что Суисн слишком близко расположен к Парижу. После 10 августа, когда началось истребление швейцарцев, он предоставил Пьеру и Футижу, которые охраняли его дом, возможность вернуться в свой родной кантон. Благодаря его хлопотам и деньгам, которыми он их снабдил, им удалось, переодевшись, благополучно покинуть пределы Франции. Семья навигатора выехала немного позже в Бекетьер, что недалеко от Гранвиля, оставив Суисн и сотни розовых кустов на по-печение и под охраной бравого Кошэ. Разумеется, шевалье, верный своей прекрасной даме, был рад возможности следовать почетным эскортом вместе с друзьями. Но, благополучно проводив их до самых дверей и оставив в надежном убежище, он не решился претендовать на большее и, не без сожаления, правда, возобновил путь на Шербург, где сразу же затосковал. Поэтому он частенько наведывался в Тринадцать Ветров, где чувствовал себя менее одиноко.
Вопреки развернувшимся в городах репрессиям и беспорядкам, происшедшим по вине Комитета по надзору – среди прочих пострадали гостиница Меснильдо в Валони и дом маркиза д'Аркура, которые были немилосердно разграблены булочником Артелем, сапожником Лебризе и еще неким Лонжьеном, – а также, не считая нескольких слуг, насильно занесенных в армейские списки, и нескольких крупных собственников, брошенных в тюрьму, в деревнях в основном удавалось сохранять относительное спокойствие. Ситуация осложнилась после истории, приключившейся в Гранвиле: 24 ноября 1793 года вандейская армия, направлявшаяся к морю, чтобы воссоединиться там с эмигрантами из Джерси и Англии, окружила старый город. Ле Карпантье, как депутат от Конвента в новом департаменте Ла-Манш, примчался из Шербурга, чтобы взять город под защиту. Защита была слабая, но благодаря ей удалось остановить наступательное движение королевской армии. В результате этой операции, названной позже «попыткой избежать каторгу», был положен конец порядку. Наступило время произвола и беззакония, особенно когда было официально утверждено революционное правительство. Политическая полиция широко развернула свою деятельность в округах, и тюрьмы наполнялись. Даже миролюбивый и добродушный Бугенвиль оказался взятым под стражу в Кутансе.
К счастью, он был достаточно хорошо известен и любим повсюду, чем, кстати, очень гордился, поэтому ему не пришлось жаловаться на строгость режима: к нему допускали близких, которые имели возможность принести ему что-нибудь вкусное из еды, а также спрятанные в карманах записочки. Разумеется, Жозеф Энгуль тут же примчался на помощь своему дорогому другу. Накануне он говорил с Тремэном, который также намеревался принять в этом участие. Но Энгуль посоветовал ему не вмешиваться.
– Тебе лучше оставаться дома: здесь тоже много людей, нуждающихся в твоей помощи…
На самом деле так и было. Положение было очень серьезно, и угроза с каждым днем возрастала. Был вынужден эмигрировать Феликс де Варанвиль. Он был в ярости и уезжал против воли, но в противном случае его бы арестовали как «мятежного офицера». Роза, привыкшая брать на себя бремя ответственности и управляться с хозяйством в отсутствие мужа, с момента его отъезда перестала плакать. Она продолжала следить за работами на полях, в доме, но теперь никто больше не слышал, как она смеется. Гийом, разумеется, старался защищать ее и ее детей и оказывать им помощь. Он предложил ей укрыться вместе с детьми на время в Тринадцати Ветрах, но она отказалась.
– Пока еще никого не убили, мой дорогой Гийом, – заявила она ему, – и потом, я так привыкла к своим диванам!
