Текст книги "Изгнанник"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
Прежде всего она вошла в свою комнату и достала из-под подушки злосчастную рубашечку. Держа ее кончиками пальцев подальше от себя, как будто в руках у нее была какая-то омерзительная вещь, она рассмотрела ее повнимательнее и теперь смогла оценить по достоинству тонкую нежность ткани и изящество вышивки. Но как ни старалась, она не могла представить себе облик той женщины, которая носила ее на своем теле. Единственное, что терзало ее в этот момент, было– жажда мести, страшной мести вплоть до убийства. Если бы она держала сейчас в своих руках хозяйку этой вещицы, какое бы блаженство испытала она, медленно задушив соперницу и насладившись видом ее агонии!.. Но чтобы доставить себе такое удовольствие, надо было прежде набраться терпения.
Тяжело вздохнув, она позвонила Лизетте. Та, войдя, остановилась как вкопанная и прижала ладони к щекам при виде того ужасного состояния, в котором находилась ее хозяйка. Но Агнес не дала ей даже открыть рот:
– Это ты гладила белье вместе с мадемуазель Адель во время большой стирки?
– Да, мадам.
– Ты узнаешь это? – спросила Агнес, протягивая ей батистовую рубашку, которую бедная девушка не посмела даже взять в руки, но ее щеки запылали при этом так ярко и разоблачающе.
– Да, мадам, – повторила она еле слышно.
– Как могло случиться, что эта вещь оказалась в моем доме?
Можно представить, какой немыслимой пыткой было для бедной Лизетты дать ответ!
– Мадемуазель Адель нашла ее в кармане одной из курток месье Гийома, – выдохнула она так тихо, что казалось, и котенок смог бы пропищать громче.
– И ты находишь, что это нормально?
– Да нет, мне тоже кажется это странным – ведь главная прачка, Жервеза, всегда так скрупулезно осматривает все белье, прежде чем отправить его в стирку. Но рубашка такая малюсенькая, Жервеза могла и не заметить ее в кармане. Всегда бывает столько белья, что…
– Да, я знаю. Наверное… вся кухня уже в курсе?
– Да нет, мадемуазель Адель велела мне держать рот на замке, и я ей обещала…
– Спасибо тебе за это… Слушай, сперва ты поможешь мне одеться, потом причешешь меня. После чего пойдешь и погладишь эту рубашку и сложишь ее аккуратненько, так, чтобы она была приблизительно вот такого размера, – и она очертила в воздухе квадрат со стороной не больше двадцати сантиметров, – а затем принесешь ее мне…
Когда все ее приказания были выполнены, Агнес в платье из черного бархата, достаточно глубоко декольтированном, но без единого украшения, даже без кружев, что, впрочем, восхитительно оттеняло благородную бледность ее матовой кожи и подчеркивало блеск ее серых широко открытых глаз, обильно промытых васильковой водой, спустилась на кухню, чтобы дать указания Клеманс по поводу ужина. Она велела ей приготовить блюда, наиболее всего предпочитаемые ее мужем: замечательные устрицы из Сен-Васта и омлет с большим количеством трюфелей в качестве гарнира.
После всего она стала дожидаться его возвращения.
Из Барфлера Гийом вернулся в мрачном настроении и даже обеспокоенный. Дела там шли неважно. Между крестьянами, использовавшими фукус – морскую водоросль – в качестве удобрений для своих посевов, и владельцами содовых фабрик, которые собирались завладеть этими же водорослями, шла борьба. Последние рассчитывали путем сжигания их получать натрий, необходимый для производства стекла в Котантене и зеркал в Турлавиле, где когда-то были изготовлены самые знаменитые в мире зеркала, установленные затем в Версале в знаменитой Стеклянной галерее. Ими восхищались, им завидовали и их пытались в той или иной степени удачно скопировать в других странах Европы.
…На всем побережье Котантена от Ога до Валь-де-Сэра те, кто работал на земле, обвиняли тех, кто работал на содовых фабриках, в том, что они портят сено, что даже гречиха не цветет из-за вредоносного запаха, который выделялся при гниении отходов содового производства.
