Текст книги "Сокровища града Китежа
Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции"

Автор книги: Жюль Мэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

14

Первые лучи восходящего солнца едва румянили спокойные воды озера, когда я проснулся.

Ах, черт побери, – как хорошо жить на свете, когда с тобою молодость, вера и надежды, близкие к осуществлению!

В лагере еще все спало, и только постель Оноре уже была пуста. Он, по-видимому, поднялся еще раньше и куда-то ушел. Я осторожно встал, чтобы никого не разбудить и, шагая через спящих, пробрался к Ивану Федоровичу, – так звали нашего водолаза. Он лежал, раскинув руки в стороны, и храпел, как говорят французы – во все носовые завертки.

– Иван Федорович, а, Иван Федорович! – окликнул я осторожно. Храп усилился, и к нему прибавилось сладостное причмокиванье.

– Иван Федорович!

– Агммм… Хрр! Хррру!

– Да проснитесь же!

– Угу! Мм-да! Мм-да!

Иван Федорович благожелательно улыбнулся, не открывая глаз, и перевернулся на другой бок. Причмокиванье и храп усилились. Выведенный из терпения, я изо всей силы ущипнул его.

– Что? А? – рявкнул по-медвежьи на весь лагерь и вскочил в испуге Иван Федорович. Я поспешно прикрыл ладонью его необъятный рот.

– Шшшш! Тише! Это я.

– Ах, вы?

– Ну да – я.

– Какого же вы черта щиплетесь? Я думал, что какая-нибудь змея болотная добралась до меня, – перепугался смертельно.

– Да нет, это я. Слушайте же, Иван Федорович… Тшшш! Кажется, кто-то проснулся! Да пригнитесь же вы! Нет, – показалось. Я пришел напомнить вам все, что вы должны сделать…

Глаза Ивана Федоровича налились кровью, руки сжались в кулаки. Недоумевая, я все же, на всякий случай, отступил.

– Послушайте, вы, француз тонконогий, – вы хотите, чтобы я вас превратил в отбивную котлету?

– Тише, ради бога тише, Иван Федорович!

– Да что я в самом-то деле, мальчишка, что ли! Только что был этот самый, дедушка ваш сумасшедший, тоже разбудил меня, – теперь вы! Что же это, в издевку, что ли? Так тот хоть не щипался, а вы…

– Я умоляю вас, Иван Федорович, – тише! Я ведь не знал, что господин Туапрео уже разговаривал с вами сегодня.

– То-то, – не знал!

– Да, но вы все помните, Иван Федорович?

Отнюдь не ласково, но очень выразительно посмотрел на меня Иван Федорович, сплюнул презрительно, лаконически бросил «помню!» и, не обращая на меня внимания, улегся и почти моментально опять захрапел. Я выждал с минутку, убедился, что все, в том числе и господин Бартельс, мирно спят, – и пошел к озеру.

Удивительный народ эти русские, с ними ужасно трудно сговориться, в особенности, если они хотят спать. И подумать только, что в руках этого заросшего бородой человека – наша судьба! Нет, лучше не думать!

По берегу озера я направился на поиски Туапрео. Я изрядно устал, пока нашел его, но дорогой учитель был неутомим. Он ползал на коленях по крутому обрывистому берегу, что-то измерял, записывал в свой блокнот, вычислял, опять ползал и опять измерял. То в одном, то в другом месте он набирал полные пригоршни вязкого грунта, растирал его между ладонями, смотрел на свет и даже, кажется, пробовал на вкус.

Увлеченный работой, учитель не замечал меня. В восхищении перед неутомимостью этого великого человека, я тихонько присел на землю и восторженно наблюдал за ним. На лице ученого играла торжествующая улыбка, по-видимому – изыскания увенчались успехом. Наконец, Оноре Туапрео окончательно стряхнул с ладоней землю, спустился к озеру, обернулся и заметил меня.

– Дитя мое! Вы здесь? Как это прекрасно! Идите-ка сюда! Сюда, сюда!

Мы оба опустились на колени и поползли по обрыву.

– Вот видите, дитя мое… Вы знакомы с геологией?

– Нет, дорогой учитель, не имел чести знать этой прекрасной дамы.

