Текст книги "Искатели приключений: откровения истории"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

ШЕВАЛЬЕ ДЕ МЭЗОН-РУЖ

Два господина спустились на несколько маршей и оказались в маленьком внутреннем дворике, казавшемся особенно серым и унылым после яркого солнца снаружи.

Тот, что был повыше, прошептал своему спутнику:

– Мы пройдем через калитку. Не говорите ни слова, предоставьте мне действовать…

Второй ответил легким кивком, и оба быстро направились к тюремным воротам. Инстинктивно шевалье бросил последний взгляд на голубой квадрат, вырезанный в небе этим мрачным двором. Последний рефлекс, быть может, перед тем, как войти в мир страданий и разочарований, каким была к началу августа 1793 года тюрьма Консьержери.

Гражданин Мишони хорошо знал, чем он рискует, проводя бывшего шевалье де Ружевиля в камеру к бывшей королеве Марии-Антуанетте. По правде говоря, гражданин Мишони не ставил превыше всего свой гражданский долг. К тому же он любил золото, заключенное в ливрах, позвякивавших в его карманах и оно помогло ему смело пуститься в самую опасную авантюру. А Ружевиль, судя по всему, был в ладах с приятным металлом.

И потом, то был не первый раз, когда Мишони занимался подобной конспирацией. За два месяца до того он помогал барону де Батцу (тому самому, что сопровождал короля Людовика XVI по дороге на эшафот), когда он пытался организовать побег королевы из донжона Тампля. Что до Ружевиля, то Мишони знал его всего несколько месяцев, кавалер просил его тогда о своем друге и одной миловидной дамочке, попавшей в тюрьму по доносу ревнивой соперницы. Но ее юная свежесть везде сеяла вражду, и два друга тут же сцепились насмерть в борьбе за право обладать ею.

Охрана у входной решетки хорошо знала гражданина Мишони. Он каждый день совершал обход в тюрьме, а они, в свою очередь, часто несли охрану в Консьержери и Тампле и потому привыкли к его фигуре. Он уже не предъявлял им свой пропуск, а только приветливо улыбался. Они не знали его спутника и сразу проявили недоверие и беспокойство, но Мишони опередил их, сказав:

– Гражданин Гуз мой помощник. Он вам скоро надоест, так как будет бывать часто. Здесь слишком много заключенных на меня одного! Тюрьма забита до отказа, скоро некуда будет помещать арестованных!..

Один из стражников громко расхохотался, второй продолжал спокойно курить, стряхивая пепел себе под ноги.

– Да, хорошо метет метла, гражданин администратор! Но, когда уберем кого надо, ты сможешь отдохнуть. И произойдет это скоро, судя по тому как работает Комитет общественного спасения. Всех бы сюда засунуть!. – и он тоже покатился со смеху.

Мишони обернулся и увидел, как Ружевиль побледнел, он предупредил его взглядом, тогда как явно обрадованный радужной перспективой охранник похлопал шевалье по плечу и заявил:

– Да ты не разочаровывайся, гражданин Гуз, вот увидишь, заключенные совсем не такие скучные, как можно было бы предположить! Ты сделаешь открытие!..

– Да, у него нет еще привычки, – прервал его Мишони, – но скоро он ее приобретет.

– Еще бы! Здесь полно хорошеньких девочек, и если ты ходок…

Ружевиль принужден был изобразить улыбку и выдавил из себя деревянным голосом:

– Я не говорю нет, не говорю нет…

– О, я надеюсь скоро увидеть тебя расцветшим, когда ты бросишь взгляд на несколько корсажей, правда, приятель?!

– Ба! – снова включился Мишони, – я вам скажу, что юность проходит, и ты, гражданин охранник, не будешь исключением. Итак, мы можем пройти?

– Ну, конечно! И массу удовольствий тебе, гражданин Гуз! Ты нам расскажешь о своих успехах.

Очутившись в караульной, Ружевиль достал платок и вытер пот со лба. Он обладал крепкими нервами, но непристойности солдат вызвали у него приступ гнева. Это было слишком, в час, когда он пришел освободить ту, которую так долго и безнадежно любил, ту, которой навеки отдал свое сердце, выслушивать такое!

