Текст книги "Малыш (илюстр)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава IV
ПОХОРОНЫ ЧАЙКИ

Влача ужасное существование среди всех этих злых и испорченных оборванцев, не возвращался ли иногда Малыш мысленно назад, в прошлое? Когда ребенок, окруженный заботой и ласками, полностью отдается сиюминутной жизни, не заботясь ни о том, что с ним было раньше, ни о том, что случится завтра, когда он живет радостями своего юного возраста, это понятно, это естественно. Увы! Все обстоит иначе, если прошлое ребенка соткано из одних страданий. Будущее тогда рисуется в самых мрачных красках, ибо оно видится через прошлое.

И если даже вернуться на год или два назад, то что бы увидел там Малыш? Того же Торнпайпа, безжалостного прощелыгу, которого он до сих пор боялся встретить где-нибудь на углу улицы или на большой дороге. Казалось, грубые руки кукольника всегда готовы снова его схватить. Затем вдруг возникали смутные и ужасные воспоминания о жестокой женщине, что так плохо с ним обращалась, а иногда из памяти выплывал неясный образ милой девочки, качавшей его на коленях.

– Мне кажется, что ее звали Сисси [74]  [74]Сисси – уменьшительное от имени Сесилия.


[Закрыть], – сказал он однажды товарищу.

– Какое красивое имя! – ответил Грип.

По правде говоря, Грип был уверен, что Сисси существовала только в воображении ребенка, поскольку никто никогда не имел о ней никаких сведений. Но когда он начинал выказывать признаки сомнения по поводу ее существования, Малыш начинал злиться. Да! Он вновь и вновь видел девочку в своих воспоминаниях… Быть может, он еще встретит ее когда-нибудь… Что с ней стало?… Живет ли она по-прежнему у той мегеры… вдали от него?… Разделяют ли их мили и мили?… Она его так любила, и он ее тоже… Это была его первая привязанность до встречи с Грипом, и он рассказывал о подружке как о большой девочке… Она была доброй и милой, ласкала его, утирала слезы, целовала, делилась с ним картофелинами…

– Мне очень хотелось защитить Сисси, когда та злая тетка била ее! – говорил Малыш.

– И мне тоже! Я бы, наверное, здорово отколотил эту гадину! – отвечал Грип, чтобы сделать приятное ребенку.

Кстати, этот добряк никогда не защищался, если на него нападали, но он мог, при необходимости, защитить других. И Малыш имел случай в этом убедиться.

Однажды, в первые месяцы своего пребывания в «рэгид-скул», Малыш, привлеченный звуками воскресного колокола, зашел в собор Голуэя. Хотим заметить, что туда мальчугана привел именно случай, поскольку даже туристы с трудом находят собор, так глубоко он спрятан в лабиринте грязных и узких улочек.

Ребенок стоял в храме, совершенно растерянный и оробевший. Конечно, если бы грозный церковный сторож заметил маленького оборванца, он ему наверняка не позволил бы остаться в церкви. Малыш был потрясен и буквально очарован звуками церковных песнопений в сопровождении органа, видом священника, поднимавшегося по ступеням алтаря в расшитой золотом ризе, и длинными восковыми свечами, зажженными среди бела дня.

Малыш не забыл, что рассказал ему ньюпортский священник о Боге – Боге, который был отцом для всех. Он также помнил, что когда бродячий кукольник произносил имя Господа, то только затем, чтобы присовокупить его к своим грязным ругательствам; все это вызывало в нем смятение ума во время религиозных церемоний. Тем не менее под сводами собора Малыш, спрятавшись за столбом, ощущал какое-то непреодолимое любопытство, глядя на священнослужителей как он смотрел бы на солдат. Затем, когда все присутствующие склонялись при возношении даров под звяканье колокольчика, он выскользнул из собора, пока его не заметили, скользя по плитам совершенно бесшумно, как мышка, прячущаяся в свою нору.

Вернувшись из церкви, Малыш хранил молчание и никому ничего не рассказывал, – даже Грипу, который, кстати, имел весьма смутное представление о том, что означают торжественные мессы и вечерни. Но все же, после второго визита, оказавшись наедине со старой Крисс, Малыш решился спросить ее о том, что такое Бог.

