Текст книги "Будь честным всегда"

Автор книги: Жигмонд Мориц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

После обеда Миши сел за стол готовить уроки. В комнате никого не было, кроме Надя. Он читал, лежа на кровати. Миши открыл ящик и вспомнил, что там письмо, которое он начал писать родителям чуть ли не неделю назад. Он достал его, приготовил перо, чернильницу.

«Дорогие мои мама и папа!

Не сердитесь, пожалуйста, мои дорогие мама и папа, что я так давно не писал вам, но…»

Вот все, что было в письме. Он долго смотрел на лист бумаги. Если бы не это «но» в конце, он смог бы сочинить продолжение, но как объяснить, почему он не писал так давно? Врать он не решался, ведь до сих пор в ушах его звучали особенно проникновенные слова матери: «Сынок, веди себя всегда так, словно ты у меня на глазах. Помни, что я постоянно вижу тебя, и ты сроду не сделаешь ничего дурного».

Миши почувствовал на себе добрый взгляд матери, и в горле у него защекотало. Он с грустью посмотрел на письмо.

Надь заворочался на кровати. Миши поспешно окунул перо в чернильницу и принялся писать:

«… у меня не было времени, потому что каждый день с пяти до шести я читаю вслух газеты одному старому слепому господину и получаю за это по десять крейцеров в час, а выходить из коллегии надо за полчаса, так как опаздывать нельзя, и возвращаюсь я только к ужину, а потом приходится еще готовить уроки. В среду и субботу по вечерам я тоже занят, преподаю латинский язык и арифметику моему однокласснику, вот почему, дорогие мои мама и папа, я не смог до сих пор вам написать».

Миши остановился на минутку передохнуть. «Довольно ловко выпутался, – улыбнулся он, обрадовавшись своей маленькой удаче. – На это и мама ничего не смогла бы возразить, не правда ли?»

На улице завывал ветер, мокрый снег залеплял окно. И тут Миши померещилось, будто он видит перед собой мать: бедняжка выходит во двор, закатав рукава, несет свинье пойло. Облокотившись о стол, он смотрел невидящими глазами на строчки в письме и вспоминал свой прошлогодний приезд домой. У них тогда гостил мамин брат, дядя Андраш, кузнец, человек славный, неглупый. Говорил он складно, точно проповедь читал, хотел в юности стать священником, да учиться не пришлось. У него был красивый сильный голос, он всех мог перекричать – ему бы впору с кафедры читать прихожанам проповеди, – и шутка была у него всегда наготове. Так вот, оказавшись без работы, он прожил у них всю зиму. Сидит, бывало, на низкой скамеечке да подбрасывает дровишки в печь и только знает, что книжки читать, газеты, романы и разные руководства по части машин. Для него готовили повкусней – он нос воротил от деревенской еды. И вино попивал. Миши принесет ему из трактира пол-литра, тот пьет себе, а иной раз скажет: «А ну, Берталан, выпей со мной стаканчик». А отец крикнет: «Как же мне пить, кто ж тогда будет работать?» Отец-то всю зиму полозья для саней мастерил и однажды в ненастье мучился во дворе с толстым бревном, клинья в него забивал, аж вспотел весь. Мать вышла во двор, поглядела, как он надрывается, вернулась в дом и говорит дяде Андрашу: «Совесть-то у тебя есть? Сидишь и смотришь, как бедняга изводится? Пойди помоги ему». Дядя Андраш сердито заворочался и, оторвав взгляд от книги, пробурчал недовольно: «Чего мне идти! И не подумаю!» И снова принялся читать. Чуть погодя встал черней тучи и ушел из дому.

Мать слова не проронила, выскользнула из комнаты и расплакалась, и Миши, хныкая, вертелся возле нее – как ему хотелось чем-нибудь помочь отцу! И он выскочил во двор, хоть посмотреть на него. И долго мерз там, весь посинел от стужи, пока его не приметил отец и не закричал: «Чего ты там топчешься? Ступай в дом!» А Миши все медлил. По правде говоря, он охотно побежал бы к печке, ведь на дворе стоял страшный мороз и он продрог до костей. Никто и не подозревал о его самоотверженности, ни отец, ни мать – никто, и от этого ему было еще тяжелей. Войдя в дом, он прикрикнул на расшумевшихся малышей: «Тише вы!» – и даже отшлепал малышку Ферику.