– Входите, – прошептал Мишони, – мы будем спускаться, осторожней, здесь еще калиточка…

И в самом деле: навстречу им вышел человек в красном колпаке. Он приподнял свой патриотический символ, приветствуя Мишони, который тут же начал церемонию представления.

– Откуда ты начнешь обход, гражданин администратор? Со вдовы Капетинга, как обычно? – спросил охранник.

Мишони принял торжественный вид:

– Да, конечно! Но клянусь тебе, что это не доставляет мне удовольствия. С ней никак не проходит одна штука…

– Дама! А чего же ты хотел, здесь не Трианон, тут поменьше цветочков и нежностей.

Так рассуждая, он провел их в длинный коридор со множеством дверей по обеим сторонам. Освещали его факелы на толстых цепях, подвешенные к стенам. Перед первой дверью, укрепленной намного прочнее остальных, на бочках сидели два жандарма и играли в кости. Один из них, Дюфрен, принялся отпирать многочисленные замки, а другой, Жильбер, стал докладывать Мишони о тюремных делах. Целая буря чувств поднялась в душе Ружевиля.

Дверь открылась, открыв их взорам длинную узкую комнату, освещенную только одним окном почти под самым потолком. Одна кровать, одно кресло, один стол, туалетный столик и уголок для естественных нужд – вот все убогое убранство, производившее самое тягостное впечатление. Здесь были заключены две женщины. Одна из них, юная свежая девушка, стояла у туалетного столика, где за минуту до того перебирала несколько жалких предметов, но вид той, что сидела в кресле, заставил неистово биться сердце шевалье: то была королева.

Она поднялась, когда вошли в ее камеру, а девушка, то была Розали Ламольер, племянница стражника Ришара, выскользнула, и жандармы заперли дверь.

– Я пришел, как обычно, гражданка, – начал Мишони, – посмотреть, не нуждаешься ли ты в чем-нибудь. И в то же время я привел представить тебе моего помощника, гражданина Гуза, который будет помогать мне в моем тяжком труде.

Не в состоянии промолвить ни слова, Ружевиль только поклонился. Видеть королеву в подобных обстоятельствах было для него невыносимо, ему казалось, что сердце его разрывается. Он бережно хранил восхитительные воспоминания о Версале, о кокетливой, всегда несравненно прекрасной женщине. В то время, когда он только вернулся из Америки, где служил у генерала Вашингтона, Мария-Антуанетта переживала расцвет своей красоты, ничем не омраченное счастье, вызывала восхищение, любовь, все юноши двора буквально умирали от одного ее взгляда.

Но в этой тюрьме Мария-Антуанетта была всего лишь тридцатисемилетней, уже постаревшей, женщиной с лицом серьезным, искаженным страданием и болезнью, она пыталась держаться мужественно, но глаза ее были наполнены смертельной тоской с тех пор, как у нее отняли детей. Некогда изумительно взбитые прекрасные белокурые волосы свободно лежали по плечам, завиваясь в милые локоны, но теперь они стремительно седели. От былого великолепия Мария-Антуанетта сохранила только неподражаемое величие благородной посадки головы. В черном платье, стянутом на талии плиссированной лентой, она была настоящей королевой, быть может, еще больше, чем в шелках Версаля…

Она бросила на новоприбывшего быстрый взгляд и тут же отвела глаза, но легкий румянец уже покрыл ее бледные щеки. Ружевиль понял, что она его узнала. Неистовое желание броситься к ногам узницы охватило его, покрыть поцелуями исхудавшие, такие прекрасные руки. Но таинственным образом вид этой несчастной заставил сердце юноши любить еще сильнее.

Мария-Антуанетта видела Александра Гуза де Ружевиля в третий раз. Первый раз простой шевалье из Сент-Луиса, галантный и страстный, появился как раз в те тяжелые часы, когда толпа атаковала Тюильри, и два раза вырывал ее из их рук. То было 20 июня, он защитил королеву своим телом. Второй раз она видела его страшным днем 10 августа 1792 года, когда они схватили короля и отволокли его в Тампль.