То, что теперь называли войной из-за фукуса, произошло не вчера. Вот уже несколько лет подряд котантенцы придирались, оскорбляли и обижались, вели судебную тяжбу – это стало у них дурной привычкой.
Время от времени они обращались в Руанское обществопо вопросам сельского хозяйства, в Парижскую академию наук, даже в нормандский парламент, и теперь дело дошло до Королевского совета. Но в настоящий момент высшие структуры королевской власти, казалось, уже истощили свое былое могущество. Каждый был озабочен главным образом своей собственной судьбой, и все чаще и чаще орудия труда становились орудиями войны.
То, что случилось, произошло на севере Барфлера: один из тех, кто добывал соду на побережье, поссорился с крестьянином, обремененным большой семьей. В драке они убили друг друга. Тремэн, у которого были свои интересы в стекольном производстве, поспешил вмешаться в это дело, чтобы оказать помощь вдовам этих двух убитых. Его душа была полна печали, и мысли были горькими. Эта революция, круша все на своем пути, приближалась, и Тремэн боялся – больше, чем подстрекательства к братству и свободе, он опасался пробуждения низменных инстинктов…
Но сейчас, вернувшись домой и войдя в столовую, где горели свечи и стол был празднично накрыт, он надеялся, что ему удастся избавиться от дурного настроения.
– Что мы сегодня празднуем? Может быть, у нас нежданные гости? – снимая свой плащ с тройной пелериной, спросил он у Потантена, который поспешил ему навстречу, чтобы помочь раздеться.
– Не думаю, месье Гийом. Стол накрыт только для двоих.
– А!..
Он привел себя в порядок, смыв дорожную пыль и переодевшись, и, войдя в столовую, задал тот же вопрос жене. Она не ответила ему. При этом на ее лице он заметил горькую улыбку, которую счел дурным предзнаменованием. Поскольку в данный момент она не была расположена к беседе, Гийом предпочел обратить внимание на свой изголодавшийся желудок. Он проглотил, не глядя, три десятка устриц, прежде чем решился перейти к омлету с трюфелями, дивный запах которых с самого начала терзал его обоняние.
Агнес сидела напротив, бледная, бархатистая и прекрасная, как черный ирис. Она почти не притронулась к еде, внимательно наблюдая за своим супругом из-под полуопущенных век Она подстерегала его как хищник, как тигрица, выслеживающая свою жертву, притаившись за деревом, уверенная в том, что последнее слово будет за ней. Пламя высоких свечей освещало и резко очерчивало все неровности и морщины на его вызывающем лице, обрамленном ореолом цвета меди, заставляя переливаться постоянно меняющееся отражение в его странных зрачках, таких же рыжеватых и диких, как спутанная грива его жестких густых волос. Можно ли было испытывать к такому человеку одновременно и в равной степени страстную любовь и жгучую ненависть?.. Глядя на Гийома в эту минуту, Агнес внутренне яростно сопротивлялась охватывающему ее желанию разрушить препятствие, возникшее вдруг между ними, броситься в его объятия, покрыть страстными поцелуями его лицо, но вдруг, как в тумане, перед ее глазами возник расплывчатый силуэт женщины в белом… И тогда сладкие мечты покинули ее, и она, как обманутая жена, не могла больше ни о чем думать, кроме как о страшной мести. И готовность пойти ради этого даже на преступление охватила ее с такой силой, что она поняла: может быть, вопреки всему, ужасный граф де Нервиль действительно ее отец…
Стоя за спиной стула своего хозяина, Потантен наблюдал за этими слишком спокойно сидящими за столом людьми, сердито поджав губы, – ему определенно не нравилось то, что здесь происходило сегодня вечером…
В то время как Гийом расправлялся с пирогом, начиненным сочными сливами, мадам Тремэн обратилась к слуге:
– Потантен, проследите, пожалуйста, чтобы заменили тарелку месье…
– Но… она вовсе не грязная, – заметил Тремэн.
– Она запачкана, и нет ничего более сложного оттирать потом пятна от фруктового сока, смешанного с сахаром. Делайте, как я сказала, Потантен. Принесите ту, что приготовлена для десерта… Подайте ее месье и после этого можете уходить. Я полагаю, нам нужно будет поговорить.
