Текст книги "Изгнанник"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Глава IV ЧУЖЕСТРАНЕЦ

Приближалась осень. В вазе, установленной рядом с надгробной плитой, Габриэль разместил ветки душистого вереска, последний раз перекрестился и тихо вышел из часовни, неслышно прикрыв за собою дверь. Собака поджидала его невдалеке. Все это время она, уютно устроившись на увядшей траве, сладко спала, но, услышав шаги хозяина, тут же вскочила и подбежала к нему. Он потрепал шелковистое теплое ухо, более нежное по сравнению с жесткой щетиной на спине, – пальцы его ощущали этот приятный контраст. В знак благодарности за эту ласку собака лизнула его влажным шершавым языком.

Габриэль поднял голову, чтобы проследить путь серых облаков, торопливо бегущих друг за другом по краю неба. Если судить по длинным черным бороздам, подпиравшим с земли огромный темный свод, края которого были как бы изгрызаны зубами огромного чудовища, то там, на островах Сен-Маркуфа, похоже, уже хлынул ливень. Ветер усиливался и здесь, да и дождь не заставил себя ждать. Запахи морских водорослей и тины смешались с другими, более нежными и изысканными: запахами утесника, вереска и поздних папоротников:

Вся эта растительность в изобилии блистала на той стороне песчаной равнины, покрытой то там, то здесь яркими сиреневыми пятнами и желтыми солнечными букетами, такими же плотными и густыми, как кудрявая шевелюра. Но там – дальше и выше за линией деревьев – эта растительность прерывалась зияющими на земле ранами, оставшимися от возвышавшегося здесь когда-то большого строения. На его месте только и осталась теперь неухоженная земля.

Габриэль решил подождать еще немного. Он не мог допустить и мысли, что его «демуазель» не придет, что она забудет этот двенадцатый день сентября – день, отмеченный годовщиной смерти ее матери. В прошлом году она очень рано приехала в коляске в сопровождении своего супруга, Тремэна. Когда-то ему стоило только появиться, как она, забыв обо всем на свете, приняла, как дар небес, возможность отдать свою руку и сердце этому человеку – внуку торговца солью. Она, чьи предки сопровождали герцога Гийома на викторианские битвы, на корабль-змею, перед которым признали себя побежденными англосаксонцы…

К этому часу сумерки уже опустились, придав окрестностям еще более мрачный вид… Тем не менее, прежде чем вернуться дамой, Габриэль решил пройтись до того самого места, которое он и раньше, и теперь называл «замок», тем более что до него оставалось идти совсем немного… Обычно это составляло непременную часть его паломничества. Его собака, растянувшись в двух шагах от него, очень заинтересовалась пучком дикого щавеля, упрямо пустившего свои корни на краю маленького болотца, которое становилось озером, когда приходили затяжные осенние дожди. Он свистом подозвал ее. И так, друг за другом, они шли по тропинке. Когда-то это была прекрасная аллея, обсаженная благородными соснами, тянущаяся через графский парк. Аллея уходила все дальше, теряясь среди лесной поросли, колючих кустов ежевики и терновника. Путник подумал, что если бы не слово, которое он себе дал, то следовало бы давно вернуться и в следующий раз прийти сюда с косой и топориком, дабы иметь возможность сохранять верное направление.

После нескольких минут ходьбы взгляду открылся пейзаж, в центре которого вместо античного замка графа де Нервиль зияла пустота, окруженная пышными деревьями, скрюченными от бурь и суровых ветров.

Сейчас, как и раньше, когда он приходил на это священное место, сердце Габриэля сжалось. В такие минуты он хотел быть совершенно один на этой земле, чтобы испытывать подобные чувства: досада от пережитых страданий и злодеяний, которые происходили здесь в предыдущие эпохи, терзала ему сердце, но воспоминания эти были дороги ему, потому что по крайней мере он жил тут рядом с мадемуазель Агнес, Правда, при этом она оказывала ему немногим больше внимания, чем, скажем, своей кобыле или портретам в галерее. Но несмотря на это, Габриэль чувствовал себя счастливым, видев ее ежедневно, потому что тогда еще не ведал, что случится потом. А сейчас он так об этом сожалел!

