Текст книги "Малыш (илюстр)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава VII
ПОЛНЫЙ ПРОВАЛ

Так прошло шесть недель, и не стоит удивляться тому, что Малыш привык к столь приятной жизни. Уж если удается привыкнуть к нищете, то к достатку и подавно. Однако, отдавшись первому порыву, не пресытится ли вскоре мисс Анна Вестон некоторым излишком в расточаемых ею нежностях? Ведь с чувствами происходит то же, что и с материальными телами: они подчиняются закону инерции. Как только иссякает приложенная сила, движение замедляется и в конце концов прекращается. Ведь если сердце имеет пружину, то не забудет ли мисс Анна Вестон однажды завести ее? Ведь она девять раз из десяти забывает проделывать сию операцию со своими часами! Пользуясь выражением людей ее круга, она испытывала «страстишку», по примеру большинства своих «сдвинутых» собратьев по сцене. Чем служил для нее ребенок – простым времяпрепровождением… игрушкой… рекламой?… Нет и нет, поскольку мисс Вестон – действительно добрая душа. Однако если ее заботы и оставались столь же постоянными, то ласки стали менее продолжительными, а знаки внимания – менее частыми. Да и к тому же актриса всегда так занята, поглощена неотложными проблемами, связанными с искусством, – заучиванием ролей, репетициями, участием в спектаклях, не оставлявшими ни одного свободного вечера… А профессиональные треволнения, заботы, усталость!… Первые дни херувима приносили ей в постель. Она играла с ним, изображая «маленькую маму». Затем, поскольку игры нарушали сон, который актриса всегда старалась продлить как можно дольше, она стала требовать малыша только к завтраку. Ах! Какая радость видеть ребенка, сидящим на высоком стуле, купленном специально для него, и смотреть, как он с аппетитом ест.

– Ну как?… Вкусно? – спрашивала она.

– О! Да, миледи, – ответил он однажды, – это так же вкусно, как то, что давали в приюте тем, кто болел.

Одно замечание: хотя Малыш никогда и не слышал о том, что называется уроками хороших манер, – и уж конечно ни Торнпайп, ни даже господин О'Бодкинз не могли бы их ему преподать, – он от природы был сдержанным и скрытным, имел спокойный и ласковый характер, который резко отличался от непоседливости и озорства оборванцев «рэгид-скул». Этот ребенок казался выше того положения, в котором очутился, старше своего возраста благодаря хорошим манерам и тонким чувствам. Как легкомысленна и ветрена ни была мисс Анна Вестон, она тем не менее не могла не заметить этого. Из прошлого Малыша она знала только то, что он смог ей рассказать, начиная с момента, когда его подобрал бродячий кукольник. Следовательно, это действительно был найденыш. Однако, учитывая то, что она называла «врожденным благородством», мисс Анна Вестон хотела бы видеть в мальчике сына какой-нибудь знатной дамы, согласно поэтическому звучанию очередной драмы, сына, которого эта дама, по соображениям своего общественного положения, была вынуждена оставить. Исходя из этого, мисс Анна Вестон мысленно написала, по привычке, целый роман, увы, не блиставший новизной. Она придумывала ситуации, которые можно было бы сыграть на сцене… Да, из романа можно было бы создать пьесу с такими острыми переживаниями, такую трогательную!… И она бы сыграла в ней… О, эта роль могла бы стать вершиной ее драматической карьеры… Она бы выглядела в ней ошеломляющей, а может быть, даже величественной, а почему бы и не… и т. д. и т. п. И как только актриса мысленно заносилась в небесные выси, она хватала своего ангелочка, душила в объятиях, как если бы была на сцене, и ей казалось, что со всех сторон несутся восторженные «браво» из зрительного зала…

Однажды Малыш, смущенный столь бурными восторгами, сказал ей:

– Миледи Анна?

– Да, дорогой?

– Я хотел бы вас спросить.

– Спрашивай, моя радость, спрашивай.

– А вы не будете ругаться?…

– Ругать тебя!…

– Ведь у всех есть мама, правда?

