Текст книги "Сокровища града Китежа
Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции"

Автор книги: Жюль Мэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

10

– Ну-с, господа, я еду в концессионный комитет и надеюсь, что смогу привезти оттуда разрешение на разведывательные работы. Вас, профессор, я прошу, на всякий случай, разработать ученый доклад о залежах торфа в Рязанской губернии. Быть может, наш доклад понадобится в концессионном комитете. А вы, Жю, поезжайте к этому водолазу и столкуйтесь с ним окончательно, – чтобы в любой момент он был в нашем распоряжении. Итак, господа, пожелайте мне успеха.

Дэвид Бартельс взялся за шляпу, но на минутку приостановился и, помолчав, не без ехидства добавил:

– Я полагаю, господа, что вы уже в достаточной степени успели ознакомиться с Москвой и, возвратившись, я застану вас дома?

Мы переглянулись с учителем, вспомнили Бутырский переулок, тяжко вздохнули и промолчали. Дэвид Бартельс вышел.

Едва захлопнулась за ним дверь, я с тревогой бросился к Оноре.

– Учитель! Вы слышали? Он настаивает на этом дурацком водолазе, он не намерен отказаться от своих нелепых условий, от этой идиотской разведывательной экспедиции. Даже в концессионном комитете, вы подумайте, учитель, даже там он просит разрешения только на разведывательную экспедицию!

– Да что же вы молчите, учитель? Вы слышите, – только на разведывательную.

Я в отчаянии заломил руки и, не в состоянии сидеть, забегал из угла в угол, как пойманный таракан в коробке. Оноре загадочно молчал.

– Разведывательную, – ха! Да что же можно там разведать? Что может обнаружить там этот несчастный водолаз? Века! Почвенные наслоения! Ил!.. Но почему вы молчите и смотрите на меня с усмешкой? Ведь это катастрофа, ведь это гибель нашего предприятия! Бартельс после лопат и кирок упрям как осел и, хотя он говорит «я сомневаюсь», но, учитель, он не верит, – вы слышите, не верит! И вот мы поедем туда, мы начнем разыгрывать этот нелепый фарс с водолазом. Он опустится на дно и, конечно, ничего там не найдет, не может найти!

В изнеможении, я повалился в кресло.

– Вы кончили, дитя?

– Кончил ли я? Что кончать-то, когда все рушится и гибнет! Я только одному удивляюсь, – вашему необъяснимому спокойствию.

– Оно продиктовано мудростью. Но, дитя мое, нам не следует терять времени. Немедленно поезжайте за водолазом и возвращайтесь с ним сюда.

– Учитель, ведь водолаз – это наша гибель. Ведь в тот момент, когда он поднимется со дна озера – наша концессия полетит вверх тормашками, но…

– Остановитесь, остановитесь, мой юный друг! Я две ночи подряд не спал. Вы видели, что я не отходил от своего рабочего стола и вот…

Профессор порылся в столе.

– И вот вам этот чертеж.

– Чертеж? Что за чертеж?

– Слушайте внимательно!..

11

– Алло! Алло! Это вы, господин Туапрео? Да, да, – это я, Бартельс. Господин профессор, я говорю из концессионного комитета. Немедленно выезжайте сюда. Да, сюда, в комитет. На повестке ваш доклад. Что? Ну да, конечно, о торфе. Жду вас через 15 минут.

– Выезжаю! – ответил Туапрео и повесил трубку.

На минуту он задумался. Но это была только коротенькая минутка, – так коршун медлит перед тем, как камнем упасть на жертву.

Собственно, доклада у профессора никакого не было. Все дни после примирения с Бартельсом были заняты разрешением мучительной проблемы – поставленного условия. Гениальная мысль поборола все преграды, – проблема была разрешена блистательно. Теперь вот этот доклад.

Но может ли французский ученый, мировой ученый Оноре Туапрео остановиться перед каким-то докладом, хотя бы и о залежах торфа в Рязанской губернии, хотя бы и в концессионном комитете? Конечно – нет! Вперед – без страха и сомненья!