– Если какая-нибудь банда из тех, что шатаются в Валони и в окрестностях, примутся за твои диваны, я бы не хотел, чтобы вы сгорели вместе с ними…
– Уверяю тебя, у меня есть чем защищаться, к тому же я метко стреляю! Пусть они грабят мои кладовые, но дом Феликса…
Правда, Гийому все-таки удалось добиться установления в маленькой караульной башне их небольшого замка колокола: в случае необходимости – один удар в набат, и он примчится на помощь. Однако надежда на то, что он никогда не услышит этого звона, была велика: Розу очень любили в округе, так же как, впрочем, и старушку де Шантелу, которая, как это ни странно, перестала то и дело падать в обморок после разграбления ее гостиницы в Валони. Настроенная воинственно, она не говорила больше ни о чем, кроме как о том, что, если кто-нибудь посмеет ворваться в Варанвиль, она своею собственной рукой готова размозжить ему голову ударом кочерги. Большую часть дня мадам де Шан-телу проводила теперь наверху в караульной башне рядом с колоколом, обозревая окрестности в морскую подзорную трубу, которую позаимствовала у Феликса.
Странная вещь, но с тех пор, как Бюто забрал молодых слуг и опустошил конюшни в Тринадцати Ветрах, он больше не предпринимал никаких других шагов. Надо сказать, что, став агентом Комитета общественного спасения, Бюто все усилия приложил к тому, чтобы развернуть в районе, который был ему подвластен, войну с Богом, отдав на разграбление своих банд церкви и соборы. Из них они уносили все, что могли, пачкали стены, разбивали скульптуры и оскверняли помещения, устраивая там стойла для скота и свинарники (где только они находили корм для свиней в это тяжелое время?!).
В Сен-Васте, население которого во время волнений сохраняло примерное и достойное спокойствие, банда под предводительством Адриана Амеля и несколько дезертиров из форта пытались организовать охоту на священников. Но поскольку им никого не удалось найти, – возможно, потому, что тех слишком хорошо прятали, – они накинулись на церкви. Распятие с Христом бандиты вынесли из церкви и сожгли в Потри. В самом храме они устроили себе жилье, оставив место и для своих лошадей. Кропильницы служили для животных водопоем, а их всадники испражнялись в священные чаши…
Тем благочестивым и набожным жителям, которые хотели бы продолжать совершать обряды, было предписано отправляться в Ридовиль, где церковь стала «конституционной» и где кюре Нобо только что женился на своей служанке, но, разумеется, никто туда не ходил. Люди из окрестностей тоже не посещали эту церковь, тем более что отныне Ридовиль больше не существовал: власть одним росчерком пера уничтожила его, заявив, что отныне все окрестности присоединены к «Порт-Васт». Адриан и его приспешники за все это время насладились всласть, терроризируя и притесняя самых слабых. И в то же время они не решались осуществить набег на Ла Пернель, где большой дом и старая церковь, возвышавшиеся на отвесных со стороны моря высоких скалах, казалось, бросали вызов всем ими им подобным.
Дело было даже не в том, что им не хватало желания броситься своими ордами на разграбление усадьбы, просто в них, как и у всех подлецов, страх был сильнее, чем ненависть. Тремэн, которого Адриан встретил как-то раз в порту, где случайно и против обыкновения оказался один без сообщников, не оставил ему никаких иллюзий относительно того, что может произойти, если они осмелятся заявиться.
– Если ты только посмеешь подойти к моей двери… тебе не удастся отпраздновать победу, – сказал Адриану хозяин Тринадцати Ветров. – Я всажу тебе пулю в лоб!
– А другим? Ты их тоже убьешь, кузен?
– Может быть, и не всех, но многие из них все-таки лягут на пороге… Конечно, я и сам могу сломать на этом шею, но по крайней мере, я умру довольным!
– Мой друг Бюто заставит тебя дорого заплатить за угрозы!
Гийом громко рассмеялся и наклонился к нему, чтобы заглянуть в глаза:
– Ты уверен? Он не так глуп, этот твой друг Бюто, и прекрасно понимает, что больше получит от меня живого, чем от мертвого. У него есть дела и поважнее того, чтобы нападать на честного буржуа вроде меня… Он знает, что мы всегда можем договориться.
