Текст книги "Будь честным всегда"
Автор книги: Жигмонд Мориц
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Миши хотел, чтобы преподаватель Дереш держался с Орци по-дружески, а не как с остальными, но тогда и с ним, с Миши тоже, потому что и он уже был у Орци… И с Гимеши, который для Миши словно брат, и с Шантой, лучшим учеником в классе. На Танненбауме Миши остановился – это другое дело; у них в деревне еврей не мог быть наравне со всеми, но здесь, в коллегии, все иначе, и к тому же Танненбаум умнее их всех.
Над этим Миши и размышлял, когда в конце урока к нему вдруг обратился преподаватель:
– Нилаш!
Миши вскочил в полном смятении, ведь он совершенно не следил за уроком и понятия не имел, о чем сейчас говорилось в классе.
– После урока зайди в учительскую.
Поскольку преподаватель больше ничего не сказал, Миши, немного подождав, сел на место. В классе шептались, поглядывая на него, и, пожалуй, он только сейчас впервые обратил внимание на своих одноклассников. До этого его интересовали только Гимеши и Орци да, может, еще двое-трое; ему всегда казалось, что в классе их всего пятеро. Парта его находилась у самой двери, и, войдя в класс, он сразу же за нее садился, на остальных учеников обращая внимание не больше, чем на траву да кусты на лугу.
Когда раздался звонок, он без пальто и шляпы помчался вслед за преподавателем, но ему довольно долго пришлось ждать у двери учительской.
Он все время думал о «предупреждениях», сердце его так сжималось, что он едва не терял сознание: может уже и отцу сообщили… О господи!.. Теперь его пересадят с первой парты… возможно, даже на последнюю. И он уже не будет сидеть рядом с Орци и с Гимеши больше не сможет дружить… Ведь к Орци его пригласили вовсе не потому, что он хороший мальчик, а из-за его хороших отметок, да и бабушка Гимеши никогда бы не позволила своему внуку дружить с плохим учеником…
В этом он чувствовал ужасающую несправедливость, перед ним открылась самая жестокая сторона жизни: он увидел самого себя как бы отделенным от своего места на первой парте. Все, что он имел до сих пор, принадлежало не ему, а месту, которое он занимал в классе. И совершенно все равно, кто именно его занимает. Тот, у кого хороший табель, может бесплатно учиться, жить и питаться в коллегии, пользуется особым расположением старшего по комнате, вниманием учителей, уважением Надя и имеет возможность заработать. От одной мысли, что он может потерять это место, сердце Миши переполнилось отчаянием.
Он стоял у дверей учительской, и голова у него кружилась. Он был бледен, сердце неистово колотилось. Когда дверь в учительскую открывалась, он каждый раз видел преподавателя Дереша, как тот в своем элегантном светлом костюме расхаживает с сигарой во рту или разговаривает, наклонившись к собеседнику, но к нему не выходит. Да и на что может рассчитывать отстающий ученик, которому угрожает «предупреждение»?
Мимо него прошел преподаватель Батори в коричневом пиджаке, плотно облегающем фигуру.
– Кого ты ждешь? – спросил он Миши.
Услышав суровый голос учителя, Миши испуганно поднял голову, губы его беззвучно шевелились.
– Господина Дереша, – пролепетал он наконец.
Ничего больше не спросив, Батори вошел в учительскую.
Миши уже был близок к обмороку, когда решительный тон учителя привел его в чувство, и теперь он вспомнил об отце, который наверняка бы не испугался и большей опасности. Ну и пусть «предупреждение»! В нем вдруг пробудилось упрямство: раз он последний ученик, так пусть уже будет самым последним! Ему все равно, какую бы отметку ему ни поставили, он будет знать ровно столько, сколько знает теперь, а если его лишат возможности бесплатно учиться в коллегии, он поедет домой и будет копать землю…
Миши горько вздохнул: он вспомнил, как в прошлом году потерял сознание, когда работал в поле. Правда, это был не настоящий обморок – у него просто закружилась голова, кровь отхлынула от лица, и все тело покрылось испариной, но он был даже немного этому рад: по крайней мере, все увидели, что это не нарочно и что его необходимо послать в Дебрецен, в коллегию, потому что дома от него все равно не будет никакой пользы.
Преподаватель Дереш вышел из учительской, держа в пальцах сигару. Он остановился возле Миши и, чуть наклонившись к нему, приветливо сказал:
– Послушай, Нилаш…
Он взял сигарету в рот и затянулся. От его костюма и сигары исходил приятный аромат. Нилаш поднял на преподавателя глаза и старался слушать и смотреть с такой преданностью, на какую был только способен.
