Текст книги "Будь честным всегда"
Автор книги: Жигмонд Мориц
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
– Ну тебя!.. – Шаника стукнул сестру по руке.
Белла засмеялась, но руки не убрала. Теперь рукав ее синего платья уже не был закатан до самого плеча, как в кладовой, но Миши видел именно ту белую прекрасную руку и всерьез боялся, что она согнется в локте и обнимет его.
– Ну, мир?
– Если ты больше не будешь меня дразнить, то я не буду жаловаться.
– Давай лапку, суслик!
Шани показал ей язык и ударил ее ладонью по руке, правда, на этот раз совсем легонько.
Белла поймала его чумазую ручонку и задержала в своей белой ладони.
– Фу-у, настоящая поросячья ножка, – смеясь сказала она. – Виола поросенка собирается покупать, а он уже здесь. – И она подмигнула Миши.
Миши рассмеялся так громко и весело, как не смеялся уже давно, настолько остроумно и метко это было сказано и так тонко связано с предыдущим разговором.
– Ну хорошо, занимайтесь, занимайтесь, – сказала Белла. – Что касается меня, принеси хоть шестнадцать пятерок… – И она потрясла руку брата, но не по-мужски, за ладонь, а обхватив рукой его кисть.
Девушка перегнулась через стол и оказалась так близко от Миши, что он взглянуть на нее не смел, а его правая щека, обращенная к Белле, горела, словно ее жгло огнем.
Сегодняшние занятия не стоили и крейцера. Сейчас Миши впервые почувствовал, что ходит сюда совершенно напрасно.
На душе у него было так тяжело, что, выйдя от Дороги, он чуть не опоздал к старому господину. Пришлось торопиться.
Но только он собрался свернуть в арку желтого дома, как вдруг увидел Яноша.
– Ну, что, дружок? – глухо спросил тот. – Пан или пропал?
С перепугу Миши не понял, о чем идет речь, но когда вспомнил, то тут же обрел смелость.
– Да, – сказал он громко.
– Что «да»? Что она сказала?
– Она сказала: «Совсем не с удовольствием».
– Что-о?
– Нет, не так. Она сказала: «Ни за что – с удовольствием».
– Эх ты, пустомеля! Ничего-то ты не понял.
– Нет, понял. Она сказала: «Передайте ему так: „Ни за что – с удовольствием“ или: „С удовольствием – ни за что“. Как нравится, так и скажите». Вот что она сказала.
– Этого не может быть, – сказал Янош.
– Но она именно так и сказала.
– Ей богу?
Часы пробили пять. Миши уже надо было быть у старого господина.
– Можешь поклясться?
– Могу, только не буду я по всякому пустяку клясться.
– Это тебе пустяк? – сказал Янош, смеясь. – Ах ты!.. Смотри, орешек, я тебя раскушу.
Он хотел щелкнуть мальчика по шляпе, но Миши увернулся и вбежал во двор, так что на этот раз Янош промахнулся.
Час этот, когда Миши читал старому господину, был самым спокойным в его наполненной бурными событиями жизни. Ему нравилось приходить сюда в одно и то же время, садиться в соломенное кресло перед стопкой аккуратно сложенных газет и сознавать, что трудится он честно. Читал он уже так быстро и хорошо, что старый господин никогда его не переспрашивал.
Ему был по душе этот теплый дом и этот розовый старик с ослепительно белыми усами, который был к нему так добр, что ни разу ни в чем не упрекнул.
Когда Миши вернулся в коллегию, ребята сидели вокруг печки и комната была наполнена запахом жареных гренок.
Надь что-то рассказывал. Миши тут же понял, что речь идет о прежней жизни в коллегии, и стал слушать, стараясь не пропустить ни одного слова.
– Младших гимназистов потому и называют копьеносцами, что когда-то они носили котлы с едой на двух длинных копьях. Раньше ведь не было столовой, в которую бежишь по звонку, а там тебе и скатерти и тарелки.
– Глиняные миски да деревянные ложки, – добавил Лисняи.