– Бог?… – ответила старушка, выкатив глаза, наполовину скрытые клубами удушливого дыма, что вились над ее трубкой из черной глины.

– Да… Бог?

– Бог, – ответила Крисс, – это брат дьявола, к которому тот посылает негодных ребятишек, недостойных того, чтобы гореть в адском пламени!

Получив такой ответ, Малыш побледнел и, хотя он и испытывал огромное желание узнать, где же находится этот ад, забитый огнем и детишками, он не осмелился обратиться еще раз к Крисс с расспросами.

Однако Малыш не переставал размышлять о Боге, единственным занятием которого, если верить словам Крисс, было наказывать детишек, да еще таким ужасным способом.

Тем не менее однажды, чрезвычайно озабоченный, мальчуган решился поговорить об этом с Грипом.

– Грип, – спросил он, – ты когда-нибудь слышал про ад?

– Конечно, Малыш!

– А где он находится, этот ад? И что это такое?

– Не знаю.

– Как ты думаешь… если там сжигают злых детишек, то Каркера тоже сожгут?…

– Конечно… и на самом большом огне!

– А я… Грип… я ведь не злой, правда?

– Ты?… Злой?… Нет… не думаю!

– Значит, меня не сожгут?

– Да никто и волоска твоего не тронет!

– И тебя не сожгут, Грип?…

– Конечно нет!…

И Грип счел нужным добавить, что уж его-то поджаривать вообще не стоило бы, поскольку при такой худобе можно рассчитывать лишь на краткую яркую вспышку.

Вот и все, что Малыш узнал о Боге, все, что он познал о катехизисе [75]  [75]Катехизис – церковное учебное пособие, излагающее в форме вопросов и ответов основы христианской религии.


[Закрыть]. И тем не менее по простоте душевной, по наивности своего младенческого возраста он интуитивно чувствовал, что хорошо и что плохо. Однако если он и не должен был быть наказан согласно предсказаниям старой дамы из «рэгид-скул», то он сильно рисковал подвергнуться наказанию в соответствии с предписаниями господина О'Бодкинза.

Действительно, господин О'Бодкинз был весьма недоволен. Малыш не имел никакого касательства к его графе «поступления», целиком относясь к другой, озаглавленной «расходы». Вот мальчишка, который требует расхода… О! Не такого уж большого, господин О'Бодкинз! Но он и не приносит дохода! Остальные, по крайней мере, воруя и попрошайничая, в какой-то мере, пусть частично, возмещают затраты на жилище и питание, тогда как этот ребенок не приносит ничего…

Однажды господин О'Бодкинз в качестве директора и бухгалтера сделал мальчику по данному поводу строгий выговор, вперив в него сквозь очки свой пронзительный взгляд.

Малыш нашел в себе силы не заплакать.

– Ты ничего не хочешь делать?… – спросил осуждающе О'Бодкинз.

– Хочу, мистер, – ответил ребенок. – Скажите мне… что вы хотите, чтобы я делал?

– Что-нибудь, что могло бы оплатить расходы на тебя!

– Мне очень бы хотелось, но я не знаю… не умею…

– Можно пойти за прохожими на улице… спросить, нет ли у них каких-нибудь поручений…

– Я слишком мал, никто меня и слушать не хочет.

– Тогда надо покопаться в кучах, около тумб! Там всегда можно что-нибудь найти…

– Меня кусают собаки, я слишком слаб… я не могу их отогнать!

– Вот как!… А руки у тебя есть?…

– Да.

– А ноги?

– Конечно.

– Тогда бегай по дорогам за экипажами и лови копперы, раз уж ты не хочешь делать ничего другого!

– Просить копперы?

Малыш испытал отвращение при одной мысли о подобном занятии, настолько это предложение уязвляло его природную гордость. Его гордость! Ах, подумать только! Да! Именно так, и он краснел при одной мысли о том, что будет вынужден протянуть руку.

– Я не смог бы, господин О'Бодкинз! – сказал он.

– А! Вот как, так ты не смог бы?…

– Нет!

– А смог бы жить без еды?… Нет! Не так ли?… Предупреждаю тебя: рано или поздно, но я тебе устрою веселенькую жизнь, если ты не придумаешь какого-то способа зарабатывать на пропитание!… А теперь убирайся!

