Текст книги "Сокровища града Китежа
Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции"

Автор книги: Жюль Мэнн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

3

Когда г-н Туапрео явился на очередную лекцию в колледж – его пригласили в кабинет директора. Директор был чрезвычайно любезен, но краток.

Через 20 минут ученый Оноре Туапрео вышел из колледжа.

В кабинете директора осталось прошение г-на Туапрео об отставке. Начертав на нем красным чернилом «просьбу удовлетворить», – директор созвонился с канцелярией г-на президента и не без почтения доложил, что распоряжение…

– Помилуйте, какое распоряжение! – перебил директора раздраженный голос секретаря г-на президента:

– Это была просто частная беседа!

– Виноват, ваше превосходительство, виноват! – растерялся директор, – виноват, частная беседа – выполнена.

– Благодарю вас, господин директор!

Директор отошел от аппарата, вытер внезапно выступивший на лбу пот и со вздохом облегчения опустился в кресло.

А ученый Оноре Туапрео, так неожиданно и внезапно избавленный от своих обязанностей по отношению к колледжу, – шел людными улицами и упорно размышлял: имеет ли происшедшее какое-либо отношение к его погибшему в недрах канцелярии г-на президента труду. Не придя ни к какому выводу, он зашел в паштетную – перекусить. Господин Туапрео был рассеян и не наблюдателен, иначе он бы заметил, как вслед за ним вошел некий господин, поразительно часто попадавшийся ему на глаза в последние дни. Так же неотступно, как этот господин – преследовали Туапрео неудачи.

Ученый имел три частных урока и по необъяснимому совпадению потерял их в один день. Оноре Туапрео сделал соответствующую публикацию в газетах и получил шесть новых учеников. Но когда он явился на второй урок – ему пришлось объясняться с родителями и все шестеро, словно по уговору, сохраняя изысканнейшую любезность, отказались от дальнейших услуг Туапрео. Ученый был подавлен преследующим его роком. Но все же он еще не отчаивался. Снова направил он свои шаги в контору публикаций.

На этот раз с публикацией г-на Оноре произошло досадное, но неисправимое недоразумение. Адрес ученого был совершено искажен.

Дойдя до крайних пределов возмущения, Туапрео направился в контору публикаций за объяснениями. Но объяснений не последовало. Наоборот – все происшедшее было до последней степени необъяснимо и непонятно. В конторе публикаций приняли г-на Туапрео весьма любезно и кротко, но твердо заявили:

– Господин ученый, то о чем вы говорите – невозможно!

От удивления и гнева Туапрео чуть не задохнулся.

– Как невозможно? Что же, стало быть я вру, измышляю, предъявляю вздорные претензии?

– О нет, что вы, господин профессор! Ну, кто может так думать? Вы просто заблуждаетесь, – вы, вероятно, сами перепутали адрес. Ах, ведь ученые всегда так рассеяны!

– Я? Перепутал адрес? Двадцать лет живу в одном доме – и перепутал? Вы полагаете, что я сумасшедший?

– О нет, профессор, к чему такие резкости! Не волнуйтесь, не горячитесь, мы сию минуточку найдем оригинал вашей публикации и вы убедитесь, что мы правы. Ведь такая опечатка невозможна: у нас корректора, корректора, корректора! Сию минуточку!

И действительно, – через минуту любезный сотрудник конторы поднес к самому носу Туапрео подлинник публикации. Глаза господина Туапрео выразили крайнюю степень удивления, краска стыда залила лицо и ему ничего не оставалось более, как извиниться перед любезным сотрудником.

И все же, черт побери, Туапрео прекрасно знал свой адрес и никак не мог его перепутать. Но документы – упрямая вещь, а в подлиннике ясно значился выведенный почерком Туапрео искаженный адрес.

Сбитый с толку ученый еще дважды пытался поместить публикацию, но неизбежно адрес оказывался перепутанным. Побежденный, но все же ничего не понимающий Оноре сдался и уже более не искал возможностей заработка.

