Текст книги "Порфира и олива"
Автор книги: Жильбер Синуэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)
Глава IV
Коль скоро зимними ночами темнеет рано, трое гостей Дидия Юлиана вместо его дворца узрели только чернеющую у дороги бесформенную громаду. Свет проникал наружу только из распахнутой Двери; приблизившись и войдя в нее, четверо подростков оказались внутри величавого атриума. Калликст лишился дара речи при виде выставки роскошеств, которую представляла собой эта зала. Колонны с каннелюрами, всюду натыканы сотни факелов на бронзовых подставках...
Пол был выложен великолепной мозаикой, а вместительный имплювий – домашний бассейн для стока дождевой воды – был вымощен зеленым мрамором. По просьбе Дидия Юлиана гости вступили на порог триклиния с правой ноги.
Пиршественная зала была еще гораздо просторнее и пышнее, чем атриум. Калликст мало что смыслил в драгоценных металлах, но то, что массивные ложа изготовлены из серебра, было очевидно даже для него. Что до посуды, она была сплошь из чеканного золота. Потом он приметил также, что столики на одной ножке, равно как и низкие столы, были сделаны из дерева драгоценных пород и украшены тонкой перламутровой инкрустацией.
Огорошенный всем этим, юный фракиец едва обратил внимание на немногочисленную группу стариков обоего пола, уже возлежавших на своих местах. Дидий Юлиан приветствовал их словами:
– О, почтенные отцы! И вы, досточтимые матроны! Я привел вам прославленного сотрапезника: сам Цезарь Коммод оказал мне честь, приняв мое приглашение.
Едва услышав имя Коммода, пирующие поднялись со своих мест, послышались восхваления, все стали соперничать друг с другом в низкопоклонных речах. Калликст, скрестив руки на груди, наблюдал эту сцену с плохо скрытым презрением: в Сардике старцы никогда бы не стали пресмыкаться перед желторотым эфебом, едва успевшим выйти из детского возраста.
Как и следовало ожидать, отец Дидия Юлиана уступил ему свое почетное место, сопровождая этот жест самыми льстивыми ужимками. Попирая обычай, сын Марка Аврелия предложил своим спутникам располагаться на том же ложе с ним рядом. Никто из сотрапезников, всех этих сенаторов и матрон, не осмелился запротестовать, но достаточно было взглянуть на презрительные гримасы, кривившие их губы, чтобы понять, до какой степени их возмутила такая привилегия, дарованная подобной мелюзге.
Трое подростков разлеглись как нельзя удобнее, между тем как рабы сняли с них обувь, увенчали цветами и душистой водой омыли им руки. Почти тотчас же в залу вошли мимы и музыканты. Калликст уставился на них, едва сдерживая нетерпение: его желудок аж подвывал с голодухи.
По счастью, первое блюдо появилось незамедлительно. Шипастые устрицы, актинии, жаворонки. Фракиец, никогда в глаза не видевший подобных блюд, предусмотрительно старался во всем подражать движениям Фуска.
– Вкусно, – оценил Коммод. – Да попробуйте же, это садовые овсянки в меду. Истинное чудо.
– Благодарим тебя, Цезарь, – любезно возразил спутник Калликста, – но мы ведь адепты орфического учения. Поэтому нам запрещено вкушать мясо. Зато от мидий и прочих даров моря нам можно не отказываться, ибо величайшие из мудрецов считают их чем-то средним между растениями и животными.
Коммод, по всей видимости, чрезвычайно удивился и вместе с тем заинтересовался. Он спросил, в чем же разница между орфическим учением и культом Вакха. Тут же Калликст и Фуск принялись объяснять ему аскетические принципы и правила чистой жизни, которые проповедовал легендарный фракийский поэт. Но их очень скоро прервали другие сотрапезники, им совсем не понравилось, что эти мальчишки завладели вниманием столь примечательного гостя. Так что Коммоду пришлось отвечать на расспросы о здоровье его отца, которое, похоже, улучшается с тех пор, как знаменитый Гален пользует его змеиным ядом, а также что нынешний мир не должен внушать иллюзий, ибо на Палатинском холме все по-прежнему убеждены, что необходимо самым решительным образом проучить племена, обитающие полевому берегу Дуная. Но тут внесли вторую перемену блюд.