– О да, Жю, вы не ошиблись, – эта дама действительно прекрасна, даже несмотря на свой почтенный возраст. Ну, так вот, я вас познакомлю. В то время, когда земля представляла собой еще жидкое, расплавленное тело…

Я до сих пор с восторгом вспоминаю эту импровизированную лекцию. Она была блистательна и глубока. Я сразу познакомился с геологией, с геохимией, с третичным периодом, напластованиями меозойской эпохи и еще с двумя десятками каких-то эпох и периодов. Правда, к концу лекции все. эпохи и периоды перепутались у меня в голове в полнейший хаос мироздания, но ведь это вина моя, а не дорогого учителя, – лекция была блестяща! Наконец, учитель кончил.

– Надеюсь, вы поняли, дитя мое?

Я поспешил уверить вдохновенного лектора в том, что я все превосходно понял и даже, для вящей убедительности, ввернул какое-то, не то минозаврное, не то палеозойское словцо. Мне ужасно хотелось есть и я трепетал от боязни, что Туапрео усомнится в моей понятливости. Но на сей раз мне повезло.

– Ну вот, ну вот, – я всегда говорил, Жю, что из вас выйдет толк.

– О, вы великодушны, учитель, но кажется, нам, пора в лагерь, вероятно нас заждались с завтраком.

– С завтраком? – удивился Туапрео и под ложечкой у меня тоскливо заныло.

– Ах да, с завтраком!

У меня отлегло от сердца и мы направились к лагерю.

Над лагерем стоял гомон и шум. Из ближайших деревень съехалось десятка два подвод с любопытствующими крестьянами. Неведомо каким образом, но они узнали, что в озеро будет опускаться водолаз – водяной человек, – и вот, пользуясь нерабочим днем, они приехали посмотреть. Рабочие и крестьяне усиленно обменивались впечатлениями, делились новостями и вообще вели себя так, как будто они старинные друзья и знакомые, а не только что случайно встретившиеся люди. Вероятно, это особенность русской нации – так быстро знакомиться и даже, я бы сказал, дружить. Впоследствии я узнал, что этот своеобразный обычай имеет и свое название, – «смычка».

Когда мы с дорогим учителем подошли к лагерю, – все уже было готово к тому, чтобы начать изыскания, ждали только нас. Лодки были спущены на воду. Господин Бартельс, явно чем-то расстроенный, поспешно отозвал нас в сторону.

– Господа! – торжественным полушепотом начал Бартельс. – Господа, неприятные новости!

– Что случилось?

– Не знаю, случилось ли, но боюсь, что случилось!..

Мы с дорогим учителем сгорали от нетерпения, но, зная отвратительную манеру Дэвида Бартельса медлить и говорить с многозначительными паузами, – кротко молчали.

– Боюсь, господа, что нас опередили!

– Что?

– Как?

– Да так! Вот эти крестьяне рассказывают, что несколько дней тому назад здесь уже были какие-то люди, «водяные люди», как они говорят. Эти самые водяные опускались на дно, исследовали, кажется, что-то нашли…

– Ну, ну! И…

– Но, к счастью, нам повезло, – на обратном пути поднялась буря и они перевернулись. Все ими найденное опять затонуло. Они уехали ни с чем.

– Ну, а дальше, дальше-то что?

Господин Бартельс покраснел от возбуждения.

– Ведь это значит, что о сокровищах знает еще кто-то! И этот кто-то уже пытался их обнаружить!.. И, может быть, обнаружил!..

– Ура! Ура! Ура! – в восторге закричал я и бросился на шею сперва дорогому учителю, а затем господину Бартельсу.

– Чего вы орете? Молодой осел, чего вы орете? – багровея, уже не шептал, а кричал господин Бартельс. На радостях я пропустил мимо ушей нелестный эпитет.

– Да как же не орать, ведь это прекрасно, превосходно, восхитительно!

Мои собеседники ничего не понимали.

– Ну да как же, ведь, стало быть, мы не ошибаемся, стало быть, сокровища здесь!

– Да, но эти люди, которые были…

– Чепуха! Чепуха, чепуха и еще раз чепуха!

Я выдержал значительную паузу.

– Господин Бартельс, позвольте мне на минутку ваш бумажник.

