Текст книги "Малыш (илюстр)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Да, госпожа…

Все смотрели на подкидыша с несказанным удивлением, как если бы он говорил какие-то чудовищные вещи.

Мердок, тоже удивленно разглядывавший его, ограничился замечанием:

– Дайте же ему все объяснить!

– Да, – подхватила бабушка, – скажи-ка нам, сколько денег ты хочешь получать?…

Малыш явно затруднился с ответом.

– Ну, ладно… крону в день?… – спросила Китти.

– О! Госпожа…

– В месяц?… – уточнила фермерша.

– Госпожа Мартина, ну что вы!

– В год, наверное? – подхватил Сим, разражаясь смехом. – Крону в год?

– Так сколько же ты хочешь, мой мальчик? – спросил Мердок. – Я понял, что ты намерен зарабатывать себе на жизнь, как и мы все. Как бы мала ни была плата, назови ее, это поможет тебе научиться считать. Сколько же ты хочешь?… Пенни… Коппер в день?…

– Нет, господин Мердок.

– Ну так назови сам, наконец!

– Хорошо. Каждый вечер, господин Мердок, вы будете мне давать один речной камешек…

– Один речной камешек?! – воскликнул Сим. – Но разве с помощью гальки ты сможешь сколотить себе состояние?…

– Нет… Но это все-таки доставит мне удовольствие, а попозже, через несколько лет, когда я стану большим и вы останетесь мною довольны…

– Договорились, Малыш, – ответил господин Мартин, – мы обменяем твои камешки на пенсы и шиллинги!

Вот уж кому пришлась по душе великолепная идея Малыша! В тот же вечер Мартин Маккарти вручил новому работнику гладкий камешек, взятый в русле Кэшна, – там их было еще миллионы и миллионы. Малыш с самым серьезным видом положил свое сокровище в старый глиняный горшок, подаренный бабушкой и превращенный в копилку.

– Странный ребенок! – сказал Мердок отцу.

Да, именно так. Добрый от природы характер Малыша не могли испортить ни плохое обращение Торнпайпа, ни дурные советы «рэгид-скул». И семейство Маккарти, по мере того как проходили дни и недели, непосредственно общаясь с ним, убеждалось в его прекрасных природных качествах. У него, вопреки всему пережитому, был довольно веселый нрав, составляющий основу национального темперамента и присущий даже последним беднякам Ирландии. И однако, он не принадлежал к числу детей, что ротозейничают с утра до вечера, смотрят по сторонам и открывают рот при виде мухи или бабочки. Он задумывался обо всем, вникал в суть вещей, обращаясь с вопросами то к одному, то к другому, и очень любил учиться. У него был ищущий взгляд, от его внимания не ускользал ни один предмет, пусть даже самый ничтожный, Малыш был бережлив и поднимал булавку, как шиллинг. Он следил за своей одеждой, содержа ее в чистоте. Туалетные принадлежности были аккуратно расставлены по местам. Любовь к порядку была у него в крови. Он вежливо отвечал, когда к нему обращались, и не стеснялся переспрашивать, если ему что-то было непонятно. Все отмечали быстрые успехи Малыша в чистописании. Особенно же ему удавался счет, и не потому, что он был одним из тех вундеркиндов типа Мондё или Иноди, которые, будучи чудо-детьми, ничем себя не проявили в более зрелом возрасте; он легко считал в уме, производя операции, для которых другим детям обязательно потребовалось бы перо и бумага. Кроме того, Мердок не без искреннего удивления обнаружил, что во всех его действиях присутствовала определенная логика.

Следует добавить, что благодаря урокам бабушки он проявил усердие в приобщении к заветам Господа, как их понимает католическая религия и в том виде, как они запечатлелись в сердце каждого ирландца. Утром и вечером он усердно молился.