– Скажи-ка, согласился бы ты позаниматься с одним мальчиком?
Миши не мог ответить, все закружилось у него перед глазами, ему показалось, что он сейчас взлетит. Все его опасения рассеялись, словно туман, он стоял как вкопанный и молчал.
– Каждую среду и субботу надо будет заниматься латынью и арифметикой с этим бездельником Дороги.
– Хорошо.
– Ко мне приходила его старшая сестра: бедняги, такая хорошая семья, известная фамилия, а этот лягушонок не хочет заниматься, все время отвлекается…
– Да, хорошо.
Дереш оглянулся на дверь кабинета директора: оттуда кто-то вышел.
– Так, значит, все в порядке. Договорись с ним и иди после уроков.
– Хорошо.
– Да… платить тебе будут два форинта в месяц.
С этими словами он повернулся и пошел в учительскую.
Маленький гимназист кинулся прочь от этого страшного места, где ему пришлось пережить столько тревог. Ноги у него дрожали. Даже заняв свое место за партой, он все еще не мог прийти в себя.
В классе ждали его с нетерпением.
– Ну, что там? – спросил Гимеши.
– Господин Дереш сказал, что я должен заниматься с Дороги.
Со второй парты к ним наклонился Барта, а затем подошел Танненбаум.
– Будешь давать уроки?
– Да, господин Дереш велел.
– А сколько будут платить? – спросил Танненбаум.
– Два форинта.
– Два форинта?
– Да.
– Ну, дружище, – сказал Гимеши, – теперь ты разбогатеешь, будешь зарабатывать пять форинтов в месяц!
Танненбаум серьезно сказал:
– Два форинта в месяц – это мало.
– Каждый день? – спросил Янош Варга.
– Только два раза в неделю: в среду и в субботу.
– Тогда ничего, – сказал Варга.
Миши посмотрел на Варгу – это был тот самый чистенький мальчик из Каллошемьени, который говорил, что у них каменный дом. Он всегда что-нибудь выменивал: пуговицу на стеклянный шарик, шоколад на перо.
Танненбаум взглянул на Варгу и сказал:
– Все равно мало. Пусть даже и два раза в неделю, но главное, что он его подготовит, а что такое теперь два форинта? Ведь одна краска стоит пять крейцеров!
– Это вполне приличная плата, – возразил Варга, – я знаю одного пятиклассника – он тоже за два часа в неделю получает два форинта, а ведь он в пятом классе.
– Да, но Нилаш-то будет заниматься не два часа, а два вечера.
– Все равно он больше двух часов не сможет заниматься, – горячился Варга, – в пять он должен читать газеты, и даже если он пойдет сразу же после обеда, то только в два часа будет у Дороги, там пробудет до четырех, не больше, потому что в четыре ему уже надо уходить.
– И даже тогда получается четыре часа, – сказал Танненбаум.
– Верно! – сказал Имре Барта, самый сильный мальчик в классе. – Танненбаум прав! – И он сжал кулаки.
Тут в разговор вмешались еще человека три. А Орци, уже надев пальто, так как следующим был урок пения, который он не посещал, потому что был католик, весело произнес:
– Что касается меня, думаю, заработай я самостоятельно два форинта, то в награду от отца получил бы лошадку в сто форинтов. – И, громко рассмеявшись, он вышел.
Смех Орци был громким, но таким добродушным, что никто на него не обиделся: он ведь не виноват, что его отец так богат.
Только Миши устало слушал и молчал, разобраться во всем этом он был не в состоянии. Он не знал, много это или мало, хватит ли у него времени или нет, справится ли он. Миши только чувствовал, что ужасно устал сегодня и самое лучшее сейчас – лечь в постель, чтобы не уснуть на уроке.
Вошел господин Чокняи, преподаватель пения, и мальчики разбежались по своим местам.
Когда все сели, Миши обернулся, стараясь увидеть Шандора Дороги, – до этого он о нем и не вспомнил. Казалось, он его немного знает, – тот сидит чуть ли не за последней партой, но отыскать его Миши никак не мог.
– Скажи, который там Дороги?
– Этот недоумок? – спросил Гимеши.
Когда преподаватель отвернулся, Гимеши приподнялся и стал искать глазами Дороги.
– Вон тот недоумок, у окна, на последней парте.