У Миши из глаз бежали слезы. Он сидел в теплой комнате пансиона и, облокотившись на стол, закрыв руками заплаканное лицо, думал о своих родных: есть ли дома дрова, хватает ли хлеба и покупает ли по-прежнему бабушка для себя килограмм кофе? Она ни за что на свете не притронется ни к молоку, ни к тминному супу, всегда варит для себя кофе, никого им не угощает, сама жарит его и мелет на старой кофейной мельнице, и тогда весь дом наполняется ароматом, который все терпеть не могут. Ведь никто, кроме бабушки, ни разу так и не отведал этого напитка. И мясо она всегда себе покупает. У нее больной желудок, не может она есть грубую пищу, которую дают детям, и упрекнуть ее никто не осмеливается. Бабушку все уважают, а отец разорил семью: из-за его неудачных сделок продали с молотка землю, поэтому надо помалкивать, не дай бог, еще обидишь старушку. Оба они, и бабушка и отец, не страдают от бедности: она бережет свое здоровье, а он работает как вол и почти всегда весел. Если же разозлится, то ненадолго, побранится, облегчит душу и опять весел. Никому в доме не приходится так тяжело, как маме: на ее плечах заботы о семье, а она худенькая, слабенькая, жалкая, для тяжелой работы не приспособлена. Но от нужды нет спасения. Ей бы читать, учиться, развлекаться, а приходится стирать, готовить, убирать и обшивать ребятишек. Шьет она и на деревенских девушек, и из дома не выветривается запах новенького ситчика. Да и питаться маме не мешало бы получше и отдыхать побольше, но ей обычно достается худший кусок, а отец, встав из-за стола, хлопает дверью: «Помои одни! Сама наварила, сама и ешь!» И тогда все подчищают они, голодные, истощенные детишки и худенькая, изможденная мама…

Долго сидел Миши, склонившись над письмом, истомленный, усталый. Ему бы прилечь, но он не осмеливался: днем ложиться не разрешалось. А сегодня он так настрадался, так устал, что с трудом сидел на стуле. Скрестив на столе руки, он уронил на них голову. Спать не собирался, хотел подумать немного над письмом, но тут же глаза сами сомкнулись, и он уснул.

И приснился Миши сон.

«Что ж, давай сюда лотерейный билет, – сказал ему отец, – пойду получу деньги».

Миши очень обрадовался, ведь он не решился бы сам пойти за выигрышем, но тут же отчаянно испугался, вспомнив, что билет потерян. Он сделал вид, что ищет его, стал метаться по комнате, открывать ящики в шкафу, в швейной машине, рыться в сундуке; бегал по всему дому, хватался то за одно, то за другое, а отец все смотрел и смотрел на него.

«Уж не потерял ли ты его, негодяй этакий?»

Больше он ничего не прибавил, но мальчик испугался, что сейчас его начнут бранить – а отец в гневе бранился нещадно, – и стал еще тревожней, совсем как воробышек, метаться, носиться по дому. Ему даже показалось, что за спиной выросли крылья, а тело стало невесомым. Он бегал туда-сюда, натыкался на столы, стулья, но билета не находил.

«Что ты носишься? Я тебя не трону. Куда ты его задевал?»

Тут Миши наконец остановился, весь дрожа, стоял перед отцом, а тот, смуглый, большелобый, ростом почему-то не больше сына, пристально и сурово смотрел на него красивыми синими глазами.

«Нет у меня билета», – понурившись, признался Миши.

«Куда же он запропастился? Неужели украли?»

«Это Бесермени…» – чуть слышно пролепетал Миши.

«Бесермени?»