– Да, мой ангел, у всех есть мама.

– Тогда почему у меня нет?

– Почему?… Потому что… – растерянно протянула мисс Анна Вестон, весьма озадаченная, – потому что… есть причины… Но… когда-нибудь… ты ее увидишь… да! Мне кажется, ты ее увидишь…

– Я слышал, как вы говорили, что это должна быть красивая дама?… Правда?

– Да, конечно!… Очень красивая дама!

– А почему красивая?…

– Потому что… ведь ты – ангелочек!… У тебя такое хорошенькое личико, такие волосы! И потом… ситуация… по пьесе это должна быть красивая дама… очень знатная дама… Ты не можешь понять…

– Нет… Я не понимаю! – ответил Малыш, мгновенно погрустнев. – Мне иногда кажется, что моя мама умерла…

– Умерла?… Нет-нет!… Не думай об этом!… Если бы она умерла, то не было бы и пьесы…

– Какой пьесы?

Мисс Анна Вестон заключила ребенка в объятия, что было лучшим ответом на вопрос.

– Но если она не умерла, – продолжал Малыш с настойчивостью, присущей его возрасту, – и если это красивая дама, то почему она меня бросила?…

– Она была вынуждена, мой милый!… О! Вопреки своему желанию!… Кстати, в развязке…

Но Малыш был далек от сценических хитросплетений. Он только робко спросил:

– Миледи Анна?…

– Что еще, голубчик?…

– Моя мама?…

– Да?…

– Это не вы?…

– Кто… я… твоя мама?…

– Ведь вы меня называете «дитя мое»?

– Это так говорится, мой херувимчик, так всегда говорят о детях твоего возраста!… Бедный малыш, что он вообразил!… Нет! Я не твоя мама!… Если бы ты был моим сыном, я бы тебя никогда не оставила… я бы никогда не обрекла тебя на нищету! О нет!

И мисс Анна Вестон, крайне взволнованная, прекратила разговор, снова заключив Малыша в объятия. Наконец тот удалился, чрезвычайно опечаленный.

Неужели ему никогда не суждено будет узнать, кто его родители? Да будь он даже сыном знатного вельможи, – какая ему от этого польза, если в глазах всего света и в своих собственных он – лишь жалкий подкидыш!

Забрав мальчика с собой, мисс Анна Вестон совсем не думала об ответственности, которую этот душевный порыв возложит на нее в будущем. Она совершенно не помышляла о том, что, когда ребенок подрастет, придется подумать о его воспитании, обучении. Это прекрасно – осыпать малыша ласками, но еще лучше – дать ему знания, необходимые для его жаждущего ума. Принять ребенка – значит взять на себя обязанность сделать его человеком. Актриса очень смутно представляла себе, что именно в этом и состоит ее долг. Правда, Малышу было пока что чуть больше пяти лет. Однако даже в столь раннем возрасте способность мышления уже пробуждается. Что с ним станет? Ребенок не смог бы кочевать с ней из города в город, из театра в театр… особенно если она отправилась бы за границу… Ей придется отдать его в пансион… в хороший пансион!… Однако, отмахивалась от тяжелых раздумий мисс Анна, все равно она его никогда не оставит.

И вот однажды актриса обратилась к Элизе:

– Он становится все более милым, ты не находишь? Что за нежное создание! Ах! Его любовь сторицей воздаст мне за все, что я для него сделала!… И потом… такой развитый… все хочет знать… Мне даже кажется, что он гораздо разумнее, чем следует быть в его возрасте… Как он только мог подумать, что я его мать!… Бедное дитя! Я совершенно не могла бы быть похожей на его мать, как мне кажется?… Это должна быть женщина серьезная… строгая… Скажи-ка, Элиза, нам следовало бы, однако, подумать…

– О чем, госпожа?

– Что же нам с ним делать…

– Что нам с ним делать… теперь?…

– Нет-нет, не сейчас, милочка… Сейчас пусть он себе растет, как куст!… Нет… позже… позже… когда ему исполнится семь или восемь лет… Ведь, по-моему, именно в этом возрасте детей отдают в пансион?