Теперь и Миши узнал Дороги. Однажды тот очень странно отвечал на уроке географии. Преподаватель просил его ответить хотя бы на один вопрос: где находится Константинополь? И он ответил, что в Африке.
Но теперь сидящий у окна мальчик показался Миши милым и серьезным.
– И вовсе он не недоумок.
– Недоумок, – тихо, но твердо сказал Гимеши, – по мне, все они – недоумки, кто там сидит.
Преподаватель пения закончил опрос и стал объяснять новый урок. Странный был этот господин Чокняи, самый странный из всех преподавателей. На уроке он держал себя так, словно был в гостях. Он был очень вежлив и то и дело повторял: «Прошу вас, прошу вас», но картавил, и получалось: «Пвошу вас…»
Это был единственный предмет, который Миши совершенно не понимал. Он никак не мог запомнить ноты. Только в одном он не сомневался: кроме него, никто не мог так красиво нарисовать скрипичный ключ; еще он мог пропеть, как песню, два-три упражнения: ми, фа, ми, ре – фа, ми, ре, до – ре, ре, соль, фа – там, фа, ми, ре, до… Это «там» очень ему нравилось, хотя он и не знал, что оно означает.
– Пвошу тишины, пвошу тишины!.. – затараторил рыжеватый толстячок Чокняи, и мальчики прекратили спор.
Учитель принялся объяснять то ли гаммы, то ли что-то еще, чего все равно никто понять не мог, да и не стыдился, что не понимает. Орци, конечно, всегда посмеивался над этими занятиями, он ведь даже на фортепьяно умел играть. И для него нотная грамота была сущим пустяком.
Когда пели псалмы, это еще куда ни шло. Миши знал их много, гораздо больше, чем другие ученики, потому что дома, в деревенской школе, они все время пели псалмы.
Миши знал, что у него нет слуха, и для матери это было большим огорчением, потому что сама она прекрасно пела, а отец был лучшим певцом в деревне, и где бы он ни был, каждое воскресенье ходил в церковь и пел – так, что просто дух захватывало.
Миши научился немного петь на старой мельнице дяди Дрофти, где они мололи свою пшеницу. Это была большая, крытая соломой мельница с конным приводом. Лошадь брали напрокат. Миши сидел на огромном колесе и кнутиком подгонял лошадь. Как-то после обеда он остался на мельнице один. Под монотонный шум жерновов Миши стал напевать, и вдруг сама собой появилась мелодия. Он сидел, задумавшись, на длинной спице колеса, довольный тем, что лошадь так послушно ходит по кругу. Вверху чирикали воробьи, а он напевал:
Мелодия пришла совершенно неожиданно, и это его так обрадовало, что он напевал ее до позднего вечера, пока не остановили мельницу и не выпрягли лошадь.
В то лето отец строил во дворе новый сарай. Однажды прекрасным летним вечером, когда стропила были уже установлены и обшиты досками, Миши забрался на самый верх и запел:
Трехцветный флаг наш величавый —
Цвета, овеянные славой.
– Ты венгр! – говорят они. —
Коль венгр ты, свободным стань!
Ты венгр! – говорят они. —
Коль венгр ты, свободным стань!
Мать сначала прислушивалась, а затем вышла из дома и взглянула наверх.
– Да ведь этот ребенок умеет петь! – воскликнула она, всплеснув руками, позвала его вниз и расцеловала.
Однако петь хорошо он так и не научился, особенно трудно было усвоить половинные, восьмые и шестнадцатые доли. Преподаватель, к величайшей гордости Миши, включил его в состав хора: у него оказался альт и он единственный в классе мог брать низкие ноты. В хоре было шестьдесят мальчиков, и в таком множестве голосов Миши все-таки удавалось кое-как подпевать. Бедняга Чокняи очень хорошо относился к Миши – ведь у него был такой хороший табель! Пятерку он ему поставил, но больше при всем желании сделать не смог: слух он Миши так и не развил.
Только в конце урока Миши пришло в голову, что к Дороги он сегодня пойти не сможет: сейчас будет обед, затем снова уроки. В пять надо идти читать газеты, потом ужин, а после ужина не разрешается выходить из коллегии…
В двенадцать часов, увидев, что Дороги сейчас уйдет, Миши окликнул его:
– Дороги!
– Дороги! Дороги! – подхватил Варга.
Состоялся школьный совет, и несколько мальчиков, стоя уже в пальто, с учебниками под мышкой, вместе решили, что Миши пойдет к Дороги только в среду после обеда.
Маленький Дороги стоял весь красный от смущения и не смел заговорить с Миши.
