Текст книги "Малыш (илюстр)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава XI
ЗАРАБОТАННАЯ ПРЕМИЯ

Хад застыла как вкопанная. Никто и никогда еще не стучал в эту дверь. Подобная мысль вообще никому не могла прийти в голову. Да и зачем стучать? Достаточно просто поднять щеколду.

Дети забились в угол, жадно набивая рты остатками картофелины.

Стук повторился, на этот раз погромче. Он ничем не напоминал настоятельный стук солидного визитера. Какой-то нищий, попрошайка с большой дороги, явившийся за подаянием?… На ночлег?… Просить подаяние в такой-то лачуге!… Однако стук говорил о том, что у посетителя есть к обитателям хижины какое-то неотложное дело.

Хад выпрямилась, покачнулась, укрепилась на ногах и сделала угрожающий жест в сторону детей. Может, это явился инспектор из Донегола? Упаси Бог, чтобы Малыш и его подружка принялись вопить от голода!

Дверь открылась, и свинья вылетела из лачуги с душераздирающим визгом.

Человек, возникший на пороге, чуть было не упал навзничь. Он, однако, устоял и, вместо того чтобы рассердиться, был, казалось, готов принести извинения за назойливость. Его приветствие, похоже, в равной степени было адресовано и к грязной скотине, и к не менее замызганной хозяйке лачуги. Да и действительно, стоило ли удивляться, увидев свинью в таком свинарнике?

– Что нужно… и кто вы? – резко спросила Хад, загораживая дверь.

– Я агент, милая дама, – ответил пришелец.

Агент?… Непонятное слово заставило пьянчужку попятиться назад. Быть может, этот агент был и впрямь из приюта, хотя подобные визиты были столь редки, что еще никогда ни один инспектор и носа не показывал в поселке Риндок. Но как знать! Вдруг им там вздумалось устроить ревизию детей, переданных в деревню? Как бы там ни было, но стоило незнакомцу войти в лачугу, как Хад постаралась оглушить его своей болтовней:

– Извините, господин, извините!… Вы пришли как раз во время уборки… Вы только посмотрите, что натворили мои дорогие детки!… Они съели целую пинту мучного супа… Да-да, девочка и мальчик… Другая болеет… да… лихорадка никак не отцепится… Я вот все хочу съездить в Донегол за врачом… бедные крошки, я их так люблю!

Со своей дикой физиономией и свирепым взглядом Хад имела вид тигрицы, пытающейся прикинуться кошкой.

– Господин инспектор, – затараторила она вновь, – если бы приют мог дать мне немного денег на покупку лекарств?… У нас едва-едва хватает только на еду…

– Я совсем не инспектор, милая дама, – ответил господин елейным голосом.

– Кто же вы?… – спросила Хад весьма сурово.

– Страховой агент.

Это был один из тех агентов, что расползаются по ирландской глубинке как чертополох по бросовым участкам. Они неутомимо движутся от деревни к деревне, надеясь застраховать жизнь детей, но в подобных условиях это все равно, что застраховать их смерть. За несколько пенсов в месяц отцы или матери (какой ужас!), родители или опекуны, мерзкие создания типа Хад, приобретают уверенность в получении премии в три-четыре фунта в случае смерти маленьких страдальцев. Вот вам и мотив для убийства! Вот и побудительная причина для того, чтобы морить детей голодом, при катастрофическом росте детской смертности это явление вполне может стать национальным бедствием. Вот почему все мерзкие конторы, плодящие подобных агентов, господин Дэй, председатель суда присяжных, совершенно справедливо назвал бичом общества и школами порока.

С тех пор, правда, произошло заметное улучшение системы благодаря закону 1889 года, и надо надеяться, что создание «Национального общества по борьбе с актами жестокости по отношению к детям» уже в скором времени принесет свои плоды.

Но кто не удивится, не огорчится, не покраснеет при одной лишь мысли о том, что в конце XIX века подобный закон стал необходим для цивилизованной нации! Закон, обязывающий родителей «кормить детей, находящихся на их попечении, и даже в случае, если речь идет просто об опекунах или попечителях, они должны выполнять все обязательства по отношению к малолетним, живущим с ними под одной крышей» – под страхом наказаний, причем максимальное грозит двумя годами каторжных работ?