Прошла зима – жестокая, с сильными ветрами, достигавшими иногда ураганной силы, и яростными смерчами, проносившимися по долине Кэшна. Сколько раз жители фермы дрожали от страха при мысли о том, что крыши построек и соломенные части стен будут просто унесены ураганом! Что касается просьб о произведении ремонта, обращенных к Джону Элдону, то они оказались пустой тратой времени. Поэтому Маккарти и его дети были вынуждены латать дыры сами. Как и обмолот зерна, то было весьма хлопотным делом; то тут надо перебрать солому на крыше, то там, да еще почти везде требовалось поправить ограду.

У женщин тоже хватало забот – бабушка вязала, примостившись у очага, а Мартина и Китти хлопотали в хлеву и на заднем дворе. Малыш, находясь неотлучно при них, старался как мог. Он был в курсе всех дел, связанных с ведением хозяйства. Ухаживать за лошадьми ему еще было не под силу, но он подружился с осликом, добродушным животным, правда, немного упрямым, и очень его полюбил. Ослик отвечал Малышу взаимностью. Мальчуган хотел, чтобы его четвероногий дружок был таким же чистым, как и он сам, и постоянно чистил его скребком, заслужив одобрение Мартины. Что касается свиней, то здесь он потерпел очевидную неудачу – они, что называется, не сошлись характерами. С овцами Малыш поступил так: пересчитав их несколько раз, он записал их число – сто три – в старую записную книжку, подарок Китти. Его тяга к счету развивалась постепенно, и можно было бы подумать, что он брал уроки у господина О’Бодкинза в «рэгид-скул».

Кстати, не проявилось ли призвание к ведению бухгалтерии в явном виде в тот самый день, когда Мартина отправилась за яйцами, оставленными на зиму?

Фермерша взяла десяток наугад, как вдруг Малыш воскликнул:

– Только не эти, госпожа Мартина.

– Не эти?… Почему?…

– Потому что вы берете не по порядку.

– Какому порядку?… Разве куриные яйца не все одинаковы?…

– Конечно нет, госпожа Мартина. Вы только что взяли сорок восьмое, а надо было начать с тридцать седьмого… Вот посмотрите-ка!

Мартина присмотрелась. И что же она обнаружила? На скорлупе каждого яйца стоял номер, проставленный Малышом чернилами! А поскольку фермерше понадобился десяток яиц, она должна была их брать согласно нумерации – с тридцать седьмого по сорок восьмой, а не с сорок восьмого по пятьдесят девятый. Что она и сделала, поблагодарив мальчугана за труд.

Когда за завтраком она рассказала эту историю, раздались всеобщие возгласы одобрения, а Мердок добавил:

– Малыш, а ты не пересчитал кур и цыплят в курятнике?

– Конечно, пересчитал… – гордо заявил мальчуган. Достав блокнот, он важно сообщил: – Сорок три курицы и шестьдесят девять цыплят!

На что Сим заметил, улыбаясь:

– Тебе бы следовало пересчитать овсянку в каждом мешке…

– Не шутите, дети! – вмешался Мартин Маккарти. – Это лишь доказывает, что Малыш любит порядок, а порядок в малом – это точность в большом, а значит, и в самой жизни.

А затем, обращаясь к мальчику, добавил:

– А как твои камешки, те самые, что ты получаешь от меня каждый вечер, много ли их набралось?

– Горшок набит уже изрядно, господин Мартин, – ответил Малыш, – у меня их пятьдесят семь.

И действительно, прошло уже пятьдесят семь дней с того дня, как он появился на ферме Кервен.

– Э! – заметила бабушка. – Да у него уже пятьдесят семь пенсов! По пенни за камешек…

– Послушай, Малыш, – подхватил Сим, – сколько пирожков ты мог бы купить на эти деньги!

– Пирожков?… Нет, Сим… Я бы предпочел хорошие тетради для письма!

