Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 2"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ. ЧЕТВЕРТАЯ

Среда, 19 августа. К счастью, поднявшийся ветер позволяет нам бежать с театра военных действий. Ганс попрежнему стоит у руля. Дядюшка, отвлеченный разыгравшейся битвой от размышлений, которыми он был поглощен, вновь погружается в созерцание моря.

Путешествие снова принимает однообразный характер, но это однообразие я все же не променял бы на опасное разнообразие вчерашнего дня.

Четверг, 20 августа. Ветер северо-восточный, довольно изменчивый. Тепло. Мы плывем со скоростью трех с половиной лье в час.

Около полудня послышался отдаленный гул. Я лишь отмечаю факт, не входя в объяснение его. Гул не стихает.

– Должно быть, где-то вдалеке, – говорит профессор, – волны разбиваются о прибрежные утесы или о какой-нибудь скалистый островок.

Ганс взбирается на мачту, но не подает сигнала о близости какой-либо отмели. Море стелется ровной гладью до самой линии горизонта.

Проходит три часа. Кажется, что мы слышим рев отдаленного водопада.

Я высказываю свое мнение дядюшке, но он качает головой. Однако я убежден, что не ошибаюсь. Неужели же мы несемся навстречу водопаду, который низвергает нас в бездну?

Возможно, что этот способ спускаться вниз и придется по душе профессору, ведь он мало чем отличается от спуска по вертикали, но я…

Во всяком случае, в нескольких милях от нас, с подветренной стороны, видимо, происходит какое-то явление, порождающее этот гул, потому что теперь сила звука сильно возросла. Откуда же исходит этот грохот – с неба или с океана?

Я вглядываюсь в облака водяных паров, висящие в атмосфере, и стараюсь проникнуть в их толщу. Небо спокойно. Облака, поднявшись к самому своду, казалось, так и застыли на месте, растворяясь в холодные излучениях светила. Причину гула -приходится, следовательно, искать в другом месте.

И я вопрошаю тогда прозрачный и совершенно безоблачный горизонт. Вид его неизменен. Но если гул объясняется близостью водопада или тем, что море низвергается в какой-нибудь подземный водоем, и этот рев исходит от ниспадающей водной массы, то ведь течение должно стать более быстрым и бурным, и мы сможем почувствовать угрожающую нам опасность. Я наблюдаю течение. На море ровная зыбь. Пустая бутылка, брошенная в море, держится на воде.

Около четырех часов Ганс снова взбирается на мачту, обозревает сверху весь полукруг, описываемый перед нами океаном, и взгляд его останавливается на одной точке. Его лицо не выражает изумления, но он глаз не сводит с этой точки.

– Он что-то увидел, – говорит дядюшка.

– Как будто!

Ганс спускается, указывает рукой на юг и говорит:

– Der nere!

– Там? – переспрашивает дядюшка.

И, хватая подзорную трубу, он внимательно смотрит в нее целую минуту, которая кажется мне вечностью.

– Да, да! – кричит он.

– Что же вы видите?

– Огромный столб воды, вздымающийся над морем.

– Опять какое-нибудь морское чудовище?

– Может быть.

– Так повернем на запад; ведь мы знаем, как опасно встречаться с этими первобытными морскими гадами!

– Будем плыть, как плыли, – отвечает дядюшка.

Я обращаюсь к Гансу. Ганс с невозмутимым спокойствием управляет рулем.

Однако если на расстоянии по крайней мере двенадцати лье можно различить струю воды, то животное должно быть сверхъестественной величины. Самая обыкновенная осторожность требовала бежать. Но мы не для того прибыли сюда, чтобы соблюдать осторожность.

И мы плывем, как плыли! Чем ближе мы подплываем, тем огромнее становится водяной столб. Какое же чудовище может вмещать в себе такое количество воды и беспрерывно его выбрасывать?

В восемь часов вечера мы находимся всего лишь в двух лье от животного. Его огромная туша вздымается в море, подобно островку. Обман зрения или страх? Но мне кажется, что длина этого чудовища превышает тысячу туазов! Что же это за китообразное животное, о существовании которого не подозревали ни Кювье, ни Блюменбах? Оно лежит неподвижно, словно спит; море, повидимому, не в силах его поднять, и только волны плещутся о его бока. Водяной столб, высотою в пятьсот футов, падает с оглушительным шумом, как дождь. А мы, безумцы, плывем прямо к этой чудовищной туше, которую не насытила бы и на один день целая сотня китов.

