Текст книги "Елисейские поля"

Автор книги: Жильбер Сесброн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Венок

переводчик Е. Болашенко

Сквозь грязные оконные стекла (после смерти Денизы их ни разу не мыли) толстяк Фернан увидел госпожу Данже и госпожу Шалифур, жестикулируя, они спорили о чем-то у родника.

– Гляди-ка, плакальщицы!

Он проговорил это вслух, повернувшись лицом к кухне, – ведь Дениза прежде всегда бывала там, а он был слишком стар, чтобы менять свои привычки.

Плакальщицы воздевали руки к небу и сокрушенно качали головами. Фернан не выдержал, встал, привычным еще со школьных лет жестом обмотал шею платком, который от времени стал грязно-серым, как и его волосы, и направился к роднику, крикнув призраку Денизы: «Я скоро вернусь!»

– Ну, что новенького?

– Умер господин Гремблар. В четверг похороны.

– Виктор? И этот туда же! – сказал он словно с упреком. Печали он не испытывал, только чувство тревоги – его бастионы рушились. Всякий раз, когда вот так исчезал кто-нибудь из тех, кто был на групповых фотографиях, снятых либо в школе, когда им было по десять лет, либо в казарме сто девятого полка, когда им было по двадцать, он чувствовал себя неуверенно. А теперь вот и Виктор сыграл в ящик.

– Когда же это случилось?

– Вчера под вечер.

– Он что, болел в последнее время? – спросил Фернан без особой надежды на положительный ответ.

– Как бы не так! – безжалостно ответила одна из плакальщиц. – Я видела его еще третьего дня: он был здоровее нас с вами.

В его бастионе пробита новая брешь.

– И вы, как обычно, будете ходить по домам, собирать на венок?

– Вот уж нет! – сказала госпожа Шалифур, поджав губы. – Мы как раз обсуждали этот вопрос. Нет, на этот раз мы и пальцем не шевельнем.

– Но ведь обычно…

– Уж позвольте нам, господин Шово, сохранить наше женское достоинство!

– Всему есть предел, – заявила госпожа Данже.

– Но Виктор умер. Он имеет право, как и другие…

– А как он жил?

– Жил, как все.

– Да? Вы слепы, господин Шово, дружба вас ослепила.

– Я знаю, вы не любите охотников, но…

– Да, вот именно, он был охотником!

– Ну, согласен. Пожалуй, он любил поесть, слишком много пил.

– Все эти мужские забавы нас не интересуют, – сказала госпожа Шалифур с явным отвращением, – все эти сборы ветеранов, банкеты, кафе…

– И политика тоже, – добавила вторая дама.

– В чем же тогда дело?

Они замолчали надолго, и было слышно лишь безмятежное журчание родника.

– Господин Шово, – проговорила наконец одна из плакальщиц, отводя глаза. – Уж кому-кому, а вам мы не хотели бы давать объяснения. Идемте, госпожа Шалифур!

Фернан бесцеремонно схватил ее за руку:

– Ну уж нет, госпожа Данже, так дело не пойдет!

Он защищал не только Виктора, но и рыболовное общество, сто девятый пехотный полк, партию радикалов, всех «Веселых игроков в шары» – словом, всю сильную половину человечества.

Плакальщица резким движением вырвалась из его рук и догнала подругу.

– Ну и ладно, я сам займусь венком! – крикнул им вслед Фернан. И он начал ходить из дома в дом: – Вы ведь знали Виктора Тремблара?

Для приличия он надел свой черный костюм.

В это время дня большинство мужчин были на работе или сидели в кафе, двери открывали ему женщины: – И вы, господин Шово, лично взялись за это? Это очень… как бы это сказать? Очень похвально!

– Вот уж не понимаю почему! – Толстяк Фернан начал злиться. – Похвально.

Другая сказала: – Великодушно.

Третья: – Я не думала, что вы такой добрый христианин! Почти все как-то насмешливо улыбались, улыбка иногда сменялась ностальгическим выражением, молодившим лицо. «Виктор. Ах, Виктор», – шептали со вздохом женщины. А жена столяра даже прослезилась и дала крупную купюру.