– Хорошо, мадам Агнес.
Потантен бросил взгляд на тарелку и увидал там белье. Брови его от удивления взметнулись вверх: это было совсем, не похоже на то, что обычно подают на десерт. Агнес пристально посмотрела на него. Назревала трагедия. Лицо молодой женщины становилось все бледнее, взгляд был ледяным. Ничто больше не могло ее остановить. Тем не менее Потантен робко спросил:
– Мадам, но это…
Агнес резко встала из-за стола:
– Я же сказала, подайте тарелку своему хозяину и уходите! И постарайтесь хотя бы в этот раз не подслушивать под дверью!
– Я никогда не подслушиваю, мадам!
Раздосадованный, Потантен исчез из комнаты прежде, чем Гийом, ошеломленный стремительно разыгравшейся перед его глазами необычной сценой и слегка охмелевший от аромата превосходного вина, да и уставший порядком от долгой поездки верхом по свежему воздуху, наконец решился отреагировать:
– Что это на вас нашло, Агнес? – возмутился он. – Потантен – замечательный человек, и я не позволю вам оскорблять его подобным образом!
– В самом деле? Для того чтобы учить меня, мой дорогой, вам самому не следует оскорблять меня.
В этот момент Гийом, машинально взявший «десерт», предложенный ему Потантеном, швырнул тарелку на стол:
– Черт побери! Вы, кажется, совсем лишились рассудка! Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит?
Повелительным жестом молодая женщина указала ему на кусок батиста:
– Вам бы не следовало оскорблять меня и с помощью, этого воздушного предмета, мой дорогой! Готова держать пари, что в другом месте вы проявляете больше уважения… как, например, и в отношении той дамы, которой эта вещь принадлежит. Я бы на вашем месте рассмотрела это поближе! Ну, давайте же! Разверните! Уверяю вас, ваш труд не пропадет даром!
Гийом развернул сложенный комочек батиста, присмотрелся и его бронзовое лицо вдруг посерело, что никак не гармонировало с усмешкой, искривившей его губы:
– Если это шутка, объясните мне ее! Я что-то не понимаю…
– В самом деле?
– В самом деле.
Голос Тремэна оставался ровным, спокойным, даже безмятежным. Нужно было быть исключительно наблюдательным, чтобы уловить в нем незначительное дрожание, объяснимое смятением его мыслей, которые в этот момент вертелись в его голове с непостижимой быстротой.
– Я подозреваю, что вы лжете очень изысканно, но уверяю вас, вам не удастся заставить меня поверить, что такая женственная вещь вам не знакома… особенно инициалы. Я совершенно уверена, что она многое говорит и вашему сердцу.
О, действительно, так это и было! Гийом вспомнил, как своими руками снимал эту кофточку с плеч Мари-Дус и как легкая ткань скользила на пол к ее ногам… Однако сейчас он пожал плечами.
– Наверное, в мире, да и в этом доме, есть много женщин, имя которых начинается на «М». Откуда вы это взяли?
– Из кармана вашей куртки! Она была найдена в те дни, когда проводили большую стирку…
– И кто же ее нашел? Только не говорите мне, что это была Жервеза Морэн!
– Нет, это была другая. Так что вы можете сказать по этому поводу?
– Ничего, кроме того, что речь идет о ловушке, в которую вас заманили…
– Это звучит как защита. Посмеете ли вы… поклясться… здоровьем ваших детей, что никогда не видели прежде эту вещь и не представляете, откуда она могла здесь появиться?
Ценою лжи Гийом мог положить конец этой безобразной сцене, но Агнес посмела впутать в это дело невинных малюток, его детей. Нет! Ни за что на свете он не хотел бы навлечь на них даже тень несчастья! Он попытался расспросами отвлечь ее:
– Сначала скажите мне, кто же все-таки это нашел?
Крик отчаяния, безутешной тоски исходил, казалось, из агонизирующего сердца Агнес:
– Вы не клянетесь, не так ли?.. Вы не можете поклясться, потому что это невозможно! Тогда я, я скажу вам, откуда появилась эта вещь: на берегу Олонды стоит дом, который все называют «Ле Овеньер»… Там живет некая англичанка, девчонка, неизвестно откуда… с которой вы…
– Замолчите!
