Текст книги "Сокровища града Китежа
Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции"

Автор книги: Жюль Мэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

СОКРОВИЩА ГРАДА КИТЕЖА
Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции
Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг
Том XII

От издательства

Жюлль Мэнн впервые выступил в литературе весною прошлого года и, надо сказать, – выступил с большим шумом. Появление его книги сопровождалось длительным и многошумным скандалом. Дело дошло до запросов в парламенте, до вмешательства самого президента французской республики. Был создан ряд комиссий, в которых длительно и многословно обсуждался факт выхода в свет произведения Жюлль Мэнна, и комиссии эти заседали вплоть до осени. Тем временем книга, возбудившая такой невероятный шум, разошлась в миллионах экземпляров. Ее читали во всех слоях французского общества, ее зачитывали до дыр, говорили только о ней. Французская демократическая республика оказалась в плену у «Сокровищ града Китежа».

Появились материи цвета и рисунка «Сокровища града Китежа», подтяжки «Сокровища града Китежа», крем для обуви «Сокровища града Китежа» и т. д. и т. д. – без конца. На юге, в Бордо, предприимчивый парфюмерный фабрикант пытался выпустить в продажу эликсир молодости под названием «Молоко девы Февронии», но целомудренный мэр Бордо решительно воспротивился этому и предприятие окончилось неудачей.

В октябре, после длительного пребывания (совершенно инкогнито) на одном из заграничных курортов, – возвратился в Париж господин президент и нашел необходимым свое энергичное и безотлагательное вмешательство.

Господин президент подписал соответствующее и недвусмысленное распоряжение. Парламентские комиссии были немедленно распущены. Очередной премьер-министр, а за ним и весь кабинет подал в отставку. В тот же день было сформировано новое министерство. И вот тут-то представилось широкое поле для деятельности знаменитой французской – явной и тайной – полиции.

Она проявила себя настолько блестяще, что уже через две недели после распоряжения президента ни за какие деньги невозможно было добыть книги «Сокровища града Китежа». Да и не только за деньги, – по дружбе, по знакомству, по протекции, – словом – никакими способами!

Книга «Сокровища града Китежа» исчезла из Франции так же стремительно, как и распространялась. Это, конечно, стоило больших усилий полиции и больших денег республике. Очевидец этого происшествия, наш сотрудник, как раз в это время находившийся в служебной командировке во Франции, рассказывал нам, что французская полиция в деле изъятия запретной книги проявила чудеса ловкости и выносливости. Он говорил, что обыскана была поголовно вся Франция. Не считались ни с возрастом, ни с полом, ни даже с положением. Говорят (правда, шепотом), что президент потребовал, чтобы обыск был произведен даже у него!

Так или иначе, но через две недели «Сокровища града Китежа» были изъяты по всей Франции. Точно выяснено было количество выпущенных экземпляров и оно совпало с экземплярами, изъятыми полицией. Миллионные тиражи злополучной книги были свезены в предместье Парижа к дверям громадной мусоросжигательной печи. Туда же были доставлены все корректурные оттиски и даже многочисленные стереотипы. Район печи был оцеплен усиленными нарядами конной и пешей полиции.

Был вечер.

Была ночь.

Печь в торжественной обстановке загрузили. Огонь вспыхнул.

И книга, поднявшая такой невероятный и неправдоподобный шум, развеялась дымом над уснувшим Парижем. Книги «Сокровища града Китежа» не стало.

Премьер-министр, присутствовавший при этом грандиозном ауто-да-фе, несмотря на ночное время, прибыл во дворец к президенту. Был принят им. И наутро получил орден Почетного легиона. Многие из чинов полиции также украсили свои мундиры розетками легиона.

Вместе с книгой дотоле безвестного Жюлля Мэнна были изъяты, вернее запрещены, все материи, все подтяжки и кремы для обуви, – словом, все, что носило название «Сокровища града Китежа». Многие французские фабриканты понесли на этом значительные убытки, в особенности фирма Ситроен, подготовившая к выпуску новую серию гоночных автомобилей марки «Сокровища града Китежа». Фабриканты пытались было протестовать, но впустую. В конце концов пресса и «общественное мнение» Франции приписали всю эту историю коммунистической пропаганде зловредных русских большевиков. – Ибо, сообщалось, – несмотря на все усилия правительства, местопребывание автора книги «Сокровища града Китежа» господина Жюлля Мэнна – обнаружить не удалось. Да и вообще сомнительно, существует ли таковой автор в природе!