Незначительные сбережения быстро иссякли. Наступили дни систематического недоедания. Был упразднен завтрак. Затем ужин. Обед становился все более голодным. И наступил день, когда в карманах господина Туапрео не оказалось ни сантима. Желудок настоятельно требовал пищи. Ученый бродил мимо витрин гастрономических магазинов, кафе и ресторанов, мимо баров и паштетных, мимо всех многочисленных мест, где люди насыщаются, едят или приобретают съедобное. Профессор впервые ощутил, именно ощутил отнюдь не платоническую любовь и вожделение к копченым сигам, к нежно-розовым устрицам и бесстыдно красным омарам. Он исходил слюной при взглядах на пышные пуддинги, на замысловатые торты, на бесчисленные сорта конфет. Резкие боли полосовали истощенный желудок при взглядах на бри, честер, при взглядах на окорока и колбасы.

И хотя за всю свою жизнь Оноре Туапрео едва ли выпил литр вина, – теперь его прельщали колоссальные горы бутылок, наполненных разноцветными винами и водками. Он жаждал попробовать от каждой. Он хотел узнать вкус шампанского и ликеров, он хотел ощутить на языке горечь коньяков и разнообразнейшие вкусы аперитивов.

Словом, Оноре Туапрео был голоден и его томила жажда.

– Дьявольщина! Я прожил 57 лет, за свою жизнь истребил уйму всяческих продуктов, но ни разу я не ощущал вкуса того, что ел. А вот теперь, когда я жажду ощутить этот вкус – это недостижимо!

Ученый крепко выругался замысловатыми научными терминами и погрозил кулаком по направлению площади Этуаль. Вероятно, это направление было совершенно случайно. Ибо какие же враги могут быть у ученого Оноре Туапрео на площади Этуаль?

Быть может, на этой, никому не страшной угрозе и безобидных ругательствах, Оноре Туапрео и успокоился бы, но этого не допустили голодные колики. Ученый тщательно, но явно безнадежно еще раз обыскал свои карманы. Увы! Пустота в них осталась неизменной.

Внезапно профессор сделал чрезвычайной важности открытие. Оно было плодом логически построенных рассуждений.

– Дома есть кое-какие вещи. Ну, скажем одеяло, сюртук, новые штиблеты. Так, – это бесспорно. Приобретая эти вещи, я платил за них деньги. Следовательно, скажем, сюртук равен х денег, которые я за него заплатил. То есть – я имею х денег, равный моему сюртуку. Это тоже бесспорно, безошибочно. Дальше. Если сюртук равен х денег, следовательно – я могу эти деньги получить. Каким же образом?

На несколько минут профессор задумался, но блестящее разрешение задачи не замедлило осенить светлый ум ученого.

– Я должен продать сюртук, и тогда буду иметь искомый х! Ну, предположим, что я допустил какую-нибудь ошибку в своих расчетах, и это будет меньше, это будет х – у. Но все же это будут деньги, деньги!

Закончив свои размышления, ученый возликовал и, внезапно помолодев, что с ним всегда происходило в моменты побед творческой мысли, – вприпрыжку побежал домой реализовать искомый х.

Теоретические выкладки ученого Туапрео оказались непогрешимы. Практически это выразилось в нескольких франках и десятке сантимов, взамен парадного сюртука.

Появилась возможность пообедать. На этот раз Оноре ел необычайно вкусные блюда, хотя все они носили тривиальные названия, и даже хлеб – был не просто хлеб, а необычайно вкусное нечто. Покончив с обедом – господин Туапрео расплатился и вышел на улицу. Ему показалось, что ресторанные порции малы.

– Безусловно малы– и я снова голоден!