Элиза подумала о том, что ребенок, должно быть, уже привык к режиму пансионов, а что это был за режим, читатель может судить по «рэгид-скул». По ее мнению, лучше всего было бы отослать Малыша в какое-нибудь заведение – самое приличное, разумеется. Однако мисс Анна Вестон не дала горничной даже слово вставить.

– Скажи-ка, Элиза, не кажется ли тебе, что наш херувим мог бы иметь склонность к театру?… – выпалила актриса.

– Он, госпожа?

– Да… Посмотри-ка на него получше!… У него прекрасная фигура… изумительные глаза… величественная осанка!… Это уже сейчас видно, и я уверена, что он мог бы стать очаровательным первым любовником…

– Ба, госпожа! Вас опять занесло!…

– Хм!… Я бы научила его играть в комедиях… Ученик мисс Анны Вестон!… Неплохо звучит, а?…

– Лет через пятнадцать…

– Через пятнадцать лет, Элиза, согласна! Уверяю тебя, через пятнадцать лет он станет самым очаровательным кавалером, о котором только можно мечтать!… Все женщины будут…

– Завидовать! – закончила Элиза. – Знаю я этот припев. Послушайте-ка, миледи, хотите, я скажу, что лично я об этом думаю?…

– Говори, милочка.

– Так вот… Мне кажется, ребенок никогда не согласится быть актером.

– Но почему?

– Он слишком серьезен.

– Что правда – то правда! – признала мисс Анна Вестон. – Однако… ладно, там посмотрим…

– И у нас еще есть время, госпожа! Куда спешить?

Верно замечено! Времени было предостаточно, и если бы Малыш, что бы там ни говорила Элиза, выказал склонность к театру, все устроилось бы наилучшим образом.

Тем временем мисс Вестон осенила замечательная идея – одна из тех идей а-ля Вестон, секрет появления которых был известен лишь ей одной. А именно: в самом ближайшем будущем устроить ребенку дебют на сцене Лимерика.

«Заставить Малыша дебютировать? – воскликнете вы. – Да она же совершенно безрассудна, эта звезда современной драмы! Да ей место в Бедламе! [101]  [101]Бедлам – дом умалишенных в Лондоне, название которого стало нарицательным для обозначения заведений подобного типа.


[Закрыть]»

Сумасшедшая?… Отнюдь, во всяком случае, не в полном смысле слова. Кстати, «и только один раз», как провозглашают афиши, ее идея не была уж столь плоха.

Мисс Анна Вестон репетировала в тот момент «кассовую» пьесу с массой эффектных сцен, то, что называется «жарким» на театральном жаргоне. Довольно частое явление в репертуаре английских театров! Эта драма или, точнее, мелодрама под названием «Угрызения совести Матери» уже выжала столько слез из целого поколения, что их хватило бы, чтобы наполнить все реки Великобритании.

Однако в этом произведении драматурга Фёпилла была детская роль. Герой пьесы – несчастный ребенок, которого мать не могла оставить при себе. Через год после рождения сына она с ним рассталась, а позже нашла его, влачащим нищенское существование.

Само собой разумеется, это была роль без слов. Маленькому статисту нужно было молчаливо сносить все, что бы с ним ни делали: позволять себя ласкать, обнимать, прижимать к материнской груди, вертеть то в одну, то в другую сторону и при этом не произносить ни слова.

Разве наш герой не подходил по всем статьям для подобной роли? И возрастом, и ростом, и бледным лицом, и такими печальными глазами? Какой он произведет эффект, когда появится на подмостках, да еще рядом со своей приемной матерью! С какой самоотдачей, с каким воодушевлением сыграла бы она пятую сцену третьего акта, где она защищает своего сына, которого пытаются вырвать у нее из рук! И разве воображаемая ситуация не могла бы всех захватить, как самая реальная, жизненная драма? Какие вопли материнского отчаяния вырывались бы из груди актрисы! Каким потоком полились бы слезы у нее из глаз! О, эта постановка могла бы стать звездным часом Анны Вестон!