Бартельс протянул бумажник. Я вынул концессионный договор, развернул его, разгладил. Показал Бартельсу и учителю подписи и печати, опять выдержал паузу.

– Господа! Договор подписан, скреплен печатями и не какими-нибудь, а правительственными, а, следовательно, как говорят у нас во Франции, – никаких гвоздей!

С благодарностью, молча, жали мою руку Туапрео и Бартельс. Затем мы трижды прокричали – «Vive la France!» и опять приняли степенный и достойный звания концессионеров вид.

15

Последние торопливые распоряжения отданы и мы отплыли. На берегу любопытствующие крестьяне. Равномерно взмахивают весла, берег все удаляется и удаляется.

Теперь все мы, и концессионеры, и просто члены экспедиции, отошли на второй план. Главное действующее лицо сейчас Иван Федорович. Он облачился в свой водолазный костюм. У ног его лежит скафандр, словно чья-то чудовищная голова.

Иван Федорович командует:

– Стоп!

Лодки останавливаются и застывают на месте. Иван Федорович вынимает какой-то таинственный инструмент, нажимает какие-то невидимые кнопки: из инструмента со свистом вылетает бечева, погружаясь в озеро. Многозначительно морща лоб, Иван Федорович что-то невнятно бормочет, словно произносит заклинания.

– Наддай весла!

Гребцы ударяют по воде.

– Право руля!

Лодки поворачивают вправо.

– Лево руля! Стоп!

Как заправский шкипер, командует Иван Федорович и приказания его исполняются беспрекословно. Опять шипит таинственный инструмент и опять погружается бечева в воду. Но из этого, кроме глубокомысленных морщин на лбу Ивана Федоровича, – ничего больше не выходит. Солнце подымается все выше и выше – становится жарко. Из объемистых своих ящиков Иван Федорович достает некий прибор, по виду очень похожий на лошадиный термометр, и погружает его в воду.

Опять тишина. И опять глубокомысленные морщины.

– Наддай весла!

Лодки снова мечутся по озеру. Действия Ивана Федоровича непонятны и таинственны. Все члены экспедиции смотрят буквально ему в рот. Солнце жарит во все лопатки. Становится нестерпимо жарко. Иван Федорович опять командует. Лодки снова вертятся, снова шипит бечева и погружается в воду лошадиный термометр, «гидрант», как назвал его Иван Федорович. Мы все понемногу начинаем уставать и только господин Бартельс с неослабным вниманием следит за Иваном Федоровичем.

– Стоп! – раздраженно и зло скомандовал Иван Федорович.

Послушные лодки застыли.

– Тут придется мне исследовать пока лично! – туманно объяснил Иван Федорович и не спеша начал раздеваться. Снял костюм. Снял белье. Мелькнул белым телом и нырнул. Через секунду он появился на поверхности и, отфыркиваясь, поплыл, изредка ныряя.

Ах, черт побери! Мне было понятно все. Просто ему стало жарко и он решил освежиться. Я с удовольствием последовал бы его примеру, – но ведь он не купается, а «исследует пока лично»! М-да, – положеньице! Но приходится молча обливаться потом. А Иван Федорович, в достаточной степени исследовав лично, влез в лодку, обсох на солнышке и снова облачился в свой костюм. Господин Бартельс был неутомим – он не спускал с него глаз. Дорогой учитель пытался отвлечь его внимание разговорами на геологические темы, но Бартельс остался равнодушен ко всем эпохам и периодам, и даже минозавры не привлекли его внимания.

Так промучились мы весь день. Солнце клонилось к западу и падало за горизонт, когда, усталые и голодные, мы возвратились к месту стоянки.

Это был первый день исследований.

Луна ныряла в тучах, как утлый челн в разбушевавшихся волнах, и призрачные блики танцевали над болотом и озером. Над лагерем стоял мерный храп утомившихся за день людей. Две молчаливые фигуры бесшумно поднялись, осторожно обошли полупогасший костер и потонули в потемках.

Ночь моргала лунным глазом. В неверном свете скользили ноги. Шурша, скатывались и с легким всплеском падали в воду комья земли. Озеро лежало неподвижное, черное и загадочное. Туман клубился над водою седыми хлопьями.

– Дитя мое, дайте руку, у меня подгибаются ноги!