Да и Миши был смущен не меньше, чувствовал он себя очень непривычно и не мог себе представить, как это он будет кого-то учить.
Правда, в начальной школе он обычно проверял, как ученики выполняют домашние задания. Один раз ему даже здорово досталось от господина учителя: человек весьма вспыльчивый, он схватил палку, на которой носили кадку с водой, и ударил Миши по голове за то, что Карой Дрофти, подопечный Миши, не ответил урок. Голова у Миши так распухла, что стала величиной с арбуз. Мать страшно всполошилась и тут же послала за доктором, который в это время случайно находился в деревне.
За врачом отправился братишка Миши, тоже уже школьник. В сельское управление надо было идти мимо школы, возле которой как раз стоял учитель. Видимо о чем-то догадавшись, он окликнул мальчика и спросил, куда тот идет, а братишка так прямо и сказал, что идет за доктором, потому что голова у Миши распухла и стала как арбуз.
– Гм!.. Ну и умна же у вас мать! – сердито сказал учитель.
Он не пустил ребенка дальше, взял его за руку и пошел с ним навестить больного.
Миши и сейчас еще помнил, как он испугался, когда рядом с братом увидел учителя. Он не боялся, что ему снова влетит, но беспокоился, как бы учитель не подумал, что на него хотели пожаловаться…
Учитель посидел у них, поговорил с родителями, и за врачом уже не стали посылать. С тех пор они очень подружились, потому что, когда познакомились поближе, выяснилось, что мать Миши хотя и жена плотника, но дочь священника. Учитель тоже рассказал, что должен был стать попом, да женился по любви и поэтому только стал учителем…
Вспоминая об этом, Миши с некоторой опаской думал: не наградят ли его теперь такой же палкой за то, что он будет кого-то учить.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Семья Дороги жила в большом крестьянском доме, где она занимала переднюю половину. Хозяева жили в другой половине.
Снаружи дом был побелен, а внутри стены расписаны красками, что придавало комнатам более городской вид. Дороги занимали две комнаты: в одной из них было три окна, два из которых выходили на улицу и одно – во двор, а оба окна другой комнаты глядели в сад.
Мальчики занимались во внутренней комнате, с окнами на улицу, за большим овальным столом. К концу занятий приходилось зажигать лампу: близился декабрь, темнело рано.
В этой квартире было полно народу, в основном высокие крупные женщины, и Миши недели две не мог отличить одну от другой. Из трех взрослых девушек ему особенно не нравилась младшая: она непрерывно смеялась, и за это он просто терпеть ее не мог.
Дороги, которого дома все называли Шаника, не знал ни правил правописания, ни таблицы умножения, а по-латыни и читать не умел. Придешь тут в отчаяние – как такого учить?
Разумнее всего было сказать об этом родителям или господину преподавателю, но Миши это не приходило в голову. Он считал, что, раз уж его приставили к Шанике, он должен не кляузничать на него, а учить тому, чего тот не знает. Верно, конечно, но как это сделать?
Когда Шаника чего-нибудь не понимал, Миши всегда возвращался к предыдущему материалу, считая, что раз он не умеет спрягать глагол в сослагательном наклонении, то сначала надо попробовать в изъявительном, если не знает futurum – будущего времени, то прежде надо разобраться в praesens – настоящем времени.
Но оказалось, что Шаника даже не знает, чем отличается praesens от perfektum – настоящее время от прошедшего. Тогда Миши принялся объяснять ему разницу и значение трех основных форм глаголов. Тут, правда, Миши заметил, что его ученик не только не знает plusquamperfektum, [5]5
Одно из прошедших времен в латинском языке.
[Закрыть]не разбирается не только в спряжении глаголов, но и в склонении существительных и даже не понимает, как их классифицируют. Пришлось возвращаться к прошлогоднему материалу и в конце концов к самому первому уроку, потому что Шаника не мог перевести даже alauda volat… rana coaxat… [6]6
Жаворонок летает, лягушка квакает (лат.).
[Закрыть]А это было в самом начале учебника Бекеши.
Поскольку все-таки приходилось готовиться еще и к текущему уроку, репетиторство Миши наталкивалось на огромные трудности. Да и как можно учить новый материал, когда надо повторять старый, да еще за весь прошлый год?
Занятия эти были сплошной мукой, у Миши даже уставал язык от множества вопросов, которые он задавал своему ученику. Но Миши был прирожденным преподавателем: он предпочитал задать хоть двадцать вопросов, а не давать готового решения и таким образом заставить ученика при помощи внутренних логических связей самостоятельно найти правильный ответ.
