Текст книги "Искатели приключений: откровения истории"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
МИГЕЛЬ ДЕ МАНЬЯРА, БЕССМЕРТНЫЙ ДОН-ЖУАН
Единственный фонарь, освещавший проход, был довольно далеко, да и к тому же почти угас. Эта мрачная кишка, казалось, никогда не кончится…
Под ударами сразу трех атаковавших его шпаг Мигель де Маньяра медленно отступал, ища дверь, которую он мог бы открыть. Он тревожился, но страха не испытывал. Чувствовал он себя прекрасно, почти счастливо. После любви Мигель ничто так не любил, как сражение.
Он не мог разглядеть, кто его атаковал: видел лишь черные одежды и блеск клинков. Слышал только прерывистое дыхание. Постепенно в тусклом свете Мигель смог различить уродливую белую бороду.
Он отступил еще на шаг, чувствуя, что пока у него еще вполне достаточно сил. Левой рукой он все время шарил у себя за спиной, пытаясь нащупать дверь, которая, как он надеялся, была где-то поблизости. Но ничего, кроме гладкой стены, найти не мог… Проход оказался тупиком. Голос графа д'Ольмедо прозвучал где-то совсем рядом:
– Назад, вы!.. Теперь уж он от меня не ускользнет! Он мой…
С неистовостью, которую в нем совсем нельзя было предположить, старый граф бросился на Мигеля, и тот, увидя над собой занесенный клинок, понял, что сейчас умрет. Легкая испарина выступила у него на лбу.
– Позвольте мне пройти! – проговорил, он сквозь стиснутые зубы.
Громкий смех был ему ответом.
– Единственный выход отсюда – это ад, который ждет тебя, бандит!..
– Позвольте мне пройти, говорю я вам! Не то вы об этом пожалеете…
Вместо ответа граф атаковал его еще сильнее, и дон Мигель решил, что это начало конца. Разъяренный, вооруженный до зубов, старый сеньор был сильнее его. Он был лучшим клинком Испании и до сегодняшнего дня еще ни разу не проигрывал сражения. Но на сей раз речь шла о самой жизни, а Мигель ею страшно дорожил.
– Ну что ж, воля ваша, – заявил он. Несколько развернувшись, бандит бросился в атаку.
В его руках толедский клинок вился, подобно змее, и с невероятной быстротой, пытаясь найти брешь в обороне противника. И нашел… Мигель тут же сделал резкий выпад. Граф д'Ольмедо упал, как туша, с перерезанным горлом…
Не останавливаясь ни на минуту, Мигель бросился на двух слуг, все еще загораживавших ему проход.
– Теперь вы. Следуйте за ним, друзья!
Но эти двое, струсив, тут же сбежали. Мигель остановился у двери и вернулся. Из-под тела графа растекалась огромная темная лужа, но ни звука больше не раздавалось из этого тела… Мигель передернул плечами и бросился бежать до самой комнаты Терезы…
Девушка стояла, прижавшись к колонне, поддерживавшей полог кровати, и дрожала от ужаса. Черные волосы рассыпались по обнаженным плечам, длинная белая сорочка приспущена.
– Мигель! – прошептала она слабым голосом, протягивая к нему дрожащие руки.
Но он не ответил ей даже взглядом, достал из кармана шелковый платок, вытер лившийся градом пот, отбросил платок, поискал и нашел свой плащ накинул его и только потом взглянул на Терезу.
– Я вынужден был убить твоего отца, моя дорогая… Он слишком многого от меня хотел!
Тереза в ужасе закрыла рот рукой, затем бросилась к нему и обняла.
– Не бросай меня, Мигель, не оставляй меня одну… Я боюсь!
Он высвободился из ее объятий.
– Остаться здесь? Ты с ума сошла… Я убил твоего отца, я ведь сказал тебе!
– Мне это все равно! – дико прокричала она. – Я тебя люблю… Когда ты вернешься? Следующей ночью?
– Никогда!
Это было сказано мягко, с некоторой иронией и долей презрения. Тереза отскочила к самой кровати.
– Никогда? Но… Я тебя люблю… И ты тоже меня любишь! Ты только что это говорил!
– Только что было только что. Теперь ты для меня не загадка… Я больше тебя не люблю. Прощай, Тереза!..