В свою очередь Гийом тоже стал кричать, но тут же пожалел об этом, увидев, как лицо его жены покрылось мертвенной бледностью. Глубокое страдание приоткрылось из-под маски гнева, и Гийом возненавидел себя, признав, что он его причина. Его страсть к Мари-Дус не затмевала той нежности, которую в нем возбуждала Агнес. Когда-то Гийом любил ее; он и сейчас любил ее настолько, что согласился бы на все, если бы оставался хоть, единственный шанс сохранить ее. Надо было попытаться успокоить ее боль, унять ее страдание, так очевидно проявившееся.
– Простите меня за то, что я позволил увлечь себя! – сказал он серьезно. – Я не мог представить себе, что рядом с нами мог оказаться какой-то подлец, который позволил себе пытать вас этой историей… такой незначительной!
Последние слова дались ему с трудом, и он мысленно попросил прощения у Мари, но если бы за сохранение его брака пришлось бы заплатить такую цену… Особенно за то, чтобы больше не видеть в глазах Агнес эти черные тучи глубокого страдания! Увы, он тут же понял, что она так не думает. Как и все по-настоящему любящие женщины, Агнес обладала чувствительностью нежного цветка и душой, способной уловить самую малейшую фальшивую ноту.
– Такой незначительной? – медленно повторила она. – А то, что эта женщина имеет от вас ребенка? Вы, оказывается, еще хуже, чем я о вас думала. Подите вон!
– Агнес!
– Уйдите отсюда! Уезжайте! Покиньте этот дом, где я и часа не смогу больше прожить с вами…
– Вы хотите, чтобы я ушел?
– Вы умерли для меня. И этот торжественный ужин, пышность которого вас так удивила, был не чем иным, как поминками! Вы не должны больше находиться среди этих стен, где живут мои дети. Итак, убирайтесь вон! И не больше, чем через час!
Видеть себя вышвырнутым из своего же дома, как вышвыривают дурного лакея, такого Гийом никак не мог ожидать. Сперва он подумал, что Агнес, просто сошла с ума, но глядя на нее, стоявшую прямо перед ним, неумолимую и решительную, как богиня мщения, он тут же забыл о том, что мгновение назад пытался защитить ее, помочь ей преодолеть этот дурной шаг силой ласки и нежности. Она хочет отнять у него самое дорогое, что у него есть, отнять все, даже дом, который он построил и к которому привязан всем сердцем. Эти мысли вернули ему боевитость:
– Ваши дети? По какому праву вы собираетесь их присвоить себе? Они ваши также, как и мои! И если вы думаете, что я готов быстренько собрать свои пожитки и убраться, оставив вас в этом доме, который я построил когда-то для себя, причем задолго до того, как вы в нем появились, то вы глубоко заблуждаетесь, мадам Тремэн! Вы не первая, насколько мне известно, не первая женщина, которой удалось уличить своего мужа в неверности, но вы воистину первая, кто хочет извлечь из этого такую выгоду… Если хотите, мы более подробно поговорим об этом, когда вы немножко успокоитесь. Например, завтра, а на сегодня – хватит. Извините меня, но я хочу спать, и я пойду спать в свою комнату!
Повернувшись к ней спиной, Гийом направился к двери, но она оказалась проворнее и бросилась к другой створке, закрыв собою ручку двери, к которой он уже протянул руку.– Нет! Вы не уйдете! Если вы немедленно не уберетесь из этого дома, то завтра утром вы не найдете здесь ни меня ни детей…
– Вы, видимо, лишились рассудка! Вы забыли одну важную вещь: здесь хозяин – я, и я могу приказать вам жить здесь со всей вашей семьей, включая и меня самого.
– Подумать только! Пожалуй, вы слишком плохо меня знаете… Клянусь честью, если вы остаетесь, то ни я, ни дети не увидим восхода солнца. По крайней мере живыми.
Он вскрикнул от ужаса и, схватив ее за запястье, поволок к двери и прислонил к створке. Его рука поднялась, готовая ударить.