– Да и ели-то что! – продолжал Надь. – Старшеклассников кормили младшие, с которыми им приходилось заниматься; тем каждую неделю родители присылали буханку белого хлеба, ее хватало двоим на целую неделю, да котел еды на семерых. На следующий день другой ученик получал котел еды, так вот и ели – это и было «подкрепление».
Миши, сидя в темноте, с удивлением слушал.
– А где они ели?
– Да прямо в комнате. Вот, например, нас здесь семеро, и каждому раз в неделю присылают котел еды, фасоль, капусту или галушки с творогом, но не три блюда, как сейчас, в столовой, а один здоровый котел; все садятся вокруг, достают глиняные миски, деревянные ложки, ножи и едят.
– А вечером опять то же самое?
– Если останется; а нет – так сидят да слюни глотают.
– Так это чугуны носили на копьях?
– Нет, это другое… Те, у кого родители жили далеко и не могли присылать еду, привозили провизию с собой; ни почты, ни поездов тогда не было, и если какой-нибудь господин Кёльчеи или Кенде из Сатмара определял своего сына учиться, то ехал господский сынок в повозке, запряженной волами, и вез с собой мер десять пшеницы, гороха, чечевицы, окорока. Нанимали стряпуху, и она готовила, но только одно блюдо в день. На каждый день недели – одно определенное блюдо, а начиная с понедельника – все сначала.
– Ой, как интересно! – воскликнул Бесермени.
– Ну, вам бы интересно не было, – сказал Надь. – Ведь тот, кто не был богат или плохо учился, не получал ничего, кроме жилья, а милосердные горожане по очереди присылали бедным ученикам горшок каши.
Все засмеялись.
– Так вот и стали собирать пожертвования – в ноябре ученики обходили весь город и просили подаяния.
– Ух! Ну и собачья жизнь!
– Правда, и давали тогда охотнее, потому что горожане гордились учениками коллегии – ведь те пели им песни, танцевали с девушками, а если был пожар, помогали ломать дома. Что вы смеетесь? Не думайте, что гасили, как пожарники! Брали в руки герундии – так в шутку называли большие жерди, их сейчас можно увидеть в Публичной библиотеке, – и если горел один дом, то, чтобы не загорелись соседние, ломали у них крыши.
– Вот забавно!
– Но ведь в Дебрецене никогда не было воды. А знаете, сколько лет бурят артезианский колодец? Уже пробурили семьдесят метров, а воды все нет. Все камень. Любой бур ломается. Вот и говорят, что в Дебрецене тоже есть горы, только они под землей.
Миши засмеялся: он уже это слышал в прошлом году у Тёрёков, но принял тогда за шутку.
– Воду кухарке и пекарю приходилось в то время возить издалека в больших бочках, и угождать нужно было им, а не профессорам. Каждый год в честь кухарки сочиняли оду и записывали ее на окороке на долгую память.
Странно было слушать эти рассказы, сидя в уютной, теплой комнате, где даже с отоплением не было хлопот, и невозможно было себе представить события тех далеких времен.
– А учились как?
– Старшие ученики, граверы, делали учебные пособия для младших.
– Да, граверы были, это факт. Я тоже читал о студентах-граверах. Хорошая была наука, – сказал Лисняи.
– В то время это могло считаться наукой, но сейчас и тогдашний профессор провалился бы на экзаменах.
Раздался звонок, которого Миши уже давно опасался, беседу прервали и пошли ужинать. Миши огорчился, что слышал так немного. Ему стало грустно, что он оторван от жизни коллегии, и вдруг захотелось быть всегда среди ребят и так же, как они, быть настоящим учеником коллегии.
Ужин был очень хороший – галушки с овечьим творогом. Все наелись. После ужина Михай Шандор положил перед Миши листок бумаги:
– Взгляни-ка, Нилаш, вытащили твои номера?
Миши удивленно взглянул на листок, где были записаны пять номеров. Он глядел на них как завороженный, машинально полез в карман, вынул кошелек и открыл его, чтобы достать оттуда лотерейный билет.
От смертельного испуга у него замерло сердце: билета не было. Он искал его, искал и среди денег, но не находил.
Мальчик судорожно рылся в карманах, но и там не было, а глаза его тем временем не отрываясь смотрели на маленький листок с пятью номерами: 17,85,39,73,45.