Итак, все дружно принялись за работу, и вот Малыша привели на последние репетиции.

В первый раз все увиденное и услышанное повергло ребенка в несказанное удивление. Репетируя роль, мисс Анна Вестон называла его «мое дитя», однако при этом она не сжимала его в объятиях и не уронила ни единой слезинки. И действительно, плакать на репетициях было бы, по крайней мере, смешно. Ради чего, собственно, портить глаза? Вполне достаточно пустить слезу на публике.

Тем не менее наш Малыш был буквально ошеломлен. Эти темные кулисы, влажный затхлый запах, просторный и пустынный зал, в который проникал лишь сероватый дневной свет через слуховые окна за последними рядами амфитеатра… Этот мрачный, скорбный вид, как в доме покойника! Однако Сиб [102]  [102]Сиб – уменьшительное от женского имени Сибил.


[Закрыть]– по пьесе мальчика звали Сибом – делал все, что от него требовалось, и мисс Вестон не сомневалась, что его ожидает большой успех, как, впрочем, и ее.

Возможно, правда, уверенность актрисы разделяли далеко не все. У Анны Вестон было несколько завистников, и особенно завистниц, среди добрых товарищей по сцене. Они частенько страдали от ее слишком шумного и неуживчивого характера, от ее капризов звезды, чего она, конечно, не замечала и о чем даже не догадывалась. И теперь, когда ее опять «занесло» из-за ее неуемного характера, она репетировала, желая доказать, что под ее руководством этот Малыш, от горшка два вершка, затмит однажды всех Кинов [103]  [103]Кин Эдмунд (1787 – 1833) – великий английский актер-романтик, прославившийся в трагических ролях шекспировского репертуара.


[Закрыть], Макриди [104]  [104]Макриди Уильям Чарлз (1793 – 1873) – знаменитый английский актер-трагик.


[Закрыть]и любого другого гранда современного театра!… По правде говоря, это было уже чересчур!

И вот наступил день премьеры – девятнадцатое октября, четверг.

Само собой разумеется, что мисс Анна Вестон должна была пребывать в состоянии крайнего нервного напряжения, что вполне объяснимо и простительно. Она то хватала Сиба, обнимала его, то трясла с каким-то нервным возбуждением, то становилась раздражительной в его присутствии и спешила отослать его от себя; ребенок ничего не понимал.

Не было ничего удивительного в том, что в этот вечер в театр Лимерика был огромный наплыв публики, которая, как говорится, валила валом.

Кроме того, афиши, возвещавшие о спектакле, могли заворожить и ошеломить кого угодно. Судите сами:

«СПЕКТАКЛЬ С УЧАСТИЕМ

МИСС АННЫ ВЕСТОН

УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ МАТЕРИ

ДУШЕРАЗДИРАЮЩАЯ ДРАМА

ЗНАМЕНИТОГО ФЁПИЛЛА» —

и т. д. и т. п.

«МИСС АННА ВЕСТОН ИСПОЛНИТ РОЛЬ ГЕРЦОГИНИ КЕНДАЛЛЬСКОЙ

В РОЛИ СИБА ВЫСТУПИТ МАЛЫШ, ПЯТЬ ЛЕТ И ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ…» —

и т. д. и т. п.

Представьте себе, какую гордость испытывал наш герой, стоя перед подобной афишей! Он умел читать, а его имя красовалось огромными буквами на белом фоне.

К несчастью, гордость ребенка тут же подверглась серьезному испытанию: в актерской уборной мисс Анны Вестон его ждал удар.

До этого вечера «костюмированные репетиции» не проводились, да это было и не нужно. Поэтому он явился в театр в своей красивой одежде. Однако уже в уборной, где шла подготовка богатого туалета герцогини Кендалльской, Элиза вдруг появилась с лохмотьями и явно намеревалась надеть их на Малыша. Ужасные лохмотья, чистые с изнанки, разумеется, но сверху грязные, рваные, латаные-перелатаные… Действительно, в этой душещипательной драме Сиб представлен брошенным ребенком, которого мать находит в нелепом наряде бедняка, – его мать, герцогиня, прекрасная дама, вся в шелках, кружевах и бархате!