Профессор собрал со стола кипу своих чертежей и выкладок, никакого отношения к торфу не имеющих, и сунул их в портфель.

Через четверть часа Оноре Туапрео входил в зал заседания концессионного комитета.

– Оноре Туапрео, французский ученый, знаменитый геолог! – рекомендовал профессора Дэвид Бартельс.

– Очень, очень приятно!

– Как же, как же – слышал, неоднократно слышал!

Расплываясь в улыбках, трясли руку Оноре приглашенные в качестве экспертов профессора, щеголяя знанием французского языка.

Все они впервые слышали имя Оноре Туапрео, но каждый боялся показать себя невеждой перед французским ученым и своими коллегами.

– Вдвойне приятно, ибо всегда с наслаждением читал ваши труды! – отрекомендовался последний профессор и взглядом победителя окинул собрание.

«Ох уж этот Сусветов, – он всегда норовит вперед, всегда!» – с завистью подумали коллеги.

Ответственные работники комитета поклонились, назвав свои фамилии, и восторги профессуры утихли.

Оноре Туапрео начал свой доклад.

– Прежде всего, о серьезности и солидности наших намерений свидетельствует то, что я попрошу у вас, господа, разрешения говорить по-русски!

– Мы не только детально изучили интересующую нас местность, но и сочли нужным, для пользы дела, в совершенстве изучить русский язык. Итак – о наших предложеньях. По имеющимся у нас, строго проверенным данным, в Рязанской губернии, в 70 километрах на северо-восток от Рязани, в районе озера Гнилого имеются богатейшие залежи торфа высокого качества…

Оноре Туапрео, не останавливаясь и не отдыхая, говорил в течение двух часов. Он приводил цифры, тут же умножал их, делил и снова умножал и, окончательно запутав слушателей бесконечным количеством канканирующих цифр, – блестяще закончил свой доклад:

– Из этого совершенно очевидно следует, что наше предложение базируется на строго проработанных научных данных, а концессия, которую, я не сомневаюсь, вы нам предоставите, послужит к обогащению, в первую очередь, прилегающего края, то есть Рязанской губернии, а нам, концессионерам, даст богатый научный материал, который, собственно, в основном нас и интересует!

Дэвид Бартельс экспансивно захлопал в ладоши. Из вежливости его поддержали обалдевшие профессора и собрание объявлено было закрытым.

Концессионеры удалились с тем, чтобы назавтра узнать о результатах.

– Это производит странное впечатление! Чего могут искать и что могут разрабатывать или добывать эти французы в районе Гнилого озера?

– Да, это странно! Что можете сказать по этому поводу вы, уважаемые товарищи?

– Собственно, сказать что-либо определенное – трудно…

– Торф? Может, конечно, быть торф, но может и не быть…

– Во всяком случае, я полагаю, если там и есть торф, то не в таком количестве, чтобы концессия на его разработку могла оказаться выгодной!

– Да ведь дело и не в торфе. Ведь вот основной пункт их предложения:

«Заранее соглашаясь на все могущие быть выставленными Концесскомом условия, со своей стороны ставим единственное, безоговорочное. Все содержимое недр, ныне покрытых водами озера Гнилого, в чем бы оно ни выразилось…»

– Обратите внимание, – в чем бы оно ни выразилось, —

– «…поступает без каких-либо ограничений и изъятий в полную нашу собственность и распоряжение. Концесском гарантирует точное соблюдение этого пункта договора, а также гарантирует беспрепятственную возможность вывоза всего имущества, которое будет принадлежать нам по смыслу этого пункта, – опять-таки, в чем бы оно ни выразилось…»

– Мм-да!

– Тут возможны два варианта, – либо это авантюристы, либо… дураки…

– Ну что вы! Что вы! – закудахтали консультанты.

– Как можно!

– Профессор Оноре Туапрео – ученый с мировым именем!