Зарабатывать на жизнь… в четыре года и несколько месяцев от роду! Правда, Малыш уже зарабатывал на жизнь у бродячего кукольника, и каким способом! Ребенок «убрался» совершенно подавленный. И всякий, кто увидел бы притаившегося в уголке ребенка со скрещенными руками и опущенной головой, не смог бы не проникнуться к нему жалостью. Каким тяжелым бременем была жизнь для этого бедного маленького существа!

Никто даже не может себе представить, что переживают эти крошки, если они с самого раннего возраста задавлены нищетой, и никто никогда не проявляет достаточного сочувствия к их судьбе!

Вслед за выговорами господина О'Бодкинза последовали издевательства школьных сорванцов.

Их просто бесило сознание того, что Малыш честнее их. Они испытывали радость, толкая его на неправедный путь, и не жалели ни коварных советов, ни побоев.

Особенно усердствовал в этом отношении Каркер, и делал он свое черное дело с ожесточением и злобой, столь присущими окончательно испорченным людям.

– Так ты не хочешь просить милостыню? – спросил он однажды.

– Нет, – твердо ответил Малыш.

– Ну что же, глупая скотина, деньги не просят… их берут!

– Берут?…

– Да!… Как только увидишь хорошо одетого господина, у которого из кармана выглядывает уголок платка, подойди к нему, тихонько вытащи платок и… дело сделано.

– Оставь меня в покое, Каркер!

– Иногда случается, что вместе с платком удается выудить и портмоне…

– Но ведь это воровство!

– А в портмоне у богачей лежат уже не медяки, а шиллинги, кроны и даже золотые монеты; их мы приносим сюда и делим между собой, разгильдяй ты несчастный! Да ты просто ни на что не годен, дурачок!

– Да, – подтвердил другой мальчишка, – показываешь кукиш полицейским и сматываешься.

– И потом, – добавил Каркер, – даже когда попадаешь в тюрьму, что из того? Там так же хорошо, как и здесь, – и даже лучше. Там дают хлеб, картофельный суп, сиди себе и ешь в свое удовольствие.

– Я не хочу… не хочу! – повторял Малыш, безуспешно пытаясь отбиться от злых бездельников, которые перебрасывали его от одного к другому как мяч.

Вошедший в комнату Грип поспешил вырвать его из грязных лап малолетних бандитов.

– А ну-ка оставьте Малыша в покое! – воскликнул он, сжимая кулаки.

На этот раз Грип действительно разозлился.

– Знаешь, – сказал он Каркеру, – я редко дерусь, но уж если начну кого-нибудь бить…

После того как малолетние негодяи были вынуждены оставить свою жертву, какие убийственные взгляды они бросали на Малыша, обещая добраться до него, как только Грипа не будет в школе, и даже сулили при первом удобном случае «разобраться с ними» обоими!

– Наверняка, Каркер, тебя сожгут! – заявил Малыш не без некоторого сострадания.

– Сожгут?

– Да… в аду… если ты будешь и дальше таким злым!

Этот ответ довел всю банду нечестивцев едва ли не до колик. Но что вы хотите? То, что Каркер когда-нибудь будет гореть в аду, стало для бедного Малыша навязчивой идеей.

Однако приходилось опасаться, что вмешательство Грипа и его защита могли привести к обратному результату. Каркер и вся остальная братия решили отомстить и защитнику, и его подопечному.

В течение нескольких дней в самых укромных уголках отпетые негодяи «рэгид-скул» то и дело собирались на совет, не предвещавший ничего хорошего. Поэтому Грип постоянно наблюдал за ними, оставляя своего питомца лишь на самое короткое время. На ночь он заставлял приятеля подниматься в чердачную комнатку, под самыми стропилами, где жил сам. Там, в холодном, убогом чулане Малыш был, по крайней мере, защищен от дурных советов и плохого обращения.

Однажды Грип и Малыш отправились прогуляться на песчаный берег Солтхилла, где могли искупаться, получая от этого большое удовольствие. Грип, умевший плавать, давал уроки Малышу. О! Как счастлив был он, погружаясь в прозрачную воду, по которой плавали прекрасные корабли, там, далеко, очень далеко, чьи белые паруса исчезали у него на глазах за горизонтом.