Земля до сих пор никем как следует не была выровнена Оставалось несколько увесистых камней, выживших по сравнению с другими, которые были поглощены морем в широких запрудах Шербурга, согласно повелению последней из рода Нервилей. Их было множество у входа в винный погреб и подземелья. Они грудами были свалены у этих дыр, чтобы заблудившийся путник, по неосторожности не заметив их, туда не свалился, а теперь вот уже пять лет, как плющ и злаки хорошо прижились тут, придав окрестностям немного поэзии. Невдалеке медленно зарастало молодой зеленью огромное черное пятно от большого кострища, где в те дни огонь пожирал строительные балки, потолочные перекрытия и деревянные панели стен.

Габриэль направился к старинной коновязи, где он любил присесть и помечтать, вновь воскрешая в памяти прошедшие годы. И вдруг он заметил, что его опередили: какой-то человек, уже удобно устроившись там, сидел, наклонившись вперед, и держа свою трость между колен, и смотрел в даль.

Это был чужестранец, возможно, путешественник. Хотя никакого вьючного животного или другого средства передвижения не было заметно нигде рядом, его запыленные сапоги свидетельствовали о том, что он преодолел длинный путь, прежде чем оказался здесь. Погруженный в свои размышления, он не ждал прихода Габриэля, и поэтому тот смог внимательно рассмотреть чужестранца, пока полностью не удовлетворил свое любопытство.

Габриэль пришел к выводу, что это старый моряк. Он догадался об этом не только по его синей форме, натянутой на широкие плечи и свидетельствовавшей о большой физической силе, или по лицу, видимому только в профиль и напоминающему нос корабля, который лишь ураганные океанические ветры могли до такой степени закоптить, но и также по тем скрытым признакам, что всегда позволяют узнать мореплавателя. У Габриэля была когда-то маленькая сеть, благодаря которой он зарабатывал себе на жизнь, ловя ею рыбу. Поэтому он с полным основанием чувствовал себя собратом всех мореходов, особенно из Королевского флота, как это, без сомнения, было и в данном случае. По всему было видно, что чужестранец – дворянин. Его руки, сильные, но тонкие, обрамленные белыми кружевными манжетами, пренебрежительно изогнутые дугой губы и аккуратно причесанные каштановые, кое-где поседевшие волосы, собранные на затылке в пучок и убранные в мешочек из гладкой кожи, а также стянутые лентой из черного шелкового фая, говорили о том, что речь не идет о каком-то судейском крючке или о торговце. К тому же, лучше рассмотрев его, Габриэль заметил треуголку из дорогого фетра, обрамленную золотым галуном, покоившуюся рядом на покрытом мхом камне. Что мог делать здесь этот чужестранец?

Обеспокоившись тем, что уединение, единственным хранителем которого он себя считал, нарушено, молодой человек решительно направился к незнакомцу, который, заслышав шум шагов, повернул навстречу подходящему свое лицо, слишком выразительное, чтобы можно было его быстро забыть: скорее округлое, но с большим мясистым носом, кончик которого был как бы расщеплен пополам, и мощной челюстью, с обозначенными глубокими морщинами, свидетельствовавшими о том, что обладающий ими человек привык повелевать и властвовать, что, однако, не мешало всему этому в совокупности производить веселое, добродушное и дружелюбное впечатление. Это лицо умело улыбаться и не было лишено очарования, отметил Габриэль до того, как чужестранец обратился к нему:

– Приветствую вас! Вы прибыли как раз вовремя и, видимо, для того, чтобы вывести меня из этого жуткого состояния крайней растерянности, в котором я пребываю. Скажите, не было ли здесь прежде большого замка?

– Был, в самом деле…

– Это замок де Нервиль, не правда ли? Древнее благородное жилище с импозантными башнями? Когда-то давным-давно это было…

– «Давным-давно» – неподходящее слово, месье. Лучше сказать: «еще совсем недавно»…

– Ну, как бы тай ни было, я его прекрасно знал. Тем более я был удивлен, увидев здесь только развалины. Казалось, он был построен на века. Может, его уничтожила страшная буря, которая нередко бывает в этих прибрежных районах?

