Текст книги "Родное гнездо (СИ)"

Автор книги: Жорж Колюмбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Интересно получается порой в жизни, как в сказке: налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – сам пропадешь. Вот только нет здесь волшебного камня-указателя. Зато есть размен фигур: он нашел почти научное увлекательное направление, но потерял друзей.

Отдельные вопросы хорошо получается обсуждать с отцом, он знает много интересного, но погоды это не сделает. Чтобы двигаться дальше, нужна информация. Много новых данных. И добывать их придется самому. Значит, пора отправиться в библиотеку. Конечно, в чистом виде ответов там не найти, но, может быть, на умные мысли наведут исследования ученых и медиков, которые изучали мозг человека?

В этот момент его рассуждений Судьба снова ухмыльнулась: она-то уж точно все знала наперед. «Захотел сразу разгадку найти? – могла бы сказать она. – Это вряд ли. За разгадкой ты у меня еще побегаешь! Впереди не один год поисков. Наберись терпения, смертный!»

Ну и ладно. Всему свое время. Пока одолеть бы сессию, а потом – в библиотеку!

Глава 23. Библиотека

Февраль 1985 года, Город, 19 лет

– Вот что я могу вам предложить по этой теме, молодой человек, – сурово изрекла строгая библиотекарша, выкатывая каталожный ящик, полный карточек из плотной желтоватой бумаги.

Торик посмотрел на внушительную стопку библиотечных карточек, шеренгами солдат заполонивших стол, уселся, вздохнул и… решительно принялся перебирать их одну за другой. Получалось медленно.

Здесь, в самой большой библиотеке Города, не разрешали просто листать книги на полках. Книги приходилось отыскивать по карточкам, заказывать, и лишь потом их приносили и выдавали. Да и то читать позволялось только здесь же, в читальном зале. Незнакомые фамилии авторов, малопонятные названия – разве угадаешь, что найдется внутри всех этих книг, и что из этого окажется ему полезным?

Ладно, решил Торик, пусть будет несколько итераций. Отложим карточки к книгам, которые точно не подходят, из оставшихся выберем пару десятков многообещающих и возьмем посмотреть. Если не повезет, будем брать остальные небольшими порциями.

Главное, чтобы дело вообще двигалось.

* * *

Вчера Торик написал в блокноте следующее.

Что у нас есть:

– С помощью прибора мы погружаем мозг в сон (срабатывает не всегда).

– Если удается заснуть, мы можем попадать в момент своей жизни и проживать его заново.

Что мы хотим получить в результате:

– Попадать и в другие воспоминания.

– Как-то отслеживать факт, что человек уснул. Тогда можно будет точнее управлять процессом.

– Пока только мы воздействуем на мозг. Но интересно узнать, что за сигналы передает сам мозг в ответ.

Дальше в блокноте шла фраза, подчеркнутая дважды:

* КАК физически уловить сигналы мозга? *

Торик отодвинул блокнот. Это ключевой вопрос. Если ответ найти не удастся, прибор так и останется забавой, причудливой игрушкой, которая неизвестно почему иногда работает.

И вот теперь он перелопачивал десятки непонятных книг, написанных совершенно нечеловеческим языком для врачей, пытаясь в этих «тоннах словесной руды» отыскать крупицы полезных знаний. Библиотекарши поначалу отнеслись к его поискам скептически – ведь он даже не студент-медик! Потом, видимо, поняли, что молодой человек увлечен своим исследованием всерьез, и разрешили брать даже новейшие журналы.

В итоге, через несколько дней «хождения по мухам», как Торик называл для себя это приключение, в блокнот добавились следующие записи:

– В медицине для изучения сигналов мозга используют энцефалографы (ЭЭГ), это большие стационарные установки.

– ЭЭГ изучают уже давно, излучаемые мозгом сигналы записывают и отображают на бумажных лентах. Расшифровка таких сигналов очень сложна и противоречива, достоверных сведений мало, больше догадки.

– Из проверенного: физически сигналы мозга – это очень маленькие напряжения от десятков микровольт до нескольких милливольт, частотой до 70 герц. Уловить их трудно, обычно мешают помехи, поэтому измерения поводят в специально оборудованных помещениях.