Год заканчивался. Ноябрьские шквальные ветры сменились собачьими холодами. Землю покрывал толстый слой слежавшегося снега. Вид деревьев, опушенных белым инеем, и гирлянды сосулек радовали сердце нашего юного героя. А какие прекрасные узоры рисовал мороз на стеклах!… А река, замерзшая от берега до берега, на которой глыбы льда образовали страшный затор!… Конечно, зимние картины были для него не внове, он часто их наблюдал, пробегая по улицам Голуэя вплоть до Кледдаха. Однако в тот нищенский период жизни Малышу было не до красот природы. Ведь он ходил по снегу босиком! Северный ветер насквозь продувал лохмотья! Глаза слезились, отмороженные и покрытые струпьями руки ужасно болели! А когда Малыш возвращался в школу, к очагу его не подпускали! Нет, лучше не вспоминать!

Как же счастлив он был теперь! Что за радость жить среди людей, которые тебя любят! Казалось, что их нежность согревала Малыша больше, чем одежда, защищавшая от северного ветра, здоровая пища на столе и жаркое пламя охапки хвороста в глубине камина. Но что было лучше всего теперь, когда он начал становиться полезным, так это тепло добрых сердец, окружавших его. Он действительно рос дома. У Малыша была бабушка, мать, братья, родственники. И среди них, думал он, и потечет его жизнь… Он никогда с ними не расстанется… Здесь он будет зарабатывать на жизнь… Зарабатывать на жизнь, как сказал однажды Мердок. К мысли о заработке Малыш возвращался постоянно…

Какую радость ощутил он, когда впервые смог участвовать в одном из праздников, быть может самом почитаемом в ирландском календаре.

Это было двадцать пятого декабря, Рождество. Малыш знал, какому историческому событию посвящены торжества, связанные с этим днем. Но он не знал, что Рождество – чисто семейный праздник в Великобритании. Это стало для него сюрпризом. Разумеется, он заметил, что с утра в доме началась какая-то веселая суета. Но поскольку бабушка, Мартина и Китти не обмолвились ни о чем ни словом, то он решил никого ни о чем не спрашивать.

Малыш от души порадовался, когда ему велели надеть самую лучшую одежду. Так же поступили и сам Мартин Маккарти и его сыновья, бабушка, ее дочь и Китти с самого утра, чтобы отправиться на двуколке в церковь Силтона, и не снимали свои наряды весь день. Догадку Малыша о необычности происходящего подтвердило и то, что обед был отложен на два часа и что была уже почти ночь, когда стол был поставлен посреди большой залы с таким количеством свечей, что приобрел просто ослепительный вид. На столе стояли три-четыре дополнительных блюда, не считая кувшинов с пенящимся пивом и огромного пирога, испеченного Мартиной и Китти по рецепту, завещанному еще какой-то прабабушкой, прославившейся своим кулинарным искусством.

Как всем было весело сидеть за этим праздничным столом, – пусть подскажет читателю воображение! Радость была всеобщей. И даже Мердок искренне предавался веселью, что с ним случалось крайне редко. Выражалось это в том, что, когда все хохотали во все горло, он улыбался, и эта улыбка походила на солнечный луч в разгар зимы.

Что касается Малыша, то больше всего ему понравилась рождественская елка посреди стола – увитая лентами, со светящимися звездами, сверкающая и нарядная.

И вот бабушка сказала:

– Посмотри-ка хорошенько под елкой, Малыш… Мне кажется, там что-то должно быть специально для тебя!

Малыш не заставил себя просить, и какова же была его радость, как раскраснелись его щеки и засверкали глазенки, когда он «нашел» чудный ирландский нож в ножнах, прикрепленных к кожаному поясу!

Это был его первый рождественский подарок. До чего он был горд, когда Сим помог надеть ему пояс на куртку!

– Спасибо… бабушка… спасибо всем! – повторял Малыш, переходя от одного к другому.

Глава X
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ДОНЕГОЛЕ

Настал момент упомянуть о том, что фермеру Маккарти пришла в голову мысль предпринять некоторые шаги с целью выяснения гражданского состояния приемного сына. История Малыша, начиная с момента, когда сердобольные жители Уэстпорта избавили его от издевательств со стороны бродячего кукольника, была в общих чертах ясна. Но как жило это несчастное существо раньше? Сам Малыш имел весьма смутные представления о жизни у какой-то злой женщины, с одной или даже двумя девочками, где-то в деревушке близ Донегола. Поэтому господин Мартин направил свои поиски именно в эту сторону.