Что с ним произошло?

– Самое простое и наименее ожидаемое: последняя из рода де Нервилей его разрушила пять лет тому назад. – Разрушила?.. Как вы сказали? Я не ослышался? – Вы правильно расслышали, месье. Позвала землекопов с кирками, Они и разрушили замок до основания. А остальное потом растащили и сожгли.

Глаза чужестранца под нависающими густыми бровями округлялись, по мере того как Габриэль ему отвечал, в них сразу возникли холод и твердость стального клинка. Последние слова побудили его к новым расспросам: – Сожгли? Растащили? И куда же? А камни, были ли они использованы для строительства другого жилища? – Ничего подобного. Если потрудиться, их можно найти: они на дне двух последних затонов большой насыпи в Шербурге.

– Той самой насыпи, строительство которой было прервано два года назад?

– Совершенно верно, – сказал с горечью молодой человек, из этого следует, что теперь они потеряны навсегда. Они помолчали. Чужестранец поднялся, обнаружив стройность и тонкость талии, которую трудно было предположить, учитывая мощь его торса, впрочем, ноги, хотя и достаточно мускулистые, были коротковаты, и поэтому Габриэль оказался выше ростом, чем он. – Можно ли сказать, что вы об этом сожалеете? – осторожно спросил путешественник. – Были ли вы связаны каким-нибудь образом с этим средневековым замком? – Я здесь родился, служил до последнего дня и даже более того, ведь я – единственный, кто возвращается сюда, – ответил Габриэль с горечью, не ускользнувшей от его собеседника.

– Ну, не совсем так, потому что я тоже сюда вернулся. Представьте себе, этой истории уже больше двадцати лет. Однажды корабль, на котором я служил, пострадал после жестокого сражения с тремя английскими фрегатами в проливе Барфлер. В поисках места для починки он приплыл в Уг. Мы остались здесь надолго, и я успел подружиться с алантурцами… И этот замок де Нервиль… Здесь весьма уединенно жила одна молодая прекрасная дама, которая, как ни странно, оказалась моей отдаленной родственницей.

– Графиня Элизабет?..

– Да, в самом деле, таково было ее имя. Мы обнаружили это родство совершенно случайно, и я был счастлив, узнав об этом… Что с ней стало?

– Она умерла уже много лет назад. Я только что отнес цветы на ее могилу, потому что сегодня как раз годовщина ее кончины. Но раз вы были связаны с ней родством, месье, как могло случиться, что вы решили разузнать о ней только сегодня?

– Я очень долго отсутствовал в этой нормандской стране. Королевские войны чередовались для меня со службой Богу. Так проходили годы, и я не мог вернуться на родную землю. Такие вещи часто случаются с теми, кто защищает Веру и служит Богу, – добавил он с улыбкой, словно иронизируя над самим собой, но Габриэль понял его и тут же воскликнул:

– Позвольте мне извиниться перед вами за то, что я так вольно говорил с благородным рыцарем Мальтийского ордена, ведь я рядом с вами всего лишь…

– Ты мой брат в Боге, вот и все. Не скажешь ли ты мне свое имя?

– Габриэль Осберн, к вашим услугам.

На этот раз офицер весело рассмеялся, но Габриэль не успел даже рассердиться на него, как тот воскликнул:

– Осберн? Примите мои поздравления! Вы, оказывается, еще более «старый нормандец», чем я. А я всего лишь бальи де Сэн-Совер…

Занятые своей беседой, эти двое совершенно не обращали внимания на небо, которое тем временем опасно потемнело. Внезапный и сильный разряд грома прервал слова путешественника. И в тот же миг ослепляющая молния про-

чертила небо, в котором словно разверзлись хляби небесные. Настоящий поток воды обрушился на равнину.

– Где можно укрыться? – спросил Сэн-Совер, надевая свою шляпу.

– Вы пешком?