«Мне в отместку: он знает, что я стащил у него ножик и забросил за большой мусорный ящик, а теперь, чтобы напакостить мне, он украл лотерейный билет и разорвал его. Я сам видел, как он рвал, да не знал, что это, а теперь он смеется надо мной».

Отец, задумавшись, отвел от него взгляд.

«Ладно, я сейчас пойду наточу топор, а ты покрути точило».

И Миши быстро-быстро вертел точило, так что слышался визг оттачиваемого топора.

Он страшно боялся, что сейчас отец разрубит Бесермени пополам, ведь именно для этого затачивали топор, и его била мелкая дрожь. Он отчетливо видел, как Бесермени в меховой шапке идет на базар по дебреценской улице, смеется себе, идет и не подозревает, что его сейчас разрубят пополам. И вдруг отец поднимает топор, поднимает до самого купола Большого собора, замахивается на Бесермени, и тут Миши вцепляется ему в руку и кричит благим матом:

«Па-а-па!»

Он в ужасе очнулся, с опаской посмотрел, не заметил ли чего лежащий на кровати Надь.

Но Надь читал, лишь на мгновение задержав на мальчике свой затуманенный лихорадочный взгляд.

Миши понял, что это он видел во сне, хотя так явственно, точно все происходило на самом деле.

Он не спускал глаз с Надя, пока тот беспокойно не пошевельнулся, и Миши испугался, что с ним сейчас заговорят. Он быстро опустил взгляд, уставился на письмо, но и оно внушало тревогу, страшно было перечитать его строки, свидетельства беспокойной, затравленной жизни.

Приподнявшись на постели, Надь сказал:

– Послушайте, малыш, знаете, что я читаю? Древнюю историю венгерского народа, о переселении венгров на их прародину.

Миши с жадным интересом взглянул на него. Им овладело любопытство, неотступное желание послушать рассказ Надя.

– Мы живем здесь, в центре Европы, как побочные дети… Вы, конечно, не знаете, и мне трудно объяснить вам… Словом, это дети, которые стыдятся своего происхождения, не знают родителей, не смеют даже их разыскивать, но из любопытства стремятся хотя бы что-нибудь разузнать о них.

Миши был просто потрясен: он тоже никому сроду не решался рассказать о своих обедневших родителях и дядьях, о том, что отец его – крестьянин, мать ходит вечно сгорбившись, что они разорились и нет у них богатого дома, которым можно похвастать…

– Вот видите, мы живем в самом центре Европы. Маленькая Венгрия похожа по форме на сердце, и даже два его желудочка можно различить.

Это сравнение показалось Миши красивым и точным. Он, правда, еще плохо знал анатомию, но «сердце» – самое прекрасное слово, и он был счастлив, что территория Венгрии напоминает по форме сердце; размышлял и о собственной жизни со всеми ее бедами и лишениями, которую тоже можно сравнить с сердцем, и вся жизнь его семьи точно большое больное сердце.

– Мы живем в центре Европы, трудимся, надрываемся, поем, веселимся, но, пожалуй, не сыщешь во всем мире другого такого народа, которому был бы сродни наш язык. Мы тут сами по себе, нам не на кого полагаться: нет у нас в мире ни друзей, ни родных.

У Миши из глаз полились слезы: такова и его жизнь, его судьба. Ему приходится жить в Дебрецене, чужом большом городе, в пансионе, в полном одиночестве, и, случись с ним беда, никто не придет на помощь, не заступится за него.

– А некогда, когда мы жили на Урале, возле Волги, – продолжал Надь, – и в те времена, когда мы переселились на нашу теперешнюю родину, мы все еще поддерживали связь с той землей. Константин Багрянородный, византийский император, писал даже, что при нем, в десятом веке после рождества Хритова, венгры обычно посылали гонцов к оставшимся на востоке соплеменникам, приезжали к ним, справлялись о них и нередко получали от них вести.