– Медики выделяют альфа-ритм, именно он отмечает начало засыпания, когда человек уже уснул, но еще не видит сны. Это самый сильный сигнал, частотой от 8 до 13 герц, почти синусоида.

– Для качественного снятия сигналов на голове пациента закрепляют не менее трех датчиков: один на затылок, другой на лоб, контрольный – на мочку уха.

С этим уже можно было пытаться работать. Хотя сложностей хватало. Маленькие напряжения, крайне низкие частоты, да еще и получение доступа к результатам со стороны цифровой части устройства – нет, самому такое точно не потянуть. Отец тоже вряд ли поможет: да, микровольты и слабые токи – это его радиостихия, но здесь частоты совсем не такие, чем в радиосвязи, а значит, будет другая схемотехника, понадобятся иные решения. Так что без Семена опять не обойтись. Если только он, поглощенный новыми семейными заботами, согласится помочь.

Замаячил на горизонте и другой вопрос. Хорошо, допустим, мы научимся получать из этих крохотных напряжений нечто осмысленное и измеримое. И что дальше? Как можно обрабатывать эти сигналы?

Как вообще обрабатывают сигналы математически? Конечно, Торик имел об этом некоторое представление, поскольку им начитывали высшую математику. Но то была лишь теория, а для дела нужны реальные рабочие формулы и методики. Так перед ним забрезжила путеводная звезда новой темы для исследования.

И Торик принялся изучать методы обработки сигналов.

* * *

Март 1985 года, Город, 19 лет

Теперь Торик уже поднаторел в китайской грамоте работы с каталогами, да и подходящих книг по математической обработке сигналов нашлось куда больше, чем по изучению волн мозга. Он наметил себе шесть книг, четыре из которых библиотекарша тут же принесла: видимо, ими пользовались чаще, чем заумными медицинскими.

– А вот эти две? – деловито уточнил Торик. – Их нужно заказывать?

– Нет, они в основном фонде, – пояснила библиотекарша. – Но сейчас на руках. Их уже взял кто-то из читателей.

– Как жалко! По описанию они бы мне даже больше подошли. А другого экземпляра нет?

– Эти издания достаточно новые, по одному экземпляру в фонде. Подождите, я сейчас посмотрю записи. Вот, моя коллега пишет: обе книги выданы сегодня в читальный зал.

– Даже так? А… как узнать…

– Вообще-то обычно мы так не делаем, но, полагаю, большого вреда не будет. Книги взял читатель… э… читательница Зоя Ключевская. Второй читальный зал, это вон там.

– А как мне ее найти?

– Давайте я вам помогу. – Вздохнув, библиотекарша тяжело поднялась со стула и зашагала в сторону зала. – Соблюдаем тишину.

– Конечно.

Бесшумно, как истинный библиотечный ниндзя, она приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

– Вам повезло: там всего три женщины. У окна сидит наша Людмила Николаевна, в глубине – та, что руками машет, видите? – читательница из музыкального отдела. Получается, что ваша Ключевская – вон та девушка у стены. Попросите, может, ей прямо сейчас книга не нужна? Только тихо!

– Я тихонько, – пообещал Торик. – Спасибо вам.

Он вошел в читальный зал и мягко прикрыл за собой дверь. Выбрал стол рядом с девушкой, аккуратно положил книги и блокнот и попытался работать. Сосредоточиться на формулах не получалось. Он то и дело отвлекался, поглядывая на девушку.

Старшеклассница, худенькая, в восьмом-девятом учится, решил он про себя. Не сказать, чтобы красивая, но приятная, нос крупноват, с заметной горбинкой. Щеки с еще детской припухлостью. Волосы цвета темного меда свободно лежат по плечам. Глаза… Пока не разглядеть: она сосредоточенно выписывала что-то из книги в тетрадь и ни разу не посмотрела на него. Сотни беспокойных мыслей метались в его голове. Что ей сказать? С чего начать? Вдруг она встанет и уйдет вместе с книгами? Да еще этот чертов режим тишины! Как вообще разговаривать, если нельзя издавать звуки?! Звуки? А это мысль!