Мелкие, средние и крупные рантье, потерпевшие и непотерпевшие фабриканты, сидя в многочисленных кафе, с удовольствием читали сенсационные разоблачения прессы. Зашевелились белоэмигранты. Какой-то очередной манифест издал Кирилл.

Но сенсация – мотылек. Жизнь ее коротка, в особенности, если сенсация неугодна господину президенту, кабинету министров и парламенту.

Выпущен был новый фильм с «обольстительнейшей» Ксенией Десни, появилось новое ревю в Мулен-Руже, – и история с «Сокровищами града Китежа» была предана забвению. Только полиция никак не могла успокоиться и долго еще разыскивала господина Жюлля Мэнна, автора, творца отшумевшей сенсации. Разыскивала, но безрезультатно.

Наш сотрудник совершенно случайно познакомился с Жюллем Мэнном в Сан-Годане. За бутылкой вина они разговорились. Наутро встретились вторично. Подружились, и через неделю, прощаясь на вокзале, Жюлль Мэнн со слезами на глазах вручил своему новому другу последний и единственный экземпляр неудачливой книги.

– Возьмите! Возьмите его с собой, – я боюсь, что они меня ограбят. Я разрешаю вам перевод и издание.

Поезд тронулся, и Жюлль Мэнн еще долго махал платочком, время от времени прикладывая его к глазам.

Таким образом нам удалось заполучить единственный в мире экземпляр описания неудачной французской авантюры.

Несколько слов о Жюлле Мэнне. Он никогда не был писателем. Не собирается им быть. Он мелкий банковский чиновник. Он лично принимал участие в описываемой авантюре. Толкнула его на это – любовь. Не то чтобы несчастная, но требовательная. Подробнее об этом читатель узнает от самого автора. Жюлль Мэнн слабо владеет словесным материалом, но, впрочем, это простительно банковскому служащему.

Ну, что еще о нем? Пожалуй – это все. Кое-что он еще скажет сам о себе. Мы предприняли издание этой книги, чтобы ознакомить читателя с доподлинным происшествием, о котором он, конечно, уже читал в газетах. Об этом сообщалось, правда, петитом и в хронике, – но все же сообщалось.

Правдивое это происшествие дает некоторое представление о том, какие «идеи» могут возникать и претворяться в жизнь в условиях послевоенной Франции.

Итак, – мы выносим на суд читателя правдивую историю, записанную мелким французским банковским служащим Жюллем Мэнном.

Предисловие автора

Я никогда не собирался быть сочинителем, писателем. Еще в отроческие годы я почувствовал резкое отвращение к этому ремеслу, – оно неизменно и по сей день. Отвращение это, эту своего рода идиосинкразию к писательскому ремеслу – внушила мне современная французская критика. Благодаря ей современный писатель, литератор представляется мне нечистоплотным, неряшливым, грязным, давно не знающим ванны и мыла человеком.

И в самом деле – любое писательское тело кишит паразитами. Чем увесистее, основательнее, плодотворнее писатель – тем больше на нем паразитов. Они въедаются в его тело, питаются его соками, кровью, мыслями. А самое ужасное для меня, и самое отталкивающее – это то, что писатель, знаменит он, или выступает впервые, – кротко и молча переносит паразитов. Даже больше, – сплошь и рядом он бывает огорчен, если они отсутствуют, и поеживается от удовольствия, когда они набрасываются на него тучей. Называется это – критика. Чаще это просто крытика. Но так или иначе, зловредный этот паразит живет и процветает на тщедушном, неряшливом писательском теле.

Конечно – я всего лишь мелкий банковский служащий. Мои заявления никем не будут приняты во внимание. Но все же я предлагаю в энциклопедические словари, в томах на букву «К», внести примерно такие строки:

– Критик – существо, ведущее паразитарный образ жизни, питающееся за счет автора. См. том I – «Автор».

