Текст книги "Крах"
Автор книги: Жозефина Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
17
Потребовалось некоторое время для того, чтобы коммутатор L'Hôtel соединил меня с Хартли.
– Здравствуй, Эдвард! Как ты?
– Чудесно, мой дорогой мальчик. Мне так приятно видеть здесь Ингрид и Салли. Они приезжают в Хартли не слишком часто. Так же, как и ты, заметил бы я.
– Знаю, знаю. Это мой промах.
– Конечно, ты очень занят. Этот новый молодой человек Салли, Джонатан, тоже здесь. Мальчик Ника Робинсона, ты его знаешь. Я могу принять только парня лейбористского толка.
Я подумал, это, вероятно, потому, что Ник Робинсон был одним из тех парней-лейбористов, с публичной школой за плечами и безупречным наследством в центральном графстве Англии.
– Я помню мать Ника. Никогда не мог понять, как сын Джека Робинсона стал членом парламента от лейбористов. А, ладно. Я полагаю, ты хочешь поговорить с Ингрид?
– Да. Если она поблизости.
– Она в саду. Подожди немного.
– Привет, дорогой. Как в Брюсселе?
– Смертельно скучно, и я махнул в Париж на утреннюю встречу. Обратно я вылечу ночью.
– Ты не увидишь там Мартина с Анной?
– Нет. – Я помолчал. – Я предполагал позвонить им и навестить во время шикарного завтрака, но совсем не было времени. Да и не хотел им надоедать.
– Возможно, ты прав, – произнесла Ингрид. – Выходные в Париже созданы для романтики. И отцы не самые желанные сотрапезники для молодых возлюбленных.
– Да. Я тоже так считаю.
– Какая жалость. Я с удовольствием бы видела Мартина влюбленным. Но только не с Анной. С кем угодно, только не с ней.
– Ты хорошо проводишь там время?
– Все чудесно. С каждым разом, как я возвращаюсь в Хартли, кажется, люблю его все больше. Я сегодня много думала о маме. Прогулки с Салли так напоминают о моих давних прогулках с ней. Мы никогда не были по-настоящему близки. Но вчера я почувствовала ее отсутствие особенно сильно. Мне хочется, чтобы ты был здесь.
– Да-да.
– Так ты приедешь?
– Да. Да, конечно.
– Джонатан действительно милый молодой человек.
– Эдвард тоже так говорит.
– Будь осторожен в пути, дорогой. Хочешь, я вернусь обратно раньше?
– Нет. Это совершенно не нужно. Проведи оставшиеся несколько дней в свое удовольствие. Я позвоню тебе завтра.
– Пока, дорогой.
– Пока-пока.
Как это омерзительно легко, подумал я. Рассказывать про Париж было рискованно, проще было умолчать. Новая странная тень, окутавшая меня, густела с каждым днем. Способный лжец, неистовый любовник, предатель, я не позволил бы никому сорвать это путешествие. Дорога была свободна. Я понимал, что очертя голову мчусь к разрушению. Но вместе с тем был уверен, что в состоянии контролировать и направлять каждый свой шаг на этом пути, – с чудовищной смесью сдержанной радости и холодного опьянения, отравлявших меня. Я не мог испытывать ни малейшей жалости к кому бы то ни было. Это делало меня сильным.
Я вымылся и переменил белье. Смахнул мозаичные хлопья семени с шезлонга. Заплатив по счету, отправился в аэропорт Шарль де Голль. Было бы забавно встретиться там с Анной и Мартином. Что бы я им сказал? Анна, конечно, постаралась бы все скрыть. Удалось бы мне разыграть это представление идеально? А если бы я провалился, не получил ли с ее стороны презрения? Мне пришло в голову, что приметой моей любви могла служить целая гирлянда лжи. Она венчала меня с того самого дня, как я встретил эту женщину. Но в центре венца, подобно бриллианту, осталась лишь одна правда, имевшая для меня значение, – Анна.
Удача сопровождала меня, расчищая дорогу. С искусной легкостью я покинул Париж, торжествуя свое моральное падение.
18
– Ваш сын на линии, сэр.
– Соедините.