«Ну и удивятся же эти две кумушки, когда увидят, сколько я собрал. Какой роскошный будет венок!» В охватившем его азарте Фернан почти забыл о покойном: он им покажет, чего он стоит!

В дверь Бредена, бывшего художника, ему пришлось стучать долго.

– Госпожа Бреден, откройте! Это я, Фернан… Гляди-ка, Арсен, ты дома?

– Да, старина, это… это я. – От него разило спиртным.

– Опять ты напился.

– Слушай, Фернан, попрошу не… Черт возьми, помоги мне сесть.

Бреден рухнул в свое старенькое кресло, бутылка стояла рядом.

– Я собираю деньги на венок Виктору.

– Какой еще венок! Пойди-ка лучше возьми себе чистый стакан.

Фернан отказался и стал терпеливо объяснять Бредену, что вчера вечером умер Тремблар, что обычно всех обходят плакальщицы, но эти две старые ведьмы…

– И за это дело взялся ты сам? – Арсен расхохотался, он хохотал до слез. Он весь побагровел, казалось, красное вино, что он выпил, бросилось ему в голову, даже вытаращенные глаза покраснели. – Ну ты даешь, Фернан, черт бы тебя побрал!

– Ты поступил бы точно так же, Арсен.

– Может быть, но я – другое дело. А вот ты…

– А что я, что я?

– Но, старина, он же вам всем наставлял рога, этот Виктор! И Беретро, и этому идиоту Ледюку, Эрнесту… Кому еще? Кабатчику, черт возьми! И тебе, как и всем.

– Если бы ты не был пьян как сапожник, я бы тебе влепил, Арсен. Ты не имеешь права оскорблять Денизу.

– Уж с твоей-то Денизой он точно переспал. Видно, ты не очень-то уделял ей внимание. Рыбалка, Фернан, это здорово, но, знаешь, твой дом в это время открыт для всякого. А Беретро, тот все ходил на свои собрания ветеранов. А этот идиот Ледюк со своими партийными делами… А бедняга Эрнест слишком любил играть в шары. За все надо платить старина, за все.

– А ты-то сам! – взревел Фернан, вдруг припомнив кое-какие подозрительные подробности. – Ты думаешь, с тобой все в порядке?

– Ну конечно! – серьезно ответил Арсен. – Я же редко выхожу из дому.

– Зато твоя Адель выходит. Вот так-то! – крикнул Фернан и выскочил на улицу, хлопнув дверью. Он задыхался, ему трудно было идти. Нет уж! Больше он не пойдет ни к кому. Виктор, ну и негодяй Виктор! Вот что: нужно рассказать об этой истории всем мужчинам в деревне, но только чтобы каждый не знал про себя самого… Нет, каков подлец!

О Денизе он думать не хотел, решил оставить эти мысли до вечера, отныне каждый вечер он будет думать об этом! Сейчас он думал только о себе, о Беретро, о Ледюке, Эрнесте, о сто девятом полку, обществе рыболовов, партии, словом, о чести всех мужчин. Правый карман оттягивали позвякивавшие при ходьбе монеты, будь они неладны. «Венок для Виктора, еще чего!»

Он внезапно принял решение и направился к дому кузнеца.

– Эй, Беретро, ты не занят? Пойдем-ка со мной. Зайдем за Ледюком. А потом за Эрнестом, а? Давненько мы все вместе не опрокидывали по стаканчику. Не надо забывать друзей – время идет, неизвестно, кто завтра будет жив, а кто перекинется. Ну пошли!

Они вошли в кафе, веселые, довольные собой, как новобранцы. «Хорошо ты придумал, Фернан! Надо бы видеться почаще, посидеть вот так, вместе».

Один Фернан хмурился. Он вынул из кармана горсть монет и бумажек.

– Эй, хозяин, открой нам счет – все это надо растрясти до четверга. И выпей с нами! Ты тоже заслужил!