Итак, по причинам вам уже известным, я никогда не собирался быть писателем. Но судьбе было угодно, чтобы и я превратился в некое блюдо для неуважаемых господ критиков. Так было угодно судьбе и я покоряюсь.

Хоть я и не чистокровный француз, мать моя урожденная англичанка, – но чувство национальной гордости страны-победительницы, воинственной Франции – не чуждо мне. И именно оно, это чувство, толкает меня на обнародование событий, имевших место год тому назад. Я делаю это для того, чтобы весь мир знал, что французы умеют не только гордиться своими победами. Они также могут всенародно признать свои ошибки и заблуждения, – отнюдь не из гордости, конечно, а для того, чтобы впредь их избежать.

Если публикуемые мною строки доставят неприятные минуты участникам описываемой экспедиции – я приношу им заранее свои глубокие извинения. Подлинные имена и фамилии заменять вымышленными не могу, так как считаю это недостойным, чисто писательским трюком.

Лицам, которые усомнятся в правдивости всего мною описанного – рекомендую обратиться к нотариусу города Парижа, господину Мерье, у которого хранятся подлинные документы.

Труд свой, как и всю свою жизнь, как свою любовь, – почтительнейше посвящаю мадемуазель Клэр де Снер.

Жюлль Мэнн

1

Красивый многоэтажный дом венчала мансарда. Длинный и узкий, пролегал коридор. В темноте, с которой неудачно боролся единственный газовый рожок, словно солдаты на параде, такие же серые и одинаковые – выстроились двери. Разница между ними ограничивалась номерами: 121, 122, 123 и дальше. Выделялась только дверь с № 128.

Захватанная пальцами, испещренная надписями легкомысленного содержания, на ней упорствовала визитная карточка:

Оноре Туапрео

Ученый

– Здравствуйте, профессор! – приветствовали его соседи по коридору. Только ехидная Мариэтта Блиньоль, сведя крутые брови в насмешливую линию, при встречах с Туапрео иронически шелестела:

– Здравствуйте, дедушка!

Глупости! Конечно, Туапрео не был дедушкой ни «де факто», ни «де юре». Смешно, когда называют дедушкой молодого человека 57-ми лет! Но все же Туапрео был сердит на Мариэтту и тщательно избегал встреч с нею. Вернее, встречаясь – он не замечал ее. Сделать это было нетрудно, ибо Оноре Туапрео, как и подобает всякому ученому – был одержим различными идеями.

Два года тому назад он закончил многолистный свой труд «Блуждающие деньги». Это был обширный трактат о деньгах, которые блуждают по миру в виде почтовых марок.

Оноре Туапрео высчитал, что человечество ежегодно выбрасывает на ветер, т. е. на марки, на клей, на штемпельную краску и так далее – 5.283.044.217 франков и 94 сантима. Опираясь на сугубо научные данные и делая ряд ценнейших ученых предпосылок, Оноре Туапрео в конце своего труда призывал человечество отказаться от столь безумной расточительности.

Голосу его никто не внял.

Две недели Оноре Туапрео пребывал в черной меланхолии и строптиво проклинал косное человечество. Но однажды, на бульваре Сен-Лазар, его осенила новая идея и он пошел за нею, как юноша за любовью, как ночь за днем.

Он забывал о еде. Месяцами не менял белья. Не подстригал бороды. Он упорно и настойчиво работал.

Нельзя сказать, чтобы Туапрео, даже не будучи одержим идеями, смог позволить себе какие-нибудь излишества. В захудалом колледже, три раза в неделю, он читал лекции по истории античной Греции, и гонорара едва хватало на оплату скромных потребностей ученого. Но, захваченный великой идеей, г-н Туапрео не замечал скудного, почти нищенского своего существования.

И вот, неделю тому назад великий труд был закончен. Господин Туапрео поставил последнюю точку. Самодовольно потирая руки, рассмеялся и, разбив имевшиеся в наличии три яйца, – зажарил и съел яичницу-глазунью.