– С собой вы можете делать все что угодно, но если вы посмеете коснуться моих детей…
Она засмеялась безумным смехом, который поверг в трепет Гийома и подействовал на него сильнее, чем ее угрозы.
– Вам не удастся убить меня во второй раз! Если вы все-таки решили остаться, вам придется следить за нами, за всеми троими, без перерыва, и днем, и ночью…
– Мне достаточно будет запереть только вас. Все остальные повинуются мне в этом доме…
– Ну, тогда придется следить за мной, и безостановочно. Иначе такой страшный скандал разразится в этих местах, который не помилует никого! И когда-нибудь придет день, когда моя месть наконец осуществится. Лучше уходите. Это ваш единственный шанс сохранить мир в этом доме. Представьте себе, ведь я его тоже люблю!
– Очевидно, даже больше, чем собственных детей, потому что ради того, чтобы завладеть домом, вы готовы принести их в жертву. Но только подумайте, куда я должен идти, по-вашему, коль скоро вы меня выгоняете отсюда?
Агнес опять засмеялась, и смех ее был более страшен, чем минуту назад:
– Ну так поспешите! Иначе с ней может что-нибудь случиться. И не забудьте про ее отпрыска… Рука Гийома бессильно опустилась, но он не выпустил Агнес, его пальцы лежали на ее шее, такой тонкой, что они сомкнулись вокруг.
– Гадюка! Следовало бы вырвать твое жало…
И он тоже потерял рассудок, охваченный внезапным и яростным желанием истребить это создание. Сейчас Гийом даже не хотел вспоминать, что когда-то он любил ее, любил нежно и беззаветно.
– Эту женщину я любил давно, ты слышишь? И если ты оказалась на ее месте, то лишь потому, что я считал ее навеки потерянной.
Гийом стонал, он выл сейчас, не имея больше сил скрывать правду. Он даже не услышал, когда открылась дверь. Это был Потантен. Он вырвал из рук Гийома Агнес. Все еще находясь во власти ярости, Гийом, совершенно обескураженный, наблюдал, как нечто длинное и черное медленно сползает на ковер, как сброшенное платье. Потантен, уже стоя рядом с ней на коленях, внимательно ее рассматривал…
– Ну, сейчас вроде ничего страшного, – вздохнул он, – а вот недавно!..
– Я думал, ты никогда не подслушиваешь под дверью… – скривился Гийом.
– Я и не подслушивал, но ведь нужно быть глухим… Вы должны уехать…
– Как, и ты тоже?
– Ну, хотя бы на время. Я останусь, и вы будете здесь иметь и глаза, и уши, и преданное сердце. Я думаю, пройдет день, другой, и мне удастся ее урезонить. А в том состоянии, в котором она сейчас, она способна на что угодно… Ах, вы не видели ее недавно!..
Продолжая что-то говорить, он пошел искать уксус, чтобы смочить виски молодой женщине, и позвать на помощь служанку. Взгляд Гийома упал на брошенную рубашку:
– Ты знаешь, кто ей это дал?
– Ну кто бы вы хотели, чтобы это был? Разумеется, Адель Амель. Вы, наверно, забыли, она ведь всегда приезжает на время стирки, чтобы гладить белье. Сегодня днем здесь разыгралась ужасная сцена, после которой мне пришлось нести мадам Агнес на руках в ее комнату… Смотрите, она приходит в себя. Было бы лучше, чтобы она не увидела вас…
– Возможно, ты и прав. Я оседлаю Али и уеду. А домашним можешь сказать все, что захочешь…
– Можете положиться на меня, но сначала скажите, где мне вас можно будет разыскать?