Дарио

переводчик Г. Шумилова

– А вам, господин Дарио, как всегда – ломтик ливерного паштета? – спросила хозяйка колбасной лавки.

– Да, пожалуйста, – ответил он и вернулся к своим мыслям. «Может, лучше накладной нос, в котором будет загораться лампочка. Совсем крошечная лампочка… Соединяешь в кармане контакты… Да, но я могу сжечь свой собственный нос!»

– Как это – сжечь нос? – удивленно спросила лавочница.

– Простите, – смутился господин Дарио, – я, наверно, думал вслух. Я, видите ли… Просто я…

– С вас два франка семьдесят сантимов, – не дослушав, перебила она.

– Спасибо.

И он незаметно выскользнул из лавки, будто человек-невидимка.

Но когда он вошел в булочную, в голове уже снова вертелось: «А еще лучше – надувной нос! Это будет намного проще: надо надеть на нос воздушный шарик… Да, но куда деть трубку и грушу?..»

– Вам полбатона, господин Дарио?

– Да, пожалуйста.

«Вот только будут ли они смеяться? Зрители теперь пошли пресыщенные или мрачные… А чаще всего то и другое вместе: потому и мрачные, что пресытились… Телевидение доставляет им на дом, и притом бесплатно, лучшие цирковые номера со всего света – где нам с ним тягаться! Только малыши еще умеют смеяться. Да и их портят всей этой рекламой. Сейчас достаточно работать под тех типов, что рекламируют сыр или стиральные машины, говорить, как они, – и успех обеспечен! Только это не по мне…»

– У вас есть дети, госпожа Брюн? – вдруг спросил он у булочницы.

– Да, – ответила та, – трое: старшему десять, среднему восемь, а младшему шесть лет.

– Вы водите их в цирк?

– Никогда. Да чего там хорошего: страшные хищники, которые, того и гляди, бросятся на вас, лошади, которые брыкаются, летающие акробаты – от всего этого дети только кричат по ночам! Нет уж, увольте!

– Конечно, – робко вставил он, – но бывает еще… бывают и смешные номера!

– Клоуны, что ли? Мне, например, глядя на них, не смеяться, а плакать хочется.

– Ну, это вам, а детям?

– Не знаю почему, – продолжала она, не обращая внимания на его вопрос, – но я всегда представляю их себе после выступления: без парика, накладного носа и грима, маленькие, тощие, в задрипанном плащике…

Она разрезала пополам длинный батон и завернула его в жалкий обрывок чуть ли не туалетной бумаги. И только тут взглянула на Дарио: маленький, тощий, он был так похож на ее описание, что ей стало не по себе. А его больно ранили слова госпожи Брюн. Опустив глаза, он протянул ей мелочь. Ему казалось, что все покупатели в булочной смотрят на него.

– Конечно, это дело вкуса, – сказала она, – моя золовка, так та…

«Сейчас она скажет, что золовка водит детей в цирк каждую неделю!» – подумал Дарио.

– Да, да, госпожа Брюн, – пробормотал он, сунул молочнице мелочь в обмен на свою грошовую покупку и поспешно зашагал прочь – маленький человечек в задрипанном плаще. Он дошел до площади и сел на скамейку, рядом с развалившимся на ней бродягой. «Привет!» – сказал он бродяге. Тот дружелюбно кивнул в ответ.

Взгляд клоуна упал на ботинки бродяги, они показались ему куда смешней тех, в которых он выходил на арену их комичность была естественной, а не вымученной. Вот бы их купить!

Господин Дарио украдкой наблюдал за своим соседом, который крутил самокрутку: «Если это хорошо разработать, выйдет бесподобный номер». Заскорузлыми толстыми пальцами бродяга норовил завернуть в микроскопический клочок бумаги непомерно большую щепоть табака. Он беспрерывно вертел бумажку в руках, стараясь умять табак, однако дело не двигалось. Но вот, будто играя на флейте, он проворно провел языком по своему бесформенному изделию, склеил его и скрутил оба конца, словно запер табак с двух сторон. Зажигалка, которая никак не хотела зажигаться, могла бы стать темой второй репризы. «Если очень постараться, можно смастерить такую же, только, конечно, здоровенную и чтобы каждый раз давала осечку!»