Мною овладевает ужас. Я не хочу плыть дальше! Если понадобится, я разрублю снасть! Я возмущаюсь профессором, но он не обращает на меня никакого внимания.

Вдруг Ганс встает, указывает пальцем на угрожающую точку и говорит:

– Holme!

– Остров! – кричит дядюшка.

– Остров? – говорю я, пожимая плечами.

– Очевидно, – отвечает профессор и раскатисто хохочет.

– Но этот водяной столб?

– Geyser! – говорит Ганс.

– Конечно, гейзер! – отвечает дядюшка. – Гейзер, подобный тем, какие существуют в Исландии! [21]

[Закрыть]

Сначала я никак не хотел согласиться с тем, что мог так грубо ошибиться: принять островок за морское чудовище! Но очевидность доказывает противное, и я принужден, наконец, признаться в своей ошибке. Просто-напросто: естественное явление!

Чем ближе мы подплывали, тем грандиознее представлялись нам размеры водяной струи. Островок в самом деле удивительно похож на китообразное животное, голова которого поднимается над морем на десять туазов. Гейзер – в Исландии произносят: «Гейсер», что означает «Ярость», – величественно вздымается на берегу островка. Время от времени раздается глухой взрыв, и мощная струя воды, как бы в припадке ярости, взлетает до самых облаков, разбрасывая вокруг целые снопы пара. Водяной столб, и ничего больше! Ни трещинных излияний, ни горячих источников, ничего, кроме этого водяного столба вулканического происхождения! Космические излучения, пропуская свои лучи сквозь призму водяных капель, создавали феерическое впечатление.

– Пристанем к берегу, – говорит профессор.

Но необходимо осторожно обогнуть этот водяной столб, который моментально пустил бы наш плот ко дну. Ганс, искусно маневрируя, пристает к острову.

Я выскакиваю на скалу. Дядюшка проворно следует за мной, и только охотник остается на своем посту, как человек, привыкший ничему не удивляться.

Мы ступаем по граниту, смешанному с кремнистым туфом; земля дрожит под нашими ногами, как перегретый паровой котел, от нее пышет жаром. Мы подходим к небольшому водоему, из которого бьет горячий ключ. Я опускаю в кипящую воду термометр, и он показывает сто шестьдесят три градуса.

Значит, вода выходит из раскаленного очага. Это решительно противоречит теориям профессора Лиденброка. Я не могу не отметить этого факта.

– Ну, и что ж? – возражает он. – Что в этом такого, что говорило бы против моей теории?

– Ничего, – отвечаю я сухо, видя, что имею дело с неисправимым упрямцем.

Все же должен признаться, что нам до сих пор удивительно везло и что, по неизвестной мне причине, наше путешествие совершается при благоприятных условиях температуры; но мне кажется очевидным, даже несомненным, что мы рано или поздно окажемся в таких местах, где центральный жар достигнет наивысшей степени и выйдет за пределы всех термометрических измерений.

– Поживем, увидим! – говорит профессор. И, назвав вулканический островок именем своего племянника, он дает знак к отплытию. Я еще несколько минут наблюдаю за гейзером. Я замечаю, что его струя бьет вверх неравномерно, что иногда сила ее уменьшается, потом слова возрастает; я приписываю это явление неравномерному давлению паров, скопившихся в его хранилище.

Наконец, мы отплываем, обходя чрезвычайно крутые южные скалы. Ганс во время остановки привел плот в порядок.

Перед отплытием я произвожу несколько наблюдений, чтобы определить пройденное расстояние, и записываю результаты в свой журнал. Мы прошли со времени нашего отплытия из бухты Гретхен двести семьдесят лье и находимся в шестистах двадцати лье от Исландии, под Англией.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Пятница, 21 августа. На другой день великолепный гейзер исчез из виду. Свежий ветер уносит наш плот от острова Акселя. Рев воды мало-помалу затих.

Погода, если позволено так выразиться, скоро переменится. Атмосфера насыщается парами, которые вбирают в себя электричество, порождаемое испарением соленой воды; тучи все ниже нависают над морем и принимают однообразную оливковую окраску; электрические лучи едва пробиваются сквозь густую завесу, опущенную над сценой, где должна разыграться бурная драма.

Я переживаю совершенно особое состояние, свойственное всякому живому существу на земле перед стихийным бедствием. Слоисто-кучевые облака на южной стороне горизонта являют собой грозное зрелище: в них есть нечто неумолимое, как это наблюдается перед грозой. Воздух удушливый, море спокойное.