Полученные сведения ограничились следующим: в сиротском приюте Донегола сохранилась запись о полуторагодовалом ребенке, подобранном под именем Малыш и переданном затем на попечение одной из женщин, занимающейся воспитанием детей и проживающей в одном из поселков графства.

Попытаемся дополнить эти сведения некоторыми другими, собранными нами в результате более глубокого исследования. Это будет, однако, не более чем история многих несчастных детишек, покинутых в расчете на людское милосердие.

Донегол, с населением в двести тысяч душ, является, возможно, самым бедным графством во всей провинции Ольстер и даже в целой Ирландии. Всего лишь несколько лет назад там едва насчитывалось два матраца и восемь соломенных тюфяков на четыре тысячи жителей. На этих бесплодных северных землях нет недостатка в рабочих руках, но даже самый трудолюбивый из тружеников будет здесь работать впустую. Если проехать в глубь страны, то не встретишь ничего, кроме унылых оврагов, песчаных дюн, каменистых россыпей, развороченных торфяников, похожих на зияющие раны, заболоченных пустошей с нагромождением гористых отложений, Глендоуэны, Деррива, короче говоря, «испорченная страна», как выражаются англичане. На побережье фиорды и заливы, бухточки и заливчики образуют огромное количество воронкообразных углублений, куда врываются ветры морских просторов, своего рода гигантский гранитный орган, и океан играет на нем во всю силу своих легких, наполненный морскими бурями. Донегол стоит в первом ряду районов, подвергающихся натиску бурь, прилетевших из Америки и набравших силу на пути в три тысячи миль [122]  [122]Здесь имеется в виду морская миля, равная 1852 м.


[Закрыть]. А еще – целая вереница шквальных ветров, которые они увлекают за собой! Чтобы сдержать страшные удары северо-западных вихрей, нужен был бы железный берег.

И действительно, залив Донегол, где находится рыбный порт, носящий то же название, изрезанный как челюсть акулы, должен поглотить эти атмосферные вихри, насыщенные мелкой водяной пылью. Поэтому маленький городок, расположенный в глубине залива, насквозь продувается ветрами в любое время года. И уж конечно слабый щит его холмов не может остановить разгул вольных ветров. С неослабной силой они набрасываются на поселок Риндок, в семи милях от Донегола.

Поселок?… Слишком громко сказано. Девять-десять лачуг, разбросанных на подступах к узкой горловине, изрытой горными потоками, – едва заметными струйками летом и бурными водоворотами зимой. От Донегола до Риндока – никакой наезженной дороги. Несколько едва намеченных проселков, доступных лишь для местных колымаг, запряженных ирландскими лошадьми, весьма осторожными при выборе дороги, надежными в поездках по горным тропам, да иногда для «jaunting-cars», открытых повозок. И если в Ирландии уже существует несколько железных дорог, то перспектива увидеть поезд, совершающий регулярные рейсы по графствам Ольстера, кажется весьма отдаленной. Да, собственно, и нужен ли он? Поселки и деревни чрезвычайно редки. Путешественник увидит скорее просто фермы, чем церковные приходы. Кое-где, правда, он заметит несколько замков, окруженных густыми зарослями, которые очаруют взор причудливыми очертаниями англосаксонской архитектуры [123]  [123]На самом деле этот архитектурный стиль носит название романского.


[Закрыть]. Еще дальше к северо-западу, со стороны Милфорда, находится помещичья усадьба Каррихарт, расположенная на обширных угодьях в девяносто тысяч акров и являющаяся собственностью графа Лэйтрима.

Хижины или лачуги поселка Риндок, называемые в просторечье «cabins» [124]  [124]Хижина ( англ.).