Адриан предпочел остановиться на этом и не лезть с предложениями к своему старшему другу, который не любил, когда кто-нибудь вмешивался в его дела. И еще он подумал, что эта хитрая бестия Тремэн вполне мог заключить с Бюто какое-нибудь тайное соглашение – кто его знает? Поразмыслив на эту тему, он решил без помощи своего патрона найти какое-нибудь средство, чтобы отомстить этому выскочке Гийому. Никому ничего не сказав, он замыслил отъявленное злодейство, которое должно было стать платой за дерзость…
Однажды вечером, незадолго до Рождества, – это было в ночь перед зимним солнцестоянием, – молодой Гатьен (он служил ассистентом у доктора Аннеброна) прибежал, запыхавшись, в Тринадцать Ветров: доктор срочно требовал Тремэна к себе!
– Это совершенно против правил, не кажется ли тебе? – пробовал пошутить Гийом, хотя именно это его и насторожило. – Что-нибудь серьезное случилось?
– Не знаю. Доктор сказал только, что хочет что-то вам показать.
Оседлать лошадь и слететь кубарем вниз в деревню верхом на одной лошади вместе с юношей было делом нескольких минут, однако сумерки зимой короткие, и поэтому, когда они подъезжали к дому доктора, темная декабрьская ночь уже опустилась на землю. Когда Тремэн, предупрежденный Гатьеном, вошел в рабочий кабинет доктора, Пьер Аннеброн как раз сидел за письменным столом и что-то писал. Он поднял голову, и Тремэн был поражен выражением бесконечной грусти и усталости на его лице, обычно пышущем здоровьем.
После отъезда Агнес они встречались впервые лицом к лицу. Своего рода молчаливое соглашение держало их на отдалении друг от друга до этого дня. Понятно, что доктор не искал повода встретиться с Гийомом, да и он тоже, почти уверившись в том, что Пьер и есть тот самый загадочный любовник его жены, не проявлял желания узнать об этом подробнее. Отчаяние, отразившееся на лице его старого друга в тот момент, когда они виделись в последний раз, сказало ему больше, чем длинные рассуждения, и показалось Тремэну достаточной карой. Ему не представляло труда вообразить себе, какие страдания мог переживать Аннеброн, если он в самом деле любил молодую женщину. Именно поэтому он поспешил откликнуться на его зов: без сомнения, речь шла об очень серьезных вещах…
– Так что же? – только и спросил он, когда их взгляды встретились.
Пьер тяжело поднялся, обошел вокруг стола, чтобы подойти ближе к своему другу:
– Только что в Сен-Васте произошло нечто ужасное. Я бы предпочел не говорить тебе об этом, но, пожалуй, ты бы мне потом не простил этого…
Ударение, сделанное им на последнем слове – сознательно или неосознанно, – заставило взлететь вверх брови Гийома. Он не удержался и заметил:
– Что же такое я мог бы тебе не простить, кроме того, что ты позабыл дорогу в мой дом? Я должен быть признателен человеку, который спас меня от смерти, и благодарность моя настолько велика, что вряд ли когда-нибудь сможет иссякнуть. Я так обязан тебе…
Аннеброн повернул голову и исподлобья посмотрел на него долгим внимательным взглядом.
– Ты ничего мне не должен… особенно благодарности. Я и так уже… вознагражден, и при том сверх того, что заслуживал.
– Это… вознаграждение отравляет твое существование, не так ли? Мне кажется, я догадываюсь, о чем идет речь, но, если не возражаешь, мы поговорим об этом после. Что же, произошло в Сен-Васте?
– Пойдем, посмотришь!