– Привет, старик. Извини, что беспокою тебя в офисе.
– Мартин, как дела?
– Великолепно. Мы только что вернулись из Парижа.
– Хорошо провели время?
– Да. Анна почувствовала слабое недомогание, поэтому мы вернулись обратно раньше.
– Недомогание?
– Что-то вроде. Желудочные спазмы, сильная мигрень. Она пошла к своему старому доктору. Сразу после этого мы уехали.
– Как она сейчас?
– О, совершенно поправилась. Спасибо за беспокойство. Я достаточно ценю твою такую… чувствительность… по отношению к ней. Мама совсем не любит Анну. Она бы порадовалась, если бы я стал копией Салли, мне так кажется. Ты понимаешь, двадцать два, очень англичанка, et cetera, et cetera [7]7
И так далее, и так далее (лат.).
[Закрыть].
– Все это не слишком лестно для твоей сестры.
– О, па. Я люблю Салли. Ты же знаешь, что я имею в виду.
– Да, да. Я знаю.
– Ты занят, старик, но я просто хочу сказать тебе. Мне предложили работу в Воскресной. – Он упомянул одну из ведущих газет страны. – Заместитель политического редактора.
– Это производит впечатление. Мои поздравления.
– Я скорее хотел бы пригласить вас с мамой куда-нибудь пообедать. Отметить. Например, во вторник?
Я колебался.
– Да, возможно. Но я должен буду рано уйти, чтобы вернуться домой.
– Ну и чудесно. Итак, во вторник у «Луиджи». Салли я тоже приглашаю. И этого ее нового парня. Теперь ты видишь, братские чувства во мне сильны!
Он засмеялся и повесил трубку.
– Вас просит Алистер Стрэтон, сэр.
– Задержите его на минуту, можете, Джейн?
Мне необходимо было прийти в себя. Не только переварить неожиданный шок от разговора с Мартином, но и собственные мысли, мешавшие мне. Выяснилось, что Мартин сильнее, чем я мог предполагать.
– Соедините с Алистером.
Я вздохнул. День заманил меня в железную ловушку телефонных звонков и встреч, множества писем, принятых решений, отложенных обещаний. И под всем этим лежало растущее чувство тревоги и, совершенно неожиданно, сосущий страх, связанный с Мартином.
19
Наша компания смотрелась в ресторане чрезвычайно внушительно.
Вскоре присоединился Эдвард. В своем темно-голубом костюме он производил впечатление человека, твердо знающего, что его присутствие способно украсить любое общество.
Ингрид была в сером весьма утонченных оттенков, сдержанна, элегантна; я мог с уверенностью сказать, что одета она, как всегда, превосходно.
На общем благопристойном фоне выделялся «деревенский стиль» Салли. Все попытки матери превратить очаровательную английскую розу во что-нибудь более тщательно одетое, терпели поражение. Склонность дочери к кутюрье Лауре Эшли разбивала вдребезги материнские усилия поощрить неестественность. Я частенько бывал свидетелем подростковых битв, с удовольствием отмечая, что эта маленькая женщина, Салли, стойко держится своих пристрастий.
Ее друг был спортивного вида блондин. Костюм его вполне отвечал бы строгим требованиям пиджачно-брючной гармонии, если бы не серый с черным зигзаг узора, являвший собой откровенную насмешку над традицией.
Я медленно и внимательно изучал каждую персону, с единственной целью не обнаружить моего пристального внимания к Анне и Мартину. Наслаждался возможностью быть совсем рядом с Анной и не взглянуть на нее. Даже ощутить на своей щеке ее быстрый поцелуй и все-таки не увидеть.
Мартин взялся рассаживать присутствующих. Я оказался справа от Анны. «Сегодня вечером нет пар», – шутливо провозгласил Мартин. Салли села по правую руку от меня, рядом с Ингрид и Мартином, дальше приятель Салли и Эдвард. Боковым зрением я видел Анну, кажется, она была одета во что-то темно-голубое. От этого контраста ее волосы еще потемнели. Мне на ум пришла строчка одной старой песенки: «Смуглая девушка, вся в голубом».