– Нет, я оставил лошадь неподалеку отсюда, под деревьями. Я рассчитывал переночевать на постоялом дворе в Кетеу, но…

– Ко мне – ближе! Пойдемте искать вашу лошадь. Тут рядом есть небольшое крытое гумно, где достаточно сухо…

К досаде, они не могли идти быстро: видимо, возраст и короткие ноги не очень-то подходили Мальтийцу, поэтому он, и его проводник, а также лошадь и собака вымокли насквозь, пока наконец не достигли старого убежища, которое алантурцы продолжали называть «домом каторжника». Не обращая внимания на потоки воды, стекающие с его одежды, промокший до нитки шевалье радостно воскликнул, увидев этот шалаш:

– Как здесь мило!

Действительно, ветки гигантской фуксии карабкались по фасаду, красные и лиловые колокольчики склонили свои головки, повинуясь дождю, струи которого стекали по ним миллионом маленьких каскадов.

– Входите и обсушитесь! – крикнул Габриэль, заводя лошадь под навес, находящийся сбоку от дома. – Я поставлю вашу кобылу в сухое место и дам ей поесть.

Вернувшись в дом, он заметил, что его гость снял свою синюю форму и заботливо развесил ее на спинке стула. Присев на корточки у большого гранитного камина, он пытался раздуть огонь, подкладывая понемногу пучки хвороста. Его сапоги в углу очага уже дымились, испаряя влагу, охраняемые собакой, которая, сильно промокнув под дождем, блаженно согревалась теперь, положит нос на лапы.

– Вы должны сделать что-нибудь со своим камином, – заметил шевалье. – Буря обрушилась на него с такой силой, что почти загасила пламя.– Я сейчас им займусь, но прежде подогрею сидр. Это просто необходимо для того, чтобы дать вам шанс не умереть от простуды.

– Да. Смерть уже давно бегает за мной. В моем прошлом было столько ураганов… не считая пяти лет, проведенных в Алжире гребцом на галерах, под ударами хлыста надсмотрщика… Впрочем, я с удовольствием выпью вашего горячего сидра.

Габриэль заменил большой медный чайник, подвешенный над огнем (благодаря ему у него всегда имелась горячая вода), на маленький, который собирался наполнить сидром из кладовой. Все это время шевалье наблюдал за ним:

– Вы здесь живете один?

– Да, с тех пор, как разрушили замок. И тому уже минуло пять лет. Мадемуазель Агнес сделала мне этот подарок, приказав следить за могилой графини, расположенной в маленькой часовне, что стоит недалеко на краю поля. Вы, наверное, заметили ее, когда проезжали мимо…

Моряк кивнул, затем вытащил из кармана табакерку и длинную изящную трубку и начал разжигать ее, предварительно предложив табак юноше, во тот отказался. Видимо, то, что он только что услышал от Габриэля, вызвало у него много вопросов, но он решил оставить их на потом. Взгляд его серых глаз блуждал по белым от извести стенам маленького домишки и вдруг остановился на двух шкафах из бука, на створках которых весьма искусно были вырезаны: на одном – букет, на другом – корзина цветов. Шкафы эти своим появлением были обязаны свадьбе. Затем взгляд его спустился на колпак над камином, где маленькая Пресвятая Дева низко склонилась над своим святым сыном, возможно, для того, чтобы не видеть два мушкета с медными блестящими стволами, которые несли у камина свой варварский караул.

В посудном шкафу стояли очень милый старинный фаянс и масляные лампы, подставки которых – незатейливые, но с изящным рисунком также были из меди. Старое кресло с ковровой обивкой, такие очень любил когда-то Вольтер, хранили некий отпечаток дворянского вкуса. Кровать, видневшаяся в углу, была задрапирована красным ситцем, в котором были прорезаны узкие окошки. Наконец, его взгляд остановился на маленьком комоде из древесины фруктовых пород, где стояла прекрасная уменьшенная копия корабля – этакий «морской охотник», таких немало еще встречается время от времени в небольших портах Котантена. Чужестранец улыбнулся, глядя на него, встал и подошел ближе, словно кораблик как магнитом притягивал его. Большие красивые и сильные руки бережно взяли модель с набожной почтительностью и стали гладить:

– Вы сами его сделали?