Приятели резвились среди длинных волн, что с шумом и рокотом набегали на песчаный берег. Грип, поддерживая Малыша за плечи, показывал ему начальные движения.

Вдруг со стороны скал раздался настоящий визг шакалов и показалась вся банда «рэгид-скул».

Их было человек двенадцать, причем самых злобных, самых отпетых, во главе с Каркером.

А орали и вопили они потому, что заметили чайку с пораненным крылом, которая пыталась спастись. Возможно, птице удалось бы улететь, но Каркер попал в нее камнем.

Малыш испустил крик, как если бы булыжник попал в него.

– Бедная чайка… бедная чайка! – повторял он.

Грип страшно разозлился, и, возможно, Каркер получил бы хорошую трепку, такую, что этот негодяй запомнил бы надолго. Как вдруг Малыш бросился на берег, в самую гущу орущих дикарей, прося их отпустить птицу.

– Каркер… умоляю тебя, – повторял он, – побей меня… побей… но не трогай чайку!…

Каким взрывом дьявольского хохота встретили его, ползущего по песку, совершенно голого, с тонюсенькими ручками и ножками, с ребрами, выступавшими из-под кожи! А мальчик не переставал кричать:

– Пощади… Каркер… пощади чайку!

Никто не слушал Малыша. Над его мольбами продолжали насмехаться. Банда продолжала бежать за чайкой, а та безуспешно пыталась оторваться от земли, переваливалась с лапки на лапку, и стремилась спрятаться среди камней.

Но все было напрасно…

– Подлецы… подлецы! – кричал Малыш.

Каркер схватил чайку за крыло и, покрутив над головой, подбросил в воздух. Птица вновь упала на песок. Ее подхватил другой хулиган и швырнул на прибрежную гальку.

– Грип… Грип!… – повторял Малыш. – Защити ее… защити!…

Грип бросился на негодяев, чтобы отобрать у них птицу.

Слишком поздно. Каркер только что раздавил ей голову каблуком…

Сие деяние было встречено восторженными взрывами смеха и радостными воплями всей компании.

Малыш был вне себя. Ярость охватила его, слепая, всепоглощающая ярость. Не владея собой, он поднял первый попавшийся камень и изо всех сил метнул его в Каркера, которому тот и угодил прямо в грудь.

– Ах, так! Ну, ты мне дорого заплатишь! – завопил Каркер.

И прежде чем Грип успел юному разбойнику помешать, он набросился на мальчугана и, осыпая градом ударов, оттеснил к самой воде. Затем, пока остальные держали Грипа за руки, за ноги, он погрузил голову Малыша в воду, грозя утопить.

Освободившись наконец от разбушевавшихся негодяев с помощью подзатыльников, от которых те с воплями покатились по земле, Грип обратил в бегство Каркера, а вслед за вожаком припустила и вся банда.

Откатываясь от берега, волны наверняка утащили бы и Малыша, но Грип успел подхватить наполовину задушенного приятеля.

Тщательно растерев мальчугана, Грип не замедлил поставить его на ноги. Помог одеться со словами:

– Пойдем… пойдем отсюда, Малыш!

Но, прежде чем уйти, мальчик поднял раздавленную птицу. Опустившись на колени, он со слезами на глазах вырыл ямку в песке и похоронил чайку.

А ведь он-то сам, кем, собственно, был он сам, как не такой же брошенной птицей… бедной чайкой рода человеческого!

Глава V
ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О «РЭГИД-СКУЛ»

Вернувшись в школу, Грип решил обратить внимание господина О’Бодкинза на поведение Каркера и его приспешников. Но не затем, чтобы рассказать о злых шутках, сыгранных с ним самим, ибо он по большей части вообще не обращал на них внимания. Нет! Речь шла о Малыше и о тех издевательствах, которым тот подвергался. На этот раз дело зашло так далеко, что если бы не вмешательство Грипа, то теперь детский труп был бы выброшен волнами на берег Солтхилла.