На это, однако, у них не хватало ни сил, ни времени.
– Чем вы занимались, когда мы проходили этот материал? – раздраженно спрашивал Миши.
Но Шаника и тут не находил что ответить, и Миши обрушивал на него новую серию наводящих вопросов: любопытно было узнать, как удалось Шанике ничего не запомнить даже из тех уроков, которые преподаватель объяснял особенно тщательно.
– Скажите мне все-таки, что вы делали на том уроке?
Шаника надолго задумывался, потом отвечал:
– Как раз тогда я запрягал четверку.
– Что?
– Четверку.
– Какую четверку?
– О! Это очень интересно: надо поймать четырех мух, связать их ниткой, и они будут пахать… Это просто замечательно.
Маленький воспитатель слушал разинув рот.
– Пахать?
– Ну да! Нужно их заставить проползти через чернильную кляксу – и тогда они оставят длинную борозду.
Миши рассмеялся. Это ободрило плутишку, и он продолжал:
– А знаете, что лучше всего на уроке арифметики? Взять паука – их можно много наловить на заднем дворе в уборной, – оторвать ему лапки и считать, сколько раз дернется каждая лапка.
– Ну, а на географии?
– На географии? – лукаво переспросил Шаника. – На географии некогда. Там нужно внимательно следить.
– За чем же?
– За тем, когда можно посмеяться над старым Назо.
Миши улыбнулся, но тут же сделал строгое лицо и снова принялся вбивать знания в голову своего подопечного.
Все-таки этот Шаника был совсем неплохой мальчик – чистенький такой, маленький. На уроке гимнастики, правда, он стоял впереди Миши человек на десять, но совсем не казался выше: держался он скромно, весь как-то сжимался, стараясь быть совершенно незаметным; благодаря этому он проскользнул из первого класса гимназии во второй. Более того, у него даже не по всем предметам были «предупреждения».
Недели через две к ним на занятия стала приходить средняя сестра Шаники. Маленький репетитор был сначала смущен, его сковывало, что кто-то посторонний слушает объяснения и, казалось, будто его контролируют. Но девушка ни во что не вмешивалась, а занималась рукоделием.
– В этой комнате светлее, – объяснила она.
Пришлось терпеть, но Миши все-таки стал говорить тише.
Однажды, как раз в последний день ноября, девушка все же заговорила:
– В жизни не видела ребенка глупее Шаники.
Миши взглянул на нее с ужасом, услышав такое откровенное признание.
Девушка густо покраснела и наклонилась над рукоделием. Она была очень красива. Ее черные глаза, казалось, излучали свет, на щеках играл нежный румянец, а когда она говорила, видно было, какие у нее красивые, белые, словно фарфор, зубы, что делало ее особенно привлекательной.
Шаника нахмурился, весь сжался и надул губы.
Миши был так поражен красотой девушки, что не мог говорить.
– Да вы надорветесь с этим осликом! – воскликнула девушка. – Я не стала бы его учить, хоть бы мне дали за это весь венский собор святого Стефана! – И она засмеялась.
Когда она смеялась, зубы ее сверкали, а голос звенел, словно у певчей птички.
– У меня б не хватило терпения!.. – продолжала она, смеясь. – Он ведь даже не знает, сколько будет дважды два!..
Нилаш, как всегда, густо покраснел и смутился еще больше, чем Шаника.
– Не может он так быстро все выучить, ему еще надо повторить прошлогодний материал, – сказал Миши в защиту Шаники.
– Сначала ему надо повторить материал начальной школы, – с новым взрывом смеха возразила девушка.
– Нет, почему же?..
Девушка с улыбкой смотрела на Миши.
– У кого вы учились преподавать?
Маленького репетитора снова бросило в жар: действительно, браться за это дело было большой отвагой.
– Я помогаю Шанике только вспомнить. Он не меньше меня знает, просто забыл.
– Я бы никого на свете не могла учить, – произнесла девушка и поправила прическу. Ее густые темно-каштановые волосы были причесаны довольно небрежно, что было ей очень к лицу.
– А ведь это так хорошо! – с воодушевлением сказал Миши.
– Что? Учить?
На лице девушки отразилось недоумение, готовое перейти в насмешку.
– Да… Я считаю, нет большей радости, как научить человека тому, чего он не знает… и нет более благородного дела.
Он смешался от своего заявления, потому что не привык высказываться открыто; пожалуй, это был первый случай в его жизни, когда он говорил чужим людям то, в чем сам не сомневался.