[Закрыть], все, как одна, крыты соломой, расцвеченной порослями левкоев и молодила, – явно недостаточная защита от зимних дождей. Соломой покрывают лачуги из высушенного ила, с добавкой плохого щебня, и стены этих жалких жилищ всегда испещрены трещинами. Подобные, с позволения сказать, сооружения нельзя даже сравнить с негритянскими хижинами или избами камчадалов. Их нельзя даже назвать лачугами и развалюхами. Невозможно было бы даже себе представить, что такая конура может служить жилищем человеческому существу, если бы не струйка дыма, выходящая через конек крыши, поросшей бурьяном. Дым не является продуктом сгорания дров или угля – так сгорает торф, добытый на соседнем болоте – рыжеватого оттенка, сочащийся темной водой, с зеленоватым налетом вереска, из которого бедняки Риндока нарезают бруски топлива [125]  [125]Ирландские торфяники, красные и черные «bogs» (трясины – англ.) занимают площадь более двенадцати тысяч квадратных километров, то есть седьмую часть острова, и при средней мощности в восемь метров могут дать девяносто шесть миллионов кубометров этого топлива. ( Примеч. автора.)


[Закрыть].

Таким образом, в этих бедных графствах все-таки не умрешь от холода, но вполне реален риск голодной смерти. Хорошо еще, если земля вдруг расщедрится на кое-какие овощи и фрукты. Здесь чахнет все, за исключением картофеля.

Ну а что же может добавить донеголский крестьянин к этому продукту? Иногда утку или гуся, скорее диких, нежели домашних. Что касается дичи, зайцев или куропаток, то она принадлежит лендлорду. Кроме того, по оврагам пасутся козы, дающие немного молока, в лужах похрюкивают свиньи с черной щетиной, умудряющиеся жиреть, роясь в жалких отбросах. Свинья тут – настоящий друг, член семьи, подобно собаке в более благополучных странах. «Ренту платит джентльмен» – гласит известное и совершенно справедливое выражение мадемуазель де Бове.

Вот как выглядит внутреннее убранство одной из самых жалких лачуг поселка Риндок: одна-единственная комната с двустворчатой дверью – створки ее искривились, и вся она источена червями, два отверстия, справа и слева, пропускают свет через перегородку из сухой соломы и служат одновременно для доступа воздуха; на полу (точнее, на земле) – «ковер» из грязи; на стропилах – спутки паутины; в глубине вырисовывается очаг с трубой до самой соломенной крыши; в одном углу – убогое ложе, в другом – подстилка. Что касается мебели, то чаще всего это колченогая табуретка, покалеченный стол, ушат, покрытый пятнами зеленоватой плесени, прялка со скрипучим колесом. Домашняя утварь ограничивается чугунком, глубокой сковородкой, несколькими мисками, никогда не мытыми, хорошо еще если изредка вытертыми. Двух-трех бутылок и считать не стоит – их наполняют водой из ручья, после того как выпиты джин или виски. И повсюду висят или валяются лохмотья, какое-то тряпье, уже совсем не напоминающее одежду; отвратительное белье, либо замоченное в ушате, либо сохнущее на конце шеста снаружи. На столе – неизменный пучок лучины, расщепляемой по мере надобности. Короче говоря, нищета во всем своем омерзительном обличье – нищета, бьющая в глаза, такая же, как и в бедных кварталах Дублина и Лондона, Клеркенуэлла, Сент-Гайлза, Мерилбоуна, Уайтчепела, ирландская нищета, загнанная в гетто в глубине столицы Ист-Энда! Однако воздух в горловинах Донегола не отравлен зловонием; здесь люди дышат живительной атмосферой гор; легкие не наполняются ядовитыми миазмами, смертоносными испарениями больших городов.

Само собой разумеется, что в конуре, где провел около двух лет Малыш, единственное убогое ложе было предназначено для Хад [126]  [126]Xад – ведьма.


[Закрыть], а подстилка – детям, да и лучина, используемая в качестве розг, – тоже им.

Хад! Да, именно так и звали «воспитательницу», и имя как нельзя более к ней подходило. Это действительно была самая отвратительная мегера [127]  [127]Мегера – в греческой мифологии одна из эриний, богинь-мстительниц, олицетворение гнева и зависти; в переносном смысле – женщина со злым, неуживчивым характером.