Не слыша ее звериного крика, Мигель прошел на балкон, спустился по веткам, как кошка, спрыгнул в сад и вышел за калитку. Потом, завернувшись потуже в плащ, легкой походкой ушел в спящую Севилью…
В призрачном свете луны его стройная фигура бросала причудливые тени на белые стены Пустые улицы, сады, спящие за высокими стенами… В этот час нигде не было слышно ни звука, только порой отдаленный лай собак. Но на углу Калле Сьерпе показался ночной сторож, помахивавший бесполезным в эту светлую ночь фонарем.
– Два часа ночи, – пел он надтреснутым голосом. – Да будет мирным по воле Бога ваш сон, люди Севильи!..
Мигель не изменил своего курса. Сторож остановился и проводил взглядом человека, закутанного в плащ приподнимаемый сзади концом шпаги. Он сам себе улыбнулся, протер глаза и безразлично пожал плечами.
– Спокойной ночи… Дон-Жуан! – проговорил он, продолжая свой путь.
Дон-Жуан!.. Вот уже много лет вся Севилья звала так дона Мигеля де Маньяра, и Лека и Колона, и Винсентело. Юноша родился в одной из самых знатных семей Испании, чей род восходил еще к романским временам и прибыл в Испанию из Корсики.
Все началось с постановки пьесы, которая произвела фурор в Испании: «Обманщик из Севильи» Тирсо де Молина. Юному Мигелю тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Герой, Хуан Тенорио, обожал женщин, ненавидел мужчин, летел по жизни разбивая сердца, проливая слезы и кровь, пока наконец на его дороге не стала каменная статуя Командора, и кара не настигла грешную душу юноши.
– Я буду Дон-Жуаном!.. – заявил Мигель, покидая театр. И исполнил обещание. В три-четыре года он покорил своим шармом почти всех красивых женщин Севильи, бросал их сразу же после того, как удовлетворял свое желание, не обращал никакого внимания на братьев, мужей, отцов, любовников, приводя всех в отчаяние тем, что убивал всех, кто на него нападал… Но теперь уже сама легенда работала на него: дамы влюблялись от одного его имени, от одного слуха о его приближении. Росла и ненависть…
Могущество дона Томаса де Маньяры, отца Мигеля, богатого кораблевладельца, очень уважаемого королем Филиппом IV, до поры до времени надежно защищало Мигеля от королевской кары. Но смерть графа Санчеса де Линдена и Ольмедо, испанского гранда, любимца короля и к тому же человека, как знал каждый в королевстве, очень доброго, добропорядочного, самой образцовой жизни, – все изменила.
– Вы должны покинуть Севилью до наступления дня, Мигель, – сурово заявил дон Томас де Маньра. – На сей раз преступление слишком ужасно… Я не могу для вас ничего сделать.
– Граф атаковал меня, – защищался Мигель, – у меня просто не было выбора.
Но дон Томас покачал головой.
– Нет, Мигель… Вы похитили честь его дочери; вам придется полностью изменить свою жизнь. Если вы останетесь здесь, вы погибли. Альгвасилы отправят вас к праотцам, а я буду не в состоянии ничем помочь вам. Уезжайте!
Дон Мигель смотрел на отца с отчаянием. Идея покинуть Севилью была для него невыносима. Но он слишком хорошо знал дона Томаса и понимал: послабления не будет.
– Куда я поеду?
Палец дона Томаса указал на черный плащ сына, прямо на алый крест над сердцем.
– Вы рыцарь Калатравы, Мигель… отправляйтесь сражаться во Фландрию. Идите проститесь с матерью и выезжайте. Вы потеряли слишком много времени…
Донья Херонима расцеловала сына без единого слова. Все время, пока он шел по этой смертельной дороге, она молилась за него, твердо зная, что рано или поздно это случится, и она давно была готова к такой минуте. Она начертила крест на его высоком лбу, затем отвернулась и стала на колени перед большим распятием в алькове.
Когда первые лучи солнца коснулись тяжелых вод Гвадалквивира и солдаты постучали в высокие ворота дворца Маньяра, Мигель покрыл на лошади уже добрых десять лье.