Облака скопляются в плотные, тяжелые хлопья, расположенные в живописном беспорядке; постепенно эти хлопья взбухают, количество их уменьшается, но зато увеличивается их объем, и плотность их такова, что они не могут отделиться от горизонта; но усиливающийся ветер гонит облака вверх, и они понемногу сливаются воедино, темнеют и скоро образуют один грозный слой; порою клуб пара, еще пронизанный лучом света, врывается в этот сероватый покров и вскоре исчезает в его пустой массе.

Атмосфера, очевидно, насыщена электричеством: я весь пропитан им; волосы мои становятся дыбом, словно при приближении к электрической машине. Мне кажется, что если бы мои спутники дотронулись до меня в эту минуту, они получили бы сильный удар.

В десять часов утра признаки бури становятся еще ощутимее.

Мне не хочется еще верить угрозам неба, и все же я не могу не сказать:

– Готовится буря!

Профессор не отвечает. Он в убийственном настроении, в которое его приводит эта безбрежная водная пустыня. Он только пожимает плечами.

– Будет гроза, – говорю я, указывая на горизонт. – Тучи нависают над морем, словно собираются раздавить его!

Полнейшая тишина. Даже ветер стих. Природа как бы замерла, ни дуновения… Поднятый парус висит складками на мачте, ‹и на ее конце я замечаю уже блуждающий огонек «Св. Эльма». Плот застыл на мертвой морской зыби. Но раз мы не плывем, к чему же парус, ведь это может погубить нас при первом же порыве ветра?

– Спустить парус, – говорю я, – убрать мачту! Так будет благоразумнее!

– Нет, черт возьми! – кричит дядюшка. – Ни за что! Пусть подхватит нас ветер! Пусть мчит нас буря! Должен же я, наконец, увидеть прибрежные скалы, хотя бы наш плот разбился о них в щепки!

Но успел еще дядюшка окончить свою тираду, как Южная часть горизонта изменила свой вид. Грозовые тучи разражаются ливнем; воздух бурно врывается в пустое пространство, образовавшееся от сгущения паров, заполняет его и порождает ураган. Буря исходит из самых недр пещеры. Темнеет. Мне с трудом удается сделать еще несколько отрывочных заметок.

Плот бросает то вверх, то вниз. Ветер сбивает с ног дядюшку. Я подползаю к нему. Он держится за кусок каната и, повидимому, с удовольствием наблюдает игру разбушевавшихся стихий.

Ганс не шевельнется. Длинные волосы, развеваемые ветром, окутывают его каменное лицо и придают ему тем более оригинальный вид, что на концах волос загораются искры. Он похож на первобытного человека.

Однако мачта еще держится. Парус надувается, как наполненный воздухом пузырь, готовый лопнуть. Плот несется со скоростью, которую я не в состоянии определить, но все же в скорости он уступает грозовой туче: дождевые капли начинают бить прямо по плоту.

– Парус, парус! – кричу я, делая знаки спустить его.

– Нет! – отвечает дядюшка.

– Nej, – говорит Ганс, слегка качая головой.

Между тем дождь, точно низвергающийся водопад, застилает горизонт, а мы, как безумные, несемся все вперед! Не успевает ливень обрушиться на нас, как тучи разверзаются, вздымаются волны и электричество, скопившееся в высших слоях атмосферы благодаря химическим процессам, начинает свою игру. Молнии рассекают гранитный свод; удары грома следуют один за другим; вся масса паров раскаляется; град, пронизанный ярким светом, ударяется о наши инструменты и приборы, и разбушевавшиеся воды будто полыхают огнем.

Глаза мои ослеплены, уши – оглушены; я должен крепко держаться за мачту, которая гнется, как тростник, от порывов ветра!…

…

…

[Тут мои путевые записки становятся весьма неполными. Я могу делать лишь беглые заметки, так сказать, на лету! Но в их немногословности, даже в нечеткости почерка, таится отпечаток чувств, владевших мною в ту пору; и они лучше, чем моя память, передают впечатления тех дней.]

…

…

Воскресенье, 23 августа. Где мы? Куда унесло нас?

Ночь была ужасающая. Ураган не утихает.

Мы живем среди рева бури и непрерывных раскатав грома. Из ушей течет кровь. Нельзя обменяться ни единым словом.