Веселые мысли человека-победителя в трудной работе немного отуманили сознание господина Туапрео, и когда яичница давно уже была съедена, – он еще долго чайной ложечкой брал пустоту со сковородки, клал в рот и смаковал уже отсутствующую яичницу.

Глупости! Конечно, он смаковал свою победу.

Завтра мир будет удивлен! Послезавтра он в восторге будет кричать:

– Да здравствует Оноре Туапрео!

Тысячи телеграмм, поздравления. Звания «почетного» в академиях всего мира. Словом, в этот вечер захмелевшей от восторга голове г-на Туапрео мерещилась слава.

И наутро, впервые за два года вычистив свой сюртук, г-н Оноре Туапрео отправился на прием к господину президенту республики.

Аккуратно завернутый в газету под мышкой у ученого, покоился его новый труд; «Мы слишком бедны, чтобы воевать», или «Миллиарды, которые вопиют».

Президент г-ну Туапрео в аудиенции отказал дважды. После недолгих колебаний, г-н Туапрео оставил свое детище секретарю для рассмотрения и доклада г-ну президенту.

Две недели господин Туапрео удивлял тихие парижские окраины своим победоносным и сияющим видом. Гордо задрав нос, он шествовал из улицы в улицу и смотрел на встречных, как отец на детей, удачной спекуляцией обеспечивший их будущее.

– Старый голландский (?) петух! – укрепилась в эти дни за ним кличка в колледже.

А господин Туапрео был полон своей победой. На улицах, в колледже, у себя дома, – всюду он смаковал свою победу, он предвкушал славу, и воображаемые лавры щекотали высокий лоб ученого. Еще и еще раз проверял он в уме свои выводы, и неизменно приходил к радующему заключению, что в великом труде «Миллиарды, которые вопиют» – нет ни одной ошибки, ни одного необоснованного утверждения.

Ежедневно Франция тратит на изготовление самых разнообразных средств уничтожения в виде броненосцев, винтовок, сабель, револьверов и т. п., тратит на содержание и организацию вооруженных сил…

Тут господин Туапрео хитро и многозначительно улыбался. О, это было проделано блестяще и безошибочно, это было высчитано до последнего сантима: Франция тратит ежедневно 23.971.118 франков и 42 1/2 сантима! Эти 1/2 сантима, детализирующие цифру и как бы придающие ей большую основательность и убедительность – умиляли господина Туапрео.

В этом месте своих размышлений он неизбежно вынимал платок и вытирал набегавшую слезу восторга.

И это тратится в один день! Г-н Туапрео высчитал, сколько тратится в неделю, в месяц, в год. Г-н Туапрео в своем великом труде точно высчитал, какие колоссальные богатства сэкономит Франция в первые же десять лет по принятии его проекта. Его проекта!

Ах, он был прост, как и все подлинно великие мысли. Г-н Туапрео, опираясь на могучий рычаг логики, на объемистый свой труд, испещренный цифрами, диаграммами, сносками и указаниями на авторитетные источники – предлагал господину президенту немедленно распустить армию, прекратить производство оружия и всех средств уничтожения. Последние главы своего труда г-н Туапрео, от избытка чувств, переполнявших его, – писал белыми стихами, но это не умалило сугубой научности этих глав. В последних главах г-н Туапрео доказывал с железной логикой неоспоримой учености, что немедля благородному примеру свободной Франции последуют все великие и малые страны, и что в недельный срок мир навсегда избавится от ненужных, непроизводительных, преступных расходов и деньгами, и живой силой. Он приводил точную цифру мировой экономии в первый же год по принятии его проекта. Нули с правой стороны этой цифры не уместились в одной строке, и г-н Туапрео, торжествуя, допустил вещь еще небывалую дотоле в истории начертания. Господин Туапрео перенес в другую строку не слоги, нет! Господин Туапрео перенес в другую строку неуместившиеся нули! И это были «Миллиарды, которые вопиют».