Увидев отвратительное тряпье, Малыш сначала подумал, что его собираются отослать в «рэгид-скул».

– Миледи Анна… миледи Анна! – воскликнул он.

– В чем дело? – спросила мисс Вестон.

– Не отсылайте меня обратно!…

– Отсылать тебя?… Но почему?… Что ты придумал?

– Но эти ужасные лохмотья…

– Что ты себе вообразил?

Малыш готов был бежать без оглядки при виде устрашающего напоминания о своем недавнем прошлом. Но не тут-то было!

– Да нет же, глупенький!… Никто тебя никуда не отошлет! Постой-ка спокойно! – заметила Элиза, поворачивая его то в одну, то в другую сторону довольно твердой рукой.

– Ах! Милый херувимчик! – воскликнула мисс Анна Вестон, почувствовав прилив нежности.

И она кисточкой навела себе тонкие изогнутые брови.

– Дорогой ангелочек… если бы только тебя слышали в зале!

И она добавила немного румян на скулы.

– Но об этом узнают все, Элиза… Это будет завтра в газетах… Боже, как он только мог подумать…

И она провела пуховкой по своим прекрасным плечам.

– Да нет же… нет… невероятный ребенок!… Эти ужасные одежды, они для смеха… Понарошку…

– Для смеха, миледи Анна?… Понарошку?

– Конечно, не надо плакать!

Актриса и сама охотно бы заплакала, если бы не боялась повредить наложенные румяна.

Что касается Элизы, то она повторяла, качая головой:

– Вы видите, госпожа, мы никогда не сможем сделать из него артиста.

Тем временем Малыш, все более озадаченный, с мокрыми глазами и с тоской в сердце, позволил надеть на себя лохмотья Сиба.

И вдруг мисс Анне Вестон пришла в голову мысль дать дебютанту новенькую блестящую гинею. Это будет его талисманом, «путеводной звездой!» – повторяла она. И, честное слово, Малыш тут же успокоился, взял золотую монету с явным удовольствием и опустил в карман, предварительно внимательно рассмотрев.

После чего мисс Анна Вестон, приласкав ребенка еще раз, спустилась на сцену, посоветовав Элизе держать его в уборной, поскольку его выход был только в третьем акте.

В этот вечер бомонд [105]  [105]Бомонд – высший свет, аристократическое общество.


[Закрыть]и простая публика заполнили театр от первых рядов партера колосников [106]  [106]Колосники – верхняя, невидимая зрителю часть сцены, где устанавливаются блоки, разнообразные сценические механизмы и подвешиваются элементы декораций.


[Закрыть], несмотря на то что пьеса не имела притягательности новизны. Она выдержала уже двести – триста представлений на всех театральных подмостках Великобритании, что часто случается с мелодраматическими произведениями, даже если они вполне заурядны.

Первый акт прошел вполне сносно. Мисс Анне Вестон горячо аплодировали, и она вполне заслужила одобрение публики страстной игрой, блеском своего таланта, которые произвели на зрителей весьма заметное впечатление.

После первого акта герцогиня Кендалльская поднялась к себе в уборную и вот уже, к великому удивлению Сиба, она сбрасывает с себя роскошные шелковые и бархатные наряды и одевается простой служанкой – преображение, предусмотренное замыслом драматурга, столь же сложное, сколь и обыденное, и о котором нет смысла здесь распространяться.

Малыш смотрел на эту женщину в бархате, превратившуюся вдруг в простолюдинку в почти монашеском одеянии, и им все больше овладевало беспокойство, как если бы на его глазах какая-то фея совершила волшебство.

Вдруг в уборной раздался голос, обращенный к актерам, занятым в очередном акте. Оглушительный голос, заставивший его вздрогнуть. И «служанка» сделала ему знак рукой, сказав:

– Подожди, Малыш!… Скоро придет и твоя очередь.

И она спустилась на сцену.