Пока Мишони произносил формальности, которые никто не слушал, слезы навернулись на глаза королевы. Ружевиль смотрел на нее неотрывно, так выразительно, что это становилось опасно. Мишель как ни в чем не бывало продолжал перечислять свои трудности. Тогда Ружевиль подошел к столу и как бы невзначай позволил упасть одному цветку из бутоньерки. И быстро взглянул на нее.

Мария-Антуанетта оценивала этого маленького человека тридцати шести лет, с живыми глазами и волевым лицом, несколько испорченным оспой, с хорошо ухоженными длинными белокурыми волосами. Она, казалось, ничего не поняла. И вот, когда Мишони, попрощавшись, направился к двери, Ружевиль быстро приблизился к королеве и прошептал очень тихо:

– Поднимите цветок, мадам, в нем мой самый главный обет. Я приду в пятницу, – потом добавил еще тише:

– Когда мы будем уходить, произнесите как-нибудь ваш ответ…

Мария-Антуанетта перевела взгляд на цветок, казавшийся светлым пятном на сером каменном полу. Тут вошел жандарм Жильбер, и визитеры покинули ее.

С бьющимся сердцем королева подняла цветок, вынула из сердцевины свернутый в трубочку листочек тонкой бумаги и, подойдя к пятну света, падавшему из окна, прочла следующее:

– Я никогда вас не забывал, – писал шевалье, – и все это время искал случая избавить вас. Если вам нужны три-четыре сотни луидоров для тех, кто вас окружает, я принесу их в следующую пятницу…

Сердце несчастной женщины, казалось, рвалось из груди. Смысл послания совершенно прозрачен. В пятницу Ружевиль принесет золото, которое обеспечит молчание охраны, и оно же, видимо, пропустило его сюда. Впервые после смерти короля во мраке, окружавшем королеву, забрезжил свет, но одна мысль холодом проникла в ее сердце.

Вспомнив, как теперь представили шевалье, она подошла к двери и позвала Жильбера:

– Простите меня, но я забыла попросить господина администратора об одной вещи, которую он мне обещал и которая необходима мне по болезни…

– Хорошо! – отвечал жандарм, – я посмотрю, здесь ли он еще…

Он не успел уйти далеко. Он прошел к женским камерам и обсуждал проблему крыши, которая сильно протекала. Когда Жильбер доложил ему о желании королевы, Мишони изобразил крайнее недовольство.

– Еще! О мой Бог! Как эта женщина надоедлива! Я же ей сказал, чтобы она не предъявляла мне больше никаких претензий. Но вот не прошло и четверти часа…

Внезапно Ружевиль прервал его:

– Если тебе это так неприятно, гражданин, я заменю тебя. Это будет частью моей работы…

Физиономия Мишони осветилась видимой радостью.

– Это… прекрасная идея! Иди, гражданин Гуз, и удачи…

Как на крыльях, полетел Ружевиль к королеве, оставив Мишони и его протекающую крышу.

Мария-Антуанетта смотрела на посетителя с пугающим восхищением.

– Ваша записка потрясла меня, шевалье.

– Не заботьтесь обо мне. У меня есть деньги, достаточно денег для гражданина администратора, их вполне хватит даже для того, чтобы вытащить вас отсюда.

– Меня беспокоит не опасность, грозящая моей жизни. Мои дети – вот предмет моих самых страшных мук.

– Ваше мужество сломлено?

– Если я больна и сломлена, это не значит, что мое сердце смирилось.

– Мужайтесь, мы вам поможем. Я вернусь послезавтра, в пятницу, и вы получите деньги, необходимые для ваших стражей…

Короткий разговор был прерван. Одна из двух женщин, прислуживавших королеве, Арель, жена полицейского, вошла, неся в руках кувшин воды. Королева красноречивым взглядом объяснила шевалье, что женщина ненадежна. Он возвысил голос:

– Все ясно, гражданка, я передам ваши заявления шефу.