Две недели господин Туапрео носил по парижским улицам свою увитую лаврами голову… Это были две недели ранней весны, когда небо над Парижем становится невесомым, когда бульвары первым весенним цветением опьяняют камни мостовых и камни домов, когда Париж кажется юным и немного захмелевшим.

В понедельник, заранее торжествуя победу, в канцелярию господина президента бодро и уверенно шагал молодой ученый Оноре Туапрео. Даже самый злейший его враг не смог бы сказать, что ему больше сорока!

Когда-нибудь некий скучающий статистик займется подсчетом количества весенних аварий. Ах, мы боимся, что результаты его подсчетов будут безрадостны и необъятны. И вероятно, ему, как Оноре Туапрео, придется перенести нули в другую строку. Он вычертит наглядную диаграмму весенних аварий, он вычертит диаграмму разбитых весною надежд, упований, сердец. И горы разбитых весною надежд и упований будут во много раз превышать Гауризанкар, а мостовая из разбитых сердец трижды сможет опоясать земной шар, хотя к тому времени мостовые уже будут историческим пережитком.

Через полтора часа г-н Оноре Туапрео вышел из канцелярии г-на президента – разбитый и дряхлый. Его труд был найден крамольным, безумным, зловредным. Подумать только! Господину Туапрео категорически было предложено оставить свои пагубные идеи и секретарь господина президента совсем недвусмысленно заявил, что в противном случае дело может окончиться тюрьмой или сумасшедшим домом.

Померкло солнце для господина Туапрео. Радующий весенний день обернулся химерой. Сердце ученого было разбито. Дрожащим голосом он попросил вернуть ему «Миллиарды, которые вопиют».

Секретарь любезно улыбнулся, а господину Туапрео показалось, что он хищно оскалил волчьи клыки.

– Ваш труд, господин Туапрео, направлен нами для хранения в архив департамента тайной полиции.

Секретарь помолчал минутку, любуясь эффектом своих слов.

– Но, господин Туапрео, я не рекомендовал бы вам туда обращаться. Ведь вы должны понимать – там много тайн. И всякий входящий туда может остаться там тайной!

Секретарь еще раз любезно улыбнулся и поднялся с кресла. Прием был окончен. «Миллиарды, которые вопиют» погибли.

О, господин Туапрео прекрасно понимал, что в департаменте тайной полиции много тайн! Господин Туапрео вежливо поблагодарил господина секретаря и вышел. Когда за ним захлопнулись двери канцелярии и многоголосый, уличный, весенний шум ударил в уши, – господину Туапрео стало дурно. Фигура, внезапно вынырнувшая из тени подъезда, поддержала господина Туапрео. Господин Туапрео оправился от минутной слабости, мутными глазами посмотрел вокруг и неверным шагом направился вперед. Фигура, поотстав шагов на десять, неизменно следовала за ним.

В этот день в самых различных районах Парижа, на самых отдаленных друг от друга улицах можно было видеть господина Туапрео, деловито шагающего неведомо куда. Ученый был неутомим. Так же неутомима была фигура. Когда над городом опустилась ночь, когда ноги вышли из повиновения и от усталости казались деревянными, господин Туапрео на каком-то безлюдном бульваре присел на скамью. В эту ночь господин Туапрео не пожелал возвратиться домой. Голова его свесилась на грудь, тело обмякло. Господин Туапрео – задремал.

На противоположном конце скамьи, повернувшись спиною к господину Туапрео, чутко прислушиваясь даже во сне, – задремала фигура.

Весенняя ночь неслышно шла над уснувшим Парижем.

2

Это произошло совершенно неожиданно.

Скромный городок наш спокойно лежит на правом берегу Роны и лениво глядится в ее медленные воды. Он не велик, но и не мал. Живут в нем спокойно, не спеша. Господин Бурже в течение восьми лет бессменно переизбирается мэром, и под его мудрым управлением наш город благоденствует. Среди немногочисленных учреждений го-ода есть три нотариальных и три банковских конторы.

Вот уже семь лет, как я аккуратно к девяти часам являлся в контору лучшего нашего банка. Швейцар, важный и представительный, с необыкновенно пышными бакенбардами, с десятком медалей, расположившихся на широкой груди, и деревянной ногой, ловко припрятанной под штаниной, благосклонно улыбаясь, приветствовал меня:

– Доброе утро, господин Жюлль!