– Да, профессор Оноре Туапрео…

– Простите, товарищи, но я вас перебью вопросом. Скажите пожалуйста, кто из вас и где читал или слыхал, лучше читал, что-нибудь о профессоре Оноре Туапрео до сегодняшнего дня?

– Собственно говоря…

– Конечно, если…

– Видите ли…

– Достаточно, достаточно! Этого совершенно достаточно!

– Итак, оставим в стороне мировую известность профессора Оноре Туапрео и займемся делом. Так как, к сожалению, никто из вас не может ничего определенного сказать ни о торфяных возможностях предполагаемой концессии, ни о недрах озера Гнилого, – я полагаю, необходима, прежде чем подписать договор, – разведка в Рязанский округ. Имеются возражения? Нет? Итак, на этом мы закончим наше сегодняшнее совещание, а господа концессионеры подождут.

12

Дни убегали от города, и город лихорадочно гнался за днями. Улицы переполнялись людьми и пустели к ночи, с тем чтобы наутро вновь переполниться. Многомиллионный город жил, дышал, торопился.

Вынужденные бездействовать, концессионеры томились и нервничали.

Утром, покончив с туалетом и завтраком, – они выходили на улицу и сливались с шумной толпой. Невольно поддаваясь деловой спешке улицы, они ускоряли шаги, учащали дыхание, заставляли быстрее биться сердце – и тоже спешили.

Но спешить было некуда.

Каменная громада здания Главконцесскома хмуро глядела и строго хлопала входной дверью.

Концессионеры стояли на противоположном тротуаре, с завистью глядя на тех, кого проглатывала заветная дверь. Концессионеры – ждали. Хотя, собственно, ждать было нечего. Ясно было сказано, что предложение должно быть проработано и ответ может быть не ранее, как через десять дней. Но концессионеры ждали: быть может, выйдет кто-нибудь из этой заветной двери, позовет их, пригласит, скажет:

– Господа, – ваше предложение принимается!

И действительно – выходили люди, поодиночке и парами. Но никто не звал концессионеров и даже никто не замечал их.

Люди торопились мимо, шумела улица, катилась деловая жизнь.

– Ну что ж, пойдемте, господа! Нам осталось ждать еще восемь дней!

– Да, пойдемте, господин Бартельс! Увы! Еще целых восемь дней.

Уходя, учитель еще долго оглядывался на здание, где решалась наша судьба, и тяжко вздыхал. Вздыхал и господин Бартельс. Только я один стоически переносил испытание – и не вздыхал. Правда, мне помогали в этом многочисленные встречные москвички. Ведь язык глаз одинаков во всем мире, и мимолетные улыбки, молниеносные романы-взгляды, – так же возможны в Москве, как и в Париже. Словом, – я не вздыхал.

Но все же, приличия ради, чтобы не нарушить настроения, господствовавшего в концессии, я также молча следовал за учителем и Бартельсом.

Итак, в шумном и занятом городе бродили мы – три бездельника, тяготящиеся своим бездельем.

Был радостен нам вечер, умерщвлявший день. Мы зажигали огни в наших комнатах и говорили о дивном, богатом городе и его странной судьбе.

Говорили о том, как мы, французы, завершим судьбу этого чудесного города.

А в это время – рязанскими проселками, рязанскими полями и лесами пробиралась к озеру Гнилому разведывательная экспедиция Концесскома.

И над проселками, и над полями – дни бежали так же, как над городом. Люди также гнались за днями и также не могли их догнать.

На смену неделе – приходит новая, и вот уже в Концесскоме доподлинно известно – об этом доложил начальник экспедиции, – что ни в озере Гнилом, ни в болотах, его окружающих – нет залежей торфа, представляющих ценность для эксплуатации. Обыкновенное озеро, обыкновенные болота, каких в России тысячи. Досадно только, что во время работ экспедиции погибли две лодки, «Чайка» и «Нырок», разбитые внезапной бурей. Вместе с лодками затонули два водолазных костюма. Но все же – хорошо, что не было человеческих жертв.