Он вступил в армию под вымышленным именем и примкнул, перед Анвером, к графу де Аро, но пагубной дороги соблазнителя не бросил. И, хотя Мигель де Маньяра был страшный сердцеед, без жалости и зазрения совести, он же был одним из самых храбрых людей своего времени. Его военные подвиги, в основном в осаде Бергоп-Зома, были столь блистательны, что Хорхе де Аро пожелал знать, кто этот юноша, который сражается, как король, под простым именем. Он очень быстро выяснил правду и в полном восхищении храбростью молодого человека написал лично королю, рассказал о доблести Мигеля и просил для него прощения.
Это было сделано… Когда война во Фландрии закончилась, Мигель вернулся в Севилью, а девушки вновь обрели своего Дон-Жуана.
Пять лет спустя он все еще вел полюбившуюся ему жизнь, больше не попадая в столь затруднительные обстоятельства и меняя любовниц через каждые два-три дня, проливая все новые и новые реки слез и крови. Но никто больше не осмеливался его атаковать или возбуждать дело против официального героя, каким он теперь был. Он зашел так далеко, что посягнул даже на монастыри, ища более извращенного наслаждения… и подчас получая его, под носом и на бороде Святейшей Инквизиции.
Его мать, донья Херонима, скончалась от разочарования. Он ее горько оплакивал, но тут же вернулся к прежней жизни, с еще большей страстью к удовольствиям. Так продолжалось до весны 1651 года, когда он наконец встретил ту, которая стала его единственной любовью.
Жара стояла ужасная, и коррида была тяжелой. Оставив копье в туше своего последнего быка, Мигель соскочил с лошади, под гром аплодисментов, и бросил поводья слуге.
– Я изжарился… – выдохнул он, снимая с шеи белый бант. – Пойду поищу прохлады в саду. Скажи всем, чтобы оставили меня в покое…
В самом деле, на площадке, где благородные юноши выказывали свою храбрость против черных андалусских быков, солнце палило нещадно, его лучи казались раскаленными стрелами. На трибунах, под двойными тентами, городские красавицы, не жалея рук, хлопали в ладоши, выражая свой восторг и ища, кто бы мог их пленить. Но Мигель в первый раз в жизни чувствовал себя уставшим от всей этой утомительной суеты, от всех этих женщин, постоянно чего-то от него требовавших. В свои двадцать пять лет он чувствовал себя старше всего света…
Пожав плечами, он направился к тенистому саду, буквально бурлившему цветами: фруктовыми деревьями, темной сиренью, чьи тяжелые ветви спускались к самому Гвадалквивиру. Вдали виднелись оранжевые крыши Севильи и золоченая статуя Веры на вершине мавританской башни кафедрального собора. Бродячий певец пел где-то невдалеке, аккомпанируя себе на гитаре. Мигель медленно направился вдоль аллеи к голубому фонтану…
В тот момент, когда он нагнулся и коснулся воды в фонтане, появилась девушка. Она медленно приближалась, не замечая его.
Присев на край фонтана, она протянула к воде тонкие белые руки, но не замочила их, а только коснулась воды… Нежно голубое платье схвачено поясом в невероятно узкой талии, белая кружевная накидка покрывает золотистые волосы… Она улыбнулась своему отражению в воде.
Мигель вышел из-за загораживавшего его мостика, она обернулась и невольно подарила ему эту улыбку.
– Здравствуйте, – сказала она, почти смеясь. – Я вас напугала?
Она была совсем молоденькая, лет пятнадцати или чуть больше. Прекрасное лицо: нежная белая кожа, глаза небесного цвета. Мигель на мгновение замер от удивления. Он никогда не видел этого восхитительного ребенка и почувствовал, как его инстинкт снова проснулся с прежней силой. Он приблизился к ней.
– Здравствуйте. Кто же вы, доньесита? Я никогда вас не видел в Севилье.
Малышка весело рассмеялась, сверкнув прелестными зубками, и страсть проснулась в черных глазах мужчины.
– Конечно, ведь я не живу в Севилье. Я из Гренады, но у моих родителей здесь имение, и мы приглашены на этот праздник. Мой отец дон Диего Карилло де Мендоза. А вы, кто вы?
Мигель низко поклонился. То было очень славное имя, и все в этой малышке говорило о величии ее рода.