– Доброе утро, Гастон! – и я важно проходил в застекленное помещение операционного зала.

Словом, карьера моя была обеспечена. Банк был надежный и крепкий, и даже инфляция не смогла поколебать его благополучия. Ретиво и аккуратно я вел порученные мне книги. Каждого 20-го с сознанием заслуженного долга получал свое жалованье. Правда, оно было невелико, но на удовлетворение моих скромных потребностей его вполне хватало. Мне даже удавалось ежемесячно откладывать небольшую сумму «на всякий случай».

Как-то так случилось, что несмотря на то, что осенью прошлого года мне исполнилось 28 лет – я остался холост. Иной раз я задумывался над этим обстоятельством, но это носило мимолетный характер и не тревожило моего покоя. В послеобеденные часы я люблю поваляться на диване. И вот, в этакой полудреме одолевают меня различные, подчас чудные мысли. Нередко думал я и о том, что я одинок, что мне не хватает женской ласки, что комната моя ни разу не оглашалась радующими звуками милого голоса, а вещи мои никогда не испытывали нежных прикосновений заботливых женских рук.

Жена! Это странное, даже пугающее слово. Жена? Это посторонний человек, внезапно врывающийся в твою жизнь, имеющий на тебя какие-то неограниченные права, могущий переставить мебель в твоей комнате, могущий потребовать себе новое платье или модные ботинки.

Жена?.. Нет, нет! Я не хочу милого голоса в моей комнате и мои вещи не желают испытывать нежных прикосновений заботливых рук. Нет, нет! Я не желаю, чтобы в моей комнате переставляли мебель и имели на меня какие-то права.

Так обычно кончались мои послеобеденные размышления о любви, о жене, о браке. Это, конечно, свидетельствует о моей отсталости, но к стыду моему я должен признаться, что я прожил 28 лет, не зная любви. Это неведомое мне чувство вполне заменяли регулярные посещения дома тетушки Котиньоль. Ее заведение отличалось благопристойностью и чистоплотностью, и посещалось лучшими людьми нашего города.

И вот весь мой покой, все мое благополучие и благоденствие были нарушены, буквально, в одно мгновенье.

В солнечный воскресный день, не подозревая, что судьба подкарауливает меня, я прогуливался по главной улице, небрежно помахивая тростью.

– Сумочка! Моя сумочка! Да остановитесь же! – донесся до меня необычайно нежный, певучий голос. Словно по самому сердцу хлестанули меня кнутом. Мгновенная дурнота овладела мною. Но это было только на секунду. В следующее мгновенье я оглянулся на голос.

Ну, что я могу сказать? Как могу я описать это незабываемое мгновенье? Все девушки мира, все хваленые красавицы были бы мною отвергнуты и я упал бы к ее ногам.

Да, так и случилось. Я увидел возбужденное женское лицо с громадными, карими, разгневанными глазами. Из окна затормозившего автомобиля беспомощно свешивалась очаровательнейшая ручка. Неуклюжий шофер не спеша открывал дверцу. Я глянул направо и шагах в двадцати увидел на мостовой черную сумочку.

– Она обронила! – прорезало мое сознание, и я саженными прыжками помчался к сумочке.

Ах, не только люди, даже каштаны в цвету могут внезапно оказаться врагами. Упрямое дерево встало на моем пути. С треском переломилась моя трость и острым надломленным концом сверху донизу вспорола правую штанину. Меня настигал шофер. Я оглянулся. Мелькнули ее глаза, непонимающие и испуганные. Шофер пыхтел уже над самым моим ухом. Я ринулся вперед. Еще прыжок – и сумочка у моей груди.

– Ах! Держите! Держите!

Голос ее был также необычайно певуч, но увы, отнюдь не нежен. Ожившая ручка протестующе махала. Меня ожгло мгновенным стыдом. Я уже собирался выпустить злополучную сумочку.

– Как? Она думает, что я грабитель, вор? Но нет! Нет! Я не выпущу сумочки!