В столовой зашумели, все встали, и он убрал кошелек в карман.
– Ну, выпал какой-нибудь? – торопил Михай Шандор.
Но Миши не мог ответить, он точно онемел.
К счастью, все пошли к выходу, и он, смешавшись с остальными, убежал, скрылся от глаз Михая Шандора. Он не мог быть ни с кем, ему показалось, что он сейчас задохнется среди этих веселых, смеющихся, жующих гимназистов, и он бросился в первый же двор, где никого не было.
Позднее он поднялся на третий этаж, но не посмел войти в комнату, а спрятался в коридоре. Его трясло как в лихорадке. Он не мог даже вспомнить, его это были номера или нет, а когда вдруг вспомнил, неописуемый ужас и боль пронзили его насквозь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Урок географии проходил не в классе, а в кабинете естествознания на третьем этаже. Поэтому утром не надо было спускаться по длинной лестнице. Однако расстроенный, убитый горем, Миши все же опоздал на несколько минут. Он скверно спал ночью, едва задремав, просыпался от тревожных мыслей – никак не мог понять, куда задевался лотерейный билет. Это было просто непостижимо. Встал он вялый, с тяжелой головой, но свежая, ледяная вода, которой он умылся, немного его освежила.
Гимназисты в кабинете тихонько жужжали, и он быстро занял свое место на первой парте. Миши молчал, притаившись, стараясь не привлекать к себе внимания. Истерзавшись за ночь, он осунулся и побледнел как полотно. Урок, да и вообще учение не шли ему на ум. Едва живой от страха, он не знал даже, какие учебники взял с собой.
Орци восседал на кафедре, повернувшись лицом к классу. Он, кривляясь, рассказывал что-то, мальчики слушали развесив уши и негромким приглушенным смехом встречали каждое его слово.
– Ты гюма-а-анный человек… – протянул Орци, подражая старому преподавателю географии, которого обычно все передразнивали, но никто не делал этого так мастерски, как Орци; уронив на грудь голову и по-стариковски моргая глазами, он повторил тонким гортанным голосом: – Ты гюма-а-анный человек, милый мальчю-юган…
Гимназисты дружно смеялись, не спуская глаз с Орци. Хотя голос его и тонул в общем шуме, все видели, что он изображает старого географа, и к тому же очень забавно, а это дело рискованное: учитель в любую минуту может показаться на пороге.
Потом Орци перешел к одной из хорошо известных шуток, рассказу об Египте; преподаватель географии был когда-то гувернером в графской семье и ездил со своими воспитанниками в Египет, поэтому на каждом уроке заводил речь об этой стране.
– Когда я ездил в Египет, – прошамкал по-стариковски Орци, – я видел там двух огромных, отвратительных птице-крокодилов… (Мальчики заливались смехом.) Одно из чудовищ разинуло пасть, а я схватил одностволку да как всажу в него две пули!
Все смеялись, негромко вскрикивая и повизгивая от восторга. Сидящие перед кафедрой наклонились вперед, сидящие позади легли животами на парту, чьи-то головы почти касались Орци, который продолжал, понижая голос, но все оживленней жестикулируя:
– А я палю из ружья – пиф-пиф, угодил одному чудовищу в правый глаз, оттуда пуля рикошетом попала в левый глаз второго крокодила, вылетела из него – и рикошетом в правый глаз первого крокодила; словом, милый мальчюган, я пиф-пиф – и одним духом выбил у обоих птице-крокодилов все четыре глаза.
Мальчики хохотали, прямо надрывались от смеха; сидевшие на задних партах подкрались поближе к кафедре, и все смотрели в рот Орци. А он вдруг прервал рассказ и другим тоном, но по-прежнему копируя старого учителя, проговорил:
– Ах, милый мальчю-юган, вы все наглый народ, совсем обнаглели.
Эта шутка имела наибольший успех, ведь не проходило ни одного урока географии, чтобы гимназисты не слышали, да к тому же не раз, что они «наглый народ».
– Господин учитель, а не приснилось ли вам это? – раздался голос с последней парты.
– Наглец! – напустился на одноклассника Орци. – Тебе не место среди порядочных людей. Подойди сюда и встань возле меня!