Торик негромко прочистил горло. Девушка наконец оторвалась от книги и впервые заметила его. «Серые!» – не к месту проскочила мысль. Да, глаза у нее темно-серые, взгляд глубокий и внимательный, вдумчивый, и… звучит банально, но где-то он ее уже видел.

– Привет, – прошептал он. Какая нелепость! Ничего получше не мог придумать?

– Здравствуйте, – тоже шепотом ответила Зоя, вопросительно глядя на него.

– Дело в том, что… – привычно начал он издалека, но тут мужчина, сидевший сзади, возмущенно шикнул на них, и Торик решился. – Мы можем выйти в коридор?

Она молча кивнула, легко и изящно встала и без колебаний направилась к двери. Торик пошел за ней, невысокой и гибкой, подумав: как все-таки хорошо, что это библиотека, а не темный подъезд!

– Зоя, мне сказали…

– Мы знакомы? – перебила она. Голос звучал приятно. – То-то мне показалось, я вас где-то видела.

– На остановке! – вдруг вспомнил он. – Долго не было троллейбусов и там…

– …никого не было, только я и… вы. И еще какая-то смешная бабуся.

– Со мной лучше на «ты», – смутился Торик.

– Хорошо, – согласилась она. – Чем я могу помочь?

– Я взял несколько книг математических, мне нужно для… одного исследования.

В серых глазах появился какой-то новый интерес. Одна бровь полезла вверх. Зоя слушала внимательно и не перебивала. Он рассказал ей про книги, про библиотекаршу, про читальный зал, но ее занимало совсем не это.

– А какую тему вам… в смысле… тебе задали исследовать? Я сюда давно хожу, могу что-нибудь посоветовать.

– Это не по учебе, – сразу уточнил он. – Мне нужна математика для обработки сигналов, и я решил посмотреть, может, уже есть что-то на эту тему.

– Есть-есть, я сейчас как раз взяла одно пособие, там ряды Фурье, Тейлора, Маклорена, а еще мне нравятся их свертки. Там получается очень изящно, сейчас покажу. – Она повернулась к залу, но он остановил ее.

– Погоди, а ты-то каким чудом во все это попала? Это ведь даже не вузовская программа, а где-то за пределами. Или ты – вундеркинд?

– Нет, я… Мне просто все это очень близко. Давно. Всегда. – Голос ее потеплел, а зрачки чуть расширились. – Понимаешь, школьная математика дает лишь самые азы, а мне всегда хотелось заглянуть дальше. И пока одноклассники безнадежно топчут тригонометрию, я немного ушла вперед.

– Немного? – улыбнулся он, и она чуть кокетливо улыбнулась в ответ:

– Чуть-чуть. Меня интересует разная математика, там столько подразделов, в голове не укладывается.

– А физика? – не мог не спросить он.

Она пожала плечами:

– Физика? Там же такой примитив. Эм вэ квадрат пополам… И вот это изучать пять лет?

– Нет-нет, это же самый верхний уровень, а под ним – глубины. Знаешь, там полно математики, большой и настоящей математики, которая тебе нравится. Там высшая математика встречается с силами природы и объясняет их. Роторы, векторы, дивергенции, тензоры – все это реально оживает только там, в физике.

– Хм… Пожалуй, когда я закончу с преобразованиями и функциями, надо будет посмотреть и эти вещи. Звучит интересно. Спасибо, эмм… а как тебя зовут?

– Торик.

– Толик?

– Да, Анатолий. Но друзья называют меня Ториком, мне так больше нравится.

– Торик… Надо же! – Она взглянула на свои наручные часики. – Пойдем, покажу тебе ряды и свертки, а то у меня всего полчаса осталось.

– А потом?

– А потом – в школу. Я же еще маленькая! Буду тихо сидеть и слушать про эм вэ квадрат.

– Какие знакомые ощущения, – пробормотал он.

– Правда? – И снова этот глубокий изучающий серый взгляд.

– Ага, я тоже всегда изучал совсем другое, чем мое окружение.