Да-да! Нужен был именно закон, и это в случае, где вполне должно было бы быть достаточно одних только природных инстинктов!

Однако в тот период, когда начинался наш рассказ, закона о защите детей, передаваемых сиротскими приютами сельским воспитателям, просто не существовало.

Агент, явившийся к Хад, был мужчиной лет сорока пяти – пятидесяти, имел заискивающий, лицемерный вид, обходительные манеры, вкрадчивую речь. Типичный страховой агент, не помышлявший ни о чем, кроме комиссионных; короче, человек, для которого в погоне за прибылью все средства хороши. Умаслить отвратительную мегеру, сделать вид, что не замечает ужасного положения, в коем пребывают ее жертвы, расхвалить, напротив, пьянчугу за мнимую заботу о детях – с помощью довольно незамысловатых уловок он и рассчитывал «провернуть хорошенькое дельце».

– Милая дама, – вновь завел свою песню агент, – если вас не затруднит, вы не могли бы выйти на минутку?…

– Вам надо мне что-то сообщить? – спросила Хад, все еще подозревая какой-то подвох.

– Да, милая дама, я намерен поговорить с вами о ребятишках… и я хотел бы затронуть одну тему… весьма щекотливую… наш разговор мог бы огорчить их…

Собеседники вышли из лачуги, отошли на несколько шагов, закрыв за собой дверь.

– Итак, – продолжал страховой агент, – у вас трое ребятишек…

– Да.

– Ваших?

– Нет.

– Вы их родственница?

– Нет.

– В таком случае… они направлены к вам донеголским сиротским приютом?

– Да.

– Мне кажется, милая дама, в лучшие руки они просто не могли бы попасть… Однако иногда случается, что, несмотря на самые нежные заботы, бедные крошки все же заболевают. Ведь жизнь ребенка такая хрупкая вещь, и мне показалось, что одна из ваших девочек…

– Я делаю все, что в моих силах, господин, – ответила Хад, которой ценой немалых усилии удалось выжать слезу из своих глаз тигрицы. – День и ночь я забочусь о моих дорогих малышах… Частенько сама недоедаю, лишь бы они ни в чем не нуждались… Ведь приют нам платит сущие гроши!… Всего-то навсего три фунта, господин! Три фунта в год…

– Действительно, этого явно недостаточно! Ах, право, требуется подлинное самопожертвование с вашей стороны, чтобы помочь в нужде бедным созданиям… Так сейчас у вас две девочки и мальчик?…

– Да.

– Сиротки, конечно?…

– Возможно… Пожалуй, что так…

– Навык, который я приобрел, нанося визиты детям, позволяет мне думать, что обеим девочкам года по четыре – шесть, а мальчику – два с половиной…

– К чему все эти расспросы?

– К чему?… Милая дама, сейчас узнаете.

Хад вновь бросила на агента взгляд тигрицы.

– Да, – продолжал он, – в графстве Донегол чудесный воздух!… Гигиенические условия просто великолепны… И однако, дети часто болеют, и несмотря на ваши нежные заботы, может случиться так, – извините меня за то, что я раню ваше чувствительное сердце, – может случиться, что вы потеряете одного из этих малышей… Вам следовало бы их застраховать.

– Застраховать их?…

– Да, дорогая, застраховать их… в свою пользу…

– В мою пользу! – воскликнула Хад, и в ее глазах зажегся алчный огонек.

– Сейчас вы все легко поймете. Выплачивая моей компании несколько пенсов ежемесячно, вы получите премию в два-три фунта, если Господь их приберет…

– Два-три фунта?… – повторила Хад.

И сказано это было таким тоном, что агент мог заключить, что его предложение, возможно, будет принято.

– Это делается сплошь и рядом, – продолжал он медовым голосом. – Мы уже застраховали на фермах Донегола сотни детей, и если ничто не может утешить любящее сердце в случае смерти дорогого существа, окруженного при жизни самыми нежными заботами, то это всегда будет… по крайней мере… какой-то… компенсацией… О, конечно, недостаточной, признаю!… Но все же компенсацией… в виде нескольких гиней из доброго английского золота, которые наша компания будет счастлива выплатить…

Хад цепко схватила посредника за руку.