Тут уже и Миши не смог удержаться от смеха. Словно внезапно проснувшись, он откинулся на спинку парты и, открыв рот, зажмурившись, рассмеялся.
Между тем в кабинет вошел учитель и с трудом взобрался на кафедру. Гимназисты моментально расселись по местам, а Миши все продолжал смеяться, не закрывая рта и склонив к плечу голову. Он уловил какое-то движение в кабинете, но, утомленный долгим плачем и ощущая боль в пустом желудке, сидел, похохатывая.
Наступила тишина; он, наконец опомнившись, провел рукой по лицу, волосам, почесал в затылке, зевнул, и глаза его наполнились слезами, но тут с кафедры донесся голос, на этот раз уже самого учителя:
– Михай Нилаш!
Точно гром грянул над головой мальчика. Он не в силах был подняться с места. Так долго сидел не шевелясь, что по кабинету пробежал тревожный шумок, и все взоры обратились к Миши.
Тогда он, смертельно бледный, встал и поднял на учителя свои колючие черные глаза. Щеки у него ввалились, а строгие упрямые брови, как два маленьких натянутых лука, нацелились на учителя.
Вызванному ученику следовало, не дожидаясь приглашения, выйти к доске, на которой висела карта Франции, и рассказать заданный урок. На Миши с двух сторон испуганно и удивленно поглядывали Гимеши и Орци. Гимеши вышел из-за парты, чтобы пропустить его. Тогда Миши, спотыкаясь, неверным шагом поплелся к доске и встал перед картой.
– Ну, милый мальчю-юган, что же задано на сегодня?
Миши молчал. На мгновение он зажмурился, и сразу у него закружилась голова. Боясь упасть, он широко раскрыл глаза. Потом робко повернулся к карте, и перед ним из тумана выплыла Франция, напоминавшая пестрый платок. Его кружевные уголки опускались в море, и коричневое пятно гор растекалось направо к южным морям.
– Так вот, Франция… – заговорил учитель. – Что это за страна? Ландшафт ее разнообразен: на востоке горы, на западе равнины, не правда ли? На юге… А что на юге? Как называется этот большой горный массив на юге?
Гимназисты внимательно слушали. Никто не понимал, почему Миши молчит, точно немой.
Он молчал, теперь уже сам не зная почему. Ему постепенно припомнился прошлый урок, который он слушал не очень внимательно, но все-таки нашел на карте Пиренеи, вспомнил перевал Ронсе… «Ронсевальский, Ронсевальский», – повторил он про себя.
– Эти высокие горы отделяют Францию от Испании. Где же можно их перейти? По какому перевалу? Рон… Рон… Ронсевальскому перевалу…
«Ронсевальскому, Ронсевальскому», – твердил про себя Миши.
Маленький старичок, розовощекий и седой как лунь, такой сухонький, словно жизнь высушила его в своей раскаленной печи, ни с того ни с сего, как обычно, вспылил:
– Эх, милый мальчю-юган, да ты же наглец…
Но тут он спохватился, что стоящий перед ним маленький наглец все же сидит за первой партой, а старый учитель, бывший гувернер графских отпрысков, привык уважать всякие авторитеты. Сожалея, что сгоряча сказал лишнее, и желая исправить положение, он поднялся со стула и, подойдя к карте, принялся слово в слово повторять то, что объяснял на предыдущем уроке. Это заняло добрых четверть часа. Миши твердил про себя те названия, которые собирался упомянуть учитель: горный хребет Юра, Кот-д'Ор и плато Лангр… Арденны, Севенны… Все это всплывало в его памяти, но он упрямо сжимал губы и не мог выговорить ни слова.