Итак – обыкновенное озеро и обыкновенное болото. Странные какие-то эти господа концессионеры. Концессию, конечно, можно разрешить… Но все же…

– Алло! Алло! Дайте коммутатор ОГПУ! Да! Да! Пожалуйста!

А дни все листаются. Их бег отмечают оборванные листки календарей. В девятый день ожидания, как и в первый, концессия в полном составе уныло бродила возле здания, войти в которое можно только завтра. И хотя ждать было нечего – все же ждали.

Быть может, выйдет кто-нибудь из этой заветной двери, позовет, пригласит, скажет:

– Господа, ваше предложение принимается!

И действительно, хотя никто не вышел и не пригласил, – звонил нужный телефон и говорил верный голос:

– В городе они совершенно одни, по крайней мере, пока. Полагаю – концессию можно выдать. Мы не будем терять их из виду. Да, да! Ну, – пока! Если что-нибудь выяснится – позвоню.

С падающими сумерками – мы опять уходили домой. Но на этот раз дорогой учитель не оглядывался и не вздыхал. Мы торопились в гостиницу, мы торопились уснуть, мы спешили навстречу желанному «завтра».

– Жю, вы, кажется, хотели пойти в кино.

– Но, дорогой учитель…

– Да, дитя мое, да, – вы хотели, и я думаю, что вы можете пойти в кино. Мы уедем и бог знает, когда вам еще придется побывать в кино.

– Но учитель, я не…

– Ничего, ничего, дитя мое, кино – это разумное развлечение и я думаю, господин Бартельс не будет возражать.

– Вы хотите в кино, Жюлль?

– Я не…

– Да, да, – он хочет и пусть идет!

Учитель сказал последние слова резким и раздраженным тоном, и хотя я и не думал ни о каком кино, и вообще не понимал, в чем дело, – я все же покорился. Бартельс и учитель свернули направо, а я поплелся к кино.

– Кино? Кино… Какое к черту кино! Ах, – да!

Тут только, у самого входа в театр, – я вспомнил и понял, почему спровадил меня дорогой учитель в кино. Это было условное слово.

«Ах, я – осел! Однако, у меня короткая память!»

Посмеиваясь над собственной забывчивостью, я направился к нашему водолазу – предупредить его о скором отъезде.

Это была значительная и торжественная минута! Вероятно, никто из нас никогда не забудет о ней, в особенности господин Бартельс.

– Итак, господа, мы можем выдать вам желаемую концессию, но…

О, эта пауза, – мне показалось, что мое сердце лопнет, прежде чем она окончится.

– …Но мы должны вас заранее предупредить, что, по имеющимся у нас данным, в указанной вами местности нет ценных залежей торфа и вообще нет залежей богатых ископаемых.

Говоривший замолк, и я отчетливо слышал в томительной тишине, как мое сердце отбивает бешеный такт.

– Собственно говоря…

Господин Бартельс произносил слова тяжело, словно ворочал камни.

– Говоря собственно… торф там… должен быть… Наш ученый… Оноре Туапрео…

Господин Бартельс обернулся и угрожающе прошипел:

– Да скажите же, черт вас побери! Онемели вы, что ли!

Я подтолкнул в бок дорогого учителя, – да простит бог мне мою грубость.

– Ммм… – замямлил учитель. – Ммм…

– Да? Я вас слушаю, уважаемый профессор!

– Видите ли, уважаемый господин чиновник…

Я дернул учителя за фалду.

– То есть, виноват, я хотел сказать – уважаемый господин Концесском… То есть, не то…

– Ну, да это неважно, – продолжайте!

– Да, конечно… Я продолжаю… Видите ли, я полагаю, что мы все-таки возьмем эту концессию, хотя, конечно, не сомневаемся в верности ваших данных…

– Но торф, торф, – скажите же про торф! – прошипел Бартельс.