Две тени слились в одну. Угли костра скрылись в ночной тьме. Лагерь остался позади.

– Что же делать? Ведь этому несчастному, тупоумному негоцианту нужны доказательства: реальные, ощутимые!

– Да, дорогой учитель, – они ему нужны…

Мятущиеся души присели на берегу и уставились ищущими взорами в ночную тьму. Жюлль медленно отламывал кусочки грунта и бросал их в воду. Ветер играл кудрями ученого и освежал разгоряченный мозг. Тишина нарушалась только всплесками воды. Трижды прокричала болотная птица. Все было таинственно и поэтично, – недоставало только русалок и водяного. Но вот блеснули в потемках глаза Туапрео и он воспрянул, как лев, учуявший добычу.

– Вперед, дитя, за мною!

Поднялся ветер. С головокружительной быстротой помчалась луна, зарываясь в обрывки туч.

По спящему лагерю бесшумно скользили две тени. Они застыли на мгновенье и склонились. Медленно поднялась третья тень, и вот – три призрака, крадучись, отошли в сторону и зашептались. Голос Оноре Туапрео был уверен и спокоен.

– Вы поняли?

Иван Федорович основательно почесал затылок. Это специфическая русская особенность, – в затруднительных случаях жизни они всегда скребут затылок.

В воцарившейся тишине слышно было, как расталкивает луна тучи и с трудом пробирается по намеченному пути.

– Ну? – не выдержал Туапрео и эхом отозвался Жюлль:

– Ну же!

Иван Федорович безмолвствовал. В таинственной тишине ласковым шелестом прошуршали ассигнации и затихли в широкой ладони Ивана Федоровича. Четко повторил Туапрео:

– Вы поняли?

– Ну, ладно, товарищи капиталисты, – это пойдет по фонду амортизации.

От конфуза луна запряталась, и воцарилась кромешная тьма. Под ее покровом три тени пришли к соглашению, пробрались на свои места и слились с грудой спящих тел.

16

Мы уже с час, так же как и вчера, безрезультатно бороздили озеро в различных направлениях. Иван Федорович был суров и задумчив. В торжественной тишине он промерял глубину и орудовал гидрантом. Дэвид Бартельс с напряженнейшим вниманием следил за всеми его действиями и, очевидно, нервничал. Я и профессор томились и тоже нервничали.

Тень решимости пробежала по лицу Ивана Федоровича и он зловеще уронил:

– Спускаюсь!

Лодки застыли в неподвижности. Люди затаили дыхание. Правое колено Оноре Туапрео начало неистово подпрыгивать, выбивая тревожную дробь. Дэвид Бартельс беззвучно барабанил пальцами по скамье.

Иван Федорович глянул на нас, на воду, на солнце, перекрестился – и одел скафандр. Спустили лесенку. В торжественной тишине Иван Федорович погрузился в воду. Над макушкой скафандра булькнула вода и опять воцарилась тишина.

– Я… я… Да посторонитесь же вы, черт побери! Я должен видеть!

Покрасневший от возбуждения Дэвид Бартельс пробрался к борту и склонился над водой, упорно глядя на то место, где исчез Иван Федорович.

Контрольный канат в руках рабочего разматывался быстро и бесшумно.

Вот он замедлил свой бег, остановился, натянулся, ослаб, снова натянулся. Тишина на озере нарушалась только нашим тревожным дыханием. И я, и учитель, да и все в лодках вытягивали шеи, чтобы увидеть эту трепещущую, живую веревку, последнюю ощутимую связь с исчезнувшим Иваном Федоровичем.

Лодка накренилась. Дэвид Бартельс, перегнувшись за борт, сверлил глазами спокойную гладь воды, словно мог что-то увидеть в ней.

– Ах, да что же он там копается! – истерически выкрикнул Оноре Туапрео и в нетерпении рванулся вперед. Лодка качнулась.

– А-ах!

Бац!..

Брр! Шлеп!

Брызги. Крик. Переполох. Полная растерянность всех. Только я – с гордостью отмечаю это, – только я, как старый морской волк, не растерялся и, вскочив на скамейку, закричал:

– Человек за бортом! Человек за бортом!

Ах, Клэр, почему вы не видели меня в эту минуту?