Нужные формулы они, разумеется, нашли. Но, выйдя из библиотеки, он вспоминал не их, а необычную девушку, искренне и без притворства увлеченную математикой. С ней даже поговорить оказалось интересно. Жаль, что они больше никогда не встретятся. Или все-таки встретятся?

* * *

Дома опыты с прибором продолжались. Одному было неудобно и проводить эксперименты, и участвовать в них же в качестве подопытного. А снова звать Семена Торик не решался. У того свои дела, своя жизнь. Причем, судя по скомканным огрызкам телефонных звонков, жизнь эта ладилась не очень. Отец тоже приходил с работы усталым, а вечерами либо сидел в эфире, либо дорабатывал радиостанцию.

Так что Торик экспериментировал один. Подбирал другие частоты. Варьировал разбег и амплитуду по электродам. Пробовал даже применять больше или меньше соли в электролите. Кстати, оказалось, лучше работает концентрация в 1,4%, а не в 1,0%. Зато при 3% все вообще переставало действовать, только зря щипало кожу.

Здесь Торик задумался: как все-таки удачно все сложилось в тот жаркий зимний день! Случайно коммунальщики перестарались. Случайно лил градом пот, а в нем соль случайно оказалась как раз нужной концентрации, случайно кожи его лба коснулись электроды… Не будь этой цепочки случайностей, они с Робертом так и махнули бы рукой на всю затею с электросном.

Он подавал напряжение плавно или скачком. Менял глубину «махания пальцами» на электродах. Результаты получались нестабильные, неустойчивые. Чаще всего, даже если он засыпал, это был обычный сон без всяких воспоминаний. Но на частоте 2,7 герца с небольшой девиацией и широким разбегом по электродам Торик вдруг наткнулся на новый островок памяти.

* * *

…Меня несет, просто тащит волна восхитительного запаха. Уж точно не картошки, а… чего? Духов? Леса? Травы? Неожиданно я осознаю: мое лицо мое к чему-то прижато, я почти ничего не вижу. Светлое, чуть желтоватое… Сильный приятный запах перебивает все остальные ощущения. Судя по положению тела, я… сижу на корточках? Вокруг тепло, мягко шелестит ветер в листьях.

Ароматный предмет отдаляется, я выпрямляюсь и понимаю, что это цветок. Роза. Не пунцовая, не розовая, как на торте, и не белая, а нежного желтовато-бежевого оттенка. Рядом со мной бабушка София. Она улыбается и спрашивает: «Теперь ты понял? Чайную розу ценят не за то, какая она красивая, а за ее запах. В ней много розового масла, и люди это любят. Тебе нравится?»

Я молчу. Я в восторге! Просто не нахожу слов, чтобы передать, как мне нравится этот запах. Щеки мои опаляет жар запоздалого раскаяния: какой же я был глупый! Столько раз проходил мимо этой розы, невзрачной на фоне других чудес бабушкиного сада, и ни разу не наклонился понюхать ее! Внезапное открытие будоражит меня. А бабушка прекрасно знала про этот секрет и мне о нем не сказала! Она словно читает мои мысли: «Ты был слишком маленький. Нам надо собрать букет. Поможешь? Пойдем, будешь держать цветы». Мы обходим Двудомик и по тропинке, огибающей кусты сирени, поднимаемся в верхний сад.

– Вон там, у калитки, растут… – начинает объяснять бабушка, но тут мир переворачивается, изгибается, сминается ненужной бумажкой, и я вывинчиваюсь в комнату…

* * *

Надо же! Торик совсем забыл об этом случае. А сколько еще таких теплых и вдохновляющих воспоминаний утонуло в глубинах его памяти? Судя по яркости ощущений, он там совсем еще маленький, года четыре. И да, бабушка и потом часто поручала ему держать срезанные цветы, когда собирала кому-нибудь букет. Многие делали заказы – кто на свадьбу, кто отблагодарить важного человека, кто на особое свидание, когда просто полевых цветов для разборчивой невесты недостаточно. А бабушка выращивала лучшие в Кедринске цветы, да и букеты составляла отлично.

Маленькие жемчужины памяти… Вот бы научиться находить их все сразу! Чтобы не блуждать в потемках. Но для этого надо двигаться дальше.