Миши напрягал свою память. В гимназии он еще не изучал истории, это предстояло только в следующем классе, но в начальной школе ему уже рассказывали кое-что о происхождении венгров. У него не было цельной картины, а запомнились только невыразительные общие слова. Например: «Наши предки под предводительством Арпада переселились из Азии в эту прекрасную страну». А сейчас жизнь венгерского народа стала для него реальностью, частью истории человечества. Утром от старика Назона он получил представление о первобытном человеке и теперь вдруг точно увидел перед собой древних венгров в такой же одежде, как на картине «Арпад поднимает щит», висевшей над кроватью в доме Тёрёков.

– Но и потом, должно быть, у них были какие-то контакты, ведь они знали друг о друге. Вам еще не доводилось слышать о монахе Юлиане? Нет? Так вот, в правление короля Белы IV Юлиан с тремя товарищами отправился проповедовать христианскую веру среди восточных венгров, которые были еще язычниками. И после целого ряда приключений добрался до них. Шел пешком через Константинополь – трудный путь. Оттуда на Кавказ… Достаньте карту, я вам покажу.

Миши быстро нашел атлас, а в нем карту России.

– Юлиан из Секешфехервара на Дунае, думается мне, на лодке добрался до Белграда, оттуда пешком до Константинополя. Там он сел на корабль и по Черному морю за тридцать три дня доплыл до Крымского полуострова, а оттуда, опять пешком, дошел до Волги. А из Крыма двое монахов, не снеся голода, гонений и разных бед, вернулись обратно, а двое отправились дальше. Где-то на Волге их поразил тяжелый недуг, и погиб последний спутник Юлиана, Геллерт, но это не святой Геллерт. Святой Геллерт – не венгр, а итальянец и тоже христианский проповедник – жил еще за двести лет до Юлиана. Короче говоря, монах Юлиан пошел пешком по татарским землям прямо в Казань. Был этот край совсем пустынный, кочевники ютились в кожаных шатрах, пасли скот, как у нас в Хортобаде, где и теперь пастухи живут примерно так же. Так вот однажды монах Юлиан повстречал женщину, венгерку, с которой смог объясниться, и она сказала ему, как добраться до венгерских поселений. Он пошел по дороге и через полтора дня благополучно достиг цели. Его приняли радушно, приглашали то в один, то в другой дом, кормили, поили, расспрашивали, как живут у него на родине переселившиеся от них братья. Но монах Юлиан не смог там остаться надолго, так как тамошний князь сказал ему: «Возвращайся в свою страну, мой брат по крови, и передавай королю, моему брату, что я, князь древних венгров, приветствую, целую его и шлю весть: на него надвигается большая опасность. С юго-востока наступают татары, хотят разграбить все земли. И я уже получил приказ присоединиться к ним со всеми своими воинами, и этого приказа нельзя ослушаться. Пусть он готовит оружие и приобретает союзников, чтобы дать достойный отпор татарам». Поэтому бедняга Юлиан двадцать первого июня уже тронулся обратно, но пошел не по прежней дороге, а более коротким путем, как посоветовали ему жители венгерских поселений. Он поднялся на лодке по Волге, пятнадцать дней плыл по Оке, затем прошел через русские и мордовские земли, Закарпатскую Украину, Верецкейское ущелье и добрался до родного края. На третий день рождества явился больной к королю Беле IV и передал ему наказ венгерского князя. Предсказание князя сбылось: через четыре года пришли к нам татары и все разграбили. Однако Венгрии удалось остановить наступление татар, которые не проникли дальше в Европу.

Некоторое время они молча рассматривали карту России. Потом Надь открыл карту Азии.

– Посмотрите, по-видимому, здесь была древняя колыбель венгров, здесь они жили еще в древнейшие времена. – И он пальцем очертил юго-западную часть Сибири, на юге до Аральского моря, на западе до Урала, на севере до Оби, на востоке до Алтайских гор. – Здесь жили вместе финские, угорские, остяцкие, гуннские и аварские племена. Много-много поздней, уже в эпоху эллинизма, венгры вместе с другими родственными племенами переселились в современные киргизские степи. Венгерские поселения прекратили свое существование во времена татарского нашествия. Поток монголов захлестнул, разметал, лишил самостоятельности тамошний народ. А потом венгры двинулись дальше, переправились через Волгу, пришли на Дон и его переплыли на бурдюках, попали к Меотийскому болоту, [11]11
  Меотийское болото – Азовское море.