Второй акт! Служанка имела в нем такой же успех, как и герцогиня в первом, и занавес трижды поднимался среди взрывов аплодисментов.

Решительно, добрым подругам и их приверженцам так и не представлялся случай доставить неприятности мисс Анне Вестон.

Актриса вернулась в свою уборную и упала на канапе [107]  [107]Канапе – род дивана.


[Закрыть], несколько усталая, хотя и сохранила для следующего акта основную часть драматического запала.

И снова переодевание. Теперь перед зрителями предстанет не служанка, а дама – дама в трауре, уже не столь юная, поскольку между вторым и третьим актами по пьесе прошло пять лет.

Малыш, широко раскрыв глаза, сидел в уголке, не осмеливаясь ни пошевелиться, ни заговорить. Мисс Анна Вестон, немного взвинченная, не обращала на ребенка ни малейшего внимания.

Однако, закончив свой туалет, она повернулась к дебютанту.

– Малыш, – сказала она, – теперь дело за тобой.

– За мной, миледи Анна?…

– И помни, что тебя зовут Сиб.

– Сиб?… А, конечно.

– Элиза, повторяй ему, что его зовут Сиб до того момента, пока не спустишься с ним на сцену и не отведешь к режиссеру около двери.

– Да, госпожа.

– И главное, чтобы он не пропустил свой выход!

Нет! Он его не пропустит, даже если ему придется дать хорошего шлепка, маленький Сиб… Сиб… Сиб…

– Кстати, помни, что в противном случае, – добавила мисс Анна Вестон, грозя ребенку пальцем, – у тебя заберут твою гинею… так что берегись штрафа…

– И посадят в тюрьму! – добавила Элиза, делая страшные глаза, что случались уже не впервые.

Упомянутый Сиб убедился, что гинея по-прежнему лежит у него в кармане, и твердо решил сделать все, чтобы у него ее не отобрали.

И вот решающий момент настал. Элиза схватила Сиба за руку и спустилась на сцену.

Сиб был вначале просто ошеломлен спуском вниз, софитами [108]  [108]Софит – ряд ламп, размещенный в верхней части сцены для ее освещения верхним светом.


[Закрыть]наверху, подставками для газовых рожков. Он чувствовал себя потерянным среди толчеи статистов и артистов, глядевших на него со смехом.

Какой же стыд испытывал он в своих лохмотьях бедняка!

Наконец прозвучали три удара гонга.

Сиб вздрогнул, как будто получил три толчка в спину.

Занавес поднялся!

Герцогиня Кендалльская была на сцене одна и произносила длинный монолог среди декораций хижины. Вот-вот должна открыться дверь в глубине, войдет ребенок, приблизится к ней, протянет руку за подаянием, и это будет ее ребенок!

Следует сказать, что на репетициях Малыш страшно огорчался, когда его заставляли просить милостыню. Читатель помнит про его врожденную гордость, про то отвращение, что он испытывал, когда его пытались заставить нищенствовать для «рэгид-скул». Мисс Анна Вестон, правда, объяснила Малышу, что это будет «понарошку». И все же ему совсем не улыбалось просить подаяние… В своей детской наивности он все принимал всерьез и начал думать, что он в действительности и есть этот несчастный Сиб.

Ожидая своего выхода, пока режиссер держал его за руку, Малыш смотрел в дверную щелку. С каким изумлением он оглядывал огромный зал, забитый народом, залитый светом, жирандоли авансцены, огромную люстру, похожую на огненный шар, подвешенный в воздухе! Это так не походило на то, что он видел, присутствуя на спектаклях и находясь в первых рядах ложи!…

Внезапно режиссер сказал:

– Внимание, Сиб!

– Да, мистер.

– Ты знаешь что делать… иди направо, к своей маме, и смотри не упади!

– Да, мистер.

– И не забудь протянуть руку…

– Да, мистер… вот так?

И он показал сжатые пальцы.

– Нет, дурачок! Это кулак, понятно?… Протяни руку с разжатыми пальцами, ведь ты просишь подаяние…

– Да, мистер.