Прежде чем сделать заказ, мы тщательно изучили цены. Наконец выбрали.
– Ну вот и все, – произнес Эдвард. – Что за наслаждение быть приглашенным на праздник. Прими мои поздравления с твоей новой службой.
Мы подняли бокалы за Мартина.
– Анна, ты ведь тоже занимаешься журналистикой?
– Да.
– И вы познакомились на работе?
– Да, так случилось.
– Это хорошо. – Эдвард смерил ее прохладным взглядом. В его глазах читалось: «Не слишком умничай, молодка».
– Вы довольны своей профессией?
– Вполне.
– Почему?
– Она кормит меня, – пояснила Анна.
– И что, неплохо?
– Это весьма напоминает инквизицию, дедушка.
– Виноват. Я был излишне груб?
– Ничего, – постарался сгладить неловкость Мартин. – Анна – превосходный журналист.
– Ты тоже близок к этому, – заметил Эдвард. – Как ты считаешь, это на всю жизнь, я имею в виду вашу работу?
– Да. Я люблю газетный мир. Это возбуждает – следить за событиями, видеть свой материал в печати.
– Уповать на то, что люди прочтут это, – ехидно вставила Салли.
– И они читают. Я знаю, что делаю. – Он не отрывал глаз от Анны.
Быстро повернувшись, я перехватил этот взгляд. В нем была страсть.
– Отец, Мартин всегда был убежден, что журналистика – для него.
– Конечно. Но, бывает, люди меняются со временем, не так ли? – Эдвард посмотрел на меня.
– Ты подразумеваешь политиков, – резко заговорил Мартин – Помилуй Бог, я не хочу быть таким. Это не мое, дед. Я оставляю политику вам с папой.
– Поживем – увидим. Все же это придет к тебе. Ты красноречив, интересен, да-да, и умен.
– Любопытно, даже очень, – подчеркивая каждое слово, продолжил Мартин – Мне нужна независимость. В политической жизни ей нет места, существует лишь партийная точка зрения.
– Допустим, – продолжил Эдвард, – а как быть с точкой зрения того парня, который издает твою газету?
– Как правило, репортажи идут в номер без изменений. Только передовицы контролируются всерьез, – парировал Мартин.
– А ты что об этом думаешь, Анна? – неожиданно спросил молодой человек Салли.
– О, я всего лишь обозреватель. Стараюсь внимательно наблюдать, а там описать увиденное правдиво и остро. Это доставляет мне удовольствие.
– Обзор – сильное место Анны, – подтвердил Мартин. – Она ничего не упускает… ничего. Я не знаю никого проницательней Анны.
Я почувствовал, что Анна кивнула головой. Посмотрел на Ингрид, ее глаза были прищурены. По лицу пробежала тень покорности. Наши взгляды встретились. «Она забрала нашего сына», – казалось, говорила моя жена. Гораздо больше, подумал я, значительно больше.
– Ну, молодой человек, а теперь давайте поговорим о вас. Что поделывает сын Ника Робинсона на телевидении? Что вам это порождение рабов массовой информации? Только что мы обсудили газеты и получили редкостное удовольствие, выслушав наших обозревателей. Теперь давайте обратимся к телевидению. В чем его притягательность для вас?
– Власть, в конечном счете могущество, так мне кажется.
– Власть! Предположим, так. Это я могу понять. И как вы собираетесь добиться этой власти, молодой человек?
– Информация… вот что перевернет мир. Я не думаю, что политики… я хочу сказать… – Он запнулся, ступив на скользкую почву и боясь оскорбить присутствующих. – Ну скажем, я не думаю, что они могут реально изменить представления людей о жизни и вселенной. Тогда как для телевидения в этом нет ничего невозможного. Я хочу со временем… в будущем делать программы… об острых социальных проблемах, которые…
– Которые всегда были областью художников. Влиять на жизнь и душу с помощью искусства.
Все повернулись ко мне, кроме Анны; я это ясно ощутил, она даже не шевельнулась.
– Святые небеса, – воскликнула Салли. – Как мы серьезны. Искусство, политика, средства массовой информации. Неужели все это входит в программу нашей вечеринки!