Калликст и Фуск опять проявили себя в сравнении с прочими как более умеренные, не притронувшись ни к чему, кроме фруктов, рисовых пирогов, яиц в желе и каких-то свежих овощей. Впрочем, к своему удивлению они приметили, что Коммод, хотя мяса отведал, тоже сдерживал свой аппетит. Дидия Юлиана это встревожило:
– Тебе неможется, Цезарь? Или мы допустили неловкость, подав на стол блюда, которые тебе не по вкусу?
– Нет, Дидий, успокойся. Ты угостил меня на славу. Но если я хочу по-прежнему преуспевать в своих атлетических упражнениях, мне надобно поддерживать здоровье и телесную гармонию, оставаться крепким, словно Геркулес.
Это рассуждение было встречено взрывом рукоплесканий, и одновременно сквозь поднявшийся гомон до ушей Калликста донеслись слова одного из тех, кто возлежал неподалеку:
– Вот какой император нужен Риму в эти трудные времена.
– Да, – отозвался его собеседник, – Юпитеру ведомо, как глубоко я чту Марка Аврелия, однако Империи надобен не философ, а военачальник.
Озадаченный Калликст погрузился в раздумья, пытаясь внести хоть какой-то порядок в неразбериху переполнявших его ощущений. Впервые он затесался в круг высокопоставленных римлян. Его неожиданно одолел дикий соблазн: встать бы сейчас да и объявить им всем, что он не кто иной, как беглый раб.
– Ну же, очнись! – окликнул Фуск. – Настал час поздравлений и пожеланий.
Рабы сновали среди столов, разнося вино, охлажденное в снегу. Обычай велел подносить столько чаш, сколько букв в имени хозяина дома. Когда выпили ту, что соответствовала последней букве в слове «Юлиан», Калликст испытывал подлинное облегчение. Ему не только не придется рассыпаться в лицемерных комплиментах, но к тому же он едва избежал опьянения.
Третья стража давно миновала. Безуспешно стараясь скрыть, что его мучит зевота, Калликст жаждал, чтобы празднество поскорей закончилось. Он еще не знал, до чего неутомимы эти римляне. Пир и впрямь был завершен, но гости, уже обутые, продолжали разглагольствовать стоя. Некоторые все еще уписывали за обе щеки куски карфагенского пирога, другие приступили к новой партии в кости. И тут раздался крик, такой странный, что все застыли без движения. Разговоры замерли на губах, послышались невнятные придушенные восклицания, будто каждый пытался отвратить от себя незримо подкравшуюся опасность.
– Пение петуха!
– Глубокой ночью?.. Странно!
– Дурное предзнаменование, вот что главное. Что же он нам сулит – пожар? Или внезапную смерть?
– Клянусь Геркулесом, я надеюсь, что ничего такого не случится ни у меня в доме, ни с моими близкими!
– Не надо паники. Вероятно, этот знак к нам не относится.
– Почему же тогда боги дали нам услышать его?
На триклиний словно бы опустилось траурное покрывало. Беспечное веселье, царившее здесь всего несколько мгновений назад, уступило место невыразимой тревоге. Не медля более, гости стали расходиться, безмолвно, торопливо исчезать. Калликст с приятелем вновь оказались в носилках Коммода, которые теперь плыли, покачиваясь в такт неровному шагу полусонных носильщиков. Сын императора спросил Фуска:
– Хочешь, я тебя доставлю к вам домой?
– Буду рад, Цезарь. Тем паче, что, знаешь, мне без факела ни за что не выбраться из этого лабиринта улочек, одна другой темнее. Не считая еще риска быть раздавленным, попав под колеса повозки.
– А ты, мой друг, – Коммод повернулся к Калликсту, – в каком квартале живешь?
Захваченный врасплох, Калликст помялся, потом пролепетал:
– Далеко... За пределами Рима, Цезарь. Но я буду признателен тебе, если ты высадишь меня там же, где моего друга.
– Идет. Но сначала мы заглянем во Флавиев амфитеатр[11]11
Нынешний Колизей.
[Закрыть]. Хочу посмотреть, как поживают мои звери.