– И платят… без проволочек?… – спросила она, мгновенно охрипнув и бросая тревожные взгляды вокруг.

– Без всяких, милая дама. Как только врач подтвердит факт смерти ребенка, остается лишь отправиться к представителю компании в Донегол.

Затем, достав из кармана бумагу, он добавил:

– У меня при себе заполненные полисы. И если вы соблаговолите поставить подпись вот здесь, внизу, вам уже не придется беспокоиться о будущем. Добавлю, что если один из ваших детей умрет – увы, такое тоже случается! – премия поможет вам поддержать остальных. Ведь сумма, что платит приют, действительно так ничтожна…

– И это мне обойдется?… – торопливо спросила Хад.

– Три пенса в месяц за ребенка, итого девять пенсов…

– И вы застрахуете даже малышку?…

– Конечно, дорогая, хотя она и показалась мне очень больной! Если ваши заботы не помогут ей поправиться, то вы получите два фунта – подумайте только, целых два фунта!… И заметьте: все, что делает наша компания, исповедующая высокие моральные принципы, направлено на благо дорогих малюток… Мы заинтересованы в том, чтобы они жили в добром здравии, поскольку их существование приносит нам доход!… Мы просто приходим в отчаянье, если гибнет один из них!

Нет! Они совсем не приходили в отчаянье, эти честные страхователи, пока смертность не превышала некоторого среднего уровня. И, предложив застраховать умирающую малышку, агент был уверен, что провернул выгодное дельце, о чем свидетельствует следующий ответ одного из директоров страховой конторы, большого знатока своего дела: «Уже на следующий день после похорон застрахованного ребенка мы заключаем больше договоров, чем когда бы то ни было!»

Это было правдой, как и то, что иные негодяи (или люди, доведенные до последней степени нищеты) не останавливались даже перед преступлением, лишь бы получить премию, – ничтожное меньшинство, правда, следует заметить.

Вывод может быть один: подобные компании и их клиентура должны находиться под самым строгим контролем. Однако в подобной глухомани ни о каком контроле не могло быть и речи! Поэтому-то агент и не боялся вступить в переговоры с гнусной Хад, хотя и не сомневался, что она способна на любую низость.

– Итак, дорогая, – продолжал он еще более вкрадчивым тоном, – теперь вы понимаете, в чем заключается ваша выгода?

Хад, однако, все еще колебалась и не решалась расстаться с девятью пенсами, даже ради надежды заполучить вскоре премию за умершего ребенка.

– И это будет стоить?… – переспросила она, как бы выпрашивая некоторую скидку.

– Три пенса в месяц за ребенка, как я уже сказал, всего девять пенсов.

– Девять пенсов?

«Воспитательница» вознамерилась было поторговаться и уже открыла рот, но мужчина решительно пресек ее поползновения.

– Спорить бесполезно, – заметил агент. – Подумайте только, дорогая, ведь, несмотря на все ваши заботы, ребенок может умереть уже завтра… сегодня… и компании придется заплатить вам два фунта! Ну, подумайте же! Поверьте мне… я желаю вам добра… пишите…

У агента были при себе чернила и ручка. Одна закорючка внизу полиса, и дело сделано!

Подпись была проставлена, и к десяти шиллингам, зазвеневшим в кармане агента, Хад присовокупила еще девять пенсов.

Затем, уже расставаясь, он, напустив на себя слащавый вид пройдохи-лицемера, добавил:

– Теперь, милая дама, хотя мне и нет нужды просить вас получше печься об этих дорогих крошках, я делаю это от имени нашей компании, оберегающей их. Мы являемся представителями Бога на земле, Господа нашего, воздающего стократно за милостыню, поданную несчастным… До свидания, дорогая, прощайте!… В следующем месяце я непременно загляну к вам, чтобы получить небольшую сумму, и надеюсь найти в добром здравии ваших трех деток – и даже эту малютку, которая благодаря вашему самопожертвованию непременно поправится. Не забывайте, что в нашей старой доброй Англии человеческая жизнь неоценима и каждая смерть наносит невосполнимый урон капиталу акционерного общества!… Всего наилучшего, дорогая, всего наилучшего!