[Закрыть], какую можно только себе вообразить, лет сорока – пятидесяти, длинная, крупная, с жидкими спутанными нечесаными волосами. Истинная гарпия [128]  [128]Гарпии – в греческой мифологии демоны бури, крылатые чудовища с женскими головами.


[Закрыть], с глазами, едва проглядывавшими сквозь частокол растрепанных рыжих бровей, с клыками вместо зубов и огромным крючковатым носом. Костлявые руки, впрочем, скорее походили на клешни. Дыхание, насыщенное винными парами, способно было уложить наповал любого. Одетая в перешитую рубаху и изодранную юбку, босая, с подошвами столь заскорузлыми, что не чувствовали булыжников, она производила должное впечатление даже на взрослых, не говоря уж о детях.

Ремеслом этого дракона в юбке было прясть лен, чем, собственно, и занимаются сельские жители Ирландии, и главным образом жительницы Ольстера. Разведение льна является здесь весьма выгодным занятием, хотя и не компенсирует того, что могла бы дать лучшая почва при посеве зерновых.

Кроме того, зарабатывая тяжким трудом всего лишь несколько пенсов в день, Хад отважно бралась и за другое дело, к которому была совершенно не пригодна: занималась воспитанием малолетних сироток.

Как только городские приюты переполнялись или пошатнувшееся здоровье несчастных питомцев требовало деревенского воздуха, детишек отправляли к подобным матронам, торгующим материнскими заботами, как они торговали бы любым другим товаром, по сходной цене в два-три фунта в год. Затем, как только ребенок достигал пяти-шести лет, его возвращали в приют. Впрочем, далеко не всегда так случалось. Строго говоря, арендаторша при этом оставалась на бобах, так ничтожна была плата за содержание детей. Стоит ли удивляться, что подопечные столь бесчувственных фурий [129]  [129]Фурии – в римской мифологии богини-мстительницы; отождествлялись с древнегреческими эриниями.


[Закрыть]сплошь и рядом не выдерживают отвратительного обращения и нехватки пищи. И сколько же несчастных отпрысков рода человеческого в сиротский приют больше не возвращается!… Так было, по крайней мере, до принятия закона 1889 года, закона о защите детства, который благодаря строгой инспекции эксплуататорш резко снизил смертность детей, воспитывающихся вне городов.

Заметим, что во времена раннего детства Малыша надзора вообще не существовало или он был еще в зачаточном состоянии. В поселке Риндок Хад могла не опасаться ни визита инспектора, ни даже жалоб соседей, погрязших в своих собственных заботах.

Сиротским приютом Донегола ей было доверено трое детей: две маленькие девочки четырех и шести с половиной лет и мальчик двух лет девяти месяцев.

Это были брошенные дети, само собой разумеется. Возможно, даже круглые сироты, подобранные на улице. В любом случае, их родители были неизвестны и таковыми, скорее всего, и останутся. Если же несчастные дети и вернутся из поселка в Донегол, то их ожидает работный дом, как только они достигнут подходящего возраста, – тот самый работный дом, что имеется не только в каждом городе, но и в каждом поселке, а иногда и в деревнях Великобритании.

Как же звали детей или, точнее, какие имена им дали в доме призрения? Да первые, что пришли на ум. Кстати, имя младшей из двух девочек уже не имеет никакого значения, поскольку она вскоре умерла. Что касается старшей, то ее звали Сисси, сокращенно от Сесилии. Красивый ребенок, с белокурыми волосами, которые при самом скромном уходе стали бы мягкими и шелковистыми, с большими голубыми глазами, умными, добрыми и прозрачными, но уже нередко затуманенными слезами. Личико девочки уже исхудало и осунулось, а краски померкли, руки и ноги стали почти прозрачными, грудь – впалой, ребра выступали из-под лохмотьев как на живом скелете. Вот до какого состояния довело ее бесчеловечное обращение! И тем не менее, наделенная терпеливым и покорным характером, она принимала жизнь такой, как она есть, и не могла даже вообразить, «что могло бы быть по-другому». Откуда она могла бы узнать, под свирепым надзором Хад, что есть дети, лелеемые матерями, окруженные вниманием, обласканные, для которых не жалеют ни поцелуев, ни хорошей одежды, ни вкусной пищи? Да и в сиротском приюте с подобными ей обращались не лучше, чем с маленькими животными.