Габриэль, занятый тем, что доставал хлеб из ларя, несколько яиц из одного из резных шкафов, свежий сыр, глиняный горшочек, в котором находилось блюдо из говяжьих почек, топленных с салом на медленном огне с морковью, брюквой, пучком пряной травы, луком, гвоздикой и долькой чеснока, по тональности его голоса сразу догадался, о чем именно спрашивает чужестранец.

– Нет, это сделал человек, который жил здесь до меня. Его сослали на галеры за преступление, в котором он не был виноват…

Он напрасно надеялся быть распрошенным. Бальи ничего не сказал: в этот момент, заинтересовавшись содержимым глиняного горшочка и приподняв его двумя руками, он втянул носом исходивший от негр аромат.

– О, знаменитое шербургское сало!– заметил он довольным тоном. – Как давно я не ел ничего подобного.

– Тогда, месье, приступайте. Вот хлеб, вот нож.

Только после того, как они сели за стол друг против друга и он проглотил свой первый бутерброд, Мальтиец продолжил разговор. До этого они слушали лишь шум дождя, барабанящего но шиферной крыше, и завывание ветра. Буря отдалялась…

– Прошу простить меня, если я покажусь вам навязчивым, мой друг, но я бы хотел, чтобы вы мне еще рассказали про Нервилей. Итак, скажите, когда мадам Элизабет покинула этот мир?

– Тому уже двадцать лет. Спустя всего несколько месяцев после появления на свет маленькой Агнес. Она умерла… очень быстро. После этого граф Рауль стал все чаще отсутствовать в замке. Однако для малышки это было даже лучше, так как он ненавидел ее.

Сэн-Совер прекратил есть, отложив в сторонку нож из дамасской стали, настоящее произведение искусства, который, он достал из своего кармана, чтобы использовать во время еды, и делал это умело и с такой же непринужденностью, как простой крестьянин или рыбак. Габриэль вдруг заметил, что происходит что-то странное: загорелое лицо его гостя вдруг посерело.

– Вас что-то заставляет страдать? – участливо спросил он.

Тот вздрогнул, словно очнувшись от сна. Он попробовал улыбнуться, но лишь гримаса исказила его лицо:

– Нет, ничего.

Он вновь принялся есть, и даже с какой-то жадностью. Габриэлю показалось, что тем самым шевалье как бы отдаляет свой следующий вопрос. Чтобы разрядить атмосферу, которая стала вдруг давящей, Габриэль сам начал расспрашивать:

– Вы изволили сказать недавно, что вы, так же как я, нормандец. Могу ли я узнать, из какой местности?

Угрюмое лицо гостя немного просветлело: – Видите ли, мой юный друг, в жизни случаются порой странные вещи. Я, который ничто так не любит, как море, являюсь сыном древнего и славного рода. В наших дремучих лесах возвышается жилище моих предков – если оно еще стоит, оно расположено недалеко от Экувского маяка. Как известно, это самая высокая точка в Дюше. В моем детстве я проводил часы, вскарабкавшись на верхушку дерева, еще более высокого, чем этот мыс, рассматривая простиравшиеся вокруг деревья повсюду, куда ни кинешь взгляд. Теперь я бы сказал, что это пустое занятие – рассматривать сверху их кроны, дрожащие от ветра и напоминающие волны, как бриз на воде, но тогда, я думаю, именно это навело меня на мысль о мореплавании. Мне казалось, что оно могло стать для меня единственным способом улизнуть с земли, казавшейся такой бесконечной. Я стал кадетом, посвященным церкви, это произошло без больших проблем, благодаря моему дяде, у которого были связи в Ля Валетте. Меня перевели из колледжа в Алансоне туда, где в возрасте шестнадцати лет, успешно выдержав все требуемые «испытания» и будучи дворянином в восьмом колене, я стал шевалье, Достигнув совершеннолетия, затем дождался повышения и, приняв обет, по праву получил сан бальи… кем я являюсь и по сей день!