– Вот здесь Орийак, – продолжал учитель, – где не так давно, в 1852 году, дорожный рабочий открыл очень интересное древнее захоронение, относящееся еще к доисторической эпохе. Вместе со скелетом человека были найдены кости вымерших древних животных: пещерного медведя, гиены, льва, мамонты, носорога; следовательно, человек уже жил в ту эпоху, когда существовали эти животные…
Миши с изумлением смотрел на старого учителя, который уже рассказывал о неандертальском человеке на прошлом уроке, но тогда мальчик не воспринял это открытие как факт недавнего прошлого, а теперь учитель сказал «не так давно, в 1852 году», точно это произошло прошлой зимой, и сказал ему, Миши, родившемуся почти тридцать лет спустя. Потом та древняя эпоха как бы вплотную приблизилась к нему, и вдруг перед ним всплыла какая-то туманная картина: первобытный человек хочет спрятаться в пещере, а там уже сидят медведь, лев, мамонт… Но как мамонт поместился в пещере?
Широко раскрытые глаза, живая мысль и напряженное внимание на лице мальчика вдохновили учителя, который, наклонившись к нему, стал объяснять:
– Это происходило, конечно, в доисторическую эпоху, ведь истории незнаком такой уклад жизни. Достоянием истории стало то, что происходило недавно, скажем позавчера. Египетские пирамиды построены всего лишь четыре-пять тысяч лет назад, а череп, найденный… ну вот там, возле Дюссельдорфа, ну вот… сколько раз уж упоминалось это название…
Пока старик мучительно напрягал память, у Миши вырвалось:
– Неандерская долина…
– Да, правильно, там, – сказал учитель, дотронувшись до плеча мальчика своей маленькой высохшей ручкой. – Неандертальский череп нашли в глине делювиального происхождения, в самом нижнем слое, а геологи полагают, что делювиальные, а затем и аллювиальные отложения насчитывают около двухсот – трехсот тысяч лет… Следовательно, неандертальскому черепу триста тысяч лет, но возможно, и значительно больше, ну, будем считать, триста тысяч. Тогда какое по счету поколение таскало камни для постройки пирамид? Нельзя легкомысленно утверждать: это, дескать, было давно, в незапамятные времена. По-твоему, если что-то произошло во времена твоего детства, это было давно, а по-моему, лишь вчера, потому что я уже три десятка лет преподавал, когда ты только на свет появился, и то, что, по-твоему, произошло давно, например, какое-нибудь событие в истории венгерского народа, произошло всего лишь сегодня, ведь Венгерское государство существует только тысячу лет. И если посмотреть с научной, исторической точки зрения, для нас Арпад жил в давние времена, для него же Пелопоннесская война – глубочайшая древность, а Вавилон построили за много веков до Пелопоннесской войны, и тут конец истории. С помощью письменных и вещественных памятников мы можем заглянуть в прошлое, увидеть то, что было четыре-пять тысяч лет назад. А вот это – Флорида, полуостров кораллового происхождения, который по расчетам Агассиса, [9]9
Агассис Луи (1807–1873) – знаменитый ученый, естествоиспытатель, работавший в Швейцарии и Америке.
[Закрыть]образовался сто тридцать пять тысяч лет назад, и обнаруженная там человеческая челюсть, судя по глубине, на которой она была найдена, насчитывает приблизительно десять тысяч лет. И она совершенно такая же, как челюсть современного человека, значит, десять тысяч лет назад человек выглядел так же, как теперь, но условия его жизни были иные. Неандертальский же череп совсем другой, он больше похож на череп обезьяны. Ну, а теперь сопоставь: триста тысяч лет и три тысячи. Есть разница в том, сколько у тебя форинтов, триста или всего-навсего три? Вот как мало мы знаем об истории первобытного общества – лишь на три форинта у нас знаний.
Между тем гимназисты смеялись, возились, толкали друг друга, только Миши как завороженный не мог отвести сияющих глаз от маленького старичка, у которого костлявый лоб был обтянут тонкой, дряблой бледно-розовой кожей с сетью синих жилок, а слабые ручки так дрожали, что теперь, начав объяснять, он в изнеможении сел. Кто-то говорил, что географ дружил с Яношем Аранем. [10]10
Арань Янош (1817–1882) – известный венгерский поэт.
[Закрыть]И глядя на учителя, Миши думал о поэте, который пожимал руку старику Назону, когда тот был молодым.
Опустившись на стул, учитель уронил на грудь голову и некоторое время рассеянно смотрел в пространство.
Тут к нему обратился мальчик со средней парты:
– Господин учитель…
Старик растерянно, испуганно взглянул на него.