Молнии сверкают беспрестанно. Я вижу, как зигзаги молний, коснувшись водной поверхности, снова взвиваются вверх, ударяясь о гранитный свод. А что, если свод обрушится? Иной раз молния раскалывается или же принимает форму огненного шара, который разрывается, как бомба. Разгул стихий как будто не возрастает; он достиг той высшей степени, какую может вынести человеческое ухо. Тучи мечут огни; электричество разряжается, не переставая; тысячи водяных столбов взлетают в воздух и снова падают в вспененные волны.

Куда мы несемся?… Дядюшка лежит, растянувшись во весь рост, на краю плота.

Жар усиливается. Я смотрю на термометр, он показывает… (цифра стерта).

Понедельник, 24 августа. Буре конца не будет! Отчего бы состоянию этой столь плотной атмосферы, раз изменившись, не стать окончательным?

Мы изнемогаем от усталости. Ганс все тот же. Плот неизменно несется к юго-востоку. Мы находимся на расстоянии свыше двухсот лье от острова Акселя.

В полдень ветер крепчает; приходится крепко привязать к плоту все предметы, составляющие наш груз. Мы также привязываем и самих себя. Волны перекатываются через наши головы. За последние три дня нельзя перекинуться ни единым словом. Открываем рот, шевелим губами, но ни одного внятного слова не удается произнести: даже если пробуем говорить в самое ухо, и то ничего не слышим.

Дядюшка приближается ко мне, что-то говорит. Мне кажется, он хочет сказать: «Мы погибли!» Однако я не уверен в этом.

Я пишу ему: «Спустим парус!»

Он знаком выражает свое согласие. И вдруг огненный шар падает на плот. Мачта и парус мгновенно взлетают в воздух, точно какой-то птеродактиль – фантастическая птица первых веков.

Мы цепенеем от ужаса. Шар, бело-лазоревый, величиной с десятидюймовую бомбу, медленно перекатывается с одного места на другое, вскакивает на мешок с провизией, снова тихонько соскальзывает, подпрыгивает, чуть не задевает ящик с порохом. О, ужас! Мы взлетим на воздух! Нет, сверкающий диск катится дальше: приближается к Гансу, который глаз от него не отрывает, затем к дядюшке; тот бросается на колени, чтобы увернуться от него; потом ко мне, мертвенно бледному и дрожащему от нестерпимого блеска и жара; шар вертится около моей ноги; я пытаюсь ногу отдернуть. Но это мне не удается.

Запах озона наполняет воздух, проникает в гортань и легкие. Мы задыхаемся.

Отчего же я не могу отдернуть ногу? Электрический шар намагнитил все железо на плоту: приборы, инструменты, оружие начинают перемещаться и со звоном ударяются друг о друга; гвозди на моих башмаках плотно пристали к железной пластинке, вставленной в дерево. Вот почему я не могу отдернуть ногу!

Наконец, с громадным усилием мне удается освободить ногу в то самое мгновение, когда шар в своем вращательном движении подбирается уже к ней…

Ах, какой ослепительный свет! Тут шар взрывается! Мы облиты огненными струями!

Потом все гаснет. Я успеваю только рассмотреть, что дядюшка лежит на плоту, а Ганс попрежнему сидит за рулем и «извергает огонь», потому что насквозь пропитан электричеством!

Куда мы плывем? Куда?

…

Вторник, 26 августа. Я прихожу в себя после длительного обморока. Гроза продолжается; молнии сверкают, извиваясь, как клубок змей.

Неужели мы все еще на море? Да, и несемся с невероятной скоростью! Мы проплыли под Англией, под Ламаншем, Францией, а быть может и под всей Европой!

…

Снова слышится гул! Очевидно, волны разбиваются о скалы!… Но тогда…

…

…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

На этом заканчиваются записи моего, как я его назвал, «корабельного журнала», который мне удалось спасти во время крушения. Буду продолжать свой рассказ.

Что произошло во время крушения плота, наскочившего на подводные камни, я не могу сказать. Я почувствовал, что упал в воду; и если я избежал смерти, если тело мое не было разбито об острые утесы, то этим я обязан Гансу, который вытащил меня своей сильной рукой из пучины.

Мужественный исландец отнес меня подальше от набегавших волн на горячий песок, где я очутился рядом с дядюшкой.

Потом он вернулся обратно на скалистый берег, о который бились разъяренные волны, чтобы спасти что-нибудь из нашего имущества, уцелевшего от катастрофы. Я не мог говорить; я был разбит от волнения и усталости; мне понадобился целый час, чтобы прийти в себя.