Я повернулся. Покраснев от натуги, шофер, растопыря руки, надвигался на меня с явным намерением схватить, задержать и отправить в полицию. Где-то тревожно звучал свисток. Сбегались любопытные прохожие. Но я не растерялся. Ударом в живот я сбил пыхтящего шофера и скачками понесся к автомобилю. Сзади кто-то улюлюкал, кто-то свистел. Но я уже у цели. Широко раскрытые глаза с ужасом уставились на меня.

– Уходите! Уходите! Что вам надобно?

Я подал сумочку.

– Мадемуазель! Несмотря на все происшедшее – ваша сумочка у вас, и я счастлив!

Действительно, я испытывал небывалое, неописуемое состояние счастья. Мне хотелось смеяться, прыгать на одной ноге, выделывать какие-нибудь необыкновенные антраша. Еще мне хотелось схватить эту ручку, прижавшую к груди возвращенную сумочку, и покрыть поцелуями. Конечно, не сумочку. Мне хотелось…

В эту минуту сокрушительный удар опустился на мою голову, и я растянулся во всю длину у ног моей очаровательной незнакомки. Меня настиг шофер. На какую-то долю секунды я растерялся. Быть может, я потерял сознание. Но это была доля секунды. К концу ее я уже был на ногах, и мой обидчик кряхтел от моих тумаков. От неожиданности он растерялся но, быстро оправившись, стал отвечать на удары. Вероятно, мне не поздоровилось бы от увесистых авто-тумаков, но голос, более сладкий, чем у райских гурий, прекратил побоище.

– Остановитесь! Шофер! Как вы смеете! Сейчас же ступайте на место!

– Да! Как вы смеете и ступайте на место! – храбро подтвердил я.

Мой противник прорычал что-то протестующее, но все же покорно полез за руль. Я стоял перед большими смеющимися глазами и являл собою печальное зрелище. Костюм мой был растерзан. Из расцарапанной щеки сочилась кровь.

– Благодарю вас, господин… господин…

– Жюлль Мэнн, мадемуазель, Жюлль Мэнн! Банк Кремо, правление в Париже.

– Благодарю вас, господин Жюлль Мэнн, за оказанную услугу. Я надеюсь, вы не очень пострадали?

– О нет, сударыня, что вы, наоборот… Столько удовольствия… Я готов…

– Во всяком случае, господин Жюлль Мэнн, я вам очень признательна и мой отец, Марсель де Снер, будет рад засвидетельствовать вам мою признательность в нашем доме.

В моей протянутой руке очутилась крохотная визитная карточка. Мысли мелькали в разгоряченном мозгу, как молнии. Я колебался, смею ли я поцеловать протянутую ручку. О, я слишком долго колебался! Протяжно взвыла сирена и автомобиль тронулся. Все ж я успел поймать ласковый, благодарный и немного насмешливый взгляд и улыбку.

Все описанное произошло быстро, – минуты. Но это были роковые минуты моей жизни.

Уже давно скрылся автомобиль за поворотом, а я стоял растерзанный, окровавленный и избитый, стоял посреди мостовой и смотрел на карточку.

Мадемуазель Клэр де Снер

Улица Тополей, 16.

Ну, вот, – так это произошло. Как видите, совершенно неожиданно. Мадемуазель Клэр де Снер вошла в мою жизнь.

Жена? О нет, – всего любимая – это ужасное, деспотическое создание. Она входит в вашу жизнь неожиданно и незванно. Она с удобствами устраивается в вашем сердце и производит там какие угодно перестановки:

– Вот эти обычаи мы поставим направо, а эти привычки мы вынесем вон, – они устарели.

Совсем как жена распоряжается перестановкой кушетки и кресла! И вы подчиняетесь, и вы счастливы подчиняться, – вот что значит любимая!

Пять недель, пять счастливейших недель моей жизни промелькнули быстро, как сон.