– А главное, не говори ни слова… ни единого!

– Да, мистер.

Дверь хижины распахнулась, и режиссер вытолкнул Малыша на сцену точно под реплику.

Итак, Малыш только что начал свой дебют в драматической карьере. Ах! Как билось его сердце!

По всему залу, вплоть до самых удаленных от сцены уголков, пронесся шепот, трогательный шепот симпатии, а Сиб с протянутой, дрожащей рукой, опустив глаза, робким нерешительным шагом двигался к даме в трауре. Сразу было видно, что он сжился с этими лохмотьями и чувствовал себя в них как рыба в воде.

Раздались аплодисменты – и это смутило ребенка еще больше.

Вдруг герцогиня встает, всматривается, отшатывается назад, затем раскрывает объятия.

Что за вопль вырывается из ее груди – один из тех криков (строго в соответствии с принятыми сценическими традициями), что разрывают грудь:

– Это он!… Это он!… Я узнаю его!… Это Сиб… мой ребенок!

И дама привлекает дитя к себе, судорожно прижимает к груди, покрывает поцелуями, он не противится… Она плачет – на этот раз настоящими слезами и восклицает:

– Мой ребенок… мой сынок, несчастный малыш… и он просит у меня милостыню!

Упоминание милостыни вызывает протест у несчастного Сиба и, хотя ему настойчиво рекомендовали не раскрывать рта, он не выдерживает.

– Ваш ребенок… миледи? – спрашивает он.

– Молчи! – еле слышно бормочет Анна Вестон.

И затем продолжает:

– Небо взяло его у меня, чтобы наказать за мои грехи, и сегодня возвращает снова…

Между этими фразами, прерываемыми рыданиями, она осыпает Сиба поцелуями, обливает слезами. Никогда, никогда еще на долю Малыша не выпадало столько ласк, никогда еще его так судорожно не прижимали к сердцу, готовому выскочить из груди! Никогда еще он так остро не чувствовал материнскую любовь!

Герцогиня встала, как бы удивленная шумом, доносящимся снаружи.

– Сиб… – воскликнула она, – ведь ты меня не покинешь!…

– Нет, миледи Анна!

– Да замолчи же ты, наконец! – повторила актриса, рискуя быть услышанной в зрительном зале.

Дверь лачуги внезапно распахнулась. На пороге возникли два человека.

Один из них – муж герцогини, другой – служащий судебного ведомства, прибывший для дознания.

– Схватите ребенка… Он принадлежит мне!…

– Нет! Это не ваш сын! – отвечает герцогиня, привлекая Сиба к себе.

– Вы не мой папа!… – восклицает Малыш.

Пальцы мисс Вестон так больно сжали руку ребенка, что он не мог не вскрикнуть. В конце концов, этот крик хорошо вписывался в ситуацию и не мог ей повредить. Теперь на сцене была уже мать, сжимавшая в объятиях родного сына… Его у нее никому не отнять… Львица защищает своего львенка…

И действительно, упрямый львенок, принимавший всю сцену всерьез, наверняка сумел бы постоять за себя. Герцогу удалось схватить его… Он вырывается и, подбежав к герцогине, восклицает:

– Ах! Миледи Анна, почему же вы мне сказали, что вы не моя мама…

– Да замолчишь ты наконец, несчастный!… Замолчи сейчас же! – шепчет актриса, в то время как герцог и судебный исполнитель застывают в замешательстве, сбитые с толку не предусмотренными автором пьесы репликами.

– Да… да… – продолжает Сиб, – вы моя мама… Я это уже говорил вам, миледи Анна… вы моя настоящая мама!

Зал начинает понимать, что все это уже не по пьесе. Раздается шепот, шутки. Несколько зрителей начинают даже аплодировать ради смеха. Уместнее было бы заплакать – настолько трогателен был бедный ребенок, решивший, что нашел свою мать в герцогине Кендалльской!

Но так или иначе, а спектакль оказался окончательно провален. Наивные реплики лже-Сиба сделали свое дело. В зале то и дело возникал смех – и это в самых патетических местах!