– Меня зовут Мигель де Маньяра и…
Она прыснула, а потом и рассмеялась.
– О! Так это вас все называют Жуаном? О, как это смешно!
– Как? Смешно?
Мигель никогда даже не предполагал, что такая реакция возможна. Конечно, девушки хихикали и смущались, краснели и заикались… но до сих пор еще никто не смеялся ему в лицо.
– Как же вы меня себе представляли, сеньорита?
– Я не знаю… Очень мрачного, я думаю, со страшным лицом… Мне кажется, что я вас себе представляла похожим на дьявола. Но вы совсем не так страшны. Вы очень милы… и немного грустны.
Она смотрела на него спокойно, дружелюбно, слегка улыбаясь, все еще касаясь воды руками.
– Моя жизнь не весела, дона… Но вы мне не сказали, как ваше имя?
– Меня зовут Херонима.
Медленно, очень медленно Мигель осел на парапет рядом с ней. Как все это было странно, и как прелестно.
– Мою мать тоже звали Херонима… Она тоже была красива… как вы.
– Ее нет больше с вами?
Мигель горько покачал головой.
– Нет… и я принес ей много горя!
– Бедный дон Мигель!.. Вы должны думать, что теперь она более счастлива, и если она знала, что вы ее любите, вина ваша легче. Не нужно быть печальным, дон Мигель… Очень просто изменить свою жизнь, если она тебя не удовлетворяет. Достаточно только захотеть…
Вы думаете?
Инстинктивно он шарил рукой, ища упавшую булавку, но Херонима естественным жестом вынула свою из наколки и протянула ему с обескураживающей улыбкой.
– Я уверена!.. Вы должны попробовать. Я могу вам помочь, если вы хотите?
– Мне помочь?
В нем снова что-то вспыхнуло, но Херонима обезоруживающе улыбалась, а в глазах ее отражалось само небо. Она снова рассмеялась его замешательству.
– Ну, конечно… Мы можем быть друзьями.
Это предложение дружбы, сделанное прелестным ребенком юноше, которого боялись и обожали все женщины, перевернуло сердце Дон-Жуана. Светлое лицо Херонимы казалось ему воплощением чистоты, он видел в ней ангела, посланного ему небом во спасение. Конечно, он полюбил, более того, обожал ее, как женщину и как ангела… С того самого дня как он повстречал ее, Мигель не нанес более ни одного ночного визита. На улице спящей Севильи не было больше фигуры, закутанной в плащ, и только гитара плакала в ночи… Дон-Жуан хотел быть достойным той, которую желал. Впервые в жизни женитьба представлялась ему единственным возможным союзом… достойным Херонимы.
Он навещал ее множество раз, и вскоре вся Севилья знала о его намерениях. Это привело всех в замешательство, общество было дезориентировано, а Мендоза затосковал. Идея выдать свою чистую Херониму за этого человека, имевшего так много от сатаны, совсем не улыбалась дону Диего. Но Херонима уже отдала свое сердце Мигелю, и когда он пытался объяснить ей, за какого человека она собирается замуж, она лишь довольно улыбалась и отвечала:
– Почему я должна бояться этого, папа, если он искренне сожалеет о своей прошлой жизни, ведь он показал, что способен полностью от нее отречься.
– Ты думаешь, это серьезно?
Херонима приближается к отцу и нежно целует его руку.
– Господин мой отец… все во власти Бога, не стоит искушать его, загадывая в будущее. Вы хотите знать о нем больше, чем сам Господь?
На это ничего уже нельзя было ответить, а с другой стороны, альянс с богатой и знатной семьей Маньяра вполне удовлетворял дона Диего. И в конце концов, Херонима была первой и единственной девушкой, у которой дон Мигель не просил ничего иного, кроме руки… Мендоза согласился.
В последний день августа 1648 года в огромном кафедральном соборе Севильи под дождем поцелуев и цветов дон Мигель де Маньяра венчался с Херонимой де Мендоза в присутствии всей испанской знати. Мантильи всех красавиц были влажны от слез, им ничего не оставалось делать теперь, как удаляться в монастырь, потому что Дон-Жуан предпочел жизнь с одной единственной…
Грандиозные праздники прошли очень пристойно. Мигель и Херонима были счастливы. Они по-настоящему любили друг друга, но для Мигеля эта любовь приобретала все более сакральный характер, становилась своего рода религией, безумием. Жизнь, которую он стал вести с первого же дня брака, была прямой противоположностью годам юности. Он стал продолжать все дела отца, вошел в совет города и делил свое время между работой и женой.