[Закрыть]на Крымский полуостров. И здесь они не осели, не угомонились – они никогда не могли угомониться – и пошли к Днепру. Заключили союз с византийским императором. Там печенеги разбили их, оттеснили за Днестр. А оттуда уже рукой подать до Карпат, куда и пришли венгры. Здесь до сих пор и живут. Прекрасный край, замечательный край, да только и здесь работать приходится.

– А на Западе есть у нас родственники? – спросил Миши.

– В Западной Европе? – воскликнул Надь. – Откуда же? Там живут романские, германские и славянские народы. Родичи наши, дальние родичи, – это финны, эстонцы, зыряне, мордвины, черемисы, вотяки, остяки.

Некоторое время оба в раздумье изучали карту.

– И другие нации диву даются, – продолжал Надь, – как много успел сделать на своей земле маленький венгерский народ. Он столько претерпел от татар, турок и все же сумел оправиться и немало создать. Он учился и работал. С любовью и охотой трудился. Надо только учиться, любить труд, строить и веселиться. Венгры умеют это делать. Скромный, трудолюбивый народ…

Тут во дворе позвонили, и Надь, взяв шляпу, ушел.

Отдохнув и набравшись сил, Миши дописал письмо и положил его в конверт. В сундучке было два конверта, которые мама дала ему еще дома. Жаль, что на один из них он посадил жирное пятно, еще когда получил посылку. Миши подумал, не выбросить ли его, но отказался от этой мысли: пусть прошлые ошибки служат предостережением, впредь он будет аккуратней обращаться со своими вещами.

Прихватив латинскую грамматику, он вышел из комнаты. Повесил ключ, как обычно, на дверной косяк и отправился в ботанический сад готовить уроки.

Миши занимался усердно, прилежно и отвлекся, только когда часы пробили половину пятого. Уже темнело, и он даже слегка озяб. Тут он вспомнил, что пора идти к господину Пошалаки.

Сегодня впервые его ничуть не радовала читка. Даже раздражало это бессмысленное занятие: он лишь выпаливал какие-то непонятные слова и тщетно пытался в них вдуматься. Содержание газетных статей оставалось темным, неясным.

– Состоялся уже розыгрыш лотереи? – спросил вдруг господин Пошалаки.

У мальчика кровь застыла в жилах. Он оцепенел, побледнел, язык прилип к гортани. Несколько минут прошло в томительном молчании, потом Миши приободрился, вспомнив, что, на его счастье, старый господин ничего не видит.

– В газете пока еще нет таблицы, – проглотив слюну, пролепетал он.

И правда, он не нашел там таблицы.

– До сих пор нет?

– Нет.

– Вот как, не торопятся… И в сегодняшней нет?

– Нет, – полистав газету, с облегчением проговорил Миши.

– И в другой нет?

Он просмотрел вторую газету.

– Нет.

– Тогда давайте читать дальше.

И Миши продолжал читать, но его не покидала тревожная мысль: слишком большой интерес проявляет старый господин к лотерее, а вдруг он спросит кого-нибудь еще, что тогда будет?

От господина Пошалаки он ушел хмурый и грустный. Даже чувствовал себя скверно. Днем он почти забыл обо всей этой неприятной истории, надеялся, что беда уже миновала. Боже мой, куда же задевалась эта бумажонка, где ее искать? Другим-то и горя мало, а для него и старого господина просто несчастье…

Понурив голову, он медленно брел по улице.

В столовой его окликнул Михай Шандор:

– Нилаш! Орци и Гимеши приходили к нам в комнату.

– К нам в комнату? – испуганно переспросил Миши.

– Да, тебя спрашивали.

Миши сел на свое место и стал чистить вилку, втыкая зубцы в салфетку, – посуду на кухне обычно мыли из рук вон плохо.