– А? Что? – И так как был глуховат, приставил руку к своему торчащему, большому, как у летучей мыши, уху. – Что тебе надо?
– Господин учитель, вы еще не отметили, кто отсутствует.
– Что?
– Вы еще не отметили в классном журнале отсутствующих! – прокричал мальчик.
Старик, засуетившись, раздраженно схватил журнал и раскрыл его. Послушно, как человек, понимающий, что следует быть аккуратным, да вот только аккуратность эта ему не под силу, он стал заполнять журнал.
– Какой сегодня день недели?
– Четверг! – закричал хором весь класс.
Учитель дрожащей рукой записал, что следовало, и, не поднимая головы, продолжал:
– Не подлежит сомнению, что человек жил в доисторическую эпоху, то есть в такие отдаленные времена, от которых до нас не дошли не только письменные свидетельства, но и устные легенды. Прошло много сотен тысяч лет, прежде чем человек, последнее чудо мира животных, в своем духовном развитии поднялся так высоко, что смог оставить последующим поколениям несомненные, определенные доказательства своего существования. Самые надежные из них – орудия из камня и слоновой кости. Стоит взглянуть на них, и тут же убедишься, что они изготовлены рукой человека. Это также примитивная глиняная посуда и самые простые украшения; по ним видно, что их обжигали не в печи, а просто на костре. Это также древние могильники, о которых мы теперь побеседуем. И вот, изучая древние могильники, мы с неоспоримой достоверностью устанавливаем два момента: потребность жить в обществе и нравственность – это врожденные инстинкты человека, точно такие же, как и у других животных, например, у пчел и муравьев. У людей нравственные законы существовали раньше, чем гражданские; стало быть первые являются более древними и прочными устоями человеческой жизни, чем последние.
Учитель долго сидел, подперев рукой голову и не замечал негромкого гудения в кабинете. Погруженный в размышления, он совершенно забыл о Франции, о Миши, о всех гимназистах и вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать об остатках древнейшей культуры в Дебрецене, что было темой его научного исследования.
– Границы между отдельными эпохами не так просто различить, как полагают люди несведущие. Вот, к примеру, в Дебрецене и по сей день венгры применяют некоторые инструменты каменного и костяного века. Хортобадьские пастухи и батраки развязывают узлы ничем иным, как берцовой овечьей костью, с одного конца заостренной и с отверстием, просверленным на другом конце; и в каждом крестьянском доме под зеркалом висит просверленная с одной стороны косточка из гусиного крыла, служащая для продевания шнура в порты…
Тут внезапно раздался смех. Впрочем, большинство мальчиков едва слушали учителя: все перешептывались, смеялись, занимались своими делами: кто играл в пуговицы, кто точил карандаши, некоторые готовили письменные задания, решали арифметические примеры.
– Об этом я упомянул для того, чтобы показать, какая требуется осторожность для установления возраста предметов, обнаруженных при археологических раскопках. На Малайских островах есть несколько племен, и по сей день пользующихся костяными и каменными орудиями, хотя страны с высокоразвитой промышленностью, заинтересованные в рынках сбыта, по низкой цене продают повсюду свою прекрасную продукцию. На что известная вещь бритва, а я сам видел в Египте (перешептывание, оживление в классе), как тамошние цирюльники в банях соскребают волосы с тела, натертого доломитовой грязью (приглушенный смех), не стальной бритвой, а ножом из обсидиана, камня, который в изобилии можно найти и в Венгрии, только называется он у нас иначе. Значительное его месторождение находится, например, поблизости от Дебрецена, в Ковашской долине, – многие ошибочно именуют ее Ковачской. В южной ее части, возле Диосегской дороги, на песчаных холмах, которые в пятидесятые годы отвели под хутора и тогда еще окрестили Проклятыми землями…
– А у нас там делянка, – объявил во всеуслышание один из мальчиков, коренной дебреценец.
– Там, в одном месте…
Но тут встал дежурный:
– Господин учитель…
– Что? Что такое? – испуганно спросил старик, опять приставляя к уху растопыренные пальцы.
– Господин учитель, Лайош Оноди говорит, что и у них есть надел в Проклятых землях.