Видя перед собой одного из тех легендарных солдат-монахов, который засиделся с ним до ночи и запросто рассказывает о своих подвигах, этого старого моряка, одного из мальтийцев, каким был когда-то маршал де Турвиль, великий мореплаватель, вынужденный по приказу короля принести в жертву свой флот, понимая глупость этого шага и предвидя смертельный исход, но память о котором обожествляли в окрестностях Уг, Габриэль чувствовал, как его любопытство возрастает. Голосом, трепещущим от волнения, он скромно попросил:

– Пожалуйста, месье, расскажите мне что-нибудь о своей прошлой жизни.

Добрая улыбка появилась на лице моряка. Он протянул свою чарку.

– Как хочешь, мой мальчик. Только прежде подлей мне сидра, но не слишком горячего!

– У меня есть старый сидр, хорошо закупоренный, и еще яблочная водка, тоже достаточно выдержанная. Она хорошо пойдет под вашу трубку.

– Ладно! Иди за своей живой водой 22
  L'eau-de-vie (фр.) – переводится как «водка», а дословно – «живая вода – Прим. пер.).


[Закрыть]

Пока Габриэль накрывал на стол, гость разжег трубку головешкой и присел у камина в том месте, которое во всех домах, как крестьянских, так и дворянских, предназначено для рассказчиков или для сказительниц. Габриэль присоединился к нему, согревая свой стакан в ладонях, и в течение двух длинных часов оставался молчаливым и внимательным, забыв о своей одинокой жизни и о буре, свирепствовавшей над его домом под мирный аккомпанемент его рассказа. Занавес волшебного театра вот-вот поднимется для него и откроет фантастические, сказочные декорации бесконечно синего моря, озаренного и согретого лучами ласкового солнца, и неба, на котором белели облака, вылетающие из пушечных жерл.

За то время, что бальи воскрешал в памяти свои первые годы, проведенные на острове в качестве шевалье, оба эти человека прониклись обоюдной симпатией и соучастием, порожденным действием алкоголя. Тогда бальи мечтал о знаменитых «караванах» – четырех кампаниях по меньшей мере по шесть месяцев каждая, участвовать в которых надо было на кораблях, ордена, чтобы перестать быть, наконец, соискателем, но обнаружил, что, прежде чем получить на это право, сначала надо было некоторое время выполнять обязанности госпитальера, послужить в качестве брата милосердия в госпитале. В какой-то степени это было логично– мальтийцы всегда посвящали свою жизнь бедным, больным и пленным. Однако когда в шестнадцать лет страстно желаешь ринуться в бой с дюжиной вражеских кораблей, а вместо этого приходится раздавать таблетки и готовить лечебные снадобья, – это малоприятно. И молодой Сэн-Совер только тяжко вздыхал, смотря через госпитальное окошко на большие красные галеры, которые друг за другом покидали порт, идя на завоевание новых морей, навстречу восходящему солнцу…

– Прошли два долгих года, – сказал бальи смеясь, – прежде чем я сменил одежду санитара на пунцовый армейский камзол, украшенный белым крестом, и взял на себя командование, чтобы броситься на неверных. Но однажды мой корабль потопили, и я оказался закованным в кандалы по рукам и по ногам. И если этот дом, как ты говоришь, некогда принадлежал каторжнику, сосланному на галеры, го я в таком случае точно на своем месте. Уж я то знаю, что это такое…

Бальи мог бы вспомнить еще много разных историй, и загадочных и героических; ради удовольствия видеть блеск в голубых глазах своего очаровательного собеседника.

Однако пора было подходить к концу: во время последней высадки в Бресте он передал свои полномочия графу-адмиралу Королевского флота Альберту де Риону.

– Кстати,, он также собирается скоро уйти в отставку. Говорят, что вслед за ним этот пост унаследует Бугенвиль, а для старого офицера – морского волка вроде меня – больше нет места на кораблях в эпоху этой дурацкой революции. Поэтому я и решил посмотреть, осталось ли что-нибудь от моей семьи. Затем я вернусь на Мальту…

– А почему для вас больше нет места?