Действительно, в Великобритании совершенно точно известно, сколько стоит это английское существование: именно в сто пятьдесят пять фунтов – то есть в три тысячи восемьсот семьдесят пять франков, – оценил его тип, чья кровь состояла из смеси саксонской, норманнской, гэльской и т. д.

Хад, оставшись одна, взглядом проводила агента, застыв у лачуги, откуда дети так и не осмелились выйти. До сих пор она подсчитывала лишь те несколько гиней, в которые ей обходился каждый год их существования, а теперь их смерть может принести ей столько же! А девять пенсов, заплаченные сейчас, – разве не в ее власти теперь сделать так, чтобы не платить их в следующий раз?

Поэтому, вернувшись в хибару, Хад бросила на несчастных детишек взгляд, подобный тому, что бросает на птичку, запутавшуюся в траве, ястреб-перепелятник. Вероятно, Малыш и Сисси его прекрасно поняли. Они инстинктивно отпрянули назад, как если бы руки мерзкого чудовища уже тянулись к их шейкам, чтобы задушить.

Тем не менее действовать следовало осмотрительно. Если умрут разом все трое, то это неизбежно может вызвать подозрения. Из восьми-девяти шиллингов, оставшихся у нее, Хад решила истратить самую малость на питание в течение некоторого времени. Еще три-четыре недели… о! не больше… что такое девять пенсов, если страховая премия вдесятеро превысит необходимые расходы? Она уже и не помышляла о том, чтобы вернуть детей в сиротский приют.

Пять дней спустя после визита агента малышка умерла, так и не дождавшись врача.

Это случилось утром шестого октября. Хат отправилась куда-то промочить горло и бросила детишек в лачуге, не забыв закрыть дверь.

Больная задыхалась и хрипела. Лишь немного воды, чтобы смочить бедняжке губы, – вот все, чем дети могли ей помочь. За лекарствами нужно было идти в Донегол, да еще и платить за них… Хад знала лучшее применение своему времени и деньгам. Малышка совсем обессилела и уже не могла даже двигаться. Обливаясь горячечным потом, она дрожала от холода на своей жалкой подстилке. Ее глаза были широко открыты, как бы для того, чтобы бросить на этот мир прощальный взгляд, и она, казалось, спрашивала себя: «Ну зачем, зачем я родилась… зачем?…»

Присев на корточки возле больной, Сисси осторожно смачивала ей виски.

Забившись в угол, Малыш смотрел так, как если бы видел перед собой клетку, которая вот-вот откроется и выпустит птичку…

Раздался еще более жалобный стон, перекосивший рот малышки. Затем – тишина…

– Она сейчас умрет? – спросил Малыш, возможно, даже не отдавая себе отчета в значении слова «смерть».

– Да… – ответила Сисси, – и она попадет на небо!

– Значит, не умерев, на небо попасть нельзя?…

– Нет… нельзя!

Спустя несколько мгновений тело малышки дернулось, глаза девочки закатились, и детская душа отлетела с последним вздохом.

Испуганная Сисси упала на колени. Малыш, подражая подруге, сделал то же самое, и они застыли перед щупленьким, уже бездыханным телом.

Хад, вернувшись через час, тотчас же принялась вопить и причитать. Затем вновь вышла из лачуги.

– Умерла… умерла! – выла она, обегая поселок и призывая в свидетели своего горя соседей.

Лишь несколько жителей поселка обратили внимание на громкие вопли «страдалицы». Что значило для них, этих несчастных, что еще одним отверженным стало меньше? Разве недостаточно остается на белом свете таких же?… И сколько еще будет!… Чего-чего, а этого добра всегда хватит!

Разыгрывая роль обезумевшей от горя добросердечной мамаши, Хад думала лишь о своих интересах, о том, как бы не потерять премию.