С такими мыслями ученый нырнул в двери ближайшей паштетной. Пробыв там довольно продолжительное время, г-н Туапрео вышел из паштетной только для того, чтобы, пройдя пять шагов – завернуть в кафе. Затем последовала кондитерская. В каком-то чрезвычайно воздушном павильоне ученый ел мороженое, и пил довольно сложный аперитив в прохладном подвальчике. На этом и закончил свое существование сюртук ученого Оноре Туапрео. Пьяненький профессор чудом не был раздавлен. И только рука провидения, относящегося с должным уважением к трудам Оноре, смогла провести его путаными улицами и переулочками, поднять в спасительную мансарду и заботливо уложить в постель.

Ах, в наш век ничто не делается безвозмездно и даже провидение за оказываемые услуги взимает гонорар.

На крыше соседнего дома пылал жаркий полдень, когда Оноре Туапрео проснулся. Все происшедшее вчера вспоминалось смутно: не то сон, не то в детстве слышанная сказка. Неодобрительно относясь к снам и сказкам (даже слышанным в детском возрасте), громадным усилием воли профессор восстановил происшествия вчерашнего дня вплоть до третьего бокала радужного аперитива. Дальше ищущая память профессора натыкалась на плотную и темную завесу. К двум часам профессор окончательно прекратил свои экскурсы в ушедший день, поднялся, оделся, освежил лицо и руки и задумался над тем, что из своего имущества реализовать на сегодня.

Выбор пал на парадные брюки. Профессор, задумавшись над бренностью всего живущего, подошел к гардеробу, открыл дверцу и не глядя пытался снять брюки с вешалки. Рука ловила только пустоту. В недоумении, профессор глянул в гардероб.

Он был пуст. Профессор растерялся. Нервно обыскал он всю комнату, выдвинул все ящики комода, отодвинул кровать и стулья, почему-то заглянул даже в рукомойник, – но всюду, так же как и в гардеробе, – было пусто.

С непривычки от аперитивов болит голова. Слегка поглаживая свой крутой и высокий лоб, профессор присел на стул.

– Да, несомненно, – это значит, что меня обокрали, – пришел он к печальному заключению.

Профессор! Профессор! Вы ошиблись, вы заблуждаетесь! Ну, какая это кража? Вы забыли о добром провидении, так заботливо доставившем вас домой сквозь суету и шумиху улиц, на которых вчера вы могли погибнуть трижды и четырежды! А вы говорите о воровстве! Ах, профессор, профессор, – вы совершенно не знакомы с экономикой века, вы совершенно не знаете жизненных законов нашего времени. Всякий труд должен быть оплачен, профессор, а доброе провидение немало потрудилось, пока вы смогли заплетающимся языком сообщить свой адрес. Пока оно, это заботливое провидение, подняло вас на ваш этаж и уложило в вашу постель. Вы несправедливы, профессор, вы заблуждаетесь, вы клевещете! Профессор, вы…

Но, впрочем, я должен просить у вас извинения, уважаемая читательница, или читатель, – я должен извиниться, и я извиняюсь. Дело в том, что я немного поторопился и забежал вперед: я еще не знаком с профессором Оноре Туапрео. Я его еще не знаю, не видел, а следовательно, и не мог сделать ему своего многословного замечания о воровстве, о провидении и о труде, который должен быть оплачен.

Уважаемые читатели, я, Жюлль Мэнн, скромный провинциал, попал в Париж и познакомился с великим ученым значительно позже истории с провидением, и вот при каких обстоятельствах.

4

Добрый гений, или, если вам угодно будет, благожелательное провидение, оказалось очень аккуратным и не оставило в комнате ученого ни одной вещицы, кроме того, что было на нем.

Ученый был огорчен, подавлен, убит. Именно теперь, когда к тому не было никаких возможностей – его одолевали всяческие, доселе неиспытанные желания. Он жаждал дорогих вин и яств, он мучительно тосковал по хорошей сигаре. Словом, Оноре Туапрео был одержим желаниями, осуществление которых было невозможно без наличия денег, денег и денег. Наконец, кроме всего этого, совершенно неосуществимого при настоящем положении вещей, Оноре Туапрео просто был голоден, хотел есть. Но даже и эта скромная потребность – была неосуществима.