Хотя время было позднее, Калликст, успевший заметить, как то, что выглядело шуткой, легко оборачивается у римлян навязчивой идеей, не слишком удивился внезапной блажи императорского сына.
Между тем как его спутники затеяли страстную дискуссию по поводу сравнительных достоинств тигров и пантер, он отодвинул занавеску и погрузился в созерцание ночной жизни столицы. Что его поразило, так это несусветное множество повозок, которые носились по узким улочкам, отчего носилкам все время приходилось увиливать от столкновения. Однако же он помнил, что за весь день не встретил ни одной такой. Из этого он заключил, что, по всей вероятности, для снабжения города провизией отведены именно ночные часы.
Он также убедился в правдивости слов Фуска и в свою очередь спросил себя, каким надо быть чародеем, чтобы не заблудиться в этом переплетении улиц, в потемках, без каких-либо опознавательных знаков.
Как только носилки очутились перед высоким закругленным фасадом, прорезанным аркадами, ликтор возвестил, что они достигли места своего назначения. Они сошли на землю, и Коммод приказал разбудить беллуария, чтобы он проводил их к зверям. В этот миг откуда-то послышались рыдания.
– Что там такое? – встревожился Калликст.
– Брось, пустяки, – отозвался Фуск.
Но Калликст, пренебрегая его словами, со всех ног поспешил туда, откуда доносился плач. У подножия одной из лестниц этого гигантского здания он обнаружил маленькую девочку. Она вскинула на него большие ясные глаза, в них сверкнуло изумление. Сначала он различил только размытое пятно на месте ее лица, обращенного к луне, и золотистые косы, падающие на плечи. Ей было, верно, лет двенадцать-тринадцать.
– Что с тобой? Почему ты плачешь?
Фуск, подошедший вслед за ним, дернул его за руку:
– Оставь, тебе говорят! Это наверняка алюмна. Воспитанница.
– Как ты сказал?
– Все же очень заметно, что ты не римлянин! Так называют подкидышей, детей, которых бросили, потому что они были не ко двору. Они становятся собственностью всякого, кто их подберет.
Прежде чем Калликст успел разобраться что к чему, у них за спиной раздался зов Коммода. Цезарь указывал на расширяющуюся полоску света над темной линией крыш.
– Уже рассвет... – пробормотал Калликст.
– Нет, солнце всходит из-за Целиева холма. А это Авентинский. Стало быть...
– Дом Дидия Юлиана! Это, наверное, он горит!
– Предзнаменование... – упавшим голосом пробормотал Фуск.
Коммод ринулся в носилки, на бегу выкрикивая слова команды и резким движением отшвырнув с дороги занавеску у входа. Калликст дернулся было, готовый бежать следом, но тут же остановился. В конце концов, какое ему дело до забот этих людей? В их мире он чужак, просто чудо, что за весь этот безумный день никто его так и не разоблачил. Не очень-то понимая, что теперь делать, он уселся рядом с девочкой.
– Ты в самом деле эта... ну, то, что сказал мой друг?
Вместо ответа она всхлипнула раз-другой, потом прошептала:
– Я хочу есть.
Раздраженный собственной беспомощностью, он отозвался несколько резко:
– Ничем не могу помочь.
И наступило молчание. Ночная тьма обступала их, они едва различали друг друга.
– У тебя в самом деле нет родителей?
Она смотрела на него, даже в потемках он угадывал, какая душераздирающая мука проступает в ее чертах. «Наверное, Фуск был прав», – подумалось ему.
– И давно ты тут сидишь?
– Три дня.
– Как три дня?! Без пищи?
Она замотала головой, словно щенок, когда он отряхивается, выскочив из воды. Ему захотелось утешить ее, ласково прижать к себе, как, бывало, отец, Зенон, так чудесно умел утешать... Но он не решился.
– Сейчас уже ночь, час слишком поздний (стоило бы прибавить: «И я совсем не знаю этого города»)... Но обещаю, что завтра у тебя будет что поесть.
Он это заявил с уверенностью, озадачившей его самого.
Тогда она придвинулась к нему, в ее глазах засиял новый свет, она чем-то напоминала зверька, почуявшего, что хозяин не прочь приласкать его. И, наконец, чуть слышно шепнула:
– Меня зовут Флавия.