В основном они жили в дворцах Лека и Маньяра в Севилье, но часто выезжали и в замок де Монтексак в провинции Серанья. Херонима не любила ни шумное общество, ни город. Ей нравилась природа, птицы, открытый простор. Она говорила, что город дышит грехом…
Рядом с ней Мигель познал всю сладость жизни в любви, но он занимался и делами. Херонима была мудра и умела, под ее ненавязчивым руководством Мигель принял участие в самом выгодном тогда в Испании деле: в те времена золото из Америки текло такой мощной волной, что парализовало всю экономику. Выгодно было вкладывать во флот, курсировавший между материками. Он так и поступил, удача сопутствовала ему. И все могло бы и дальше быть так же прекрасно, если бы два несчастья не пришли одно за другим… Здоровье Херонимы всегда было слабым и хрупким и не позволяло ей познать радости материнства. Она очень страдала от этого, а Мигель утешал ее.
– Я могу сказать тебе: я не смогу любить тебя так же, если появится ребенок: я буду ревновать к нему…
– Ревновать? К нашему ребенку?
– Я буду ревновать тебя ко всему, что нас может отдалить, что оторвет твои мысли от меня…
– Какой ты глупый, Мигель!.. Он, это будешь опять ты…
Херонима улыбнулась и положила золотую головку на плечо мужу. Так они сидели долго, не шелохнувшись… Счастье, неизменное и полное, длившееся больше двенадцати лет… и оборвавшееся внезапно, как удар грома среди ясного неба. В начале сентября 1661 года она почувствовала легкое недомогание… 13. числа, в самой середине ночи, она заснула, как всегда в объятиях Мигеля, полубезумного от горя.
Ее последние слова были обещанием встречи:
– Мы встретимся… на небесах, мой любимый, – прошептала она.
В страшном отчаянии и невыразимой тоске припал Мигель к неподвижному телу. Он чувствовал себя брошенным, фатально одиноким, в пустыне… Ангел поднялся на небо, на небо, которое навсегда закрыто от него, самого страшного грешника в мире…
Много дней падавший снег и ледяной ветер, казалось, превратили маленький монастырь в Серанье в монастырь Снегов. Мерные глухие удары колокола… По двое из палат выходят монахи и направляются к церкви. Они съежились от холода, идут, опустив головы и засунув руки в рукава, мерно, в такт шагам, качаются четки… Приблизившийся первым, видит, что дверь в церковь не заперта. Аббат поднимает голову и смотрит на того, кто идет рядом с ним.
– Боже мой!.. Он опять там!.. – шепчет он. Войдя в храм, он тут же видит в тусклом свете нескольких свечей скорбную фигуру в черном, приникшую к подножию большого саркофага белого мрамора. Рыдания сотрясают тело человека, ужасающие стоны рвутся из груди…
Остановив процессию у входа в церковь, аббат один приближается к человеку и кладет ему руку на плечо.
– Сын мой… будьте благоразумны… вы себя медленно убиваете…
Мигель де Маньяра поднимает к нему искаженное страданием лицо, незрячие глаза с застывшей мукой. Он шевелит губами, но теперь ни звука не срывается с его губ. Аббат мягко берет его за плечи, пытаясь поднять с колен. Но он сопротивляется, не в состоянии оторваться от камня.
– Она там, святой отец… она там, она… Херонима!.. Моя нежная жена!..
– Это только ее мертвое тело, сын мой, ничего больше…
. – Ничего больше? Ее светящееся лицо… волосы, подобные самому солнцу… белое изящное тело… Все это, вы знаете, что все в этом белом мраморе… Вы знаете, какая омерзительная вещь смерть? Страшный палач, и я ничего не могу, ничего против него…
Он вцепился в мрамор так, что пальцы оставили красный след на белом камне. Аббат снова взял его за плечи.