Печальные и безрадостные мысли входили в голову ученого, как ветер в покинутый дом, окна и двери которого настежь. Печальные мысли рождали печальные выводы.

– Несомненно, совершенно несомненно, что я осел! Ах, какой я осел! К тому же – старый! Подумать только, – сколько энергии, сколько невозвратимых лет потратил я на какие-то дурацкие выкладки, на никому не нужные изыскания, на разработку проектов, гениальнейших проектов, за которые гонят из колледжа. Проектов, из-за которых я сперва остаюсь без завтрака, затем без ужина, обеда и вот, наконец, – без чего бы то ни было. Осел! Старый, глупый осел! Вот, броди теперь по улицам и голодными глазами заглядывай, как живут, понимаешь, живут другие. Пользуются жизнью, пользуются ее благами, стремятся к тому, чтобы возможно больше этих благ урвать, упиться ими досыта, до отвала… Ах, осел, осел, – безнадежный, непоправимый осел!

Подгоняемый своими безрадостными размышлениями, Оноре Туапрео дошел до Западного вокзала и уселся на скамеечке скверика. А мысли, неотвязные и горькие, не оставляли стареющий профессорский мозг. Они делали скачки, метали петли, рождали неожиданные выводы и, наконец, уперлись в определенное, твердое и заманчивое решение. Осознав это решение, профессор застыл на несколько минут, уподобившись соляному столбу, затем на поблекших щеках расцвели старческие розы румянца, глаза радостно и часто заморгали и профессор проделал несколько глотательных движений, чтобы избавиться от раздражающего избытка слюны. Принятое профессором решение основательно заполонило все существо ученого, собралось оформленной мыслью в мозгу, повисло на кончике языка, приподняло губы и Оноре Туапрео четко, громко и раздельно, а главное, безапелляционно и убедительно произнес:

– Я должен разбогатеть и я разбогатею!

Я подпрыгнул на скамейке от неожиданности, услышав свои собственные мысли, произнесенные так громко и с такой уверенностью. Я обернулся – и это было мое первое знакомство сученым Оноре Туапрео.

Передо мной сидел неряшливо одетый старик. Он упорно мотал головой и, словно стараясь вдолбить кому-то упрямому и непонятливому, повторял:

– Я буду богат! Буду!

Конечно, биологи и естествоиспытатели, да и вообще ученые – отрицают не только чудеса, но и самую возможность чуда[1]1
  Я, конечно, имею в виду здесь только европейских ученых, ибо кто же осмелится оскорбить ученых Нового Света, заподозрив их в отрицании Высшего Промысла и чудес после блистательного «обезьяньего» процесса. Прим. автора.


[Закрыть], а я свидетельствую перед всем миром, что и в наш, сугубо материалистический век – чудеса не перевелись.

На моих глазах выпрямлялась согбенная спина Оноре Туапрео, для меня пока еще странного незнакомца.

Его глаза загорались молодым светом уверенности в победе, совсем как башня Эйфеля ситроеновскими транспарантами. Смейтесь, маловеры, но даже его костюм на моих глазах разгладился и принял опрятный, я бы даже сказал, элегантный вид. Чудо происходило на моих глазах.

Ах, я на минуту закрыл их. И соблазнительной тенью проплыла перед ними обольстительная мадемуазель Клэр де Снер. Нежным шелестом защекотали ухо заветные слова:

– Я твоя Жю, я твоя, – ведь ты принес к моим ногам чековую книжку и сердце!

Но прочь, обольстительное виденье!

Я поспешно открыл глаза. Г-н Туапрео решительно поднялся со скамьи и твердыми шагами направился к выходу из сквера.

– Вот он, мой рок, вот она – моя судьба! Я должен следовать за этим чудесным человеком и он приведет меня к мадемуазель Клэр де Снер.