Глава V
Остаток ночи они провели, приткнувшись друг к дружке под сенью портика. Флавия непрерывно вздрагивала, пугаясь всякий раз, когда по ближней улочке под уклон с грохотом проносилась повозка, а Калликсту приходилось ее успокаивать. Когда настало утро, ему отчаянно захотелось, чтобы Фуск вернулся: он-то наверняка бы сумел помочь им раздобыть что-нибудь съедобное. Но увы, Фуск не появлялся.
Блуждая среди доходных домов, Калликст присматривался к своей спутнице. Она казалась ему еще более хрупкой, чем накануне. Ее косы так расплелись, что она смахивала на растрепанную метелку из перьев вроде тех, какими пользовались рабы Аполлония. В сознании Калликста смутно промелькнул образ старика-римлянина, и он спросил себя, как тот воспринял его бегство.
Чем дальше они шли, тем более густая толпа наводняла улицы. Он крепко держал спутницу за руку, стараясь как мог заботливее оградить ее он беспорядочной толчеи прохожих.
– Я есть хочу.
На пути то и дело встречались таверны, да какой в этом толк, если у тебя нет ни единого асса?
– Смотри!
Они сами не заметили, как забрели в Пятый округ[12]12
Рим в ту эпоху делился на четырнадцать округов.
[Закрыть] на Целиев холм, и перед ними открылась обширная площадь со множеством богатых, разнообразных лавок. Трухлявая деревянная табличка гласила: «Ливийский рынок. Богатый выбор яств». Они как раз проходили мимо одной из многочисленных хлебных лавок, откуда доносился аромат горячего хлеба.
Калликст тихонько наклонился к Флавии:
– Скажи, ты на все готова, только бы поесть?
– Ты хочешь сказать, готова ли я... украсть?
Тут они оба кивнули одновременно.
Они пробрались в глубь рынка, и Калликст наконец остановился перед корзиной, до отказа наполненной фруктами.
– Внимание, – шепнул он, – мы сейчас...
Он протянул руку к румяному персику. В мелькании чужих рук его жест остался незамеченным. Первый успех придал ему смелости, и несколько мгновений спустя он повторил попытку, а свои трофеи тут же скромно преподнес девочке.
Она с жадной торопливостью впилась зубами в сочную, плотную мякоть плода.
– Погоди немножко, нельзя же так быстро, – посоветовал он, обеспокоенный подобным недомыслием.
Девочка ничего не ответила, самозабвенно наслаждаясь своим лакомством, а когда покончила с ним, состроила выразительную мину, означавшую, что второй персик она предлагает ему.
– Нет, моему-то желудку никогда еще не доводилось пустовать целых три дня. Ешь сама, тебе это нужнее.
Она просияла благодарной улыбкой и, более не колеблясь, набросилась на свою добычу.
Солнце тем временем поднялось высоко над городом; никто, казалось, не обращал на них ни малейшего внимания. Он стал тащить, что подвернется – так по воле случая им достались хлебец, шмат сала и пригоршня оливок. Но у второй термополии – открытой придорожной корчмы – удача от них отвернулась.
Воздух вокруг этой термополии был напоен горячим, щекочущим ноздри запахом гарума[13]13
Нечто вроде соуса, изготовленного на основе рассола, получаемого при вымачивании соленой рыбы, притом рыба должна быть с изрядным душком; римляне добавляли туда массу ароматических пряностей. Получалась великолепная приправа, весьма эффективно возбуждающая аппетит.
[Закрыть] и жареной рыбы. На прилавках были разложены в ряд несколько круглых маленьких булок. Флавия схватила Калликста за руку.
– Как ты думаешь, выйдет?..
Он поглядел на торговца, который, обслуживая толстопузого покупателя, чьи пальцы были унизаны перстнями, взахлеб расхваливал свою рыбу. На миг задержал испытующий взгляд на двух мужчинах, потом быстренько изучил окружающую обстановку. Прохожих здесь было заметно меньше. Нечего рассчитывать, что укроешься в толпе, которая недавно так хорошо помогала им оставаться незамеченными.
– Нет, Флавия, тут слишком опасно.
– Но...
– Нет, Флавия!