Сначала надо было отправиться в Донегол и требовать присутствия врача компании. Если его нельзя вызвать для оказания помощи ребенку, то пусть приедет и констатирует его кончину. А как же! Ведь такова необходимая формальность при выплате страховки!

Хад отбыла в тот же день, оставив умершую на попечение двух детишек. Она покинула Риндок часа в два пополудни, а поскольку ей предстояло сделать шесть миль [131]  [131]Здесь речь идет уже о сухопутной миле, равной 1609 м.


[Закрыть]туда и столько же обратно, она должна была вернуться не раньше часов восьми-девяти вечера.

Сисси и Малыш оставались в лачуге, которую Хад заперла, как всегда. Малыш, неподвижно сидевший у очага, едва осмеливался дышать. Сисси окружила малышку такой заботой, которую это несчастное создание не получало, быть может, за всю свою жизнь. Она вымыла застывшее личико, расчесала волосы, сняла с трупа лохмотья, бывшие когда-то рубашкой, и заменила их полотенцем, сохшим на гвозде. Маленький трупик не имел другого савана, как не будет иметь и другой могилы, кроме ямы, в которую его бросят…

Закончив эту процедуру, Сисси расцеловала девочку в щеки. Малыш хотел сделать то же самое… Но испугался и отскочил в сторону.

– Идем… идем!… – твердил он Сисси.

– Куда?…

– Наружу!… Идем… идем!

Но как уйдешь, если дверь закрыта? Да Сисси в любом случае не оставила бы тело малышки без присмотра.

– Идем… идем!… – повторил ребенок.

– Нет… нет!… Нужно остаться!…

– Она совсем холодная… и я тоже… мне холодно… холодно!… Идем же, Сисси, идем. А то она захочет взять нас с собой… туда!… Где она сейчас…

Ребенка охватил панический ужас. У него было ощущение, что он тоже умрет, если сейчас же не спасется бегством. Наступал вечер…

Сисси зажгла огарок свечи, вставленный в расщеп деревянного обрубка, и поставила ее около подстилки умершей.

Малыша охватил еще больший ужас, когда окружающие предметы заколебались в этом мерцающем свете. Он очень любил Сисси. Он любил ее как старшую сестру… Она была единственным человеком в его жизни, кто приласкал его. Но оставаться здесь он больше не мог… это было выше его сил!

Тогда голыми руками, сдирая кожу, ломая ногти, он умудрился разрыть землю в углу, около двери, отодвинуть булыжники, поддерживавшие стойку, и проделать дыру, достаточную, чтобы пролезть в нее.

– Идем… идем!… – повторил он в последний раз.

– Нет… – ответила Сисси, – не хочу… Тогда она останется одна… Не хочу!…

Малыш бросился девочке на шею, обнял и расцеловал… Затем, проскользнув в отверстие, он исчез, оставив Сисси около мертвой малышки.

Спустя несколько дней ребенок, бродивший по округе, попал в руки бродячего кукольника; дальнейшая его судьба читателю уже известна.

Глава XII
ВОЗВРАЩЕНИЕ

В настоящий момент Малыш был счастлив и даже не мог себе представить, что можно быть еще счастливее – во всяком случае в настоящее время, ибо он не задумывался о будущем. Но разве будущее – не что иное, как настоящее, обновляющееся изо дня в день?

Правда, иногда в памяти у него возникали образы прошлого. Он часто вспоминал маленькую девочку, жившую с ним у той мерзкой женщины. Сисси должно быть сейчас уже одиннадцать лет. Что с ней сталось?… Не унесла ли ее смерть, как и ту бедную крошку?… Он говорил себе, что непременно снова увидит Сисси однажды. Он стольким ей обязан за нежную заботу! Испытывая привязанность ко всем, кто любил его, Малыш хотел бы видеть в Сисси сестру.

Затем был еще Грип. Славный Грип, к которому Малыш, как и к Сисси, испытывал чувство благодарности. Шесть месяцев прошло с момента пожара в «рэгид-скул» в Голуэе, шесть месяцев, на протяжении которых Малыш был игрушкой самых невообразимых обстоятельств! Что сталось с Грипом?… Он никак не мог умереть… Такие добрые сердца должны биться по-прежнему!… Пусть уж исчезают такие, как Хад, Торнпайп, никто о них и не пожалеет… Но эти скоты живучи!