Веки Агнес подрагивали, казалось, что сознание мало-помалу возвращается к ней и она вполне могла слышать их разговор. Из осторожности Гийом молча, но достаточно ясно указал Потантену направление на Овеньер. Разумеется, он собирался тут же отправиться туда, чтобы попытаться уберечь Мари-Дус и их сына от возможных ловушек, которые ревнивая Агнес могла им расставить, или по крайней мере уговорить их уехать подальше. Он наклонился и прошептал своему старому другу на ухо:
– Если я буду тебе нужен в ближайшие две недели, ты спроси у мадемуазель Леусуа, она тебе скажет… И еще, – сказал Гийом на этот раз более громким голосом, не боясь быть услышанным, – в этот час дети спят. Обними их завтра от моего имени и скажи Элизабет, что я уехал по делам, но скоро вернусь…
Раздался голос, еще слабый, но достаточно уверенный:
– Если вы осмелитесь появиться…
– Будьте уверены, я вернусь, но предварительно приму все необходимые меры, чтобы помешать вам сотворить зло. Потантен, эта женщина – ненормальная мать, способная на самое худшее ради того, чтобы утолить свою жажду неоправданной мести. Следи за ней хорошенько! – Затем, обращаясь к Агнес, которой мажордом помогал привстать, он сказал: – Я начинаю подозревать, что вы мне солгали, утверждая, что Рожэ де Нервиль не является вашим отцом. С некоторого времени вы все больше и больше становитесь на него похожей!
Быстро кивнув головой на прощание, он стремительно вышел из комнаты, не слушая сердитых возражений Агнес.
Твердым шагом он направился сначала в свой рабочий кабинет, чтобы взять там денег, затем – в конюшню, где, как он знал, всегда был наготове его дорожный чемодан. Там, отказавшись от помощи конюха, Гийом сам оседлал Али и, даже не бросив прощальный взгляд на дорогой его сердцу дом, где оставались те, кто был самым дорогим в его жизни – Элизабет и малышка Адам, пришпорил коня и ускакал, покинув Тринадцать Ветров…
Чувствуя под собой мощную спину чистокровного жеребца, скакавшего во весь опор, Гийом ощутил, что ярость, обида и злоба от оскорблений, нанесенных ему Агнес, понемногу утихают. Но он чувствовал себя бесконечно усталым, так как весь день накануне провел в разъездах верхом, к счастью, не на Али. Была уже глубокая ночь, и из мрачных туч, снующих по темному небу, начинал накрапывать дождь. Пригнувшись к шее своего коня, Тремэн скакал по лесистому склону холмов Ла Пернель, где ему была знакома каждая тропинка. Он направлялся к дремучему лесу, в котором густая растительность перемежалась с глубокими озерами. Этот лес был настолько широк, что распространялся почти до самых ворот Валони, огибая ее. Никогда прежде он не ощущал такого тесного единения со своим черным жеребцом, с которым он вступил, казалось, в сговор. Преследуемый угрызениями совести и подгоняемый тревогой в предчувствии того, что он сможет увидеть, прискакав на берега Олонды, Гийом вдруг почувствовал, или это показалось ему, что воздушный поток подхватил его и он летит сквозь ночную прохладу вместе с опавшими листьями, которые взлетают под копытами его неистового коня. Мало-помалу бешеная скачка и нескончаемый встречный поток ветра ослабили жар в его груди. Таким образом он и раньше усмирял свои страсти: бешеный галоп по полям и лесам облегчал его душу и просветлял разум. После этого он мог спокойно возвращаться домой.
Но в этот раз у него не было и мысли о том, чтобы вернуться. По крайней мере не сразу– и это причиняло ему страдания. Бедный старик Потантен, удастся ли ему урезонить женщину, которая находится в плену необузданных страстей? Конечно, все это ужасно… Ну ладно, хватит он этом. Сейчас нужно прежде всего увезти Мари-Дус в какое-нибудь безопасное место. Потом надо вернуться и устроиться где-либо поблизости от Тринадцати Ветров. В Сен-Васте конечно, было бы неплохо, но ему претила мысль, что начнутся разговоры… Можно было бы остановиться и в Варанвиле, но для этого нужно, чтобы Феликс вернулся к себе домой…
Вдруг Гийом подумал, что было бы разумно замедлить эту бешеную скачку. Али скакал быстрее выпущенного из пушки ядра, и если продолжать в том же духе, это может плохо кончиться. Следовало бы бережнее относиться к такому великолепному и гордому животному. Но его руки не успели выполнить приказ, отданный мозгом: внезапный огненный всплеск разорвал ночь. Сраженный в голову, огромный черный конь тяжело рухнул на землю. Его всадник, потеряв стремена, был выброшен на скалы и на деревья…
В лесу опять воцарилась тишина…