Эдвард рассмеялся.
– Я так замечательно провел время, беседуя со всеми вами, молодые люди. Мне было бы приятно видеть вас в следующие выходные в Хартли на двадцатой… на моих именинах. Будут только семья и близкие. – Эдвард улыбнулся Анне и Джонатану.
– Чудесно. Ты сможешь приехать? Да, дорогой? – спросила Ингрид.
– Вероятно. Я должен проверить.
– Анна?
– Думаю, да. Благодарю вас.
И Салли, и Джонатан тоже согласились. Сама мысль о выходных с Анной и Мартином открывала мир чудовищных возможностей и необыкновенной радости.
Обед медленно тянулся к заманчиво сладкому завершению. Я прожил без малого три часа, каждую секунду безропотно предавая себя и Анну.
Как будто дьявол стоял за моей спиной и увлекал меня к гибели.
20
– Я так гордилась собой сегодня. Так была довольна. Чувствовала в себе громадные силы быть матерью. «Взгляни на созданное мной, и удивись, оно огромно». – Ингрид многозначительно вздохнула.
Мы сидели в машине. Вечер завершился вполне прилично. Мартин мужественно заявил, что счет остается за ним. Отец и дед молча согласились, испытывая своего рода восхищение.
– Как тебе роль отца семейства?
– Мм.
– Это очень приятно, не так ли?
– О, да.
– Мы оба – люди уравновешенные. Вполне подходим друг другу. Сегодня я была счастлива. И этим обязана тебе. К сожалению, не слишком-то часто я говорю об этом. Вокруг не много удачных браков. Я рада за себя… и за тебя.
– Наше время оказалось долгим, – согласился я.
– Да. Двое детей, семья. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но все так. Это очень важная правда. В этот вечер я ощутила ее суть. Стоило протянуть руку, и можно было бы прикоснуться к ней. Счастье. Настоящее счастье.
– Настоящее?
– Да-да, я уверена в этом. Я всегда представляла его именно таким. С детства знала, чего хочу. Мужа, детей, мира. Ты знаешь, я горда твоей карьерой. Очень, очень горда. Сама я никогда не была честолюбива… всегда имела деньги… но всегда честно исполняла свой долг. Избирательный округ, благотворительность, званые обеды. – Она засмеялась – Нет, правда, скажи, мне удается моя роль, моя публичная роль?
– Я полагаю, да. Ты вполне способна.
– Это лучшее время нашей жизни. Я думаю о будущем, твоем, нашем, оно может быть чрезвычайно интересным. Когда я была в Хартли, отец говорил, как высоко ценит тебя. Утверждал, что ты считаешься «растущим человеком». Иногда я думаю, что ты близок к идеалу. Великолепен на телевидении. Приличен, умен, жена очаровательна. – Она усмехнулась: – И двое замечательных детей. Законченность и совершенство. Все высшего качества. Все, кроме Анны. Она странная девушка, тебе так не кажется? – В голосе Ингрид внезапно прозвучала тревога.
– Не понимаю.
– Люблю спокойных людей. Я не способна питать чрезмерное дружелюбие к закрытым типам… подобным той девочке, Ребекке, с которой он провел некоторое время. Но в скрытности Анны есть нечто гораздо более загадочное. В ней чувствуется что-то почти зловещее. Я хочу сказать, нам ничего не известно. Она познакомилась с Мартином на службе. Ей тридцать три, и у нее весьма недурное положение. Это смешно. Как, например, она жила все эти годы до Мартина?
– Не знаю – Внимательно взглянул на себя в зеркало. Я не мог быть уличен. Ошибки не было.
– Вот видишь! Мы ровным счетом ничего не знаем. Эта девушка может запросто стать нашей невесткой, а мы с ней едва знакомы.
Я глубоко дышал. Спокойно, приказал себе, спокойно.
– У Мартина было столько подружек, Ингрид. Анна всего лишь одна из них. Может быть, на этот раз все несколько более серьезно. Но брак? Нет, не думаю.