Мое провидение ускоряло шаги и я едва поспевал за ним. Так дошли мы до ближайшего спуска в метро. Тут провидению сделалось дурно и оно скрючилось в три погибели, прижавшись к стене. Не рассчитав шагов, я наткнулся на своего гения и чуть было не упал на него.

– Ах, какие ужасные боли!

Мой гений немилосердно тискал свой живот – хоть бы несколько сантимов на пирожок и кофе!

Неожиданно незнакомец выпрямился.

– Понимаете ли вы, молодой человек, какая это ирония судьбы?

Хотя я ничего не понимал, но поспешил согласиться, чтобы не раздражать своего гения.

– О нет, я от тебя не отстану, – чтобы там ни было, а я от тебя не отстану! – решительная мелькнула у меня мысль и я почувствовал, как пронеслась мимо мадемуазель Клэр де Снер и ободряюще сжала мою руку.

– Нет, вы ни черта не понимаете, ни черта!

Мой гений наступал мне на ноги и грозно махал передо мною кулаками. Я молча, стоически выдерживал неожиданную атаку, слегка отступая вдоль стены.

– Ни черта! Ни черта! О, тысяча французских дьяволов и собор Парижской богоматери в придачу, – да и где вам понять! Перед вами, молодой человек, будущий богач, миллионер, нет, – миллиардер! И вот – он корчится от голодных резей в желудке, он близок к тому, чтобы потерять сознание от голода. Но нет! Н-е-е-т, молодой человек, шутить изволите, н-е-е-т!

С этими словами Оноре Туапрео повернулся и быстро-быстро помчался, а не пошел вдоль тротуара. Я не растерялся. Через две минуты я догнал беглеца.

– О, господин будущий миллиардер!

Вероятно в голосе моем было нечто, внушившее доверие ко мне.

– Ну? – грозно остановился Оноре Туапрео. – Ну, что вы еще можете сказать?

В растерянности я лепетал нечто маловразумительное и путаное, но, по-видимому, Оноре Туапрео понял меня и через несколько минут мы сидели в кафе. Я с умилением следил за тем, как насыщался ученый.

Когда еда была окончена, мне доставило большую радость уплатить по счету. Я даже не удержался и подхихикнул.

«Ну, теперь-то уж шалишь, теперь я, можно сказать, пайщик будущих богатств!»

– Дитя мое, я хочу, чтобы вы называли меня – учитель.

Мне радостно было ощутить на спине нежное и дружеское поглаживанье руки будущего миллиардера, и я с благоговеньем произнес:

– О учитель! Дорогой учитель! Я прошу вашего милостивого разрешения рассказать вам все о себе, и я думаю, что вот в этом бистро – мне удобно будет это сделать.

– Идем, дитя мое, идем!

Мы вошли в бистро.

5

Дни мчались головокружительно быстро. Так же быстро, как таяли мои последние франки. Аппетиту профессора можно было позавидовать.

В мансарде Оноре Туапрео появился новый жилец, вернее – ночлежник. Это был я.

Я не отставал ни на шаг от профессора, и ученый не делал ни шагу без меня.

Мрачными тоннелями метро мы мчались из одного конца Парижа в другой, из Национальной библиотеки в академическую, из архива иезуитов в архив города Парижа.

Как заправская интендантская крыса, Оноре рылся в каталогах. Оноре нагружал меня фолиантами, переплетенными в свиную кожу, и я должен был без конца листать полуистлевшие страницы.

Временами приходило малодушие. Я думал: «Этот старик – безумец. Какие миллионы он может найти среди этих пыльных каталогов, на страницах этих полуистлевших книг?» Но это были минуты. Я взглядывал на Оноре, на его наморщенный лоб, в его маленькие, сверкающие уверенностью глазки, – вера моя воскресала и я быстрее листал страницы, упорнее вгрызался в строки, настойчиво ловил ускользающий смысл архаических записей и повествований.