– Да, торф…

На минуту, только на одну минуту дорогой учитель задумался.

– Собственно говоря, наша концессия собирается преследовать не столь коммерческие цели, как научные. А потому, торф, то есть, я хочу сказать, обилие торфа – для нас не особо существенно! Нас интересует геологическое строение местности, нас интересует профиль дна озера Гнилого, словом, если с вашей стороны не встречается возражений, – мы хотели бы получить эту концессию! – блестяще закончил Оноре Туапрео.

– Пожалуйста, господа, но вы предупреждены! Вот договор – и мы его можем подписать.

Господин Бартельс взволновался пуще прежнего.

– А пункт, пункт об озере тут есть?

– Да, конечно – вот он, редакция, указанная вами: «Все извлеченное со дна озера Гнилого, или из недр, ныне лежащих под водами озера Гнилого – поступает в полную собственность концессионеров, французских поданных господ Оноре Туапрео, Дэвида Бартельса и Жюлля Мэнна».

– И мы беспрепятственно сможем это вывезти?

– О, помилуйте, вы же видите: «собственность подданных». Международное право…

– Ах да, да, вы правы, – международное право… Ну, прекрасно, прекрасно!

– Итак, – мы приступим?

– О да, да, – приступим!

Что говорить обо мне, самом младшем из концессионеров, что говорить обо мне, если даже почтенные седины и не менее почтенная ученость Оноре Туапрео, если даже почтенное и не менее почтенное состояние Дэвида Бартельса не смогли удержать пера в их руках без колебательных движений, именуемых дрожью. Конечно, у меня отчаянно дрожала рука, когда я подписывал этот знаменитый договор, но все-таки я его подписал. Дальше – было как во сне, все было покрыто каким-то лихорадочным, волнующим туманом. Мы сидели в креслах и ждали, пока покончат все формальности. Мне казалось, что мы ждем уже целую вечность, что этому томительному ожиданию никогда не будет конца. Откуда-то издалека, так мне показалось, – донесся голос:

– Ну вот и все, господа! – Прошу вас, вы можете получить договор.

Господин Бартельс крепко ухватил заветную бумагу и основательно запрятал ее в свой объемистый бумажник.

– Итак, господа, – желаю вам успеха!

– Да, да, – благодарим!

– Спасибо!

– Ф-фу! – наконец-то мы вышли на улицу.

– Такси! Такси!

В изнеможении от пережитого волнения, мы ввалились в первый попавшийся такси.

– Пошел прямо!

Автомобиль мчался и мы блаженствовали, отдыхая, словно после тяжкого, утомительного труда.

– Ф-фух!

– Уф-ф!

Каждый отдувался на свой манер. Автомобиль мчался, мелькали дома, – мы приходили в себя. Господин Бартельс хитро подмигнул нам левым глазом, вынул бумажник и вытащил желанный договор, скрепленный подписями и печатями. Мы с вожделением щупали эту бумагу, мы смотрели ее на свет, мы гладили ее, словно это было живое существо.

– Хи-хи! – подхихикнул дорогой учитель.

– Ха-ха-ха! – ответил господин Бартельс.

– Ох-хо-хо-хо! – залился я.

Мы смеялись. Автомобиль мчался, а мы надрывались от смеха. Мы хохотали так, как никогда уже больше не будем смеяться.

– Ох, ха-ха… Не могу!

– Ослы! Торф… ха-ха-ха – торф! Вы слышите, господа, – торф!

– Ох-хо-хо, – ну и ослы! Отдать сокровища града Китежа!

– Хи-хи, в полную собственность французских подданных!

– Ох, не могу, помру, помру! Живот, ох, живот!

– Погодите! Стойте!

В воцарившейся тишине только шины шуршали.

– Погодите! Но вы уверены, профессор?

Голос Бартельса был суров и угрожающ.

– Как в том, что мы только что смеялись!

Дорогой учитель торжественно поднял руку.