Если вы захотели бы узнать имя мальчика, то вам бы ответили, что у него такового нет. Малютку подобрали на углу одной из улиц Донегола в возрасте шести месяцев, завернутым в кусок грубой материи, с посиневшим лицом, почти бездыханным. Его привезли в приют, поместили вместе с другими крошками, и никто не позаботился дать ему имя. А что, собственно, вы хотите, во всем виновата забывчивость! Чаще всего его звали «Little-Boy», Малыш, и, как мы видели, это имя так за ним и осталось.

Вполне вероятно, кстати, что бы там ни думал Грип, с одной стороны, и мисс Анна Вестон – с другой, что он вовсе и не принадлежал какой-то богатой семье, из которой его выкрали. Такой сюжет хорош только для романов!

Из трех представителей приплода – вот уж словцо так словцо, не так ли? – переданного на попечение мегеры, Малыш был самым маленьким. Мальчуган всего двух лет и девяти месяцев от роду – смуглый, с блестящими глазками, обещавшими впоследствии стать строгими, если преждевременная смерть не закроет их навсегда, с телосложением, которое могло бы стать крепким, если только нездоровый воздух этой лачуги и недостаточное питание не приведут к раннему рахиту! Однако необходимо заметить, что ребенок, отличавшийся большой силой жизненной энергии и сопротивляемости, должен был продемонстрировать необычную выносливость и невосприимчивость к множеству гибельных факторов. Вечно голодный, он не весил и половины того, что должен был весить в его возрасте. Непрестанно дрожавший от долгих зимних холодов, он носил поверх рубашонки, превратившейся в лохмотья, лишь кусок старого вельвета с двумя дырками для рук, однако его босые ноги твердо ступали по земле; на ноги он пожаловаться не мог. Самый элементарный уход достаточно быстро восстановил бы его силы, и мальчик стал бы успешно расти и развиваться. Но, по правде говоря, откуда бы ему взяться, этому уходу, и кто бы мог его обеспечить, если, конечно, не какое-нибудь необычное стечение обстоятельств?…

Два слова о младшей из девочек. Медленная лихорадка сводила бедняжку в могилу. Жизнь уходила из нее, как вода из треснувшей вазы. Ей нужны были лекарства, а они дороги. Ей нужен был врач, да разве поедет он из Донегола ради бедной крошки, появившейся на свет неизвестно где в этой жалкой стране брошенных детей? Поэтому Хад и не подумала о ней побеспокоиться. Ну, умрет эта кроха, так приют пришлет другую, и она ничего не потеряет из тех нескольких шиллингов, которые она пытается заработать на несчастных детишках.

Правда, поскольку реки Риндока не наполнены джином, виски и портером [130]  [130]Портер – крепкое черное пиво.


[Закрыть], то на удовлетворение вечной тяги к спиртному у «воспитательницы» уходила большая часть пособия, попадавшего ей в руки. И в данный момент из пятидесяти шиллингов, полученных за детскую голову на целый год, у нее осталось всего десять – двенадцать. Что сделает Хад, чтобы поддержать своих воспитанников? Увы, если она сама не рисковала умереть от жажды, поскольку в заветном уголке у нее было припрятано несколько бутылок, то детишки умирали от истощения.

Такова была ситуация, над которой размышляла Хад в той мере, в какой позволял ее мозг, одурманенный алкоголем. Попросить добавку к пособию в приюте?… Бесполезно. Наверняка последует отказ. Там было много детей, все без роду без племени, которым едва-едва хватало общественного воспомоществования. Не придется ли ей вернуть и своих?… Да, но тогда прощайте, кормильцы, – точнее было бы сказать, «поильцы». Вот что заставляло сжиматься сердце пьянчужки, а совсем не забота о том, что у несчастного выводка птенцов маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня.