Они двинулись дальше, лавируя среди путаных рыночных закоулков. Между тем и мысли в голове Калликста стали так же утомительно путаться. В душе росла тревога, он никак не мог унять ее. Что станется с ними обоими, заброшенными в этот город-лабиринт, без единого друга, безо всякой поддержки? Сегодня им посчастливилось, а завтра?.. А в последующие дни? Обернувшись к Флавии, он вдруг осознал, что ее больше нет рядом. И в то же мгновение за спиной раздался крик, такой громкий, что ему почудилось, будто весь Рим должен услышать его:
– Ах ты, маленькая воровка! Отдай мне это сейчас же, или тебе не поздоровится!
– Держите ее! Хватайте!
Как в дурном сне он увидел, что девчонка гибнет, и не раздумывая преградил разъяренному торговцу дорогу.
– Эй, ты! Клянусь Юпитером! Пропусти меня! Не видишь, что ли, она сейчас удерет, и поминай как звали!
Вместо ответа он что было сил толкнул мужчину, который, поскольку такого не ожидал, в изумлении плюхнулся наземь у прилавка, и вслед за Флавией пустился наутек.
Сердце так колотилось, будто вот-вот лопнет. Он мчался, стремительно огибая прохожих, но неотрывно высматривал в толпе белокурую головку, то мелькающую среди туник, то снова исчезающую.
Статуи, переулки, фонтаны. Он и сам не очень понимал, как оказался под аркой Януса, что на одной из улиц Аргилета, между зданием сената – курией – и Эмилиевой базиликой. Юноша огляделся. Похоже, торговец потерял то ли их след, то ли, может статься, охоту продолжать погоню. Храбрости не хватило?
Он внимательно оглядел беломраморную эспланаду. В тот самый момент, когда он проходил под Янусовой аркой, в ушах у него прозвенел голосок девочки.
– Ты спятила! – накинулся он на нее. – Из-за тебя мы чуть не попали в такую беду, что хуже не придумаешь!
Она потупилась и протянула ему жареную рыбу:
– Держи, это тебе...
– Я не ем мяса животных.
– Да?
– И никогда больше не делай таких вещей! Никогда, ясно? Если бы нас схватили...
Он выдержал паузу, затем, овладев собой, продолжал спокойнее:
– Ты-то, может быть, и не столь многим рисковала, но для меня дело обернулось бы куда серьезнее. Я тебе не говорил, но я раб. Притом беглый.
Потрясенная, она уставилась на него:
– Прости меня.
Внезапно ее глаза стали затуманиваться. Юному фракийцу только этого не хватало.
– Не надо плакать, сестренка.
Хлюпнув носом, она вытерла щеки ладошкой.
– Сестренка? Почему ты меня так назвал?
– А разве мы с тобой не одни в целом свете? Я для тебя – вся твоя семья, и ты для меня тоже.
Она согласно закивала.
На форуме, по обыкновению, было людно, гуляющие бродили туда-сюда. Несколько женщин и мужчин, судя по одежде, знатных, приостановились, указывая на них пальцами, и, посмеявшись, ушли своей дорогой, оставаясь совершенно безучастными.
– А зовут тебя как?
– Калликст.
– Каллист? Надо же, как странно. Знаешь, что это у нас означает? – помолчала мгновение и прибавила: – Самое лучшее!
Он усмехнулся:
– Я не Каллист, а Калликст. Через «к»... Почему ты говоришь «у нас»? Разве ты родилась не в Риме?
– Моя семья была родом из Эпира. Кстати, по-настоящему меня зовут Гликофилуза. В Италию я попала, когда мне было пять. После маминой смерти. Это с тех пор, как мы поселились здесь, меня прозвали Флавией. Думаю, потому, что им это выговорить проще, а еще из-за того, что отец работал у самого Флавиева амфитеатра.
Он решил дальше не расспрашивать – до него дошло, что это наверняка причиняет ей боль. К тому же угадать продолжение ее истории было не трудно. Отец, без сомнения, стесненный в средствах, не смог ее прокормить и был вынужден избавиться от лишнего рта. Алюмна... Звучит так нежно, а какой ужасный смысл. Уже никогда, сколько бы ни пришлось жить на свете, он не забудет этого слова. Но что же их теперь ждет, его и Флавию?