Наконец его соседу все же удалось добыть огонь, он наклонил голову и поднес к зажигалке то, что никому, кроме него, не пришло бы в голову назвать сигаретой; мгновенная вспышка – и его рыжая борода чудом не загорелась, пять минут кропотливого труда буквально пошли прахом. Фейерверк кончился, пепел разлетелся.

«Какая концовка! – подумал клоун. – Надо будет еще взорвать петарду…» И он с сожалением вспомнил о детях госпожи Брюн, которые никогда не увидят номер «Самокрутка Дарио».

– А, черт! – только и сказал бродяга, небрежным жестом светского льва стряхивая пепел с лоснящихся лацканов пиджака.

– Да, досадно! – посочувствовал Дарио. – Простите за нескромность, как вас зовут?

– Паоло. А вас?

– Дарио.

– А чем вы занимаетесь?

– Чем занимаюсь? Я – Рыжий. – Он употребил старое цирковое словечко.

– В каком смысле? – вежливо переспросил его собеседник.

– Ну как же – клоун, веселю публику в цирке.

– Ах, клоун, – повторил бродяга. – Ясно.

– Вот вы, когда были ребенком, вы любили цирк? – чуть не накинулся на него Дарио.

– Мне нечасто приходилось там бывать. Да я и не жалею: не в обиду вам будь сказано, но я вообще-то боялся клоунов.

– Боялись? – Дарио инстинктивно отодвинулся от соседа. – Но почему?

– Не знаю. Это и не дети, и на взрослых они не похожи. Понимаете? Правда, – ни с того ни с сего добавил он, – я был сиротой.

Они помолчали, но Дарио (хоть и подумал: «Да зачем его об этом спрашивать? Опять нарвусь на оскорбление!») не утерпел:

– Скажите, что, по-вашему, смешнее: нос, который раздувается, или нос, который загорается?

Бродяга посмотрел на него невидящим взглядом, наморщил лоб и наконец сказал, качая головой:

– Мне частенько приходится вставать с распухшим носом, а к вечеру, в такое вот время, как сейчас, он у меня порой горит огнем, так что и впрямь можно сказать… Да только я не вижу в этом ничего смешного.

Дарио резко встал.

– Всего хорошего!

Он отошел уже шагов на десять от скамейки, когда бродяга сиплым голосом окликнул его:

– Эй! А зачем вам это надо?

– Что именно?

– Ну, этот цирк.

– То есть как зачем! – взорвался Дарио – он уже с самого разговора с госпожой Брюн предчувствовал эту вспышку. – Мой дед был правой рукой Буффало Билла! Потому что мой отец, Великий Кармо, был королем магов! Моя жена, мисс Дарлинг, – непревзойденная наездница! А наш сын Растоли – первый в мире жонглер!

Бродяга встал и отвесил ему шутовской поклон.

– Ну, а вы-то сами кто?

– Я? Я, – повторил Дарио, потрясая над головой хлебом и свертком с паштетом, – я, – воскликнул он и повернулся на месте, словно приветствуя рукоплещущий зал, – я – Дарио, комик века!

Папаша

переводчик И. Истратова

Кто поручил ему охранять дом? Насколько мне известно, никто. Однако достаточно было увидеть, как по-хозяйски он сидит перед воротами (выдающаяся вперед челюсть придавала ему весьма высокомерный вид), чтобы понять: этот упитанный страж не допустит на своей территории никакого беспорядка. Да и чтобы оценить прозвище, которым, не сговариваясь, наградили его люди, – Папаша. Толстяком он не был, но важно выпячивал грудь, как слишком уверенный в себе человек. Весь квартал не то с опаской, не то фамильярно величал его Папашей, и он благодушно откликался. Порядок и Долг… Доведись ему выбирать себе девиз, подобно епископам, которым он не уступал в величественности, он бы остановился именно на этом: «Порядок и Долг»… Постепенно он стал приглядывать и за соседними домами, а потом за целой улицей, за всем кварталом и неторопливо обходил свои владения. Людям приходилось терпеть надзор, хотя они иногда ворчали:

– Слишком много он себе позволяет! Каждый волен делать, что хочет…

– О нет, сударь, вы вовсе не вольны шуметь на улице, пить без удержу, лупить детей… А если вам этого хочется, убирайтесь-ка из нашего квартала…

Конечно, такое красноречие было недоступно Папаше, но его понимали и без слов. Возмутитель спокойствия удирал прочь со всех ног и больше не смел приближаться к грозному часовому.

«Молодец, Папаша!» – думали обитатели квартала, но никогда не благодарили старика вслух. А за что благодарить? Порядок и Долг…

Но как-то раз – видно, это вечная история! – в квартале появилась некая обворожительная особа, и оказалось, что Папаша (может быть, впервые в жизни) не остался равнодушным к незнакомке.

– В его-то возрасте – какой ужас! – полушутя, полусерьезно говорили люди. Более опытный кавалер не клюнул бы на столь развязную и доступную красотку. А Папаша пал жертвой ее чар. Не в первый же вечер, конечно, но знаете, как это бывает: он провожал ее умильным взглядом, с небрежным видом отправлялся ее искать, притворяясь, будто совершает привычный обход… К тому же Папаша за версту чувствовал сопровождавший ее пряный аромат. Короче, наш герой побежал на свидание, назначенное (во избежание пересудов) довольно далеко от его улицы, потом еще раз и еще…

К сожалению, о любовных подвигах Папаши проведали не только жители квартала. Когда он оставил свой пост в третий раз, в дом нагрянули воры. Стояло лето, и они преспокойно обчистили все квартиры. Вернувшись на заре, пылкий любовник сразу почуял недоброе. Правда, он надеялся, что многолетняя бдительность и верность долгу спасут его от оскорбительных упреков. Но не тут-то было: жильцы, соседи, местные лавочники – все на него набросились. Папаша занемог от горя, перестал показываться на люди, пить, есть и отверг все заботы. Похоже, от стыда и вправду умирают, ибо так с ним и случилось. А что же его возлюбленная? Ее и след простыл – бездомная сучка, послужившая причиной всех этих бед, давным-давно покинула квартал.

«В случае опасности потяните за ручку…»

переводчик Вал. Орлов

На семьдесят шестом километре помощник машиниста экспресса «Париж – Брест» вдруг вспомнил, что не поцеловал на прощанье сынишку.

Разумеется, надо было возвращаться в Париж, но как? Задним ходом опасно. Вообразите себе состав, на всех парах мчащийся задом наперед! А что будет с пассажирами, которые, чтобы их не укачало, купили места по ходу поезда?.. Нет, куда благоразумнее подождать переезда на семьдесят девятом километре, с разрешения машиниста спрыгнуть, открыть шлагбаум («Влезешь на ходу, старина!» – скажет ему машинист) и свернуть влево на автостраду, ведущую в Париж…

Сойти с рельсов… К чему эти громкие слова? В конце концов это означает всего лишь плюнуть на рельсы и поехать другим путем, а подобная операция, проделанная опытной рукой с соблюдением всех предосторожностей, не представляет никакого риска, тем более на малой скорости. Ведь считаете же вы в порядке вещей, что асфальт выдерживает какой-нибудь фургон на четырех железных колесах, так почему бы восьмиколесному вагону или двенадцатиколесному локомотиву не катить по шоссе с таким же успехом? И вот доказательство: скорый «Париж – Брест» едет себе по автостраде Брест – Париж, и все его пассажиры мирно посапывают во сне.

Было четыре утра, и вторжение в Париж прошло как ни в чем не бывало. Помощник машиниста, живший неподалеку от переезда, притормозил у своего дома, сказал напарнику: «Подожди-ка меня минутку» – и зашел поцеловать своего спящего малыша.