Дождь лил как из ведра; дождь припустил еще пуще, но это последнее усилие предвещало конец грозы. Казалось, хляби небесные разверзлись, но мы укрылись от ливня под выступом скалы. Ганс приготовил обед, до которого я не дотронулся, потом мы все, измученные трехдневной бессонницей, погрузились в мучительный сон.

На следующий день погода была великолепная. Небо и море слились воедино. Не осталось и следов бури. Профессор радостно приветствовал меня, когда я проснулся. Он был необыкновенно весел.

– Ну, мой мальчик, – воскликнул он, – хорошо ли ты спал?

Как было не вообразить, что мы находимся в доме на Королевской улице, что я, как обычно, спускаюсь к завтраку, что нынче будет сыграна моя свадьба с Гретхен?

Ах, если бы буря унесла плот на запад, мы прошли бы под Германией, под моим родным городом Гамбургом, под той улицей, где живет самое дорогое для меня существо! Сорок лье, не более, разделяли бы нас тогда! Но сорок лье только в вертикальном направлении, сквозь толщу гранита, а в действительности свыше тысячи лье!

Все эти мучительные мысли пронеслись в моем уме прежде, чем я ответил на вопрос дядюшки.

– Ну, что же, – снова заговорил он, – у тебя как будто нет охоты ответить мне, хорошо ли ты спал?

– Очень хорошо, – ответил я, – я еще разбит, но это пустяки!

– Конечно, пустяки, небольшое утомление, вот и все!

– Но вы, кажется, очень веселы сегодня, дядюшка?

– Я в восторге, мой мальчик, в восторге! Мы достигли…

– Цели нашего путешествия?

– Нет, конца этого моря, казавшегося бескрайним. Теперь мы снова пойдем сухим путем и действительно углубимся в недра Земли.

– Дядюшка, позвольте мне задать вам один вопрос.

– Пожалуйста, Аксель, спрашивай!

– А как же с возвращением?

– С возвращением? Ты думаешь о возвращении, когда мы еще не достигли цели!

– Нет, я хочу только спросить, каким способом мы вернемся?

– Простейшим способом, какой только может быть! Стоит нам дойти до центра сфероида, и мы или найдем новую дорогу, чтобы вернуться на поверхность Земли, или же преспокойно пойдем назад по пройденному уже пути. Надеюсь, что он не закроется за нами.

– В таком случае надо исправить плот.

– Безусловно необходимо.

– Но хватит ли съестных припасов для выполнения этого столь грандиозного плана?

– Да, несомненно. Ганс дельный малый и, наверно, спас большую часть груза. Впрочем, удостоверимся в этом сами.

Мы покинули грот, открытый всем ветрам. Я питал надежду, переходившую в тревогу: мне казалось невозможным, чтобы при страшном ударе плота о скалы наш груз не пошел прахом. Но я ошибался. Подойдя к берегу, я увидел Ганса среди груды вещей, разложенных по порядку. Дядюшка пожал ему руку с выражением живейшей благодарности. Этот человек, в своей, возможно беспримерной, сверхчеловеческой преданности, работал, пока мы спали, и, рискуя своей жизнью, спас самые ценные предметы.

Нет слов, мы понесли довольно значительные потери; короче сказать, погибло наше оружие; но в конце концов можно было обойтись и без него! Запас пороха уцелел во время грозы, а ведь был момент, когда мы, по его милости, чуть не взлетели на воздух!

– Что же! – воскликнул профессор. – Раз нет ружей, придется отказаться от охоты.

– Хорошо, а приборы?

– Вот манометр! Он больше всего необходим, я отдал бы за него все остальное! Манометром я могу определять глубину. А без него мы рискуем прозевать центр Земли и вынырнуть нежданно-негаданно где-нибудь на южном полушарии.

Дядюшкины шутки были несносны.

– А компас? – спросил я.

– Вот он тут, на скале, в полном порядке, так же как хронометр и термометр. Наш охотник прямо-таки драгоценный человек!

С этим пришлось согласиться; что же касается приборов, все было налицо. Что касается инструментов и утвари, то я заметил разложенные на песке лестницы, веревки, кирки и прочее.

Однако надо было выяснить также вопрос о съестных припасах.

– А провизия? – спросил я.

– Давай посмотрим, – ответил дядя.