Я познакомился с мадемуазель де Снер, с ее отцом, семейством. Я стал у них бывать ежедневно, затем – дважды в день. Я не слеп и не глуп – я влюбился, я полюбил. И для меня было очевидно, что моя любовь не отвергнута. Только теперь я понял, как дорого стоят всякие безделушки, всякие ненужные, на мой взгляд, вещицы: кольцо, брошь, даже корзина цветов. Моего жалованья мне не хватало. Мои сбережения испарились к концу третьей недели. Но все это ничуть меня не беспокоило. Клэр, очаровательная Клэр рада была видеть меня. Не считая, расточала мне свои улыбки. Позволяла целовать свои ручки и говорить всякий нежный вздор.

И однажды – я прекрасно помню этот день, – это была пятница, 28 июня, однажды… Но нет, лучше по порядку. В этот день я раздобыл под незначительный процент сумму, необходимую для того, чтобы купить понравившуюся Клэр камею. Я купил ее и переполненный счастьем доставить радость любимой – помчался на улицу Тополей. Клэр была одна. Она встретила меня грустными глазами.

– Что с вами, дорогая, вы так печальны?

– Ах, ничего, Жю, ничего! Просто, мне немного взгрустнулось.

– Но, дорогая, разве можно грустить, когда день так прекрасен, когда солнце ликует, когда я у ваших ног и умоляю разрешить мне подарить вам эту безделку.

– Ах, Жю, милый Жю, – вы очаровательны так же, как эта камея! Да подымитесь же вы, подымитесь.

Я поднялся. Клэр радостно и хитро прищурила глаза.

– Я разрешаю вам приколоть ее.

Руки мои изрядно дрожали, но все же я справился и приколол камею. Вероятно, от зноя, Клэр при этой операции тяжело дышала. Как-то так произошло – я до сих пор не могу понять, как это случилось, – но прямо перед собой я увидел глаза любимой и ее вздрагивающие губы.

О, боже, это было такое счастье, но оно было так кратковременно! Поцелуй окончился. Клэр опустилась в кресло.

– Дорогая, любимая, я прошу вас быть моей женой…

В совершенно невменяемом состоянии, я упал на колени и пылающим лицом прижался к ее ладоням. Тут произошло объяснение.

Клэр меня любит. Ну, кто же может в этом сомневаться, если сама она это подтвердила. И разве можно ее обвинять в том, что она хочет быть богатой? Ведь это вполне резонное желание, – я думаю, вы тоже не отказались бы от богатства? Да, Клэр хочет быть богатой. И я не сомневаюсь в том, что так оно и будет. Даже больше, мне кажется, что Клэр уже на пути к богатству. Словом – мы объяснились.

– Дорогой Жю, я вас люблю, – вы это видите. Дорогой Жю, я согласна быть вашей женой, – вы это слышите. Но…

Клэр замолкла и сердце мое падало, падало куда-то без конца.

– Но… Это будет только тогда, когда вы будете богаты! Вы слышите? Ну, встаньте!

Я встал.

– Жю, для того, чтобы я стала вашей женой – вы должны разбогатеть. Вы должны быть богаты, Жю!

– Да, Клэр, я должен разбогатеть и я разбогатею!

Твердым шагом я вышел из дома № 16 по улице Тополей. Я поднял голову.

Мне улыбнулись веселые, немного насмешливые глаза. Я поклонился. Очаровательнейшая ручка махнула мне на прощанье. Так кончилось наше объяснение, так окончились счастливейшие в моей жизни пять недель.

Два дня и две ночи провел я в раздумье и колебаниях. На третий день я явился к директору нашего банка и заявил о том, что оставляю службу.

Сегодня утром Клэр с отцом провожали меня.

В назначенное время пришел экспресс. Карие, немного насмешливые глаза покрылись влагой. Но Клэр не заплакала. Пока поезд не унес меня в золото колосящихся полей, – мелькала милая рука, посылая прощальные приветы.

И вот – я еду в Париж за богатством, за удачей, за счастьем. Любовь! Деспотичное чувство! Так внезапно оно ломает установившуюся жизнь, налаженную карьеру. Но я счастлив, – я везу с собой в Париж ее любовь, ее обещание быть моей женой. И я уверен, что в недалеком будущем смогу представить вам госпожу Клэр Мэнн.