– Человек за бортом! – надрывался я. Пока я кричал, господин Бартельс – а это он вывалился из лодки – замолк и, погружаясь в воду, пускал пузыри, потрясая в воздухе судорожно сжимающимися руками.

– Да не ори ты, черт!

Кто-то довольно энергично толкнул меня, и я полетел в лодку. Падая, я услышал всплеск бросившегося в воду тела и, не теряя присутствия духа, пуще прежнего закричал:

– Два человека за бортом! Два человека…

Молнией прорезало мою память, я вспомнил международный сигнал и во всю силу легких заорал:

– S.О.S.! S.О.S.!

– Дитя, дитя, успокойтесь! Его вытаскивают! Его вытащили!

Я не унимался.

– S.O.S.! S.О.S.!

Мне показалось, что учитель дал мне крепкого подзатыльника. Не знаю, так ли это, но во всяком случае я внезапно уткнулся в его колени и вынужден был замолчать.

Лодка качалась. Встревоженные голоса гудели над моей головой, но я еще с трудом соображал, где я и что со мной. Наконец, я отдышался и пришел в себя от пережитых волнений.

Посреди лодки лежал в лужах воды господин Бартельс. Он был без сознания. Нужны были быстрые и решительные действия. Гениальный ученый Оноре Туапрео оказался, как всегда, самым находчивым человеком. Он отдал распоряжения и Бартельса перенесли во вторую лодку. Взмахнули весла и лодка стремительно помчалась к берегу.

– Ко-о-ньяком! Коньяком не забудьте растереть и две капли в рот! – кричал вдогонку уезжающим Оноре Туапрео и от удовольствия потирал руки. Я недоумевал. Как только лодка с несчастным Бартельсом скрылась с глаз, учитель подошел к дежурившему у сигнальной веревки.

– Ну, что?

– Да ничего. Никакого сигналу не дает, работает, видно.

– Дурак! Как может быть «видно», когда это под водой, – видно не может быть! Отойди.

Учитель весь преобразился. Плечи расправились и глаза молодо заблистали Он взял в руки сигнальную веревку и скомандовал:

– Все на корму!

Гребцы и рабочие сбились на корме. Я попытался приблизиться к учителю, но он повторил:

– Все на корму!

Мне оставалось подчиниться. Склонившись над водой, учитель энергично дергал сигнальную веревку. Через минуту показался над водой скафандр, а затем и весь Иван Федорович. Он откинул свою чудовищную медную голову.

– Какого черта!..

– Молчать! – перебил его учитель и зашептал. Иван Федорович засуетился, загремели железные ящики.

– Повернуться всем кругом! – твердо скомандовал Оноре Туапрео и мы повернулись. Что-то шлепнулось в воду, опять загрохотали железные ящики Ивана Федоровича и прозвучала новая команда:

– Сесть по местам!

– Ну, Иван Федорович, вы можете отдохнуть, а затем опять спускайтесь на поиски.

Учитель, молодо улыбаясь, подошел ко мне и сел рядом.

– Ну, дитя мое, сокровища наши, изыскания начинаются! – при этом он многозначительно подмигнул мне правым глазом.

Иван Федорович отдохнул и снова, облачившись в свой костюм, погрузился в воду.

– Да-с, дитя мое, мне кажется, что мои выкладки непогрешимы! Если принять во внимание, что в течение суток зеркальная поверхность, опущенная на глубину 12 метров, покрывается слоем ила в 2,0133 миллиметра, то в течение недели она покроется в пять раз, запомните, в пять, а не в семь больше, понятно?

– Да, да, дорогой учитель, понятно, – все понятно и проверено!..

Через два часа наша лодка причалила к берегу.

Пришедший в себя после смертельного испуга и неожиданного купанья Дэвид Бартельс лежал в палатке и укутанный во все имевшиеся одеяла, – дрожал мелкой дрожью. Я и профессор, с предосторожностями, сами внесли поднятые со дна озера предметы. Это было нечто странное и непонятное. Какой-то вязкий и липкий ком не то глины, не то ила. Из него торчал обломок дерева. Небольшой острый обломок дерева.

– Господин Бартельс, в состоянии ли вы выслушать то, что я вам сообщу?

– Ах, сссообббщщуу? Ну что вы там сссооббщщщите?