Старик раздраженно махнул рукой, чтобы дежурный сел, и продолжал:
– В том месте, где при проведении проселочной дороги разрыли песчаный холм, его крутой склон постепенно вылизал ветер…
И тут уже раздался дурацкий хохот, ржание, визг, заглушившие голос преподавателя.
– Кто вылизал? Что вылизал? – с издевкой спрашивали со всех сторон.
– Да, в чем же дело? – недоумевал учитель, снова неловко приставляя ладонь к уху, но никто ему не отвечал, все безудержно смеялись.
Тогда старик, так и не поняв, в чем дело, заговорил о другом:
– Да, очень забавно происхождение названия – Проклятые земли. Земли эти при бургомистре Чорбе отрезали от общественных пастбищ и продавали небольшими наделами. Бедняки проклинали богачей, скупавших участки, и с тех пор земли там стали называться Проклятыми.
Мальчиков это ничуть не интересовало, а старый учитель беседовал с ними, как с разумными, равными ему людьми.
Опять встал дежурный и, перекрывая общий шум, сказал:
– Господин учитель, простите, пожалуйста, мы не поняли, кто вылизал…
Придя в неистовый гнев, старик уставился на него широко раскрытыми глазами. Вскочил со стула и закричал пронзительно, как птица:
– Ты наглец, милый мальчю-юган, просто наглец! Тебе не место среди порядочных людей! Иди сюда и встань рядом со мной!
Все гимназисты неистово ржали, положив головы на парты, только Орци сидел с серьезной физиономией, неодобрительно покачивая головой.
Старик растерялся, словно поняв трагичность своего положения. Помолчал немного, собравшись с мыслями, повернулся к Миши и стал ему рассказывать, как ветер развеял песок и обнаружились предметы каменного века.
– А это наглядно доказывает, что еще в каменном веке в окрестностях Дебрецена обитали люди.
Миши был счастлив, что учитель теперь уже обращается только к нему. Глубоко тронутый, он не пропускал ни одного его слова и чувствовал, что получил сегодня прочные знания. Душа его преисполнилась благодарностью к этому маленькому старичку.
– Извините, пожалуйста, господин учитель, можно задать вопрос? – поднялся с места Орци.
– Ну что? – пробормотал учитель.
Приставив руку к уху и поджав губы, он пытался расслышать вопрос; его длинный нос, тонкий, как лезвие бритвы, казалось, просвечивает на фоне освещенного солнцем окна.
– За сколько лет до рождества Христова жили здесь, в Дебрецене, люди каменного века?
– A-а! За сколько лет до рождества Христова! В эпоху неолита. Я, к сожалению, не располагаю сведениями о том, что у нас на родине были обнаружены предметы, относящиеся к палеолиту. Неолит – это уже эпоха шлифованного камня, шлифованных каменных орудий.
– Да. Но, простите, пожалуйста, господин учитель, неолит все же был до рождества Христова?
– Тогда и Христа еще не было в помине! – Учитель развел руками.
– Христос жил не так уж давно, как бы вчера… Когда он родился, человечество давным-давно уже пережило каменный век, последовавший за ним бронзовый, медный и даже железный. Впрочем, люди такие тугодумы: пока они немного усовершенствовали способ шлифовки камня, прошли тысячелетия. Как можно говорить, милый мальчик, за сколько лет до рождества Христова… И причем тут Христос! Сколько понадобилось времени, пока каменный топор заменили железным, тем топором, которым работал отец Христа – он же был плотником, – а истины, что проповедовал Христос, дошли до нас вместе с каменным топором из древнейших времен.
Достав из кармана связку ключей, он отпер ящик в столе.
– Вот кусок камня, расколотый молоток. Раскололся он, разумеется, возле отверстия. Это определенная ступень в изготовлении молотков. Прекрасный экземпляр, он восходит, видимо, к самому раннему неолиту. Ему по меньшей мере три-четыре тысячи лет. Но сколько лет отделяет его от начала каменного века, когда камень лишь отбивали? По крайней мере сто тысяч. Каменный век тянулся самое меньшее сто, полтораста или двести тысяч лет…
– Если считать от рождества Христова или от нашего времени? – настаивал на своем Орци.