Едва вставала где-то за городом, невидимая за громадами домов, заря – мы уже были на ногах. Мы дежурили у очередной библиотеки или архива, и как только двери для посетителей открывались, – мы снова и снова бросались в атаку.

Поздно вечером, ночью, мы, от усталости еле передвигая ноги, взбирались на этажи, в мансарду. Силы таяли. Франки – тоже таяли. Таяла моя, да кажется и профессорова, вера. Но вот, однажды…

Я прекрасно помню: был вечерний час. В громадное окно старого, полузаброшенного францисканского монастыря лился розовый, невесомый свет. Вероятно, на полях, там, где кончался Париж и начиналась Франция, – падало за горизонт кроваво-красное солнце. Книга, которую я листал, была тяжела и от нее дурно пахло. Но я покорно и тупо листал страницы и нигде не встречалось мне слово: клад… сокровище… деньги… золото…

– Шшш, мальчик! Тише!.. Вот.

Оноре воровски оглянулся на дремлющего монаха и под самый нос подсунул мне том в позеленевшем от времени и плесени переплете.

– Шшш! – многозначительно шипел Туапрео, а я читал титульный лист:

СВЯТОЙ ОТЕЦ МОРДИУС БАРРЕЛИУС

Во имя отца и сына святого духа

СКРЫТЫЕ СОКРОВИЩА

Повествование о затонувшем граде Китеже

Я задрожал от восторга. Я стиснул руку Оноре, и под высокими сводами громко отдалось эхо хрустнувших костей.

– О, учитель! – трагически прошептал я и небывалая бодрость и смелость переполнили все мое существо. Я захлопнул сокровенный томик, сунул его под мышку, схватил за руку профессора и мы двинулись к выходу.

Проклятая ряса заснувшего у дверей монаха! Мы запутались в ней. Мы шлепнулись на пол. Сперва она, книга. Затем я. На мне учитель. А сверху смертельно перепуганный монах.

– О дева Мария! О младенец Иисус! Сгинь! Рассыпься, нечистый! – бормотал вскочивший монах и крестил нас, словно были мы исчадье ада.

– Не надо, не надо! Мы просто случайно упали, – потирая ушибленное колено, уверял учитель неистовствующего монаха.

– Мы уходим! – решительно поднялся я, бережно прижимая к груди отысканные сокровища.

– В вашей библиотеке нет ничего интересного.

– Да, но я вижу – вы держите книгу.

– Ах, эта?

Изобразив презрительную мину, я помахал перед самым носом монаха трудом отца Мордиуса Баррелиуса.

– Это вы можете получить…

– Дитя мое, опомнитесь! – завизжал профессор, но величественным жестом я его остановил.

– Учитель, заткнитесь![2]2
  Здесь непереводимая игра слов: это производное, но уже модернизованное выражение, рожденное старинным французским обычаем времен инквизиции, когда глотку нежелательного оратора затыкали кляпом тряпичным, деревянным или железным. Прим. переводчика.


[Закрыть]

– Впрочем, я могу взять ее на память о посещении вашей библиотеки, а за беспокойство – вот!

С ловкостью заправского жонглера, монах на лету поймал подброшенную монету.

Мы мчались длинным коридором, и учитель не отставал от ученика. На этот раз домой мы приехали в такси. Я знаю светские обычаи: миллионерам не пристало пользоваться метро или трамваем!

Все переменилось. Все пошло кругом. Все закипело. Вот они, наши миллионы, они лежат перед нами! Они ждут, чтобы мы пришли и взяли их.