Значит, все-таки придется вытаскивать Семена, «хоть он дерись».

* * *

Семен согласился встретиться только в парке, под пиво. Домой пригласить Торика ему теперь оказалось неудобно – снова поссорился с женой. Личная жизнь не ладилась. Оксана, такая кроткая и застенчивая до свадьбы, теперь все чаще бывала недовольна Семеном. Впрочем, при его ветрености и склонности находить радости жизни где угодно, это было логично и предсказуемо. Для всех, кроме Семена.

Оксана по-своему пыталась удержать мужа и наставить его на путь истинный, чтобы хоть не пропал по глупости. Семен в ответ хорохорился и, как мог, боролся за свои права. Естественно, пара часто ссорилась. Мало-помалу Семен начал осознавать, что красивая и умная женщина – совсем не синоним доброго и уступчивого человека. А невеста и жена действуют очень по-разному, даже если это одна и та же девушка. Он обижался, но сам меняться не собирался, ушел в глухую оборону и теперь просто пореже бывал дома.

Все это Семен вывалил одним сплошным потоком слов. Обиженный, растерянный, оставшийся с ощущением, что попал в западню, а теперь не знает, как оттуда выбраться.

Потом друзья поговорили о музыке, о группе в каком-то полузакрытом клубе, куда Семена после школы вытащил Курбатов и куда Торик уже не попал. Там тоже не все было ладно – группу снова раздирали разногласия: непонятно, в каком направлении им стоит развиваться. Ярик погряз в своих странных, ему одному понятных песнях. Семен даже предполагал, что он курит что-то не то. А может, и колется. Музыку Ярик писал ритмичную и заводную, но тексты оставляли ощущение оторванности от реальности.

Прямолинейный Курбатов иногда спрашивал: «Ярик, объясни, о чем ты поешь?» Тот отвечал туманно и зло: «О любви. Все мои песни – о несчастной, неразделенной любви. К миру. И обратно. Без надежды на понимание. Сути и мира. Зачем тебе? Зачем? Тебе!» Это звучало совершенно непонятно, но почему-то обидно. И в группе тоже копилось напряжение.

Семен поставил под скамейку вторую бутылку из-под пива. И только после всего этого друзья плавно перешли к главному. Торик не спеша обрисовал новые перспективы. Семен особенно заинтересовался физическими параметрами, так что пришлось достать блокнот и зачитать. Договорились, что новое устройство Семен сделает отдельной платой, без связи с первой частью. Здесь действовали совсем другие требования, иная схемотехника. Условно говоря, к существующему кентавру схемы они теперь собирались приделать глаза и уши.

Для начала друзья решили поймать альфа-ритм, как самое простое, но показательное физическое проявление активности мозга. Если даже это у них не получится, дальше идти нет смысла. Семен сказал: «Ладно, давай попробуем, а дальше видно будет».

На том и разошлись.

Глава 24. Помехи и Фарадей

Март 1985 года, Город, 19 лет

В марте вся страна опять целый день смотрела по телевизору «Лебединое озеро». Мрачный день классического балета превратился теперь в устойчивый символ похорон. Умер Черненко, который руководил страной чуть больше года. Рассказывали, что он задумал в стране большие перемены, решил выправить курс на более безопасный, но не успел – подвело слабое здоровье. Впрочем, в народе шептались и о других возможных причинах его скорого ухода. Народ ведь всегда найдет, о чем поговорить.

На следующий день после печального события на главную сцену вышел новый руководитель страны – Михаил Горбачев. Впервые за несколько десятков лет у власти оказался человек достаточно молодой – на тот момент ему было «всего-то» пятьдесят четыре года. Случай настолько небывалый, что западные СМИ тут же окрестили Горбачева «младенцем из ЦК».

Народные настроения переменились. Люди в кои-то веки сами, по своей воле, охотно смотрели выступления вождя! Где угодно: на работе, дома, даже в магазинах, где продавали телевизоры. Он говорил так живо, ярко и энергично, обещал множество перемен к лучшему. А в мае торжественно объявил о смене политического курса страны на «ускорение». Но для начала решил бороться с главным злом страны – пьянством, причем самым простым способом: полностью запретив продажу спиртного.