– Уверены? Ха-ха-ха!

Опять засмеялся Бартельс. Опять захихикал дорогой учитель. Опять захохотал я.

Автомобиль выезжал за город. Мы смеялись.

13

Это озеро и в самом деле оказалось гнилым. Наша экспедиция двое суток тащилась вязким болотом. То и дело загрузала одна из подвод. Лошадь, тяжело ходя взмыленными боками, бесцельно билась в вязкой грязи и в конце концов затихала в изнеможении. Сбегались на помощь бородатые подводчики. Они хватались жилистыми руками за колеса. Подпирали увязшую телегу широкими плечами. Пронзительно и дико кричали на лошадь. Они не жалели своих сил. Они не жалели своих, лошадиных и вообще чьих-то – неизвестных– матерей.

Это русская особенность – в тяжелых случаях жизни упоминать мать. Дорогой учитель говорит, что это несомненные отголоски древнерусского матриархата.

Так или иначе, но загрузшую подводу сдвигали с места и мы продолжали путь. А там – опять остановка, опять дикие крики, опять древнерусские отголоски.

Дорогой учитель, завидуя неувядаемым лаврам Даля, не терял времени и делал свои ученые наблюдения над русским народным языком. Он тщательно записывал под порядковым номером все многочисленные обороты «матриархата». Когда мы прибыли к озеру – порядковый номер перевалил за сто. Богат и образен русский язык!

К вечеру третьего дня мы добрались до озера.

День умирал, тихий и безветренный. Громадным красным шаром погружалось солнце в воды. Озеро лежало недвижное, словно зеркальное. Отраженное солнце золотило воду – и лежала она расплавленным драгоценным металлом.

Подводчики и рабочие шумно возились, устраиваясь на ночлег и отдых.

В торжественном молчании мы, трое, отошли в сторону, чтобы не видеть и не слышать людей, и двинулись берегом. Впереди шел дорогой учитель. Он обнажил голову и легкий ветерок играл его седыми кудрями. Я и господин Бартельс в почтительном молчании следовали за профессором, как ученики за пророком. Мы взошли на бугорок и остановились. Насколько хватало глаз – перед нами расстилалось расплавленное золото.

– Вот! – учитель простер руку и мы с господином Бартельсом затаили дыхание.

– Вот смертельная купель таинственного города! Эти спокойные воды веками ревниво берегли свою тайну, свои сокровища. Но ход судеб предопределен. Мы вырвали у ревнивого стража его тайну, – мы вырвем у него сокровища!

Учитель замолк и застыл с простертой рукой. В торжественном молчании стояли победители над побежденным. О, дорогая Клэр, этот момент был величествен и прекрасен, и мне было горько, что вы не с нами, не со мной.

Солнце торопливо тонуло в золотых водах и сумерки сбегались к нам со всех сторон. Темнел воздух, вода темнела и теряла свой блеск. Господин Бартельс поспешно вынул бумажник и извлек договор. Я обнажил голову. Медленно и четко выговаривая слова, господин Бартельс зачитал исторический документ. Торжествующе и победно прозвучали последние слова: «…поступает в полную собственность концессионеров!»

Мы утвердились в правах на добычу. Покорная и спокойная – она лежала перед нами…

Легким шагом сбежали мы с пригорка и подошли к озеру. Мы нагнулись. Мы зачерпнули воды. Дорогой учитель лил розовую от солнца влагу, глядя на нее вдохновенно, словно текла сквозь пальцы его гениальность, его прозорливость, его неоспоримая ученость. Господин Бартельс сжал в кулак прохладу влаги, сладостно жмурясь, словно в руке у него хрустели бесчисленные, новенькие ассигнации. Падая с моей ладони, мелкими блестками рассыпалась вода и, казалось – шепчут брызги: «Она твоя! Она твоя!»

Озеро потемнело. Солнце спряталось окончательно. Нас окружила ночь. Возбужденные и усталые, мы возвратились в лагерь.