Так размышлял Малыш, и можно не сомневаться, что он рассказывал о своих бывших друзьях всем обитателям фермы. Естественно, и они заинтересовались судьбой его добрых хранителей.

Мартин Маккарти предпринял поиски; однако, как помнит читатель, они ни к чему не привели в отношении Сисси, ибо девочка бесследно исчезла из поселка Риндок.

Что касается Грипа, то из Голуэя не было никакого ответа. Несчастный юноша, едва оправившись от ран и так и не найдя работы, скорее всего, покинул город и теперь, конечно, бродит по округе в поисках средств к существованию. Страшное огорчение для Малыша ощущать себя таким счастливым, в то время как Грип, наверное, так несчастен! Господин Мартин очень интересовался Грипом и был бы рад использовать его на ферме, где работы всегда предостаточно. Но никто не знал, что с ним приключилось… Встретятся ли когда-нибудь два обитателя школы оборванцев?… Во всяком случае, почему бы не питать надежду?…

В Кервене семейство Маккарти вело размеренный и трудовой образ жизни. Ближайшие фермы находились на расстоянии двух-трех миль… В этих пустынных краях Южной Ирландии арендаторы редко общаются между собой. До Трали, главного города графства, – двенадцать миль, и господин Мартин или Мердок бывали там только по делам, в базарные дни.

Ферма входила в церковный приход Силтон, центром которого была расположенная в пяти милях небольшая деревушка домов в сорок с сотней жителей, обитавших рядом со своей колокольней. По воскресеньям закладывались двуколки, чтобы отвезти женщин к мессе, а мужчины сопровождали их пешком. По разрешению священника бабушка обычно оставалась дома из-за весьма преклонного возраста, за исключением таких праздников, как Рождество, Пасха или Успение.

И в каком виде появлялся теперь Малыш в силтонской церкви! Это уже не был тот ребенок в лохмотьях, что как тень проскальзывал через паперть собора в Голуэе и прятался за колоннами. Он больше не боялся, что его выгонят, не дрожал при виде строгого сюртука, наглухо застегнутого жилета и длинной трости – непременных атрибутов церковного сторожа. Нет! У него было свое место на скамье рядом с Мартиной и Китти, он слушал церковные песнопения, вторил им тихим голосом, следил за службой по книге с картинками, подаренной бабушкой. Он превратился в ребенка, которым можно было вполне законно гордиться. Что за чудо был этот Малыш, всегда одетый в прекрасный твидовый костюмчик, чистый и опрятный, ибо этот костюмчик был предметом его особых забот.

Когда месса заканчивалась, все усаживались в двуколку и возвращались в Кервен. Зима выдалась снежная, метельная, и колючий северный ветер дул с такой силой, что у всех глаза краснели от холода, а кожа на лицах трескалась. В бороде господина Мартина и его сыновей повисали сосульки, что делало их похожими на гипсовые слепки.

Однако жаркий огонь от торфа и корней деревьев, который поддерживала бабушка, всегда ярко полыхал в очаге. Все быстро обогревались и усаживались за стол, а там уже благоухали капуста, тушенная с кусками сала и перцем, горячая картошка в красноватых мундирах и омлет из яиц, строго отобранных согласно принятой нумерации.

Далее день протекал в чтении и разговорах, если погода не позволяла выйти наружу. По натуре внимательный и вдумчивый, Малыш извлекал пользу из услышанного.

Дни шли за днями. Февраль тоже оказался довольно холодным, а март – дождливым. Приближалось время вспашки, и можно было предполагать, что сев пройдет благополучно. Арендаторы надеялись удовлетворить требования землевладельцев о выплате арендной платы в счет будущего года, не подвергаясь губительному лишению имущества по суду за недоимки. А ведь в случае неурожая это случалось – и тогда пустели целые церковные приходы [132]  [132]Лишь начиная с 1870 года фермеров нельзя выгнать с арендуемой земли, не выплатив им компенсации за проведенное ими агротехническое улучшение возделываемых участков. ( Примеч. автора.)