В ответ на слова Грипа господин О'Бодкинз лишь покачал головой. И его вполне можно было понять, поскольку подобные вещи отнюдь не способствуют подведению бухгалтерской отчетности. Какого черта! В гроссбухе не может быть одной графы для подзатыльников, а другой – для ударов ногой! Ведь подобные вещи просто невозможно было бы сложить, согласно старым добрым арифметическим правилам, как три булыжника и пять щеглов. Естественно, как директор господин О'Бодкинз должен был обеспокоиться действиями своих подопечных; однако как бухгалтер он ограничился тем, что послал школьного надзирателя куда подальше.

Начиная с этого дня Грип решил ни на минуту не упускать из виду своего подопечного, никогда не оставлять одного в большом зале, а когда нужно было покинуть стены школы, стал запирать в своей комнатушке, где тот находился в относительной безопасности.

Прошли последние летние месяцы. Наступил сентябрь. А это уже была зима для северных графств. Зима в горной Ирландии! Беспрерывное чередование снега, северного ветра, пурги и тумана, приносимых с ледяных равнин Северной Америки. И атлантические ветры обрушивали эту стужу на Европу.

Да, то было трудное и суровое время для жителей прибрежных районов залива Голуэй, зажатого между горными склонами как между стенами ледника. Очень короткие дни и бесконечные ночи для тех, у кого в очаге нет ни угля, ни торфа. Стоит ли удивляться тому, что температура в стенах «рэгид-скул» резко упала, за исключением, конечно, комнаты господина О'Бодкинза. И действительно, если бы в жилище директора-счетовода не было тепло, разве остались бы чернила в его чернильнице жидкими?… А разве сумел бы он вывести свою подпись со всеми положенными завитушками? Теперь как никогда следовало собрать на улицах и дорогах все, что в смеси с кислородом могло давать тепло. Жалкие крохи, следует признать, если принять во внимание, что речь шла о сучьях, упавших на землю, об угольной крошке, рассыпанной у дверей домов, о крупных кусках угля, из-за которых ссорятся бедняки на разгрузочных причалах порта. Итак, воспитанники школы занимались сбором топлива, но сколько же было у них соперников!

Наш мальчуган принимал участие в общей тяжкой работе. Каждый день он приносил немного топлива. Речь уже не шла о том, чтобы просить милостыню – чему он был несказанно рад. С грехом пополам уголь в очаге загорался, давая жаркое дымное пламя, которым и приходилось довольствоваться. Вся школа, дрожавшая в своих невообразимых лохмотьях, теснилась вокруг очага – те, кто постарше и посильнее, оказывались на лучших местах, разумеется, а в это время ужин постепенно закипал в чугунке. И какой ужин!… Корки хлеба, картофельные очистки, несколько костей с остатками мяса… Омерзительное варево, в котором редкие пятна жира заменяли добрые куски сала в наваристом бульоне.

Само собой разумеется, что Малышу никогда не находилось места у огня и очень редко доставалась миска варева, которое старуха предназначала старшим. Они набрасывались на еду как голодные собаки и, не колеблясь, показывали клыки, чтобы защитить свою скудную порцию.

К счастью, Грип спешил увести мальчугана в конуру, где отдавал ему лучшее из того, что приходилось на его долю из ежедневного рациона. Само собой разумеется, что света наверху не было. Однако, забившись в солому и тесно прижавшись друг к другу, приятелям удавалось согреться и наконец заснуть; а сон, быть может, лучше пуховых одеял. Ведь он дает силы и надежду!

Однажды Грипу несказанно повезло. Он прогуливался вдоль главной улицы Голуэя, когда какой-то приезжий, возвращавшийся в «Королевскую гостиницу», попросил его отнести письмо на почту. Грип поспешил выполнить поручение и получил за труды новенький блестящий шиллинг. Конечно, то был не столь уж большой, но все-таки капитал, свалившийся на парня совершенно неожиданно. Понятно, Грип не стал ломать себе голову над вопросом, вложить ли его в государственную ренту [76]  [76]Рента – всякий регулярно получаемый доход от какого-либо имущества, не требующий от своего получателя предпринимательской деятельности.


[Закрыть]или в облигации промышленных предприятий. Нет! Капитал был предназначен и использован для приобретения натурального продукта, попавшего главным образом в желудок Малыша и лишь частично в желудок обладателя капитала. Итак, Грип купил различных колбасных обрезков, которых хватило на три дня и которыми друзья наслаждались тайком от Каркера и его компании. Не делиться же, в самом деле, с теми, кто сам никогда и ничем не делился?