– Боюсь, ты ошибаешься. Когда Мартин устраивал этот обед, он вскользь упомянул о трастовом фонде. Женившись, он входит во владение своим капиталом. Вспомни, его повышение в газете колоссально прибавляет ему уверенности. Разве ты не видишь, этот мальчик вполне серьезно планирует свое будущее? Бог знает, ты не сможешь запретить влюбленному человеку иметь то, что он хочет. Если Анне он нужен, она станет его женой. А он, без сомнения, в ней нуждается. Я думаю, как родители, мы должны, по меньшей мере, познакомиться с ней поближе. И разузнать о ее прошлом. Ты не расспрашивал об этом Мартина? А я пыталась. Это довольно трудно. Он говорит, что знает все, что ему необходимо знать. Все-таки я вытащила из него некоторую информацию о ее родителях. По его словам, они очень респектабельны. Отец был на дипломатической службе. Родители развелись, и мать вышла замуж вновь. За американского писателя. И у ее отца тоже вторая семья.
– Это звучит не слишком ужасно?
– Нет, но там есть что-то еще, я уверена. Например, была ли Анна замужем прежде?
– Ничего необычного. Я никогда не задумывался над этим.
– Понятно, тебе трудно уделить этому даже пару минут.
– Нет. Это не так. – Я медленно перевел дух.
– Мужчины! Хоть сейчас подумай об этом. Ей тридцать три, так что это действительно возможно. Было бы странно, если бы их не было. Может быть, у нее есть дети. На сегодняшний день ты ничего не знаешь. Вспомни Беатрис, ее дети остались с отцом в Италии.
– Я уверен, детей нет – Во мне заговорил врач.
– Что? Ты ничего не знаешь о ней, но уверен, что она не имеет детей!
– Ну ладно, это просто смелая догадка. Пойдем, давай выпьем по стаканчику на ночь.
Как только мы добрались до нашей комнаты, она обвила меня руками.
– Извини. Я не могу позволить Анне испортить этот вечер любви. Я сказала тебе, как впечатляюще ты выглядел сегодня вечером? – Она поцеловала меня – Люблю тебя, – прошептала. – Дорогой, иди ко мне. Дай взглянуть в твои глаза, в них есть нечто – я так люблю это.
Мы легли в постель. Мужчина, чьи глаза около тридцати лет могли вводить в заблуждение жену, и она, не потерявшая за эти годы способность обманываться. Наша опытность дарила нам наслаждение, как старая песня прежних лет. Но даже когда я обессилел в том последнем содрогании, где есть все и ничего, для Ингрид это стало последним поражением в той войне, которую она не вела. И это была победа Анны, ей не пришлось даже сразиться.
«Я не могу и не хочу этого снова!» – успел подумать, когда Ингрид обессиленно погрузилась в сон на моих руках. —
21
– Привет, папа. – На линии был Мартин.
– Мартин. Спасибо тебе за вчерашний вечер. Еще раз поздравляю.
– О, не стоит. Вы были так кротки. Работы много? Я знаю, что ты возглавляешь один из тех комитетов – делаю вывод, он закрывается на определенный срок.
– Откуда ты знаешь?
Послышался смех.
– Я не могу открыть мои источники.
– Мне кажется, я вынужден стать более осторожным теперь. Отныне даже улыбки вне обсуждений.
– Абсолютно. Сначала я журналист, и только потом сын! – Он снова засмеялся – Да, все ваши секреты я сделал газетной сенсацией. Это был неплохой шанс.
– А! Я предупрежден! – Я наконец вник в суть дела.
– Па, я хочу тебя расспросить о моем трастовом фонде.
– Слушаю.
– Могу я поговорить об этом с Чарлзом Лондоном? И с Давидом, ведь он второй попечитель, да? – Мартин имел в виду двоюродного брата Ингрид.
– Конечно. Но позволь спросить, для чего тебе это?
Последовала долгая пауза.
– Я… о, не знаю. Некие планы, понимаешь? Пришло время заняться финансовыми делами. Пора. Ты так не думаешь?
– Ладно, ты ведь знаешь, что пока не женишься, трастовые деньги не будут твоими? – Я медленно произносил слова, вглядываясь невидящими глазами в окно.