Бартельс, очевидно, был раздражен и вообще еще не совсем пришел в себя.

– Н-ну, говорите, что еще?

Учитель встряхнул своей гривой, сжал мне руку и не спеша начал.

– После трехчасовых тщательных поисков на дне озера, Ивану Федоровичу не удалось обнаружить ничего примечательного…

– Ну да, ну да, – я так и знал! Это гнусная авантюра – и ваши бездарные изыскания причиной этому!

Я ободряюще сжал руку учителя и голосом, полным достоинства, он продолжал:

– По-видимому, все дно озера покрыто равномерным слоем ила и естественно, что при беглом, а пожалуй и тщательном осмотре– ничего обнаружить невозможно. Ил, как ил, как во всех озерах.

– Ну да, ну да! – корчился Бартельс. – Как во всех! А деньги мои…

– Не спешите, господин Бартельс! Я полагаю, что вы можете отказаться от участия в концессии…

– Да, да, конечно! Я тоже так полагаю! Но, уважаемый ученый, кто вернет мне затраченные средства, кто, уж не вы ли?

– Да, так, – мы!

– То есть, как это – вы?

– Мы! Мы будем продолжать работы и, я уверен, в кратчайший срок сможем возместить все понесенные вами расходы.

Глаза господина Бартельса налились кровью; от охватившего его гнева он даже не мог ничего сказать и этим воспользовался дорогой учитель.

– Мы будем продолжать работы. Водолазу не удалось обнаружить ничего, кроме вот этого странного кома, я бы сказал, глыбы.

С этими словами Оноре указал Бартельсу на предмет, извлеченный из озера. Господин Бартельс приподнялся на локтях и уставился на него.

– Это глина, по моему – культурная глина, но вот здесь торчит какой-то кусок дерева, и он меня очень интересует.

Господин Бартельс приподнялся еще выше.

– Вот мы сейчас узнаем, что это за дерево. Дитя мое, крикните людей, пусть размоют эту глину!

– Остановитесь! Стойте!

Все одеяла разлетелись в стороны. Бартельс выпрыгнул из постели и загородил выход из палатки.

– Остановитесь! Стойте! Вы с ума сошли! Дерево? Где дерево?

Бартельс охватил руками глину и любовно поглаживал ее.

– Никаких людей! Никаких! Мы – сами!

– Жюлль, пожалуйста, за водой! Ведро воды! Несколько ведер воды!

Я вышел из палатки. Когда я вернулся, Дэвид Бартельс и Оноре Туапрео сидели на земле и руками осторожно отдирали от глыбы кусочки глины. Дерево обнажалось.

Втроем мы принялись за работу. Мы обмывали обнажавшееся дерево, мы работали в поте лица. За стенами палатки утих говор людей, погасли вечерние костры, черной кошкой пробежала ночь.

На утренней заре, утомленные, но бодрые – мы окончили нашу работу. С блаженным видом сидели мы на корточках, а перед нами лежал обломок ларца. Он был изъеден червями, полуразрушен, но все еще хранил следы высоко художественной работы. Несомненно, – это чудом уцелевший на поверхности дна озера обломок одного из бесчисленных ларцов града Китежа.

Нежно ласкал его Дэвид Бартельс одной рукой. В другой он сжимал слиток золота странной формы, напоминающей древние монеты. Этот слиток мы обнаружили в самом углу обломка, среди грязи и ила.

Утренняя заря разгоралась все ярче и ярче, а мы сидели, потрясенные открытием. Наконец Бартельс, бережно запрятав в бумажник золото, – поднялся.

– Идемте, гениальный учитель, идемте сейчас же!

Они поднялись и вышли. Я так устал, что не смог следовать за ними… Я упал на постель и моментально уснул.

– Вот здесь мы пророем первый канал, а там вот, чуточку восточней, он должен будет соединиться со вторым! Вы понимаете, Бартельс?

– О да, да, дорогой Оноре, – я все понимаю, хотя ничего не понимаю! Но главное, что вы это понимаете, а ведь вы капитан!

– Итак, гениальный учитель, мы приступаем к капитальным работам! Я не могу, я в восторге, я влюблен в вас, гениальный учитель! Разрешите мне поцеловать вас!

Розовые в лучах восходящего солнца – они крепко обнялись и расцеловались.