Кроме того, достойный джентльмен из «Королевской гостиницы», увидев, как плохо одет Грип, отказал ему свою вязаную фуфайку, еще в очень приличном состоянии.

Не подумайте, что Грип предназначал ее для собственного пользования. Нет-нет! Он думал только о Малыше. Ведь как было бы здорово иметь под лохмотьями такую прекрасную фуфайку!

«Он будет в ней как барашек в своей шерстяной рубашке!» – говорила себе эта добрая душа.

Однако «барашек» совсем не желал, чтобы Грип пожертвовал фуфайку ему. Завязалась оживленная дискуссия. Но в конце концов все уладилось к взаимному удовольствию.

Действительно, джентльмен был весьма объемист, и в его фуфайку Грипа можно было завернуть дважды. Кроме того, джентльмен был высок, и в эту фуфайку Малыша можно было завернуть с головы до пят. Следовательно, если бы удалось использовать и длину и ширину фуфайки, то ее вполне можно было бы перекроить в расчете на обоих друзей. Просить старую пьяницу Крисс распороть и перешить фуфайку было все равно, что попросить ее бросить курить трубку. Поэтому, запершись в каморке, Грип сам принялся за работу, призвав на помощь все свое умение. Сняв мерку с ребенка, он сработал настолько ловко, что тот стал обладателем прекрасной шерстяной курточки. Что касается его самого, то он выкроил жилет, – правда, без рукавов, но все-таки жилет, а это уже что-то.

Само собой разумеется, Малышу был дан совет спрятать курточку под лохмотья, с тем чтобы ее не смогли заметить остальные. Ведь эти мерзавцы скорее разодрали бы ее на клочки, чем оставили Малышу. Малыш так и сделал, и в период зимних холодов он сумел по достоинству оценить чудесное тепло своей обновы.

После исключительно дождливого октября ноябрь обрушился на графство северным ветром, превратившим в снег всю влагу, накопившуюся в атмосфере. На улицах Голуэя снежный покров достигал двух футов [77]  [77]Фут – английская мера длины, равная 30,48 см.


[Закрыть]. Ежедневный сбор угля и торфа значительно сократился. Обитатели «рэгид-скул» нещадно мерзли, и если очагу не хватало топлива, то и желудку, своеобразной разновидности очага, его недоставало тем более, поскольку огонь разводили далеко не каждый день, а уж о еде и говорить нечего!

И тем не менее среди снежных бурь, преодолевая замерзшие потоки, вдоль улиц и на больших дорогах, несчастным оборванцам ежедневно приходилось бродить в поисках добычи для школьных нужд. Увы, уже нечего стало собирать на мостовых. Единственное, что теперь оставалось, так это бродить по домам. Конечно, церковный приход делал все, что мог, для несчастных питомцев; но кроме «рэгид-скул» в этот период всеобщей нищеты и упадка о себе заявляли другие дома призрения.

Отныне ребятишки были вынуждены обходить дома один за другим, и, до тех пор пока проблески сострадания еще теплились в сердцах людей, им оказывали неплохой прием. Однако все чаще их принимали совсем не ласково, а, напротив, осыпали бранью и упреками, так что они спешили убраться восвояси несолоно хлебавши…

Малыш не мог отказаться последовать примеру своих сотоварищей. И тем не менее, стоило мальчугану остановиться перед дверью и протянуть руку, чтобы позвонить, как ему начинало казаться: вот-вот дверной молоток обрушится ему на грудь! Поэтому, когда ему открывали, он спрашивал, нет ли каких-либо поручений, тем самым, по крайней мере, защищая себя от стыда просить милостыню… Что означало дать поручение пятилетнему мальчугану, все прекрасно понимали. Иногда ему бросали кусок хлеба, который он брал, заливаясь слезами. А что вы хотите?… Голод есть голод.