Ящики с съестными припасами находились на берегу в полной исправности; море пощадило большую часть из них, и в общем, располагая запасом сухарей, мяса, водки и рыбы, можно было прожить еще целых четыре месяца.

– Четыре месяца! – воскликнул профессор – Времени достаточно, чтобы вновь повторить этот путь. А из остатков провизии я дам торжественный обед моим коллегам по Иоганнеуму!

Я уже давно мог бы свыкнуться с темпераментом дядюшки, и все же этот человек постоянно удивлял меня.

– А теперь, – сказал он, – запасемся на всякий случай дождевой водой, наполнившей во время грозы все гранитные водоемы, и тогда нам нечего будет опасаться жажды. Что касается плота, то пусть Ганс починит его, хотя я думаю, что он нам больше не понадобится!

– Как так? – воскликнул я.

– Мне так думается, мой мальчик! Я полагаю, что мы вернемся не той дорогой, какою пришли сюда.

Я посмотрел на профессора с некоторым недоверием. Я спросил себя, уж не сошел ли он с ума? И однако: «Он сам не знал, насколько был прав!»

– А теперь позавтракаем, – предложил он.

Я вскарабкался вслед за ним на высокий мыс, куда он направился, отдав нужные указания охотнику. Здесь мы отлично подкрепились сушеным мясом, сухарями и чаем, и я должен сознаться, что это был один из вкуснейших завтраков в моей жизни. Потребность в пище, свежий воздух, отдых после пережитых потрясений – все это способствовало возбуждению аппетита.

Во время завтрака я спросил дядюшку, где мы находимся в настоящую минуту.

– Мне кажется, – сказал я, – это трудно вычислить.

– Вычислить точно, – отвечал он, – пожалуй, даже невозможно, так как во время трехдневной грозы я не мог отмечать скорости движения и направления плота: но мы можем приблизительно определить место нашего нахождения.

– Действительно, последнее наблюдение было произведено нами на острове Гейзера…

– На острове Акселя, мой мальчик. Не отказывайся от чести дать свое имя первому острову, открытому в недрах земного шара.

– Пусть будет так! До острова Акселя мы сделали по морю приблизительно двести семьдесят лье и находились на расстоянии шестисот с лишним лье от Исландии.

– Пожалуй! Исходя из этого и считая четыре дня бури, во время которой скорость нашего движения не могла быть менее восьмидесяти лье в сутки…

– Значит, это доставит еще триста лье.

– Да, а ширина моря Лиденброка от одного берега до другого достигает, стало быть, шестисот лье, что ты скажешь, Аксель? Ведь оно может, пожалуй, поспорить по своей величине со Средиземным морем?

– Да, в особенности если мы переплыли его в ширину!

– Это вполне возможно!

– И вот что интересно, – прибавил я, – если наши расчеты верны, то над нашими головами лежит теперь это самое Средиземное море.

– В самом деле?

– В самом деле! Ведь мы находимся в девятистах лье от Рейкьявика!

– Недурное путешествие, мой мальчик! Но утверждать, что мы находимся теперь под Средиземным морем, а не под Турцией или Атлантическим океаном, можно только в том случае, если мы не уклонились от взятого раньше направления.

– Но ведь ветер, кажется, не менялся, и я думаю поэтому, что этот берег лежит к юго-востоку от бухты Гретхен.

– Хорошо, в этом легко убедиться, взглянув на компас. Посмотрим, что он указывает!

Профессор направился к скале, на которой Ганс разложил приборы. Он был весел, шутлив, потирал руки! Он совсем помолодел! Я последовал за ним, любопытствуя поскорее узнать, не ошибся ли я в своем предположении.

Когда мы дошли до скалы, дядюшка взял компас, положил его горизонтально и взглянул на магнитную стрелку, которая, качнувшись, остановилась неподвижно. Дядюшка поглядел, потом протер глаза и снова поглядел. Наконец, он с изумлением повернулся ко мне.

– Что случилось? – спросил я.

Он предложил мне посмотреть на прибор. У меня вырвался крик удивления. Стрелка показывала север там, где мы предполагали юг! Она поворачивалась в сторону берега, вместо того чтобы указывать в открытое море!

Я встряхнул компас, осмотрел его – прибор был в полной исправности. Но в какое бы положение мы ни приводили стрелку, она упорно указывала непредвиденное нами направление.

Таким образом, не оставалось никакого сомнения, что во время бури ветер незаметно для нас переменился и пригнал плот обратно к тому самому берегу, который дядюшка считал оставленным далеко позади.