На рельсы они вернулись возле Версаля-Шантье без всяких приключений. Ночная дорога из Парижа в Версаль полна очарования: луна, уснувший дворец… Машинист с помощником пришли в восторг и решили на днях непременно повторить на славу удавшийся маневр.

На другой день обычный маршрут показался им убийственно скучным, а на третий машинист сказал помощнику:

– Слушай, приятель, я забыл дома платок. Ничего, если мы…

– Это правда? – спросил его напарник, но лишь для порядка.

А сам мысленно уже прикидывал, где можно съехать с полотна и как потом вернуться на него другим путем. Не подумайте, что для этого достаточно атласа автомобильных и железных дорог Франции. Еще нужно досконально знать расписание движения поездов, иначе крушения не избежать. Но специалисту с пятнадцатилетним стажем по плечу и не такое.

Правда, на этот раз вышла небольшая накладка: когда они стояли в Париже, один из их пассажиров проснулся и решил прогуляться по платформе. Заметив открытое кафе, он зашел туда выпить лимонаду и спросил у хозяина, такого же сонного, как он сам:

– Когда тронется поезд?

– Какой поезд? – недоуменно отозвался тот.

– Брестский скорый, какой же еще?

– А мне откуда знать? Справьтесь на вокзале Монпарнас!

Каждый из них посчитал другого малость не в себе, и на этом разговор закончился. Однако, выйдя из кафе, пассажир уже не обнаружил своего поезда, и, поскольку он в одной пижаме возвращался к себе домой, у него возникли недоразумения с полицией. Полицейские отпустили бы его с миром, не толкуй он так упрямо про какой-то поезд, из которого он якобы только что вышел. Нет вы представьте себе: на проспекте Домениль!

А другой пассажир проснулся как-то раз посреди Булонского леса (слева озеро с островом, справа теннисные корты – нет, ни с чем не спутаешь!) и чуть было не дернул за ручку аварийного сигнала. Но он вовремя прочитал на таблице, что «сигналом запрещено пользоваться без уважительной причины» и что «нарушителю» грозит наказание – штраф бог знает в сколько франков или даже несколько лет тюрьмы! Булонский лес… Кто знает, уважительная это причина или нет? Пассажир засомневался и «нарушать» не стал. Проснувшись наутро в Бресте, он уверил себя, что все это ему приснилось.

А локомотивная бригада об этих происшествиях не подозревала и посему продолжала свои вылазки. В тайну посвятили еще контролера и почтового курьера. Теперь они могли позволить себе, например, подбросить на бульвар Жана Жореса в Дрелиньи одного пассажира, которому иначе пришлось бы ночью идти пешком всю дорогу от вокзала до дома, или вручить корреспонденцию адресату в собственные руки – короче, оказывать людям разные услуги.

Так они посетили множество живописных уголков, обычно не обслуживаемых железной дорогой. Подъехали спеть серенаду под окна президента своей компании, обитавшего на одной из вилл близ Вейлуара. Тот вышел в ночной рубашке на балкон, растроганно поблагодарил: «Спасибо, друзья мои!» – и вернулся досыпать. Назавтра он никому не рискнул поведать о посетившем его видении: много ли надо, чтобы лишиться места?..

Однако похождениям брестского экспресса суждено было завершиться трагически. Однажды ночью, вернувшись на рельсы после скромного ужина бригады в Орлеанском лесу, состав столкнулся с автобусом – идиот водитель, устав от езды по асфальту и желая выгадать время, поехал по железнодорожному полотну. Двенадцать человек насчитали убитыми и восемнадцать – ране…

– Эжен, – сказала помощнику машиниста жена, – хватит дрыхнуть с трубкой в зубах. Допивай кофе – он уже, наверно, совсем холодный – и дуй на вокзал: ты опаздываешь!

– Черт побери, уже двадцать один одиннадцать! Я еле-еле успеваю…

Нахлобучив фуражку, он выскочил на лестницу. Но на площадке второго этажа он вспомнил, что забыл поцеловать сынишку, и побежал наверх исправить упущение – как бы чего не вышло…