Народ пребывал в шоке.

* * *

В мае Семен снова занялся прибором. Он пока не был уверен, что с этой затеей хоть что-нибудь получится, зато подготовился к отладке: проштудировал справочник и притащил компактный осциллограф, чтобы видеть все, что происходит в схеме.

Первые же опыты показали, что такой подход не работает. Да, некие сигналы новая схема ловила. Но ведь в книгах не зря говорили о проведении ЭЭГ только в изолированных помещениях. В таких кустарных условиях, да еще при большом усилении, схема принимала множество помех от всего подряд: от сети, от соседних устройств и даже от паяльника, включенного рядом. Им мешало буквально все!

Эта проблема была друзьям хорошо знакома, поскольку оба в школе играли на электрогитарах. Там тоже досаждают помехи, поэтому либо применяют специальное включение звукоснимателей, либо гитаристу приходится постоянно прикасаться к струнам, независимо от того, надо это для музыки или нет. Но здесь такие подходы не работали. Нельзя надежно заземлить тело человека, а потом пытаться ловить, что там еле слышно шепчет его мозг.

Было бы здорово помещать человека в экранированную комнату, где совсем нет помех! Только где такую взять? Посмеялись, вспомнив одного мужичка, который делал себе шапочку из фольги, чтобы ушлые инопланетяне не украли его бесценные идеи. Ладно, у психов свои заботы, но им-то как быть? Пока эксперимент закончился провалом.

* * *

Пришел с работы отец. За ужином огорченные друзья рассказали о своих трудностях. Отец внимательно выслушал их и переспросил:

– Так все дело в помехах? В сетевых наводках?

– Не только в сетевых, они просто самые сильные, все забивают. – Семен нервничал, впрочем, это не мешало ему уплетать мамины котлеты за милую душу.

Отец помолчал, видимо, перебирая различные варианты.

– Задача в целом непростая, но в ограниченном объеме ее решить можно.

– Как это? – не понял Торик.

– В объеме одной комнаты. Или для одного человека. Есть такая штука, называется клетка Фарадея. Да, тот самый Майкл Фарадей, в честь которого названы микрофарады на конденсаторах, придумал ее в начале прошлого века.

– И как она нам поможет? – недоверчиво спросил Семен.

– На радиочастотах это бы не сработало. Но у вас огромная длина волны, поэтому для экранирования не обязательно делать сплошную стену металла, достаточно густой сетки.

Торик с Семеном перестали жевать и переглянулись. Оба знали физику, каждый на своем уровне, но такая простая мысль почему-то не пришла им в голову. Да! Можно сделать камеру из проволоки, чтобы она не пропускала помехи. Причем достаточно большую, чтобы внутри нее размещался человек. Камера экранирует помехи, значит, внутри, где находится человек, помех нет и можно ловить слабые сигналы!

Все сразу оживились, начали обсуждать конструкцию. Ориентироваться решили не на сидящего, а на лежащего человека. Тогда частью конструкции должен стать диван. С одной стороны – смешно и нелепо, а с другой – логично: ведь сама задача напрямую связана со сном.

Оставалась еще проблема электродов. Прищепки на ушах сводили всю их полезную теорию на нет. И тут неожиданно в разговор вступила мама. Как обычно, издалека и многословно, казалось бы, совсем не о том.

– А я вот позавчера к Тамаре Викторовне заходила чайку попить. Она у нас в поликлинике физиотерапевт. У них там много всяких аппаратов в кабинете – и для прогреваний, и для диагностики. Помнишь, я тебя водила уши греть на УВЧ?

Торик вяло кивнул. Про свои непутевые уши, которые в детстве вечно болели, он вспоминать не любил.

– У них там поставили энце… как там, в общем, ЭЭГ-аппарат. Снимают картину мозговой активности пациентов.

С этого момента всем стало интересней.

– Я думала, их надо брить наголо, как раньше, пациентов-то. А она говорит – нет, теперь уже не надо. На голову надвигают такую штуку… – Мама провела рукой по волосам и сняла ободок. – Вот такую примерно, только там зубцы металлические и подлиннее, а штук их поменьше, где-то десяток. И все работает.