После чего, не прощаясь, повернулся на каблуках, собираясь выйти. Арель оказалась у него за спиной. Это была маленькая смуглая брюнетка с бегающими глазками. Она настороженно вглядывалась в Ружевиля, затем, улыбнувшись, произнесла:

– Гражданин Мишони ждет тебя, гражданин, он там, в коридоре, с унтер-офицером Дюфреном.

Ружевиль изобразил пленительную улыбку, которая должна была тронуть женщину.

На следующий вечер Ружевиль приехал в один дом в деревеньке Вожирар, куда он был приглашен на ужин. Этот дом, прекрасная загородная резиденция, принадлежал молодой вдове Софи Дютийель, которая была в то время официальной любовницей шевалье. Это была очаровательная юная дама двадцати двух лет, живая и веселая, чей шарм на время привлек Ружевиля. И хотя его сердцем полностью владела королева, он оставался при том большим любителем симпатичных мордашек и легких юбок. А Софи, с ее изящным шармом, изысканностью и прекрасным вкусом была что называется для конспирации. Она никогда не задавала вопросов, зато всегда могла поднять настроение. И потому именно у нее он и расположил центр по подготовке побега.

Она и Ружевиль обсуждали, понизив голос, его дела, сидя в маленьком салоне, когда прибыл Мишони и с озабоченным видом сообщил:

– Я еду оттуда. Кое-что произошло! Двое других тут же вскочили на ноги.

– Что случилось? – спросил Ружевиль, бледнея.

– Ничего серьезного. Не волнуйтесь. Но могло бы быть очень плохо, если бы нам не повезло. Представляете, сегодня утром мадам Ришар, жена консьержа (она добровольно вызвалась носить еду королеве) просто так, шутки ради, решила порыться в карманах жандарма Жильбера, чтобы узнать, нет ли у него писем от любовницы. Мне совершенно все равно, есть ли у него любовница, но она принесла мне бумагу, показавшуюся ей подозрительной.

– Эта бумага у тебя?

– Да, вот она…

Мишони достал из кармана маленький листочек тонкой бумаги, который Ружевиль тут же узнал. Это был кусочек того послания, которое он передал королеве, спрятав в сердцевину цветка. Схватив его, он увидел, что бумага вся исколота иголкой, и тут же вспомнил, что у королевы не было никаких письменных принадлежностей. Ружевиль поднес листок к свету.

– Да, – сказал наблюдавший за ним Мишони. – Именно так. Королева писала при помощи иголки. Читается с трудом, но все-таки что-то можно разобрать.

Поднявшись на цыпочки за спиной у шевалье, Софи Дютийель прочла одну строчку.

«Я доверяюсь вам, я жду вас…»

– Она решилась! – радостно воскликнул шевалье… – Благодарю тебя, Боже! Я боялся, что из-за детей она не отважится…

– К счастью, – продолжал Мишони, – мадам Ришар решила принести это мне. Если бы ей пришла в голову идея отдать бумагу Фуке-Тинвийу, все было бы потеряно, а королева…

Но Ружевиля уже не занимала миновавшая опасность. Он быстро зашагал по комнате, размышляя.

– И вместе с тем, это очень важно. Если бумага была в кармане Жильбера, это значит, что королева смогла с ним столковаться, и он собирался передать листок мне. Уже большой успех, завтра я несу деньги.

Администратор тюрьмы пожал плечами.

– Я так и думал, что Жильбера не трудно подкупить. Ему очень нравится королева, я знаю, что он много раз носил ей цветы. Он провел к ней священника, вопреки запрету. А вот что касается Дюфрена, то это настоящий бравый солдат, и с ним ничего не пройдет.

– Мы это увидим завтра. Если королева знает, что записка попала в руки мадам Ришар, она умирает от беспокойства. Совершенно необходимо ее успокоить.

– Поэтому я иду с тобой, – заявил Мишони. – Будет лучше, если тебя опять приведет «твой шеф». Все они будут знать, что это вполне законно.