– Да, мне это известно. Мне было бы приятно побеседовать с ними об этом. Я только хотел, чтобы ты и Эдвард знали. Не хочу ничего делать за вашей спиной.
– Нет-нет, разумеется. Я не против. Поступай, как считаешь нужным.
Я опустил трубку. Ни упоминания об Анне. Мартин всегда принимал решения сам. И на этот раз не будет никаких консультантов. Именно так и должно было быть. Его планы – вполне ясны. Он намеревается просить Анну выйти за него замуж. Она, безусловно, отвергнет его. А что дальше? Какой будет его реакция?
И что будет с Анной и со мной? Мы никогда не говорили о будущем. Речь не шла даже о настоящем.
22
– Анна.
– Входи.
– Трудно было удрать?
– Нет. Хочешь выпить?
– Не отказался бы от красного вина.
Мы были дома у Анны. Она села напротив. Медленно и аккуратно поставила бокал на край стола.
– Ты готов начать разговор. Я не думаю, что хотела бы этого. Так, может, лучше выпьем наше вино и на сегодня простимся?
– Нет – Что-то в моем голосе подсказало ей, что я непременно хотел быть услышанным, и она нехотя согласилась.
– Я должен знать, что ты в моей жизни. Я должен всегда это знать.
– Зачем?
– Потому что я должен быть уверен, что могу видеть тебя, слышать тебя, дышать тобой, быть внутри тебя. Мне необходимо это. Я не могу вернуться к прежней жизни… все умерло. Абсолютно невозможно. Для меня нет ничего «после Анны».
– Вот почему ты не можешь смотреть этой опасности в глаза. Ведь так просто, то, что есть жизнь после…
– Я не желаю такого конца. Это не должно случиться. – Поднявшись с кресла, я остановился перед ней. Вероятно, в моих движениях была угроза. Напряженная тишина повисла между нами. Я отшатнулся прочь.
– Думаю, Мартин собирается сделать тебе предложение.
– Да?
– Это будет очень печально для него. Но прекратит эту невыносимую ситуацию.
– Что будет печально для Мартина?
Ледяной холод мрамора, глубокий шок сковал меня. Ее слова, казалось, застыли в воздухе. Как во сне я услышал:
– Мне нравится Мартин. Мы очень счастливы вместе. С ним я могу строить реальную жизнь. Скорее всего я скажу «да». Мартин слишком умен, чтобы предлагать что-то, не имея, по крайней мере, шанса на успех.
Существуют слова, которых лучше не слышать в самом дурном сне.
– Ты предполагаешь выйти замуж за Мартина?
– Предполагаю. Да.
– Ты выйдешь за моего сына?
Существуют ответы, которых лучше не получать.
– Возможно. Я предупреждала тебя вначале. Просила быть осторожным.
– Разрушенные люди опасны. Они знают, что могут выжить.
– Да. Ты хорошо запомнил. Но я останусь с тобой. Я хочу того же, что и ты. Мы сможем продолжать это всю жизнь, вместе. Все легко устроить. Если я буду с Мартином, подумай, как это упростит ситуацию. Мы сможем видеться постоянно. Я сплетусь с тобой, подобно плющу, обвившемуся вокруг дерева. В то самое мгновение, когда увидела тебя, я признала своего правителя и подчинилась.
Ее голос почти выпевал слова, в то время как она сама размеренно двигалась по комнате.
– Но я также хочу Мартина. Хочу разделить его жизнь. Он – моя нормальная сущность. Мы будем похожи на любую пару. Это правильно. Это нормально.
Она произносила «нормально» как благословение.
– Вот чего я хочу. Мне нужно стать женой Мартина. Нам будет хорошо вместе. Для тебя же ничего не изменится, наоборот. Да, скорей наоборот. Выслушай меня. Твоей женой я не буду. О, я знаю, ты даже не думал об этом. Но придется подумать, придется. Скоро начнешь умирать от тоски рядом с Ингрид. И тогда будешь строить планы. И еще. Мартин никогда этого не простит. Он будет потерян для тебя навсегда. Салли страшно разозлится. Я окажусь в центре грандиозного скандала. А ты, ты будешь уничтожен. И ради чего? Ради нашего семейного счастья? Это абсурд! Мы не созданы для этого. Разве у нас нет всего необходимого? Наша потребность друг в друге всегда удовлетворена.