Ведя за собой Тремэна к лестнице на верхний этаж, а потом к комнате, Аннеброн рассказывал, как приближение Рождества подтолкнуло четырех пожилых женщин из деревушки, расположенной на побережье, на бессмысленный поступок они решили навести порядок в оскверненной церкви, очистить и помыть священные чаши. Мысль о святотатстве в храме, совершенном бандой Бюто, была невыносима их набожным сердцам, наполненным светлой любовью к Богу.
– Они пошли в церковь на виду у всех?
– Именно так и было. Единственной их защитой были их возраст, их незапятнанная репутация и седые волосы. Только на это они и рассчитывали…
– Никто из их близких не пытался их удержать?
– У них нет близких. Трое из этих женщин – вдовы и не имеют детей, четвертая – никогда не была замужем. С риском для жизни они хотели дать Господу последнее доказательство своей любви и преданности…
– Ну и что же с ними сделали? Эти сволочи их сразу…
– Убили? Нет. Правда, несчастные женщины ранены, но раны не слишком серьезны, впрочем, наверное, они предпочли бы умереть. Эти дикари не только отказались выслушать их, они их схватили, разорвали на них платье, они били их палками, а потом… отрезали им волосы!
– Что?
– Да, подстригли наголо! «Обрили», как здесь говорят! Потом они тащили их на Потери, чтобы заставить плясать вокруг своего проклятого дерева Свободы…
Гийом чувствовал, как волосы шевелятся у него на голове от ужаса и негодования…
– И никто ничего не сделал, чтобы помешать этим ублюдкам? Где же мужчины в этой стране?
– А что они могли сделать, кроме того, чтобы просто смотреть? У тех, других, было оружие – пистолеты, сабли. Если бы кто-нибудь попробовал вмешаться и воспрепятствовать им, они могли бы убить не только этих несчастных женщин, но и других – тех, кто попытался прийти им на помощь. И еще…
– Неужели еще что-нибудь?
– Да. Они заставили их идти на Огю: там они хотели их бросить в воду, но несколько старых солдат из форта открыли портал и вытащили пушку… В этой банде не так уж много смельчаков! Они все припустились наутек. Так бедным женщинам удалось спастись…
– А ты? Где ты был в это время?
– Здесь. Я лечил старого Герэна, который вывихнул себе руку, пытаясь в одиночку перевернуть свою лодку. Но Сидони была там и все видела. Именно она и настояла, чтобы одну из несчастных привезли сюда…
Они подошли к комнате, которую когда-то давно занимал Гийом, но, держа руку на ручке двери, Аннеброн все не решался ее открыть. Гийом вспыхнул, его ладонь надавила на руку доктора, но тот продолжал сопротивляться.
– Дай мне войти! Кто у тебя там?
– Ты все еще сомневаешься?
Нет, Гийом представлял, кого он увидит там, за дверью: Анн-Мари, его дорогая Анн-Мари Леусуа, та, которая «никогда не была замужем»… Дверь наконец открылась, он вошел… и ужаснулся. Страшное зрелище представляло собою благородное лицо бедной старушки, покрытое смертельной бледностью, и бритый затылок делал ее похожей на труп. Сидони, которая сидела на стульчике у ее изголовья, поднялась при виде мужчин и на цыпочках подошла к ним.
– Она только что уснула, – прошептала она. – Не надо ее будить!
– Не думаю, что она может нас услышать, – сказал Аннеброн. – Я дал ей опий…
В оцепенении Гийом стоял у кровати и смотрел на спящую тяжелым сном старушку. На глаза его навернулись слезы. Сидони прикрыла ее голый череп белым кружевным чепцом, на лбу и шее видны были шрамы, видимо, следы от бритвы… Гийом склонился над Анн-Мари и с величайшей нежностью дотронулся губами до этих страшных рубцов. Затем выпрямился:
– Знает ли кто-нибудь, где в эту минуту может быть Адриан Амель со своей бравой командой? Вернулись в Валонь?