Софи молча ходила по комнате, ставя на стол бутылки. Она обожала своего любовника, и ничто в мире не могло поколебать ее желания во всем помогать ему. И она серьезно помогала. Но она видела, что творится в душе любимого. Надо было обезопасить королеву. По она очень хорошо знала Ружевиля и понимала, что потом он пустится в еще более опасную авантюру, чтобы выручить детей королевы и вернуть их матери. Если у него все получится, он уедет, а если он проиграет, его ждет смерть… В любом случае будущее казалось молодой женщине мрачным.

В это время два заговорщика принялись обсуждать свой план.

– Если ты хочешь принять участие, – сказал Ружевиль, – нам нужно действовать быстро. 2 сентября или позднее мы увезем королеву. Я займусь транспортом. Мы пригоним его в Консьержери и там объявим, что перевозим королеву в Тампль по приказу Комитета общественного спасения. Нам нужна бумага, против которой ничего не смогут сделать Ришары…

– А потом, – спросил Мишони, – куда мы повезем королеву?

– В замок Ливри. К мадам де Жаржай, которая ждет ее. Там нас будет ждать другая карета и паспорта, чтобы ехать в Англию.

Последовало долгое молчание. Трое друзей молча смотрели друг на друга, пытаясь заглянуть в будущее. Потом Софи, мужественно улыбнувшись, наполнила бокалы:

– За ваш успех, господа… и за королеву!

– За королеву! – повторили двое других с чувством.

30 августа, в пятницу, Мишони и Ружевиль нанесли свой запланированный визит, но на этот раз под одеждой шевалье нес пакет: четыреста золотых луидоров и десять тысяч ливров ассигнациями.

Они нашли королеву в компании Арель, ухаживавшей за ней. В самом деле, королева была в очень плохом психическом состоянии. Нервы ее были совершенно расшатаны, тело бил озноб. Она лежала на кровати, укутав ноги, когда двое мужчин вошли в ее камеру. Краска залила ее щеки при виде Ружевиля, а руки стали дрожать. Она поспешно их сжала и спрятала под покрывало.

Арель, казалось, совершенно не собиралась покидать комнаты, и тогда Мишони, чтобы дать возможность Ружевилю передать деньги королеве, совершенно непринужденно обратился к ней и спросил о состоянии здоровья заключенных. Так, разговаривая, они отошли к окну, и Мишони незаметно занял позицию между кроватью и своей собеседницей.

В это время Ружевиль с бьющимся сердцем приблизился к Марии-Антуанетте и склонился над ней.

– Это будет в понедельник вечером, 2 сентября, – прошептал он, – после того как громко осведомился о ее здоровье. – Вам достанет крепости?

Многозначительная улыбка заиграла на серьезном лице.

– Я смогу, и надеюсь, без содрогания…

– Ваши стражи?

– Двое согласны, и Розали Ламольер тоже.

– Эта дама? – спросил Ружевиль, сделав незаметный знак в сторону мадам Арель.

– Нет… Я не знаю, почему я даже не стала пытаться. Она очень меня утомляет, все время пытается выспрашивать.

– Итак, будет лучше, если вы ей ничего не скажете. Мы обойдемся без нее.

Мощный торс Мишони был прекрасным экраном для глаз надзирательницы. Повысив голос, Ружевиль передал королеве деньги, заглушив тем самым звук монет. Потом он повернулся и подошел к стоявшим у окна.

– Она очень плоха, ты не находишь? – обратился он к Арель.

Та пожала плечами, гадко усмехнувшись.

– О, она вполне протянет до эшафота, не беспокойся, гражданин!

– Будем надеяться, будем надеяться, – расхохотался Мишони, пытаясь сгладить реакцию друга.

– Посмотрим! – отозвалась женщина.

Субботу и воскресенье Ружевиль провел в лихорадочном возбуждении. Запершись у Софи, он ходил взад-вперед по саду, не в состоянии заняться чем-нибудь, даже присесть на минуту. Время шло, а нервы его не успокаивались. Час приближался, и его все больше охватывали самые дурные предчувствия. А если королева сочтет бегство грехом? Вдруг кто-нибудь из охраны изменит свое решение? Не обнаружит ли что-нибудь надзирательница? Не сорвется ли план в последний момент? Сможет ли Мишони провести экипаж? Если, если, если… Каждая фраза сверлила мозг молодого человека.