Мисс Анна Вестон чувствовала всю нелепость создавшегося положения. Из-за кулис до нее доносились насмешки, расточаемые по ее адресу милыми соратниками по сцене.

Растерянная, на грани нервного срыва, она впала в дикую ярость… все из-за этого маленького глупца, что был причиной всех несчастий! Сейчас она жаждала его уничтожить!… И вот силы покинули актрису и она без чувств рухнула на сцену. Опустили занавес. Публика стонала от гомерического хохота…

В ту же ночь мисс Анна Вестон, которую перевезли в отель «Король Георг», покинула город в сопровождении Элизы Корбетт. Она отказалась от всех спектаклей, объявленных на эту неделю, заплатила неустойку… И больше уже никогда не появлялась на сцене театра Лимерика.

Что касается Малыша, то актриса о нем даже не вспомнила. Она освободилась от него как от опостылевшего предмета, один вид которого вызывает омерзение. Не существует привязанностей, которые устояли бы перед раненым самолюбием актрисы.

Оставшись один, Малыш, ничего не понимая, но чувствуя, что он, должно быть, стал причиной какого-то несчастья, убежал, никем не замеченный. Всю ночь он наугад бродил по улицам Лимерика и наконец спрятался в глубине какого-то, как ему показалось, обширного сада, с разбросанными там и тут какими-то маленькими домиками, каменными столами, увенчанными крестами. Посередине возвышалось некое огромное строение, абсолютно черное с той стороны, на которую не падал лунный свет.

Этот сад на самом деле был городским кладбищем – одним из тех английских кладбищ, с тенистой листвой, зелеными рощами, посыпанными песком аллеями, лужайками и водоемами, что являются излюбленными местами прогулок горожан. «Каменные столы» были надгробьями, маленькие домики – надгробными памятниками, здание – готическим [109]  [109]Готический стиль в архитектуре (готика) – художественный стиль, характерный для ряда западноевропейских стран в XII – XV веках. Строения, возведенные в этом стиле, характеризуются стрельчатыми завершениями, узкими длинными окнами, украшенными витражами, наружными связующими арками, наружными опорными столбами (контрфорсами), обилием украшений из скульптуры и ажурной каменной резьбы. В готическом стиле строились по преимуществу католические церкви и соборы.


[Закрыть]собором Святой Марии.

Именно здесь ребенок и нашел себе прибежище, провел ночь, заснув на плите в тени церкви, вздрагивая при малейшем шорохе и опасаясь, как бы этот ужасный человек, герцог Кендалльский, не пришел за ним… И миледи Анна теперь не сможет его защитить!… А вдруг его увезут далеко, очень далеко, в страну, «где много диких зверей». И он никогда не увидит больше свою маму! Слезы застилали несчастному лже-Сибу глаза…

На рассвете Малыш услышал, что его окликают…

Неподалеку стояли мужчина и женщина, фермер и его жена. Они заметили ребенка, когда пересекали улицу. Оба возвращались на станцию почтовых дилижансов, чтобы отправиться на юг графства.

– Что ты здесь делаешь, малыш? – спросил фермер.

Малыш рыдал так, что не в силах был ответить.

– Так в чем дело? – повторила фермерша как можно ласковее.

Малыш молчал.

– Где твой отец?… – спросила она.

– У меня нет папы! – ответил он наконец.

– А мама?

– Теперь уже тоже нет!

И он протянул ручонки к фермерше.

– Это брошенный ребенок, – заключил мужчина.

Если бы Малыш был в красивой одежде, то фермер решил бы, что он потерялся, и сделал бы все, что требуется, чтобы вернуть его домой. Но в этих лохмотьях Сиба он был никем иным, как одним из тех несчастных детей, что не принадлежат никому…

– Пойдем с нами, – подытожил фермер.

Подняв ребенка, он передал его жене, прибавив доверительным тоном:

– Одной крошкой больше на ферме ведь ничего не значит, правда, Мартина?

– Конечно, Мартин!

И Мартина горячим поцелуем осушила крупные слезы на щеках Малыша.