– Вы не должны думать об этом, сын мой… Тело – это только грязь. Душа все освещает и оживляет…
Но Мигель с отчаянием качает головой.
– Ничего нет… падре… – затем снова добавляет: – Ничего… вы увидите… ничего нет!
Входят монахи, капюшоны совсем закрывают их лица. Аббат поднимает Мигеля под руки, ставит на ноги и, поддерживая, отводит.
– Идите, сын мой!.. Страдание ослепило вас… Вот уже шесть месяцев как ваша горячо любимая жена здесь… в мире, который вы не должны нарушать… Нужно возвращаться к жизни…
Обитателям монастыря казалось, что они видят призрак. Мигель де Маньяра уже перестал походить на человека. Тело его совсем высохло, и черные широкие одежды свободно развевались на ветру, точь-в-точь как у привидения, а огромные черные глаза были обращены куда-то в неземное.
Он заперся в замке, по-прежнему обряженном в траурный креп, с занавешенными окнами, и проводил свои дни либо сидя без движения перед большим портретом Херонимы, либо рыдая на ее могиле. Он ни к кому не обращался, не спал, практически не ел. Выходил только глухой ночью и бродил по улицам, с глазами полными слез, поверяя пустым улицам скорбь своего сердца. Дон Мигель был страшно изможден, но по-прежнему очень красив…
Но скоро рассудок его так ослаб, что начались галлюцинации.
Однажды ночью, когда он бродил под церковными стенами, ему вдруг привиделась странная процессия, медленно и бесшумно спускающаяся по улице. Эти люди не молились и не делали ни одного движения – словно плыли по воздуху. Все они были одеты в черное, черные покрывала и капюшоны прикрывали их лица так, что нельзя было видеть их мертвые глаза. Посреди них по воздуху медленно плыли носилки, покрытые черным драпом… Процессия повернула к церкви, и Мигель пошел навстречу, желая присоединиться к поздней церемонии.
– Какого святого вы несете? – спросил он одного из участников.
Могильный голос ответил:
– Мы предаем земле дона Мигеля де Маньяру… Мигель замер от ужаса, волосы зашевелились у него на голове. Он бросился к носилкам и сорвал драп. Ужасный крик вырвался из его груди: он увидел свое собственное лицо…
На рассвете солдаты алькада нашли его без сознания на ступенях церкви.
В другой раз, прекрасной теплой летней ночью, он искал прохлады в апельсиновом саду, недалеко от кафедрального собора. Светлой лунной ночью Мигелю было несколько легче. Усталый, он прислонился к колонне аркады, слушая шелест листвы, журчание прохладной воды и считая апельсиновые деревья. Вдалеке раздался голос сирены, возвещающей полночь, и сразу за ней, чуть ближе, несколько аккордов на гитаре.
Неожиданно из-за деревьев вышла женщина и быстро пошла через сад. Она была маленькая, изящная, и сердце Мигеля забилось быстрее. Эта женщина… она шла походкой Херонимы… точно так: высоко подняв голову, легко и быстро, и с той же самой неповторимой привычкой время от времени слегка наклонять голову к правому плечу…
Мигель бросился бежать. Женщина не обернулась, не ускорила шаг. Она направилась ко входу в собор и вошла в тень… Но ноги отказывали Мигелю, собрав последние силы, он крикнул:
– Сеньора… Прошу вас…
Женщина обернулась. И Мигель увидел усмехающуюся маску смерти. Он издал душераздирающий вой.
– Вам нужно заботиться о своей душе, а не о теле, сын мой.
Над ним склонилось доброе юное лицо священника. Мигель перевел взгляд на портрет Херонимы и тяжко вздохнул.
– Когда вы останетесь один на один с Богом, сын мой, вам придется во всем дать ответ. И если вы хотите однажды снова встретить вашу жену, для этого есть только один путь…..
– Какой?!
– Принесите искреннее покаяние!.. Искупите! И ваша любовь вернется…
Черные глаза Мигеля ожили, на губах появилась улыбка.
– Я ее увижу?..
– Без сомнения… Но дорога будет очень трудной и тернистой.
– Ничто не сможет меня остановить…
Но болезнь прогрессировала. Он впал в неистовство и бесновался так, что это становилось опасным не только для его жизни, но и для всех окружающих. Вся Севилья заволновалась.