– Это голод толкнул вас на воровство?
Дети одновременно вздрогнули и оглянулись.
Калликст поспешно схватил Флавию за руку и вытаращил глаза на только что подошедшего. Эта фигура показалась ему чем-то знакомой. Он был уверен, что где-то уже встречал этого человека. Но где?..
В памяти вдруг всплыла картина: прилавок рыбного торговца – ну да, конечно же! Толстопузый покупатель с перстнями на пальцах, вот кто это. На миг он подумал о бегстве. Но незнакомец уже опустил руку на плечо Флавии.
– Успокойтесь. Я не собираюсь передавать вас стражникам.
– Тогда чего тебе от нас нужно? – осведомился Калликст не без задиристости.
– Просто хочу вам помочь. Идемте со мной, я вас отведу туда, где вы сможете поесть, выспаться и заработать несколько сестерциев.
– Помочь нам? Но почему ты хочешь это сделать?
– Возможно, потому, что в твои годы я и сам был таким же. А еще, пожалуй, потому, что она, – тут жестом, долженствующим изображать ласку, он потрепал Флавию по волосам, – могла бы быть моей дочкой.
Стоило ли ему верить? В этой улыбке, в слишком жирном лице, испещренном старческими коричневыми пятнами, сквозило что-то болезненно неприятное. Но Флавия, успокоившись, уже выпустила его руку и уцепилась за руку незнакомца.
В Риме блеск соседствует с грязью, богатство – с нищетой. Следуя за неизвестным, дети только что прошли под аркой Траяна и почти сразу, повернувшись спиной к форуму Августа и миновав храм Марса-мстителя, оказались на подходе к отвратительной Субуре, самому разноплеменному из кварталов столицы, пользующемуся также и самой дурной славой.
По обочинам разбитых мостовых поблескивали грязные лужи – напоминание о недавних ливнях. Крысы с лоснящимися боками разбегались при их приближении. Повсюду валялись отбросы и нечистоты. Калликст, еще не забывший вчерашнюю свою незадачу, начал то и дело с беспокойством поглядывать вверх. На этих зловонных улицах толпа была пореже, чем возле терм или перед форумом, от этого пестрота сомнительной публики, непрерывным потоком текущей им навстречу, выглядела особенно кричащей.
Уличные девки, старые и едва из пеленок, с невиданными грудями и почти без оных, с татуировками на щеках, непотребно визгливые. Весовщики, что отмеряют зерно при сборе налогов. Шпионы префекта претория, вынюхивающие заговоры и мятежи. Скифы в сверкающих одеяниях с бритыми головами. Парфяне со своими цилиндрическими прическами и в широченных штанах. Перебежчики, сыны каких-то варварских племен. Лазутчики царей, лелеющих амбициозные планы, – эти молодцы с такой ужасающей ловкостью орудуют кривыми турецкими саблями, что не возникает охоты задерживать их без веского повода.
Там же мелькали, носясь во всех направлениях, стайки детворы обоего пола, чумазой, голой или обряженной в тряпье, кишащее насекомыми; они осыпали бранью и забрасывали чем ни попадя прохожих, если те не желали кинуть им несколько денариев. Игроки в кости, расползшись по темным углам, лихорадочно считали и пересчитывали свои медяки, между тем как несколько стариков, уже не способных ходить, но вытащенных за порог погреться на солнышке, копошились на своих соломенных тюфяках, пытаясь отогнать тучи неустанно осаждающих их клещей и тараканов.
Их провожатый богатством своего одеяния и украшений совсем не гармонировал с этим гиблым местом. И, тем не менее, он продвигался вперед, как человек, знающий дорогу как нельзя лучше. Калликст, которому с каждым шагом становилось все более не по себе, с величайшей охотой взял бы сейчас ноги в руки. Но попробуй теперь выбраться из этого лабиринта!
Будто угадав, о чем думает мальчишка, Сервилий – так его звали – на миг приостановился, чтобы подбодрить его улыбкой.
– Понимаю, вы устали... Но не беспокойтесь, теперь мы уже недалеко от лавки моего друга Галла. Там вы сможете и поесть, и отдохнуть без всяких помех.