– Нет, конечно! – тяжело вздохнула мадемуазель Пуэншеваль и горько заплакала. – Они… у моего брата, в кабачке! Это их излюбленное место сборищ…
– Хорошеньких клиентов подбирает себе ваш брат!..
– Конечно, он предпочел бы иных! – прервал доктор. – Но если отказать этим мерзавцам, то можно быть уверенным, что они тут же подожгут твой дом…
Гийом понял, что был не прав, и, похлопав старую женщину по плечу, вышел из комнаты. Вернувшись в кабинет к доктору, он расстегнул сюртук и вытащил два пистолета, висевшие у него за поясом, тщательно проверил затвор, посмотрел порох…
– Ты собираешься в одиночку атаковать кабак? – спросил его Аннеброн.
– В одиночку? Почему? Разве тебя это дело не заинтересовало?
– Ты сам знаешь, что я всегда готов, – ответил Пьер, пожимая плечами, – но этих типов там достаточно много, и подкрепление нам бы не помешало…
– Разумеется, но в этот час, я уверен, они все уже перепились до умопомрачения! Пойдем посмотрим, как обстоит дело у Пуэншеваль. Будем действовать в зависимости от обстоятельств, но одно мне известно точно: я вернусь в Тринадцать Ветров только после того, как расплачусь с этими мерзавцами за их преступление.
Доктор одобрительно кивнул и подошел к шкафу, чтобы достать оттуда оружие. Он бережно взял в руки тяжелые пистолеты и заткнул их за пояс.
– Ну, пойдем! – коротко сказал он и подошел к вешалке, чтобы одеться. Гийом наблюдал за его передвижениями с еле заметной улыбкой на губах: отправляться на такое дело с человеком комплекции Пьера Аннеброна, таким внушительным и сильным от природы и вдобавок хорошо вооруженным, – было почти безопасно…
Но нечто более впечатляющее ожидало их снаружи, стоило им только переступить порог. С крыльца они увидели вдали приближающуюся к ним серую группу каких-то людей. Зрелище было впечатляющим, потому что они двигались молча. Подойдя к крыльцу, они остановились, после чего и послышался приглушенный, как им показалось, голос Мишеля Кантэна:
– А, так вы тоже здесь, Гийом? Тем лучше! А то я хотел попросить доктора послать за вами. Вы слышали о том, что сегодня произошло?
– Да. Мы как раз собирались сейчас проучить этих подлецов так, как они того заслуживают.
– Проучить? Этого недостаточно: старая Жанна Арель только что умерла, да и Матильда Дюбуа сейчас почти при смерти!.. Их надо судить, иначе – они не имеют права жить! Вы согласны?
– Вы собираетесь убить три десятка человек? Это многовато, пожалуй! – заметил Аннеброн.
– Нет, не всех. Только зачинщиков. Их трое. И среди них ваш кузен, Гийом… Вы все еще согласны?
– Абсолютно! Единственное, о чем я жалею, что там нет еще и кузины…
Раздался приглушенный смех, и один из них, кажется пекарь, сказал:
– И не мечтай об этом, Гийом! Она сейчас слишком далеко отсюда. Постарайся забыть о ней на время…
В самом деле, вот уже несколько месяцев, как Адель Амель покинула эти места. Не слишком желая столкнуться нос к носу с воскресшим Тремэном, она решила скрыться. Ей удалось убедить представителя Ле Карпантье взять ее с собой в Париж, где она обещала смотреть за его домом, выполнять услуги горничной и изредка согревать его по ночам. Адель сама толком еще не знала, что ей удастся предпринять, но ее брат-близнец многозначительно давал понять, задирая нос при этом, что она вот-вот сделается важной персоной в Париже… По всей вероятности, действительно недоступная в своем далеком убежище, которое ей удалось найти, она не оставила своим недругам другого выбора, кроме как забыть о себе, хотя бы на некоторое время…
– Как только вы будете готовы, так и пойдем! – сказал Кантэн.