Результатом долгих раздумий было то, что Хад вновь принялась пить. А поскольку обе девочки и Малыш не могли сдержать жалобных вздохов, она принялась их колотить. На просьбу дать хлеба она отвечала сильным толчком, сбивавшим жертву с ног, на мольбы – градом ударов. Это не могло длиться бесконечно. В кармане у Хад звенело несколько шиллингов, следовало бы их потратить хоть на что-нибудь из пищи, поскольку в долг ей уже нигде не дадут…

«Нет… нет! Нет!… – повторяла она. – Да чтоб они все передохли, выродки!»

Был октябрь. Внутри лачуги – настоящая коллекция щелей! – было холодно; сквозь крышу, кое-как прикрытую соломой, как редкие волосы закрывают лысину старика, хлестал дождь. Ветер выл под половицами. И уж конечно не жалкому огню горящего торфа было поддержать внутри сносную температуру. Сисси и Малыш тесно прижимались друг к другу, не в силах согреться.

В то время как больная крошка металась в жару на охапке соломы, мегера ходила взад и вперед неуверенными шагами, натыкаясь на стены, избавившись от Малыша, которого она пинком загнала в угол. Сисси только что опустилась на колени около больной, чтобы смочить ей губы холодной водой. Время от времени она бросала взгляд на очаг, где торф мог в любую минуту погаснуть. Чугунка на треножнике не было, да и положить в него было нечего.

Хад продолжала брюзжать:

– Пятьдесят шиллингов!… Попробуйте-ка прокормить ребенка на пятьдесят шиллингов!… А если я попрошу прибавки у сухарей из приюта, они пошлют меня к дьяволу!

Вероятнее всего, так бы и случилось. Но даже если прибавку и удалось бы получить, все равно три несчастных существа не увидели бы и лишней крошки.

Еще накануне было покончено с остатками «stir-about», грубой каши из овсяной муки, сваренной на воде, и с тех пор в лачуге никто ничего не ел – как сама Хад, так и дети. Она держалась на джине и решила не тратить на пищу ни пенни из припрятанных денег. А как же быть с ужином? Ничего, сойдут и картофельные очистки, подобранные на дороге.

В этот момент снаружи послышалось хрюканье. Дверь распахнулась. Какая-то грязная свинья, промышлявшая в округе, влетела в лачугу.

Голодное животное принялось шарить по углам, пофыркивая и дергая пятачком. Закрыв дверь, Хад даже не пыталась ее прогнать. Она лишь изредка взглядывала на свинью тем взглядом запойного пьяницы, который осмысленно ни на чем не задерживается. Сисси и Малыш встали, чтобы отойти в сторонку. В то время как животное рылось пятачком в мусорных отбросах, оно вдруг учуяло под сероватым торфом, позади погасшего очага, большую картофелину, случайно закатившуюся туда. Свинья набросилась на нее с довольным хрюканьем и схватила своими крепкими челюстями.

Малыш заметил чудесную находку. Большая картофелина! Он отнимет ее! Одним прыжком он бросился к свинье и вырвал картофелину, несмотря на опасность быть затоптанным или укушенным. Затем позвал Сисси, и дети мгновенно поделили добычу.

На секунду животное замерло, а затем яростно набросилось на ребенка.

Малыш попытался убежать с оставшимся куском картошки в руке; но без вмешательства Хад свинья, конечно, сбила бы его с ног и жестоко искусала, хотя Сисси и пришла ему на помощь.

До очумевшей пьяницы, молча наблюдавшей за всем происходящим, наконец-таки что-то дошло. Схватив палку, она изо всей силы огрела свинью по спине, но та, однако, решила не выпускать добычу. Нанося беспорядочные удары, Хад едва не разбила Малышу голову, и как знать, чем закончилась бы вся эта сцена, если бы не легкий стук в дверь.