– А это идея, между прочим! – обрадовался Семен. – Такая гребенка мне гораздо больше нравится, чем наши прищепки. Спасибо, теть Вер, и котлеты, кстати, у вас замечательные!

– Слушай… – Мысль Торика побежала дальше. – А мы сможем снимать сигнал с тех же электродов, на которые подаем напряжение?

– А как? Мы туда подаем до семи вольт, а ловить пытаемся в тысячи раз меньше.

– Так ведь сигналы импульсные, а в схеме ты точно знаешь, в какой момент времени напряжения подаются, а в какой – нет.

– И что?

– Ты можешь «слушать» только в периоды затишья.

– Как это?

– «Здесь играем – здесь не играем», – вспомнил Торик любимую присказку Семена в ансамбле. Потом тут же пояснил мысль. – Здесь мы подаем напряжение – и не слушаем. А здесь только слушаем – и ничего не подаем.

– Тогда у нас еще одна мощная помеха пойдет от этих включений-выключений. Хотя… «Тут надо… техницки!» – подмигнул Семен, цитируя мультик про Фоку.

– Вот и отлично, – подытожил отец. – Тогда с нас – клетка Фарадея.

– А с меня – еще одна схема. – Семену, как всегда, не терпелось перейти к практике. – И там надо будет коммутировать не один ключ, а два, причем…

Торик быстро потерял нить его рассуждений, но кивать не перестал. Не из вежливости. Просто так Семену было проще думать.

* * *

Июнь 1985 года, Город, 20 лет

– …Уверен, многие из вас, сидя в этом зале, недоумевают: зачем проходить летнюю практику именно у нас, на электроламповом заводе? Зачем сейчас кому-то нужны лампы, если есть такие хорошие транзисторы и микросхемы? Так я вам скажу, что второй вопрос заодно отвечает и на первый. Как? Вспомните всего два применения.

Сидевшая рядом короткостриженная Рената страдальчески закатила глаза: сколько можно! Торик усмехнулся, а директор завода продолжал:

– Первое – телевидение. Кто мне скажет, на чем сейчас делают телевизоры?

– На транзисторах, на микросхемах, на микросборках, – послышались ответы.

– Правильно, а изображение в телевизоре вам кто показывает? Кинескоп. А это, как ни крути, – радиолампа. Транзисторных кинескопов еще не придумали. Но! Откуда в телевизоре берется сигнал? Кто его передает?

– Останкинская телевышка!

– Правильно. Ну или Шуховская, на Шаболовке. Там самое современное транзисторное оборудование, но знаете, что я вам скажу? Самые последние, самые мощные каскады все равно делают на огромных радиолампах. И будут делать, потому что в таких режимах и на таких мощностях ни один транзистор работать не сможет, как его ни охлаждай, какие схемы ни придумывай. Только лампы. Ничего лучше пока нет. А значит, мы нужны, и будем нужны. Но есть и второй момент. Они…

– Страшнее атомной войны! – схохмил один из студентов противным фальцетом, спрятавшись под стол, чтобы хулиганство осталось безнаказанным.

– А ведь ты прав, молодой человек, – вдруг сказал директор, усмехнувшись. – Давай вылезай, раз такой смелый, и расскажи нам, что будет с транзисторной техникой даже при далеком ядерном взрыве.

– Что-что, – прогудел шутник уже нормальным своим голосом, – все расплавится.

– А если уцелеет? – наседал директор.

– Да как она уцелеет, если везде лавинные пробои начнутся? Сдохнет она. Нам на военке рассказывали.

– Вот! А ламповый передатчик – как огурчик! Только взрыв отгремел, пыль стряхнули, дунул-плюнул, и он опять работает как новенький. Поэтому нам нужны не только огромные радиолампы для телевизионных передатчиков, но и многие другие. Так что рано, рано нас списывать со счетов! И вот еще что…

Он вдохновенно и пылко говорил еще полчаса, а потом поделил всех студентов на подгруппы и рассказал, к какому цеху завода прикрепляется каждая из подгрупп. Торик оказался на одном участке вместе с Ренатой. Ему было интересно. А ей – все равно.