«Зачем приходили Орци и Гимеши? – с тревогой думал он. – Верно, из-за лотерейного билета».

– Почему тебя не было днем на уроках? – спросил погодя Михай Шандор и протянул руку за солонкой и перечницей.

Щедро посолив и поперчив кусок хлеба, он съел его, как это делали перед обедом почти все школяры для возбуждения аппетита.

– Днем? – пробормотал Миши, тупо уставясь в пространство.

– Да, и господин учитель про тебя спрашивал.

– А сегодня разве не суббота?

Щеки у Миши запылали: он совершенно забыл о занятиях, как же у него вылетело из головы? Только этого не хватало, разве можно забывать о чем-нибудь, тем более о занятиях?

И старшему по комнате он не сумел объяснить, почему пропустил уроки. В конце концов сообща решили: пусть Миши скажется больным. Крайне возмущенный Лисняи заявил, что не станет жить в одной комнате с молокососами. Где это слыхано – ни с того ни с сего забыть о занятиях? Мальчики смеялись, особенно громко Бесермени, смех которого звучал как-то странно.

– Удивительно, как это ты еще не потерял голову, – съязвил он. – Счастье, что она к шее прикручена.

Миши чувствовал, что неспроста Бесермени так задается, – ведь в пансионе и разговора не было о лотерейном билете, а этот плут, конечно, считает, что рано или поздно потеря обнаружится. У него уже не оставалось сомнений в том, что именно Бесермени украл билет.

Вечером Миши приготовил письменное задание по венгерскому языку.

– Чем вы больны, как мне записать? – спросил на следующее утро Лисняи.

– Не знаю. Надь тоже не ходил на занятия.

– В восьмом классе не было первого урока, – сказал Лисняи. – Значит, оправдательная записка вам не нужна?

– Дайте, пожалуйста, – пролепетал Миши.

Он думал, что в классе над ним будут потешаться, но никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Орци, показавшись в дверях, поманил его к себе.

– Я говорил с нашей кухаркой, все зависит от того, где разыгрывался твой билет – в Будапеште, Вене, Брюнне или Праге. Ты на какую лотерею ставил?

Миши молчал.

– И этого ты не знаешь?

Он ничего не знал.

– Ты должен был выиграть, по крайней мере, тысячу или две тысячи форинтов. Если брюннская, то не меньше двух.

Миши только рот разинул: две тысячи форинтов! Вот новость! Две тысячи форинтов! Это даже не укладывалось в голове: целое богатство! Домишко с садом родители его купили за триста форинтов. А тут две тысячи! Словно в сказке из «Тысячи и одной ночи».

Появился Гимеши и как ни в чем не бывало бросился к Миши. Сунул голову между головами двух приятелей. Он, видно, ничуть не сердился за вчерашнее.

– Наша кухарка сказала, он выиграл две тысячи, вот тебе крест, – доложил ему Орци. – Половина принадлежит старику, а половину получит Миши.

– Друзья, вот это да! – стукнув кулаком по парте, воскликнул Гимеши.

– Но советую никому не говорить, – продолжал Орци, – пусть все останется между нами, а то, если вор что-нибудь пронюхает, крышка!

Миши в недоумении уставился на него: стало быть, он знает, что билет украден?

Став в кружок, они заговорили шепотом.

– А теперь нам надо заключить между собой договор, – сказал Орци, – что мы будем все выкладывать друг дружке. После уроков соберемся во дворе и обсудим дело.

– Идет, – согласился Гимеши. – Предлагаю принять Танненбаума.

– Нам никто больше не нужен, – возразил Орци, – пока достаточно троих.

– И то правда, – сказал Гимеши. – Мне-то все равно.

– Только поосторожней, – добавил Орци, – чтобы никто ни о чем не проведал.

Как только кончился урок, троица побежала во двор.

Там, в дальнем углу, у забора, возле темного вонючего сарая, став в кружок и сблизив головы, они принялись совещаться.