Тогда решено было поместить его в клинику Керидада, где для него были созданы все удобства, соответствующие его рангу.
Здесь хорошо заботились о больных, но одновременно это было равносильно смертному приговору…
Смерть все не приходила к Мигелю, и он провел там долгие дни в тяжких страданиях, порой устраивая страшные представления.
Однажды его племянник, юный маркиз де Парада, сын одной из его сестер, Изабеллы, возвращаясь поздно ночью после затянувшегося заседания в трибунале, увидел, как Мигель, облаченный в рваные одежды цвета грязи, направляется к площади, где обычно казнили приговоренных. Он последовал за ним. Мигель забрался на эшафот и стал снимать труп мужчины, казненного три дня назад и оставленного висеть в назидание остальным. Парализованный ужасом, маркиз не мог даже шелохнуться. Мигель взвалил труп на плечи и поволок прочь…
Маркиз опомнился только тогда, когда Мигель успел пройти уже две улицы. Он бросился следом.
– Дядюшка!.. Что вы делаете?
Мигель открыл глаза. Его лицо было перекошено.
Он попытался улыбнуться, но лишь гримаса исказила его черты.
– Оставьте… это! – выдавил из себя маркиз, преодолевая ужас. – Это отвратительно!..
Но в ответ опять лишь жуткая улыбка.
– Это ничто, мой мальчик… Я еще не привык, но скоро привыкну. Так надо!..
– Но…
– Никаких но!.. Так надо!.. Оставьте!..
И с усилием взвалив на шею свой страшный груз, он продолжил путь… Со слезами на глазах смотрел юный маркиз на того, кто был когда-то Дон-Жуаном.
Они повстречались снова в следующее воскресенье. Выходя из кафедрального собора после мессы, маркиз протягивал руку со святой водой жене и другим севильским красавицам, когда вдруг у дверей Прощения раздался странный голос:
– Во имя несчастных и во имя спасения вашей души… С любовью, если вам угодно!..
У красного мавританского портала стоял дон Мигель, высокий, одетый в черное, он протягивал руку, прося милостыню.
Парада почувствовал, как рука жены задрожала в его руке. Он видел, как застыли от изумления вокруг него женские лица. Но Мигель не смотрел на них. Его взгляд был устремлен вдаль, в неземное…
– Подай… – прошептала очень быстро и очень тихо донья Мерседес мужу.
Маркиз поспешно подошел и вложил монету в руку Мигеля. Вслед за ним стали подходить и все женщины, одна за другой, отдавая ему едва ли не все золотые монеты, которые у них были. Они бросали на него ищущие взгляды из-под мантилий. Но ни одной не удалось встретиться с ним взглядом… Когда же Дон-Жуан улыбнулся, он улыбнулся тому лику, который мог видеть лишь он один.
Красавицы горько вздыхали.
Долгие годы Мигель де Маньяра искупал тяжким служением свои грехи Он делал это с таким мужеством и стойкостью, что, наверное, отмолил всю свою прежнюю жизнь. Репутация его святости росла год от года. Так прошло десять лет.
Однако женщины, которых он когда-то любил, не оставляли стараний вернуть его к амурной жизни, но всем им он отвечал отказом. И рассказывал о смерти, о том, что он должен себя сохранить в чистоте во что бы то ни стало и что ему не так сложно это делать, поскольку он живет воспоминаниями о Херониме. Мигель теперь носил на теле власяницу и, к ужасу прислуги, в собственном замке истязал себя бичем.
Наконец смерть пришла за ним. Ранним утром мая 1679 года, точнее 9 мая, когда все колокола Севильи славили ангелов, а солнце, набирая летнюю силу, повсюду разливало аромат цветущих роз, он наконец заснул, ослабленный долгой ночью агонии. Он уже не был Дон-Жуаном. Умирал в мире и покое совсем другой человек. Последним его вздохом было имя:
– Херонима…
Голгофа была пройдена. Севильский обманщик уходил в бессмертие…
13 мая 1778 года Ватикан объявил дона Мигеля де Маньяру преосвященным, но жители Севильи тревожили Рим постоянными требованиями канонизации. Однако Святая церковь не решалась пока причислить к лику святых того, кто был Дон-Жуаном.