* * *

Плести так плести! И вот уже Торик с отцом перемотали огромный моток изолированного провода и теперь плетут большую сеть. Больше, конечно, отец – у Торика «руки не из того места растут». Но и он старается делать что может.

Отец все детство подсмеивался над «любимой работой» Торика – сидеть на доске, пока отец ее пилит. Вроде бы дело бесполезное, но так доска хотя бы не трясется, ее реально легче пилить. «Хоть какая-то польза», – говорил отец.

Теперь они плели сеть, не очень густую. Расстояние между ячейками сантиметра два-три, но в местах пересечения продольных и поперечных «нитей» оба провода перекручивали друг вокруг друга, зачищали от изоляции, а соединение пропаивали. Работа нехитрая, но муторная и кропотливая. Поскольку проволока достаточно тонкая и гибкая, решили сначала сплести некое полотно, потом снизу из него «вылепить» плоскую подложку, а сверху – нечто вроде прозрачной крышки, чтобы накрывать лежащего на диване человека.

По-своему подключилась к процессу и мама. Она не плела и не паяла, зато предложила нижнюю поверхность накрыть простынкой, чтобы проволока не впивалась в тело лежащего и не мешала ему засыпать. Потом вместе решили, что одной простынкой не обойдешься, подобрали тонкое одеяло, свернули его вдоль пополам, и получился матрасик. С плетением провозились весь вечер, но до конца так и не доделали. Все устали, но согревало приятное ощущение синергии – ведь они все вместе делали общее дело, каждый свой кусочек, в прямом и в переносном смысле сплетая единое общее целое.

Ночью Торик попытался осмыслить это ощущение. Почему такого не бывает в других случаях? Когда они всей семьей делают уборку, скажем? Или если идут в магазин что-то покупать, как недавно купили новейший проигрыватель. Вроде тоже вместе, все те же люди, с общей целью… А синергии нет. Есть просто совместное дело. А в чем разница? В том, творчество это или нет? Или в каком-то внутреннем настрое? Пожалуй, второе ближе к истине, – решил он. Например, когда они в его детстве отправлялись в большой байдарочный поход, синергия тоже мягко согревала их, хотя там творчества не было. Да, пожалуй, дело в настрое.

* * *

Загадочный полумрак горячего цеха пышет жаром. А двое студентов замерли – стоят и смотрят, не замечая, что вцепились друг другу в рукава.

У бегунов – мощные ноги, у стрелков – зоркий глаз и твердая рука. А у этого мастера – накачанные щеки, нечеловечески раздувшиеся, совсем как у трубача, когда тот берет свое «высокое до». И еще странное лицо – одновременно бледное и красное – полосами. Бледное оттого, что мастер редко бывает на солнце, работает всегда в помещении. А красное – ведь каждый день и час рядом с ним плещется жаркое пламя.

Он движется неторопливо, без спешки, но не тратит ни одной лишней секунды. Каждое движение отработано, одно перетекает в другое, как в медленном танце. Вот взял свою длинную стеклянную трубку, легко зачерпнул ею раскаленное до желтого огня варево, отщепил от общей массы точно отмеренную каплю, сияющую так, что больно смотреть. В помещении сразу стало жарче, и Торик с Ренатой невольно отступают на пару шагов, инстинктивно прикрыв пылающие жаром лица ладонями. Но смотреть-то хочется!

А мастер уже вдыхает жизнь в эту каплю, она становится все больше и темнеет, переходя от желтого к оранжевому, красному, темнеет, уходит в невидимый инфракрасный, продолжая обдавать опасным жаром. Мастер дует в свою адскую трубку и одновременно легонько поворачивает ее, чтобы капля – а теперь это уже целый баллон размером с пятилитровую банку – увеличивалась в размерах ровно так, как задумано. Зрелище просто фантастическое – в нем соединяются изощренная магия стеклодува, опаляющий жар, плавность и точность движений, победа человека над стихией огня и выверенная до мелочей технология. А еще незримая, но очень важная составляющая: сила духа – в самом прямом, а не переносном смысле – то, как, когда и насколько сильно мастер дует в свою трубку.