– Мне кажется, мы уже готовы!
– Вы одеты как добропорядочные буржуа. Так не годится. Снимите ваши шляпы, надвиньте фригийские колпаки на самые брови и поднимите повыше воротники, – таким образом, вас трудно будет узнать…
В самом деле, группа рыбаков, вырисовывающаяся на фоне темного леса, была почти неразличима. Ни один светлый взгляд, ни одна улыбка не освещали ни одно лицо. Гийом понял, что говорящий и есть их предводитель.
– Через минуту мы к вам присоединимся…
– Не хотите быть нашим командиром?
– Вы же лучше стреляете, Мишель! Ваш отец мог бы гордиться вами!
Несколько минут спустя темная процессия, состоящая из теней, закутанных в плащи, покинула Сен-Васт и двинулась в направлении Круа-де-Сэр, недавно переименованном в «Зеленую устрицу». Кабак был расположен на окраине порта и напоминал своими маленькими, плохо освещенными окошечками, вкрапленными в стену, расплющенную огромной соломенной крышей, встревоженное животное, выскочившее из темноты и застывшее на линии у обрыва скал, поддерживающих Лонг Рив. Нигде в округе не было видно ни единого огонька, если не считать далекого света в Огю и Татиу, а также фонарей на башне Гатвиль. Ни единого шороха не слышалось в этой мрачной зимней ночи, только привычный и потому незаметный шум прибоя.
Постепенно приближаясь к кабачку, они мало-помалу начинали различать грубый смех, обрывки непристойных песен. Интонация голосов давала основание предполагать, что их обладатели уже достаточно много выпили.
По знаку Мишеля Кантэна один их братьев Криспенов, кузнец, подкрался и заглянул внутрь. Он быстро вернулся и тихо сообщил:
– Половина уже спит! Да и остальные уже в таком состоянии, что не смогут причинить нам вреда…
Действительно, все произошло очень быстро. Выбив дверь, люди в черном без труда захватили компанию пьяниц. Кабатчик был тоже пьян. Рухнув на табурет рядом с камином, он жарил на огне рыбу и, казалось, совершенно не замечал того, что происходило у него за спиной. Один Адриан, опомнившись, начал выть, но чья-то сильная рука заставила его заткнуться…
– Если ты знаешь хоть одну молитву,– сказал Тремэн, – то сейчас самое время ее вспомнить™
Амеля и двоих его приспешников, Ромуса и Ахилла, вытолкнули за дверь после того, как остальные из их банды, порядком избитые, остались лежать на полу. Их крепко связали и заткнули рты кляпом, несмотря на их мольбы о прощении. Затем Мишель Кантэн повернулся к Гийому.
– Спасибо за руку помощи, друг! Но теперь я хотел бы, чтобы вы ушли.
– Почему?
– Боюсь, что в вас еще может проснуться жалость, а никто из нас не намерен церемониться с этими… Это наше правосудие. Оно должно свершиться!
– Он прав, – согласился Пьер Аннеброн. – Это уже не наше дело… Мои руки предназначены для того, чтобы лечить людей, да и твои тоже не должны быть запачканы кровью, которая так близка к твоей…
Впрочем, кровь так и не была пролита.