Сэн-Совер встал, распрямил усталую спину и пожал плечами:

– Не знаю, в курсе ли король того, что в настоящий момент происходит у него на флоте, который он очень любит. Что до меня, то я предпочел бы ему об этом не говорить. – Затем, бросив взгляд на настенные часы, маятник которых вежливо отсчитывал время, добавил: – Черт возьми, мой мальчик, я не заметил, как прошло время. Видимо, пора сделать перерыв. Моя лошадь, должно быть, уже обсохла…

– Да, но если вы поедете сейчас же, она не долго будет сухой. Разве вы не слышите шум дождя, месье бальи? У меня есть две комнаты наверху, и если вы согласитесь оказать мне честь…

– Переночевать у тебя? С удовольствием… Я так рад, что встретил тебя. Знаешь, это такая редкая вещь – внезапная симпатия.

– Да, знаю!.. Я пойду, пожалуй, приготовлю вам постель и разожгу огонь…

– Я – с тобой. Я ведь и сам умею это делать.

Когда, стоя по бокам большой деревянной кровати из каштанового дерева с зелеными индийскими занавесками, они расправляли одеяло из драпа, бальи спросил:

– Если я правильно понял… в прошлый раз ты сказал, что мадемуазель Агнес вышла замуж?

– Да…

– Так это ее муж велел разрушить замок Нервиль?

– Нет. Это было ее собственное желание… она и графиня столько страдали в этих стенах.

– А ее супруг… кто он?

Пальцы Габриэля впились в большую красную перину, которую он в этот момент расправлял, лицо его побагровело.

– Некто, кто не так знатен, как она… один человек из далеких мест. Он не более благородного происхождения, чем я: его дед добывал соль в Сен-Васте. Правда, он богат…

– Только не говори мне, что именно поэтому она отдала ему свою руку. Но если так, то она воистину не дочь своей матери…

Ненадолго воцарилась тишина, затем Габриэль, который был слишком честен, чтобы скрыть правду, тихо сказал:

– Нет, просто она была без ума от него, да и сейчас, я думаю, тоже. Мне кажется, что она вышла бы за него замуж, даже если бы он был беднее нищего! Это такой человек, по которому все девушки сходят с ума, да к тому же он принят в свете. Он родился в Новой Франции и, прежде чем вернуться сюда и обосноваться здесь, путешествовал по Индии… Он построил дом, и они живут там теперь. У них двое детей…

– А где их дом?

– Отсюда примерно лье с небольшим. После Кетеу в направления Валь де Сэр, в местности, которую называют Ля Пернель. Теперь это можно назвать усадьбой. Они окрестили ее Тринадцать Ветров!

– Все как полагается! А как его зовут, этого человека без роду и племени?

– Тремэн. Гийом Тремэн.

Бальи, развязывая галстук, повернулся к хозяину дома, который в этот момент раздувал огонь:

– Ты бываешь там, в Тринадцати Ветрах?

– Нет. Только однажды, на похоронах моей бабушки Пульхерии Осберн, воспитавшей мадемуазель Агнес. Но я туда вернусь только тогда, когда буду нужен мадемуазель Агнес.

По тому, как он произнес ее имя, Сэн-Совер, которому нельзя было отказать в наблюдательности и интуиции, догадался, что здесь присутствуют тайная любовь и едва сдерживаемая ревность.

– Тебя не затруднит показать мне дорогу?

– Да нет же, – сердито сказал Габриэль. – А вы что, собрались туда ехать?

– Да, пожалуй. У меня большое желание посмотреть, похожа ли дочь графини де Нервиль на свою мать? Говорил ли я тебе, что именно ее я искал? А раз уж ее больше нет, то я бы хотел познакомиться с ее копией…

Габриэль с раздражением пожал плечами:

– Она вовсе не похожа на нее, по крайней мере по моим воспоминаниям. Но, если вам так угодно, я покажу вам туда дорогу, только не просите меня вас сопровождать. Сегодня она даже не пришла положить цветы к могиле своей матери. Люди, живущие здесь, больше не представляют для нее интереса… Очевидно, там вы будете приняты с гораздо большей роскошью, чем здесь…

– У меня нет намерения там останавливаться. Я не люблю ни новых домов, ни легких удач. К тому же я оценил твое гостеприимство. Можешь быть уверен, я не покину этих мест, не попрощавшись с тобой.