[Закрыть].

И тем не менее на безоблачном горизонте радужных надежд Маккарти появилось темное облачко.

Два года тому назад второй сын, Пат, отправился в рейс на торговом судне «Гардиан», принадлежащем торговому дому Маркьюарт из Ливерпуля. С тех пор от него пришло два письма, отправленных после перехода через Южные моря; [133]  [133]Южные моря – повсеместное в Европе XVIII – XIX веков определение акваторий Тихого океана, включающих в себя межостровные моря Индонезийского и Филиппинского архипелагов, а также регион, занятый островами Океании.


[Закрыть]последнее было получено месяцев девять-десять тому назад, и с тех пор – никаких вестей. Само собой разумеется, что господин Мартин отписал в Ливерпуль. Однако ответ никого не обнадежил. Никаких известий о судне ни по почте, ни морскими путями не поступало, и представители торгового дома уже не скрывали беспокойства по поводу судьбы «Гардиана».

Естественно, что Пат стал главным предметом разговоров на ферме, и Малыш понимал, какую тревогу должно испытывать все семейство, не получая от своего любимца весточки.

Нетрудно представить себе нетерпение, с каким ожидали каждое утро появления почтового дилижанса. Наш Малыш караулил на дороге, связывающей эту часть графства с главным городом. Он замечал экипаж издалека, ибо увидеть и опознать его не составляло труда из-за его кроваво-красного цвета, и мчался на встречу со всех ног, но уже не в надежде выклянчить несколько медяков, а для того, чтобы узнать, нет ли письма Мартину Маккарти.

Почтовая служба великолепно налажена, вплоть до самых отдаленных уголков всех графств Ирландии! Карета останавливается у каждой двери, чтобы оставить или забрать письма. На стенах, на межевых столбах – везде замечаешь ящики, отмеченные пластинкой из красного чугуна, иногда даже мешки, подвешенные на ветвях деревьев, которые почтальон снимает, проходя мимо.

К несчастью, никакого письма от Пата, никакой весточки из дома Маркьюарт на ферму не приходило. С того момента, когда «Гардиан» был замечен на просторах Южных морей, никто не имел о нем никаких сведений.

Бабушка с каждым днем все больше впадала в отчаяние. Пат всегда был ее любимчиком. Она непрестанно говорила о нем. Ведь старушке уже лет-то было немало, и она не знала, сможет ли увидеть внука перед смертью. Малыш старался уверить бабушку в том, что все будет хорошо.

– Он вернется, – твердил Малыш. – Я же его еще не знаю, а ведь нам надо познакомиться, ведь он – член семьи…

– И он полюбит тебя, как и мы все, – отвечала старушка.

– А ведь как хорошо быть моряком, бабушка! Как жаль, однако, что приходится расставаться так надолго! А нельзя ли было бы уходить в море всей семьей?…

– Нет, мой дорогой, нет, и когда Пат ушел в плавание, это доставило мне много горя… Как счастливы те, кто никогда не разлучается!… Наш мальчик вполне мог остаться на ферме… разве мало здесь дел! И нас никогда не мучило бы беспокойство!… Но он не захотел… Господь вернет нам Пата!… Не забывай молиться о нем!

– Нет, бабушка, я не забываю… я молюсь за него и за всех вас!

Полевые работы начались с первых дней апреля. Поскольку земля была еще сырая, а кое-где и мерзлая, то вспахать ее плугом, выровнять катком, проборонить было делом очень нелегким. Приходилось приглашать рабочих со стороны, поскольку Мартин с двумя сыновьями не могли управиться. Действительно, весной, когда подходит время сева, каждый час на счету. А потом еще овощи, да и картофель, который нужно перебрать, чтобы отобрать те клубни «с глазками», что могут дать хороший урожай.

Кроме того, и скот начал покидать стойла. Свиньи уже разбрелись по двору и дороге. Коровы, которых привязывали к колышкам на лужайках, не требовали большого ухода. Утром их отводили на пастбище, а вечером загоняли в стойла. Дойкой занимались женщины. Но оставались еще овцы, всю зиму кормившиеся соломой, капустными листьями и репой. Их надо было перегонять с одного поля на другое. Казалось, Малыш был просто создан стать пастухом этого стада!