Наконец Сервилий остановился перед термополием. Он оперся локтями о мраморный прилавок с выбитыми в камне глубокими углублениями, в которых стояли амфоры с вином, подслащенным медом. В тени под навесом несколько посетителей с кувшинчиками в руках спорили насчет гонок на колесницах и возничих.
– Да ведь это же наш старый пакостник Сервилий! – прокричал чей-то голос. – Привет, старина. Каким попутным ветром тебя занесло?
Судя по шрамам, исполосовавшим его физиономию, и черной повязке на правом глазу, Калликст заключил, что хозяин этой корчмы – в прошлом гладиатор.
– Привет и тебе, Галл. Хочу тебе представить моих маленьких протеже, Калликста и Флавию. Они голодны и ищут, где бы им приклонить голову. Можешь сделать что-нибудь для них?
– А они и вправду красивы. Ну-ка, подойдите сюда... Ладно, не стесняйтесь, выбирайте что захочется.
Он показал на край прилавка, где на сложенных из камня ступенчатых полках были выставлены галеты, пироги из меда с мукой, коржи с сыром и повидло из винограда.
Флавия, которую предыдущая скудная трапеза никоим образом не насытила, испустила радостный вопль. Калликст в глубочайшем замешательстве пересилил себя, взял пирожок и протянул его девочке.
– Ты тоже можешь что-нибудь съесть, – подбодрил его Галл.
– Благодарю тебя. Но я не голоден...
– Как ты мог убедиться, – смеясь, заметил Сервилий, – наш юный друг не доверяет тебе. То есть нам обоим.
– Вижу, вижу... – пробурчал Галл. – Но ему нечего бояться. Подкрепитесь, дети мои, а потом я дам вам хорошую комнату. Когда вы отдохнете, мы решим, что с вами делать.
Калликст скосил глаза на блюдо, до краев наполненное сладкой выпечкой, какую он обожал. В конце концов, не в силах совладать с собой, он схватил кусок пирога, но откусил всего раз и почти тотчас не на шутку на себя за это разозлился.
Сколько времени он проспал?
Солнце, как показалось ему, уже не освещало деревянную решетку, перегораживающую окно, но полоски света все же просачивались сквозь прогалы в дереве. За стеной раздавался зычный голос, перебиваемый взрывами грубого смеха. Между тем окно, как он уже успел убедиться, выходило не на улицу, а во внутренний дворик. Когда они давеча пересекали его, дворик был пуст. Все это случилось до того, как он, сломленный усталостью и пережитым волнением, рухнул на тюфяк, от которого несло отхожим местом, и заснул.
Голос более громкий, нежели остальные (он узнал Галла), легко проникал сквозь решетчатые ставни.
– О, римляне, приветствую вас! Позвольте заверить, что вы оказываете мне огромную честь и доставляете немалую радость, неизменно возвращаясь под мой кров. На этот раз я, как всегда, попытаюсь оправдать ваше доверие. Для начала – вот, великолепная партия молодых девственниц.
Охваченный жутким предчувствием, Калликст бросился к окну, попытался его открыть, но тщетно: створка не поддавалась – окно, без сомнения, позаботились запереть снаружи. Отчаявшись, он приник глазом к щелке между досками.
Высокие, в два человеческих роста факелы, воткнутые в рыхлую землю по всем четырем углам двора, казалось, изнемогали от горячего усердия. Они ярко освещали деревянный помост, сооруженный впритык к дальней стене. На помосте красовался Галл. Красноватый пляшущий свет делал его изуродованную, всю в рубцах физиономию еще более зловещей, вдвойне ужасной для жалобного стада, толпящегося за его спиной.
Они были выстроены по дюжине в рядок справа и слева, девочки, еще только начавшие созревать. Вид бедняжек заставил юного фракийца содрогнуться: их обрядили в белоснежные одежды из ткани столь тонкой, что в свете факелов их полудетские тела являлись взору целиком, вплоть до самых потаенных деталей.
– Да, достопочтенные, вы не грезите. Именно девственницы! Этими нежными овечками еще никто не попользовался. Однако мне сдается, что вы не чужды сомнения. Так поднимитесь на помост, посмотрите, пощупайте!