– Если ты не успокоишься, Александр, – спокойно сказала наблюдавшая за ним Софи, – ты придешь к понедельнику в такое нервное состояние, что сам будешь ни на что не годен. Ты должен попробовать поспать.

Она снова помогла ему! Это было самым мудрым решением. Он бросился к Софи и страстно ее расцеловал.

– Ты, как всегда, права… Я ненадолго прилягу. Сон, я думаю, не придет, но немного спокойствия – это в духе настоящего кавалера.

Понедельник был решающим днем для королевы. Она вдруг совершенно успокоилась, мучительные тревоги и отчаяние как-то сразу отступили. Часы, которые, как она считала, будут последними в ее заключении, длились, казалось, целый век. Но, слыша, как ходит в коридоре Жильбер, видя постоянно улыбку Розали, она ободрялась. И она набралась достаточно мужества, чтобы встретить достойно в конце дня телегу смерти… Для королевы то был мучительный момент.

Жара стояла невыносимая, и, несмотря на открытые окна, в отделении женщин воздух был очень тяжелый. Настала ночь, часы на башне исправно отбивали каждый час; королева у своего окна, подобно другим заключенным, слушала ужасающие звуки тюрьмы.

Вечер, однако, не принес тишины. Существовал обычай для тех, кого на следующий день вызывали в Революционный трибунал, то есть на смерть, приглашать на ужин своих товарищей по тюрьме. Обычно ужины проходили в безумном веселье. Погружались в вино, пели, часто мешая вино с любовью, пытаясь вырвать у жизни последние мгновенья счастья.

У открытого окна королева слушала эти песни, этот смех, и сердце ее наполнялось неземным чувством упоения и восхищения бывшими своими придворными, хорошо знающими, что их ждет назавтра. Вот в Сите часы пробили одиннадцать. К воротам подъехал экипаж. Вот и звуки в коридоре, свет пробивается из-под двери. Королева обернулась. Мишони и Ружевиль, сопровождаемые Жильбером и Дюфреном, вошли в камеру. Они ослепили королеву принесенным с собой светом.

– Вы еще не ложились, гражданка? – спросил Мишони. – Это хорошо, так как мы пришли за вами.

– Куда вы меня ведете?

– В Тампль! Муниципалитет решил вас перевести туда из-за вашего самочувствия, и я вас туда препровождаю.

– Смогу я увидеть моих детей?

– Мне об этом ничего не известно, – отвечал Мишони с непроницаемым лицом. – Извольте приготовиться.

– Я готова. Розали пришлет мне мои вещи.

Девушка вышла из-за спин мужчин, накинула королеве на плечи шаль, а потом с блеском в глазах поцеловала ей руку.

– Бог сохранит Ваше величество, – прошептала она. Растроганная королева быстро ее поцеловала, затем сказала уже спокойнее:

– Я иду за вами, господа.

Она покинула камеру, идя между Жильбером и Дюфреном, возглавлял процессию Мишони, замыкал – Ружевиль. Ситуация совершенно вскружила голову последнему. Вышли в переднюю тюрьмы, где их поджидал с факелами Ришар. Старая разбитая колымага, казалось, приехала из средних веков. Королева несколько раз глубоко вдохнула свежий воздух, пытаясь прочистить легкие.

Пришлось остановиться. Ришар пошел искать ключи, и Мишони с ним. Добряку казалось, что смена тюрьмы заключенной – самое простое дело, но он всего не учел.

Уже два охранника отпирали ворота, когда за спинами у них раздался ледяной голос:

– У тебя, гражданин Мишони, естественно, есть приказ Конвента забрать вдову Капетинга в Тампль.

Холодная рука сжала горло Ружевиля. К ним приближалась жена Ареля, гадко улыбаясь.

– Он со мной, – авторитетно заявил Мишони. – У меня сейчас нет времени его искать!