С наступлением декабря холода стали еще сильнее. Снег продолжал падать мокрыми хлопьями. С большим трудом удавалось найти дорогу в лабиринте улиц. В три часа пополудни приходилось зажигать газовое освещение, и желтоватый свет рожков не мог пробиться сквозь густую пелену тумана. На улицах – ни экипажей, ни повозок. Редкие прохожие мелькали словно тени, спеша домой. И Малыш, с покрасневшими от мороза веками, с посиневшим лицом и руками, спрятанными в лохмотья шерстяной куртки, бежал по улицам, крепко прижав к себе тряпье, покрытое снегом…

Наконец ужасная зима миновала. Первые месяцы 1877 года были не столь тяжелыми. Лето оказалось ранним. Начиная с июня наступила жаркая пора.

Семнадцатого августа Малышу – ему было тогда пять с половиной лет – повезло: он сделал находку, имевшую совершенно неожиданные последствия.

В семь часов вечера он шел по одной из улочек, выходящих на мост Кледдах. Возвращаясь в «рэгид-скул», Малыш был совершенно уверен, что ему будет оказан совсем нелюбезный прием, поскольку его поход не был удачным. Если у Грипа не найдется какой-нибудь завалящей корки, то им обоим придется сегодня вечером обойтись без ужина. Кстати, не в первый раз! Нечего и тешить себя надеждой, что удастся утолить голод, да еще в определенное время. То, что привычка ужинать в определенный час была свойственна людям богатым, вполне понятно, поскольку у них для этого были средства. Но что касается бедняка, то он ест, когда придется, и «не ест, когда не удается ничего раздобыть», – говаривал Грип, слишком привыкший питаться философскими обобщениями.

И вот, шагов за двести до школы, Малыш споткнулся и растянулся на мостовой. Будучи маленького роста, он при падении совсем не ушибся. Но в тот момент, когда он вскочил и собирался бежать дальше, из-под его ноги выкатился какой-то предмет и покатился по мостовой. Это была большая керамическая бутылка, которая не разбилась, к счастью, поскольку в противном случае он мог бы сильно пораниться.

Наш Малыш поднялся, пошарил в канаве и в конце концов нашел бутыль – она вмещала в себя примерно два-три галлона [78]  [78]Галлон – британская мера емкости; в Соединенном Королевстве равен примерно 4,5 л.


[Закрыть]. Горлышко оказалось плотно заткнуто пробкой, и достаточно было взвесить бутылку в руке, чтобы понять, что она отнюдь не пуста.

Итак, Малыш откупорил ее, и ему показалось, что внутри джин.

Честное слово, там хватило бы на всех оборванцев, и теперь Малыш мог быть уверен, что ему будет оказан самый горячий прием.

Ни души на улочке! Никто не видел Малыша, и всего лишь двести шагов отделяли его от «рэгид-скул».

И вдруг ему пришла в голову мысль, которая ни за что бы не посетила ни Каркера, ни кого другого. Ведь бутылка принадлежит не ему! И это не благотворительный дар и не отходы, выброшенные в мусорное ведро! Нет, то была вещь, которую кто-то потерял. Конечно, найти законного владельца будет делом нелегким. Это не имело значения, ибо совесть Малыша подсказывала ему, что он не имеет права обладать вещью, принадлежащей другому. Он чувствовал это инстинктивно, поскольку ни Торнпайп, ни тем более господин О'Бодкинз никогда не учили его, что значит быть честным. К счастью, существуют такие детские сердца, в которых подобные истины заложены самой природой.

Весьма озабоченный сложившейся ситуацией, Малыш решил посоветоваться с Грипом. Без сомнения, Грип найдет способ вернуть находку владельцу. Главное теперь состояло в том, чтобы пронести бутылку в каморку так, чтобы его не заметили школьные воришки, так как они-то уж и не подумают вернуть находку владельцу. Два или три галлона джина!… Какая удача для юных пьяниц! Когда наступит ночь, в ней не останется ни капли… Что касается Грипа, то в нем Малыш был уверен как в самом себе. Если бы он нашел бутылку, то, конечно, запрятал бы ее поглубже в солому и на следующий день опросил бы всех в квартале, не слышал ли кто о пропаже. Да, он не поленился бы обойти все дома, стуча в каждую дверь. И на этот раз – совсем не за милостыней…

Малыш направился к школе, постаравшись, не без труда, спрятать бутылку, которая, однако, высовывалась из-под лохмотьев.