«Достопочтенные» являли собой не что иное, как сборище оборванных, всклокоченных бродяг, они явно притащились сюда, только чтобы поглазеть, и теперь упивались зрелищем, сопя и тараща гляделки. Здесь же топтались, должно быть, в чаянии «счастливой оказии», несколько бесформенных, жирных старух-сводниц. Кучка людей, одетых получше, стоя чуть поодаль, взирала на происходящее устало и с некоторым отвращением – это были, без сомнения, вольноотпущенники, ищущие, чем бы ублажить своих господ.
Он только теперь обнаружил среди прочих девочек Флавию, маленькую, перепуганную, сиротливую еще больше обычного.
– Ну-ка, мои овечки, мои хорошенькие мотыльки, попляшите немножко, покажите, какие вы красавицы!
Послышался жестковатый звук свирели, и девочки механически задвигались, неуклюже подражая танцовщицам из пантомимы.
Флавия замешкалась, но получив от одной из своих товарок тычок локтем в бок, подчинилась и последовала примеру остальных.
– Всего десять денариев! Десять денариев за любую из этих чудесных крошек! Не надо колебаться, подойдите ближе, пощупайте...
– Ну-с, добрейшая Кальпурния, которую ты предпочтешь?
Необъятная матушка-сводня, малость осевшая под тяжестью бесчисленных побрякушек, подкатилась к помосту. Сердце Калликста едва не выпрыгнуло из груди, когда он увидел, что эта мегера направила свой указующий перст на Флавию. Галл, осклабившись, знаком приказал девочке приблизиться, а когда она отшатнулась, схватил ее за руку и силком потащил к своей жуткой клиентке. Когда последней худо-бедно удалось взобраться на помост, доски которого застонали под ее весом, она принялась восхищенно перебирать, оглаживать толстыми пальцами пряди ее распущенных волос. Лаконичный обмен парой невнятных слов, и Галл сдернул со своей жертвы последние покровы.
Калликст замер в каком-то чарующем ослеплении, заглядевшись на обнаженное тело своей маленькой подружки, дрожащее в охровом свете факелов. Жирные лапы вышеозначенной Кальпурнии шарили по ее намечающимся грудям, скользили вдоль бедер, добираясь до нежной впадины лобка.
– Калликст!
Отчаянный крик Флавии поразил его в самое сердце. Не помня себя, он ринулся к двери, бешено затряс ее, выдирая себе ногти, но дверь не поддалась. В неистовстве он снова устремился к окну, возобновил свои попытки, но и здесь ничего не вышло. Тогда он, словно дикий зверь, угодивший в сеть, завертелся на месте, и тут до него вдруг дошло, насколько ветхи здешние стены, трещины которых кое-как маскировал слой штукатурки и грязи. Юноша разогнался и саданул плечом в перегородку. Она треснула, как иссохший листок, и он мгновенно оказался погребен под грудой обломков в густом облаке пыли. Он просунул руку в образовавшееся отверстие, нащупал брус, вцепился в него и что было сил принялся раскачивать. Наконец тот поддался. Произошло новое обрушение – на сей раз дыра оказалась достаточно широкой, чтобы он смог выбраться наружу.
При виде этого всклокоченного парня с безумным взглядом, черного от пыли, толпу охватило смятение. В два прыжка фракиец достиг помоста. Толстомясая великанша-сводня, оцепенев с перепугу, даже не шевельнулась. Брус, которым Калликст орудовал словно сариссой, длинным копьем македонских воинов, угодил – ей в брюхо. Задохнувшись, разинув рот, Кальпурния плюхнулась наземь с помоста – ни дать ни взять черепаха, перевернутая на спину.
Калликст уже прыгнул на лестницу, продолжая размахивать своим импровизированным оружием. Но он не принял в расчет Галла, который не без пользы выходил на арены амфитеатров империи. Выбросив вперед ногу, он саданул подростка в бедро. Потеряв равновесие, фракиец растянулся на земле, выронив свою палицу. Быстрее молнии бывший гладиатор наскочил на него сверху, схватил за горло, расплющил, навалившись всем своим немалым весом. Юноша задыхался. Как сквозь туман до его слуха донесся вопль, конечно, это кричала Флавия, в то время как Галл, громко сопя и ухмыляясь, дышал ему в лицо, обдавая едким запахом чеснока и скверного вина.