В тот день, когда бальи де Сэн-Совер отправился в Тринадцать Ветров, Агнес принимала в своей маленькой гостиной за чашечкой кофе каноника Тессона, который пришел провести с ней свой послеполуденный отдых, пообедать в мирной и приятной атмосфере. В большей степени, чем обычно в таких случаях, он совсем не был болтлив за столом: гурман… впрочем, как все каноники, он любил сосредотачивать все свое внимание на том, что находится на тарелке. Особенно, если речь шла о блюдах, искусно приготовленных Клеманс. Он всегда не колеблясь заявлял, что она заслуживает самого почетного места в Пантеоне самых знаменитых кухарок. Но в этот день ни восхитительный паштет из угря, ни рагу из жареного бекаса, заслуживающее высочайшей похвалы, не смогли изгнать со лба каноника хмурую складку, которую молодая женщина заметила впервые. Но морщины не столько омрачал и лицо старого священника, сколько составляли гармонию с его щеками, носом и округленным подбородком, правда, немного прыщавым, но с кожей ухоженной и нежной. Вокруг тонзуры, которая заметно увеличивалась, вспенивались белеющие завитки и локоны.

Удостоверившись в том, что здоровье месье Тессона не внушает опасений, Агнес, сдержанная по натуре, не решалась его расспрашивать. К тому же из них двоих именно он был исповедником, и она не видела причины меняться ролями. Они разговаривали о том, как внезапна кончилось лучистое лето и началась ворчливая осень, о краснухе маленькой Элизабет, от которой надо уберечь ее маленького братика, и о том, как он ударил Белину по лицу, буквально придя в неистовство из-за того, что та не хотела выпускать его из комнаты, где его держали затворником. С некоторых пор весь дом и чета Тремэнов оказались поделенными надвое: Агнес не решалась даже приблизиться к своей дочери из-за страха, что зараза перекинется на малютку, а Гийом посвящал своей дочери большую часть времени, включая ночи. Ведь надо же было кому-нибудь взять на себя заботу о ней и успокоить раздражение малышки, дать возможность излить чувства и удовлетворить огромную потребность в ласке, которая особенно возросла при этой опасной болезни. А он уже переболел ею в детстве и поэтому совершенно не боялся. Они говорили также о некоторых общих знакомых, но время от времени наступала пауза, к счастью, совпадающая с появлением на столе нового блюда. Так, с огромным облегчением была принята новость, что десерт подан, и Агнес попросила своего гостя оказать ей любезность и перейти в салон для церемонии на чашечку кофе.

Каноник обожал кофе, особенно приготовленный Клеманс, уж она-то понимала в нем толк. Обычно, держа в руках маленькую изящную чашечку из тончайшего фарфора, наполненную божественным напитком, он раз шесть или семь проводил ею у себя под носом, полузакрыв глаза, чтобы лучше почувствовать аромат. Затем насыпал сахар. Его взгляд начинал блуждать от испытываемого блаженства по деревянной обшивке стен под цвет зеленого миндаля нежнейшего оттенка – рука художника придала им вид под старину, который им очень шел. Затем его взгляд скользнул по тяжелым занавесям из штофа почти тон в тон со стенами, которые создавали очаровательный фон для легкой мебели из благородной древесины отличного качества; сиденья стульев и канале были обтянуты лиловым шелком или велюром светло-серого, почти белого цвета. Клавесин с фигурками из китайского фарфора, большие вазы из селадона, в которых в любое время года были цветы благодаря саду и оранжерее, подаренной Тремэном своей жене, и два больших зеркала на консолях, покрытых старинным золотом, – все это придавало комнате, где все говорило о присутствии изысканного вкуса женщины, неповторимое очарование и свидетельствовало, что хозяйка этого салона – дама прекрасная и утонченная. И месье Тессон всегда находил словечко, чтобы высказать свое восхищение этому ансамблю, который, вероятно, никого не оставлял равнодушным…