– Ты сумасшедшая, Анна. Вполне возможно, есть основания так говорить. О, Боже…
– Я абсолютно в своем уме.
– Как ты разработала все это?
– Я, как ты выражаешься, «разработала это» совершенно хладнокровно. Все уже случилось. Я встретила Мартина – началась наша связь. Это переросло в нечто большее, никто из нас не мог этого вообразить. А потом ты открыл другую сторону своей жизни, и я оказалась в ней. Было трудно контролировать эти два события. Я не знала, что встречу Мартина. Не знала, что встречу тебя.
Но я всегда различаю те силы, которые влияют на мою жизнь. И позволяю им вершить свое дело. Иногда они раздирают меня, как ураган. Иногда просто изменяют землю подо мной, так что мое положение всегда неустойчиво, и что-нибудь или кто-нибудь постоянно поглощается этим массивом. Я же становлюсь только сильней во время землетрясений! Припадаю к земле, и шторм проносится мимо. Я никогда не сопротивляюсь. После оглядываюсь вокруг и говорю: «Итак, это оставило меня. И моя дорогая персона выжила». Я тихо пишу на каменном надгробии моего сердца имя, ушедшее безвозвратно. Это посвящение – дань агонии. А я продолжаю свой путь. Теперь ты и Мартин, возможно, Ингрид и Салли – в самом глазу урагана, сотворенного не мной. Что такое моя власть и где мера ответственности?
– Но ты говоришь о капитуляции, о том, как нечто управляет тобой.
– Эта капитуляция делает тебя моим господином. Ты должен смириться. Если испугаешься, или попытаешься изменить пьесу по ходу действия, или сочинить сценарий, более приемлемый для себя, ты погиб. Склонись же передо мной теперь, и я буду твоей рабой.
И я был с ней, в той комнате, где мы впервые лежали вместе. Как я брал ее? Ничего не помню. Как это происходило тогда? Где был мой язык, руки, член? Лежала она или стояла? Спиной ко мне или к стене? Были ее руки свободны или связаны? Видела ли она мое лицо?
Истории экстаза – бесконечные сказки с плохим концом. Приходят ко всем в свой черед. И путешествие к единственно важному, столь краткому слиянию начинается вновь.
Потом я ушел, лишенный власти господин. Оставив Анну, лежащую в каком-то странном, неловком изломе на столе, безмолвную, ослепительную и неподвижную.
Я не обладал чувством места. Лишь однажды, в парижском L'Hôtel, очертания и оттенки, делавшие комнату приятной для глаз, вошли в мое сознание.
В тот вечер, в вечерних лучах солнца, когда я прикрыл дверь, комната, казалось, вырисовалась перед моим внутренним взором. Темный водоворот роскошного зеленого успокаивался около тускло-бежевых стен. Бархат мягко касался оконного стекла, глядевшего в крошечный, обнесенный изгородью садик. Глухо светился паркет, отражая темно-бежевый и коричневый светлых тонов.
Кресла и софа обтянулись старой парчой, говорившей об осенних тенях густых оттенков охры. Подушки жестких кресел, свалившихся на пол, когда мы боролись на инкрустированном холодном зеркале стола, где теперь она лежала, были сшиты из того же глубокого зеленого бархата, что и портьеры. Со стен напряженно вглядывались, следили друг за другом и за нами, мужчина и женщина с ребенком на руках, по прихоти художника почти злорадно. Книжные полки, ощерившиеся твердыми корешками, возвышались по обе стороны мраморного камина, чистоту линий которого не нарушал орнамент.
Я подумал, что эта комната всегда будет стоять перед моими глазами. Она запечатлелась во мне. До самой смерти.
Если вы видели меня этим вечером на экране в дружеской беседе с министром, отвечающего на вопросы со свойственной мне смесью ума и шарма, вам не могло прийти в голову, что зрение моей души целиком поглощено видениями. Как будто оно одно завладело тайной моей жизни.