– Но для тебя было бы лучше… и для всех здесь присутствующих, чтобы время нашлось, – вкрадчиво произнесла, она. Потом повернулась к консьержу и охране. – Вы знаете, что значит для вас, для всех нас, если у гражданина Мишони нет… если вдруг он не везет заключенную в Тампль… Итак…

Консьерж Ришар и охранники побелели, как полотно. Жена Ареля повысила голос:

– Вы хотите познакомиться с гильотиной?

– Это смешно! – прервал Мишони. – Все здесь присутствующие меня хорошо знают, и никто не сомневается в моей гражданственности! Ты меня оскорбляешь, гражданка, и я не такой человек, чтобы покорно сносить подобные намеки!

– Я принесу тебе любые извинения, какие ты потребуешь, гражданин, когда ты покажешь мне бумагу. Если речь не идет о той бумажке, которую гражданин Ришар нашел в кармане Жильбера…

Мишони посмотрел на Ружевиля. Тот был бледен, готов сражаться, но ничего нельзя было уже сделать. Они были безоружны, враги многочисленны, а оба охранника королевы едва держались на ногах и были также бледны. Итак, сейчас все поменяются местами… Молчание было невыносимым. Королева поняла ситуацию.

– Будет лучше, если вы поищете бумагу, господин Мишони. Это вас, быть может, немного успокоит. Что же до меня, то у меня много Бремени и терпения. Отведите меня в мою камеру!

Она отвернулась, чтобы не видеть выражения лица Ружевиля, затем, подняв голову, без трепета повернулась и пошла назад в тюрьму; за ней поспешно бросились Жильбер и Дюфрен. Все остальные были поражены, только жена Ареля наблюдала всю сцену со злобной усмешкой.

– Это прекрасно, – промолвил наконец шевалье. – Мы тоже идем.

Очутившись на улице, в жарком воздухе лета, они смотрели друг на друга с безнадежностью.

– Шанс упущен, – с отчаянием произнес Ружевиль. – Мишони покачал головой.

– Навсегда. Ты должен испариться. Тебя теперь будут повсюду искать.

– А ты?

– Я останусь на своем месте и… сделаю глупость. Я вернусь к Софи, не заботься обо мне. Ты должен попробовать бежать, один. Это твой единственный шанс.

В полном молчании друзья пожали друг другу руки. Мишони сел в экипаж, а Ружевиль растворился в ночи.

Следующим утром все было раскрыто. Жандарм Жильбер сошел с ума: принялся писать доклад своему полковнику Дюмеснилю, описал историю с цветком и бумагой и подробно все шесть дней! Не обошел он молчанием и поведение Дюфрена. Комитет гражданского спасения перевел королеву в другую камеру, еще более страшную и охранявшуюся день и ночь. Мучения ее продолжались еще полтора месяца, после чего она умерла на эшафоте.

Как это не кажется невероятным, но Ружевиль тем временем принялся осуществлять еще один план. Но Мишони и Софи Дютийель были арестованы в тот же день и позднее поднялись на эшафот. У Мишони нашли бумагу, исколотую иглой.

Ружевиль был тогда недалеко. Он жил на Монмартре в глубоком подполье, как муравей, и писал памфлет «Преступления парижан против их королевы», размножая его в большом количестве экземпляров. Революционный трибунал, найдя у него на столе один экземпляр, был очень удивлен тем, как человек мог отважиться на такое.

Шевалье выходил из дома всего лишь один раз, рискуя тогда больше всего: в день смерти королевы. Смешавшись с толпой, с глазами, полными слез, он видел, как ведут на смерть дочь Цезаря, ту единственную женщину, которую он любил.

Конспирация прочно укоренилась в сердце шевалье. Он скрывался до конца своих дней, посвятив жизнь борьбе за восстановление монархии Бурбонов, и пал под пулями в 1814 году, незадолго до возвращения Луи XVIII, чьим активным агентом и был.

На основе биографии этого замечательного человека, не смирившегося до самой смерти, всю жизнь страстно любившего Марию-Антуанетту, Александр Дюма написал роман, несколько изменив имя. Так, шевалье де Ружевиль стал шевалье де Мэзон-Руж и под этим именем и вошел в историю.