– Ты, милейший, такой же осел, как твой отец! – вдруг покраснел от гнева учитель. – Иди сюда, постой возле меня!
Под хохот всего класса Орци послушно взбежал на кафедру. Оттуда он погрозил рукой мальчикам, чтобы они перестали смеяться.
– Посмотри-ка на этот камень, – обратился учитель к Орци. – Видишь?
– Да.
– Видишь, как он прекрасно отшлифован? Его шлифовали уже специальным инструментом. Вот, посмотри… С рождества Христова прошло так мало времени, что его не хватило бы на изобретение инструмента, которым отшлифовали этот молоток… А вот другой камень, на нем просверлены отверстия, чтобы, просунув в них пальцы, удобно было держать его в руке. Этим инструментом человек каменного века раскалывал камень на тонкие пластинки, которые шли на изготовление ножей. В нем отверстие для удобства пользования… Но пока человек догадался, что эти отверстия облегчат ему труд, прошло, милый мальчик, в двадцать раз больше времени, чем от рождества Христова до наших дней. Стало быть, вопрос твой неуместен. Если я говорю двести, триста тысяч лет, то отсчитываю их не от рождества Христова и не от сегодняшней даты в классном журнале, а…
– От сотворения мира, – выпалил Орци.
– Со дня смерти твоего деда! – закричал учитель. – Откуда же я веду счет? – спросил он Миши, который до сих пор стоял перед картой, жадно впитывая в себя каждое слово учителя.
– Да ниоткуда, – пожимая плечами, проговорил Миши.
– Да, да, ниоткуда! – воздев руки кверху, воскликнул учитель. – Именно так, ниоткуда! Приблизительно! Только чтобы определить границы времени… Ступай на место!
Орци, раздосадованный таким оборотом дела, обиженно покусывал губы.
Прежде чем сесть за парту, он бросил взгляд на учителя и, убедившись, что тот на него не смотрит, состроил гримасу и приставил руку к уху, передразнивая его. Тут, конечно, смешок пробежал по классу.
И вдруг прозвенел звонок.
Учитель достал свою записную книжку и, послюнив огрызок карандаша, вывел против фамилии Миши огромную пятерку.
Имре Барта, привстав, заглянул в записную книжку.
– Прекрасный ответ, мой мальчик, – сказал учитель Миши, – садись на место.
Как только он вышел за дверь, поднялся невообразимый шум.
– Это уж свинство! – воскликнул Фери Сегеди. – Миши ни слова не сказал и получил пятерку! Да ответь я весь урок, старик влепил бы мне тройку, не больше. Да чтоб ему пусто было!
Кое-кто засмеялся, но почти все хлынули уже из класса и понеслись вприпрыжку на первый этаж.
У Сегеди был очень оскорбительный тон, и он с презрением смотрел на Миши. А тот молча проглотил обиду, считая, что Сегеди прав, хотя сам он внимательно слушал и хорошо понял объяснения учителя, за что и получил пятерку.
– Нет, он хорошо отвечал, – вступился за Миши Танненбаум. – Хоть он и не рассказал заданного урока, зато назвал как это… палеонталь… нет, па… – Он открыл учебник географии и, отыскав нужное слово, записал его карандашом на полях.
– Он пожал плечами, вот и весь его ответ! – закричал Сегеди.
– Попробуй пожать плечами, – налетел на него разъяренный Гимеши, – двойку получишь, а Нилаш пожимает плечами и получает пятерки. Тут уж ничего не попишешь.
– Вы все заодно, первые ученики! – завизжал Сегеди и даже плюнул на них.
Зажав под мышкой учебники, Гимеши, как злая собачонка, набросился на него и по-козлиному боднул головой в живот, так что Сегеди упал, ударившись о кафедру. Учебники у Гимеши разлетелись в разные стороны, и он тоненькими белыми ручками принялся колотить Сегеди по щекам и шее. Тот кулаками дубасил его по голове, но попадал только в стриженный наголо затылок, и, несмотря на звонкие удары, Гимеши не было особенно больно. Зато он в кровь расцарапал Сегеди лицо.