– Прежде всего, – сказал Орци, – надо обеспечить сохранение тайны. Давайте выберем председателя.

– Правильно, – сказал Гимеши, – голосую за тебя.

– Я тоже, – сказал Миши, хотя и не понимал, зачем нужен председатель.

– Что ж, раз вы хотите, я не возражаю, – сказал Орци, – но только при условии, если вы поклянетесь всем святым, что будете слушаться меня. И слепо повиноваться.

– По рукам.

– Нам нельзя подолгу быть вместе, – сказал Орци, – это вызовет подозрение. У меня сейчас будет свободный урок, я продумаю план и выработаю устав.

Они пожали друг другу руки и разошлись.

Миши чувствовал себя довольно странно: его лихорадило, сердце учащенно билось, – вот ведь какое таинственное предприятие получилось из пропажи билета!

Следующим был урок пения, учитель Чокняи что-то бубнил, жеманился, но все его слова пролетали мимо ушей рассеянного и страшно взбудораженного Миши, которого удивляло, что Гимеши ведет себя как обычно, естественно и непринужденно: перебирает тетради, чинит карандаш, выкладывает на парту и убирает учебники, короче говоря, возится и вертится, как всегда на уроках пения. А Миши сидел раскрасневшийся, оглушенный, его точно обдавало горячей волной.

Только прозвенел звонок, появился Орци.

– Знаете, что случилось? – со смехом принялся он рассказывать. – Я разгуливал во дворе вокруг колодца, вдруг появляется не то юрист, не то богослов, срывает с меня шапку и хлещет ею прямо по голове. «Ты почему, говорит, не на уроке?» Я ему: «У меня сейчас окно, я не хожу на пение». – «Значит, ты еврей», – говорит. И чуть не огрел меня опять по голове.

Миши и Гимеши громко смеялись, просто заливались.

– «Я не еврей, а католик», – говорю я, а он: «Знаю я вас!» С тем и ушел.

– Ну и номер отколол! – воскликнул Гимеши, корчась от смеха. Он зажмурился, лицо у него раскраснелось.

– А тут вдруг идет учитель, – продолжал Орци, – старый такой, совсем седой, его зовут дядя Имре. «Если у тебя нет урока, – набросился он на меня, – не слоняйся по двору, а иди в библиотеку». И отвел меня наверх, в библиотеку коллегии, – там всюду книги – и дал хорошую книжку. Я сидел, читал. Теперь всегда буду туда ходить, когда у меня окно.

Миши с удивлением и завистью смотрел на Орци: как хотелось ему проникнуть в библиотеку. Комната, где всюду книги, – прямо как в сказке.

– Там я все обдумал и выработал устав, вот он. Переписан в трех экземплярах для каждого из нас.

Устав! Миши точно попал в волшебный мир. Как ловко Орци придумал! Миши смотрел на него с благоговением, как на существо высшего порядка.

Устав гласил:

1. Звание: лотерейщики.

2. Члены, как братья, состоят в кровном родстве.

3. Секретов между ними не существует.

4. Председатель, секретарь, писарь.

5. Выдавать тайну посторонним запрещается.

Всё.

– Я хотел бы стать писарем, – шепнул Миши на ухо Гимеши.

– А ты предолжи меня в секретари, я хочу быть секретарем.

– Гимеши будет секретарем, – повернувшись к Орци, тихо проговорил Миши.

– Но ты же секретарь, – сказал Орци, – секрет ведь твой.

На это нечего было возразить.

– Так ведь? – обратился Орци к Гимеши. – Его секрет, значит, он и секретарь.

– Секретарь должен хранить тайну, – пробормотал расстроенный Гимеши, – а он все выдаст. Я подхожу больше, чем он.

– Что правда, то правда, – засмеялся Орци. – Если бы он был хорошим секретарем своего секрета, мы бы сейчас ни о чем и не подозревали.

– Он годится только в писари, пусть записывает, что делают другие.

Миши ничуть не обиделся. Он смеялся и был счастлив: наконец-то есть что записать в Читварскую хронику.