Мы работали как звери. Мы работали круглые сутки. План нашей экспедиции рос, как на дрожжах. В недельный срок он был разработан. Еще через два дня мы составили смету на необходимые расходы и перед нами, как барьер перед лихим скакуном, выросла солидная цифра с отвратительными жирными нулями с правой стороны. Даже для того, чтобы сделаться миллионером, а может быть, и миллиардером (о Клэр, – ты слышишь?) – нужны деньги. Два дня и две ночи сидели мы с учителем на полу среди чертежей, планов и схем. Сидели в разных углах и думали о том, где и как добыть необходимые деньги. На рассвете третьего дня мы горестно вздохнули и решили, что придется принять в компанию третье лицо и это третье лицо должно финансировать предприятие…

Учитель сбросил охватившее его уныние. Он потребовал у меня весь остаток моих считанных франков. Я кротко исполнил его требование. Оноре Туапрео вышел и через два часа возвратился в новеньком сюртуке, в классически заутюженных брюках и ослепительном цилиндре.

– Ну, дитя мое, – поцелуемся!

Мы поцеловались.

– Я ухожу, а вы, Жю, составьте подробный список, где и что мы должны закупить… Ну, еще раз поцелуемся!

Мы поцеловались еще раз. Учитель торопливо смахнул слезу.

– Либо я, дитя мое, вернусь с деньгами, либо я совсем не вернусь… Об этом, если господь приведет, вы сможете прочесть в отделе происшествий. Я думаю, что я предпочту Сену.

– Учитель! Ради бога! – не выдержал я и разрыдался.

– Ну, успокойтесь, успокойтесь, дитя мое! Займитесь лучше списком и верьте в победу. Я пошел, – пан, или пропал![3]3
  Бретонская народная поговорка, означ. – «победа, или гибель». Прим. переводчика.


[Закрыть]

Ах, какой это был тревожный день. Я буквально не находил себе места.

Путал списки, путал названия фирм, у которых мы собирались приобретать необходимые для нашей экспедиции вещи.

День тянулся мучительно медленно. Учитель не возвращался. Волнение мое нарастало. В комнату, кошачьей походкой, вошел вечер. Я не выдержал и, кубарем скатившись со всех лестниц, вымолил у газетчика в кредит вечерние выпуски газет. Руки мои дрожали, когда, взобравшись в комнату, я по очереди разворачивал еще влажные листы и в рубрике самоубийств искал знакомое имя.

Но вот и последняя газета, и, слава создателю, имени моего учителя нет ни среди утопленников, ни среди трамвайных жертв.

Но где же он, где же он?

И вот, когда волнение мое достигло крайних пределов, когда я уже стал ощущать, как миллионы вылетают из моих карманов, как в недостижимое далеко отодвигается обольстительнейшая мадемуазель Клэр де Снер, – внизу, у подъезда, оглушительно взревела автомобильная сирена.

Сердце мое остановилось, кровь прилила к лицу и я застыл среди комнаты, боясь подойти к окну и глянуть вниз.

Несомненно – это подъехала скорая помощь. Вот сейчас откроются двери и внесут искалеченное тело моего дорогого учителя, в порыве отчаяния бросившегося под трамвай.

Секунда.

Минута.

Вечность!

Вдруг раздался, как мне показалось, оглушительный стук в двери.

– Вва… ваай… дите! – еле пролепетал я и от ужаса зажмурился.

Дверь скрипнула. Я сильнее сжал веки, чтобы избежать ужасного зрелища.

– Господин Оноре Туапрео ждет вас внизу в авто!

Прошло некоторое время, пока до моего сознания дошли произнесенные мальчишеским голосом слова.

Я открыл глаза. Весь в галунах и золотых пуговицах, передо мной стоял мальчик-грум, мальчик-шоференок, – я не знаю, как его назвать.

– Господин Оноре Туапрео просит вас пожаловать вниз, – он ждет вас в авто!

Я опрокинул улыбающегося мальчишку. Я вихрем пронесся вниз по этажам. Я ураганом ворвался в роскошный «ситроен». Я сжал в объятьях моего дорогого учителя.

– Дитя мое, разрешите вам представить нашего нового компаньона!

Большое, розовое и улыбающееся поднялось с сиденья и крепко стиснуло мою руку.

– Дэвид Бартельс, – рад быть товарищем и другом!

Сирена оглушительно взревела и колеса зашипели, полируя асфальт.