У Мартина Маккарти было, как известно, около сотни прекрасных животных отличной шотландской породы, с длинной, скорее сероватой, нежели белой шерстью, с черными мордочками и такими же ногами. Естественно, что, выгоняя их впервые на пастбище, в полумиле от фермы, Малыш был преисполнен гордости за возложенные на него новые обязанности. Жалобно блеявшее войско, находившееся у него в подчинении, собака Бёк, подгонявшая отставших, бараны, шествовавшие во главе стада, ягнята, сгрудившиеся вокруг маток… подумать только, какая ответственность! А если один из подопечных потеряется!… А если волки вдруг появятся в округе!… Нет! С Бёком и ножом, пристегнутым к поясу, юному пастуху нечего опасаться волков.

Он уходил с утра пораньше, захватив большую краюху хлеба, яйцо вкрутую, кусок сала в котомке, чтобы было чем перекусить до ужина. Овец он пересчитывал, выгоняя из стойла и вечером, возвращая на место. Точно так же, как и коз, которые были на его попечении и которых собаки свободно выпускали и впускали во двор.

В первые дни Малыш следовал за стадом, едва солнце показывалось на горизонте. На западе еще мерцали звезды. Он наблюдал за тем, как они постепенно гасли, словно ветер задувал их сверху. И тогда солнечные лучи пробивались, трепеща, сквозь зарю и добирались до него, осыпая сверкающими драгоценными камнями и щебень дороги, и снопы. Он смотрел на окружающие просторы. Чаще всего на соседнем поле господин Мартин и Мердок шли за плугом, оставлявшим позади себя прямую и черноватую борозду. На другом – Сим размеренным движением бросал семена, которые борона тут же прикрывала тонким слоем земли.

Следует помнить, что Малыш, хотя и находился в самом начале жизненного пути, был склонен к познаванию скорее практической сути вещей, нежели того, что может возбудить естественное любопытство. Он, например, не задавался вопросом, каким образом из простого зерна вдруг произрастает колос, но всегда интересовался, сколько зерен может дать ржаной колос, ячменный или овсяный. И когда наступало время жатвы, он давал себе твердое обещание непременно их пересчитать, как он это уже проделал с яйцами на птичьем дворе, и занести полученный результат в свой реестр. Такова была его природа. Он, наверное, пересчитал бы звезды, нежели принялся бы ими любоваться.

Например, он радостно встречал восход солнца, и, пожалуй, не из-за яркого света, а из-за тепла, которым оно заливает мир. Рассказывают, будто бы индийские слоны приветствуют трубными звуками появление дневного светила на горизонте, в этом отношении Малыш был с ними солидарен и удивлялся, почему овцы не встречают восход солнца признательным блеяньем. Разве не оно растапливает снег, покрывающий землю? Почему же в самый полдень, вместо того чтобы смотреть на солнце, эти неразумные существа сбиваются в кучу и стоят, опустив головы так, что видны лишь их спины, образуя то, что называется их «prangells». Нет, решительно, овцы неблагодарные животные!

Чаще всего Малыш целый день оставался один на пастбищах. Иногда, правда, на дороге появлялись Мердок и Сим и останавливались рядом, не для того, конечно, чтобы понаблюдать за пастухом, поскольку ему можно было полностью доверять, а чтобы перекинуться с ним парой слов.

– Эй! – говорили они. – Как твое стадо, трава-то в этом году вроде неплохая?…

– Отличная, господин Мердок.

– А как овцы, все в порядке?

– Все живы-здоровы, Сим… Спроси у Бёка… Ему даже не приходится учить их уму-разуму!

Бёк, не слишком симпатичный, но чрезвычайно умный и смелый пес, стал верным другом Малыша. Когда ребенок обращался к собаке, глядя ей в глаза, Бёк, чей длинный нос начинал подергиваться у коричневого кончика ноздрей, казалось, втягивал в себя его слова. Он весело махал хвостом, прозванным в семье Маккарти «портативным семафором». Два добрых друга, примерно ровесники, жили душа в душу…