Когда заря обагрила море и старые сторожевые башни Сен-Васта, женщины, вышедшие собирать устриц, нашли недалеко от церкви три трупа, которые лежали на мокром песке. Повернув к дороге, женщины, крича от страха, припустились бежать со всех ног. Однако никаких следов насильственной смерти на телах обнаружено не было, и только в их открытых глазах застыл ужас. Кляпы из водорослей затыкали им рот; горло было перетянуто длинными и скользкими лентами коричневых ламинарий, толстыми, как веревки, и похожими на щупальца спрута…
Убитых с поспешностью похоронили, и никто не осмелился предложить позвать для молитвы священника, даже «конституционного». Шепотом все говорили о Божьей каре и воскрешали в памяти древние легенды о морских чудовищах и привидениях-убийцах. Опять вспомнилась старая история о сэрском монахе! Что касается тех, кто был заодно с Амелем и его приспешниками и содействовал преступлению, то они покинули местность не под звук фанфар, а тайно, унося с собой жуткое воспоминание о черных демонах, вышедших из ада и затем растворившихся в ночной темноте…
После этого события жители долгое время опасались начала репрессий в Валони. Но напрасно: Бюто все-таки был очень хитер и не решился преследовать за то, что по сути представляло собой народную месть. Он не стал связываться с этими людьми, которые привыкли противостоять смертоносным и суровым морским ветрам, тем более что в глубине души он даже не огорчился, так как был рад избавиться от Адриана Амеля, который стал ему неудобен. А найти другого шпиона ему не составило труда…
За два дня до Нового года Гийом отправился за мадемуазель Леусуа, чтобы уговорить ее переселиться в Тринадцать Ветров, вопреки ее сопротивлению.
– Вы обязательно вернетесь к себе, как только ваши волосы немного отрастут, – объявил он ей. – А до этого поживете у нас под присмотром!
– За кого ты меня принимаешь? За Самсона?
Гийом подарил ей улыбку фавна, которая ей нравилась больше всего:
– Он вполне мог бы быть вашим родственником, но не будем говорить об этом сейчас! Главное то, что вы отомщены!
– Ты так думаешь? А моя бедная старенькая церковь? Ее обесчестили, опозорили, надругались над ней. Кто отомстит за нее? Ведь мои седины того не стоят!
– Они достойны носить корону! А что касается священных чаш, ради которых Жанна Арель поплатилась жизнью, они находятся у мадам Бод, куда я сам их отнес. У нее скрывается монах из Монтебурга, а уж он-то точно знает, что с ними надо делать…
Новый год прошел не так уныло, как опасались вначале. Доктор Аннеброн и Сидони Пуэншеваль, а также Роза де Варанвиль и мадам де Шантелу заехали в Тринадцать Ветров к завтраку. Это был не то чтобы праздник, но просто минуты мира, покоя и задушевной дружеской теплоты, в который смех и игры детей внесли нотку радостного веселья. Хотя мысли об Агнес посещали каждого, никто не решился о ней заговорить. Гийом не раздумывал много о своих чувствах к ней, но он испытывал некое облегчение, заметив, что и дети не слишком страдают по поводу ее отсутствия. Каждый вечер стоя на коленях возле своих кроваток, они молились за нее, а их отец всегда волновался, когда вслушивался в детские голоса, просившие Бога «защитить мамочку, уехавшую на войну!».
Конечно, это Элизабет подыскала такие слова, возможно, ухватив обрывки каких-нибудь разговоров. Гийом не стал выводить ее из заблуждения, потому что усмотрел в этом частицу правды. К тому же ничего плохого не было в том, что в глазах детей Агнес была чуть ли не героиня.
Разумеется, как-то раз неизбежный вопрос был задан:
– А почему вы тоже не на войне, папа?
Никакой язвительности в голосе не было. Просто недоумение, проистекающее из детской логики: битва – разве это не мужское занятие?
– Потому что твоя мама защищает идею, которую я не разделяю, и потому что я не согласен с ней в этом. С другой стороны, эта война идет сейчас повсюду, и каждый ведет ее на своем месте. Я охраняю дом и всех вас. И потом, ты предпочла бы разве, чтобы я уехал?
– Нет! О, нет!
С криком, который был больше похож на рыдания, Элизабет бросилась к отцу, и он поднял ее, чтобы крепче прижать к своей груди.
– Я не хочу, чтобы вы куда-нибудь уезжали, папочка! Больше никогда… никогда! Но все-таки я хотела бы знать, а мамочка когда-нибудь вернется?
– Вот это вопрос! Но я очень на это надеюсь!..