К несчастью, когда он подошел к двери, та вдруг распахнулась и на пороге появился Каркер; избежать столкновения Малышу не удалось. К тому же Каркер сразу узнал его, а поскольку Малыш был один, то малолетний главарь банды решил, что ему подвернулся удобный случай вернуть должок, который, по его мнению, числился за Малышом после вмешательства Грипа на берегу в Солтхилле.

Он бросился на Малыша и, нащупав под его лохмотьями бутылку, вырвал ее.

– А! Что это? – вскричал он.

– Это!… Это не для тебя!

– Вот как… так это твое?

– Нет… не мое!

И Малыш попытался оттолкнуть Каркера, но тот, однако, одним ударом ноги отбросил беднягу шага на три.

Завладеть бутылкой и вернуться в школу было для Каркера минутным делом, а Малышу оставалось лишь последовать за ним, со слезами злости и бессилия на глазах.

Он еще пытался протестовать; но Грипа не было рядом, и Малышу досталось столько новых подзатыльников, затрещин и даже укусов!… Пока в дело не вмешалась старуха Крисс, его едва не убили; едва заметив бутылку, «воспитательница» жадно повела носом.

– Джин, – воскликнула она, – хороший джин! Да здесь хватит на всех!

Несомненно, уж лучше бы Малыш оставил бутылку на улице, где ее разыскивал сейчас владелец, поскольку два-три галлона джина стоят несколько шиллингов и даже больше полукроны. Как он сразу не сообразил, что добраться до каморки Грипа незамеченным ему ни за что не удастся! А теперь – слишком поздно сожалеть о случившемся.

А что, если обратиться к господину О'Бодкинзу, рассказать, что случилось сию минуту? Быть может, директор и встретил бы Малыша не так уж плохо? Но идти в кабинет, приоткрыть, пусть даже чуть-чуть, его дверь, обеспокоить столь важное лицо в момент сложнейших расчетов… Да и к чему это приведет? Господин О'Бодкинз, скорее всего, прикажет принести бутылку ему, а то, что попадало в кабинет, всегда бесследно исчезало.

Малыш ничего не мог поделать и поспешил подняться в каморку к Грипу, чтобы рассказать о своей беде.

– Грип, – спросил он, – ведь нельзя же считать своей найденную бутылку?…

– Думаю, нельзя… – ответил Грип. – А ты нашел бутылку?…

– Да… я хотел отдать ее тебе, а завтра мы поискали бы в квартале…

– Того, кому она принадлежит?… – спросил Грип.

– Да, и, может быть, обходя квартал…

– И они у тебя ее отобрали?…

– Все этот Каркер!… Я хотел ему помешать… и тогда все остальные… Может, ты спустишься, Грип?

– Конечно, и мы еще посмотрим, кому она достанется, эта бутылка!

Но когда Грип захотел выйти из своей комнатушки, он не сумел даже шагу ступить. Дверь была заперта снаружи.

Под сильнейшим напором дверь затряслась, однако все же не поддалась, к огромной радости всей банды, хором кричавшей внизу:

– Эй! Грип!…

– Эй! Малыш!…

– За ваше здоровье!

Не осилив двери, Грип, как обычно, смирился и попытался успокоить младшего товарища, впавшего в неистовую ярость.

– Ладно! – сказал он. – Ну их, этих негодяев!

– О! Не отдубасить их как следует! Так все и оставить?

– А что это даст?… Держи, Малыш, я тебе оставил картошки… Поешь лучше…

– Я не голоден, Грип!

– Все равно поешь, а потом зароемся в солому и поспим.

Это было лучшее из всего, что можно было бы придумать после ужина, увы, столь скудного.

Если Каркер и запер дверь каморки, то только потому, что не хотел, чтобы его беспокоили в этот вечер. Грип посажен под замок, значит, можно в свое удовольствие попользоваться бутылкой Джина, тем более что и Крисс не возражала, лишь бы ей выделили ее долю.

И вот уже джин наполняет чашки. Что за крик, что за вопли! Им и надо-то было совсем чуть-чуть, этим бездельникам, чтобы налиться, за исключением, быть может, Каркера, который уже пристрастился к крепким напиткам.