– Я бы не смогла учить, – повторила девушка и скривила губы. Затем снова рассмеялась. – Но и учиться тоже ни у кого! Когда я ходила в Доци, я все знала, хотя и не заглядывала в учебник.
– Куда вы ходили? – переспросил Миши. Он не знал, что это гимназия.
– В Доци.
– А что это?
– Доци? – повторила девушка, звонко смеясь. – Так вы и этого не знаете?
Миши смутился и покраснел, решив, что ему следовало бы знать все.
– Ну, еще узнаете, года через два, – произнесла девушка, загадочно улыбнувшись, и посмотрела на мальчика.
Миши вконец смутился. Он почувствовал, что речь идет о чем-то, имеющем отношение к разговорам мальчиков, обсуждающих между собой девчонок, и так растерялся, что едва отыскал в учебнике нужный урок. Упаси бог еще хоть раз взглянуть на эту девушку!
А она, тихонько посмеиваясь, снова взялась за вышивание.
Некоторое время сидели молча; Миши не знал, что сказать, как продолжить урок… Теперь он был скован и не смел заговорить при девушке.
– Я еще в жизни не видела такого дурака, как Шаника.
Шаника поднял глаза, и Миши заметил, что они точно такие же, как у сестры: черные и блестящие, с длинными ресницами.
– Дура! – заныл Шаника. – Ты бы лучше японский веер не покупала.
Девушка вспыхнула. Миши украдкой взглянул на нее и увидел, что от досады она не находит что сказать.
Затем она произнесла уже более сдержанно:
– Дерзить-то ума хватает… бессовестный…
Маленький педагог, ставший невольно свидетелем ссоры между братом и сестрой, чувствовал себя страшно неловко: он бросал на Шанику выразительные взгляды, как бы призывая его к порядку.
– Шестьдесят крейцеров! – тихо, но ядовито сказал Шаника.
Девушка потеряла всякую выдержку.
– Не хватало только, чтобы меня учили такие вот сопляки!
– Сама соплячка, вытри-ка нос!
– Я тебе вытру! Наглец! – закричала она и вскочила. – Смотри-ка! Выучил бы лучше, сколько будет семью восемь! Вот нахал! Как ты со мной разговариваешь!
Миши был в полном смятении; ему никогда еще не приходилось слышать, чтобы так скандалили брат с сестрой… Вот разве что дома они с братьями, но это не в счет… ведь они же мальчишки.
В этот момент распахнулась дверь и в комнату, словно фурия, вся в черном, влетела самая старшая сестра, Виола. Глаза ее метали молнии; из соседней комнаты она давно уже прислушивалась к тому, что здесь делает Белла. Мешает заниматься! И когда это прекратится?
Не медля ни секунды, Шаника плаксивым голоском начал жаловаться:
– Совсем не дают заниматься! И зачем сюда ходят, когда я занимаюсь?
Старая дева строго обратилась к сестре:
– Будь добра, выйди отсюда.
Голос ее резал, как нож.
– Вмешивается все время в занятия, – предательски хныкал Шаника.
– Ах ты врунишка! – воскликнула Белла.
– Извините, но она совсем не вмешивалась, – сказал Миши.
– Она только что назвала меня дураком, – ябедничал Шаника.
Виола, пытаясь загладить ссору, заговорила елейным тоном:
– Нельзя, Шаника, быть таким обидчивым. Учись, мой мальчик, и получишь хороший табель.
– А если мне мешают?
– Что ты?! Хотела бы я видеть того, кто посмеет тебе мешать!
Белла схватила между тем свои вещи.
– Бессовестный мальчишка, это я-то ему помешала! Да у меня просто сердце разрывается, когда я смотрю, как с ним приходится мучиться. Сколько будет семью восемь – и того не знает!
– Если его дразнить, он больше знать не будет.
– Вечно вмешиваются!
– Вот мы попросим Беллу, чтобы она не приходила больше, пока вы занимаетесь. Правда, дорогой Нилаш?
Но «дорогой Нилаш» хотел, чтобы Белла оставалась в комнате, и жалел, что больше ее не увидит. Такая она красивая, особенно рядом с сестрой, худой и со сросшимися бровями.
– Пусть учится, я не против, но он сам этого не желает! – заявила Белла.
– Оставим-ка лучше, – сказала Виола, – в этом есть и твоя вина. Позанимайся ты с ним в свое время хоть немного, сейчас его дела не были бы так плохи.
– Да лучше повеситься! – вспылила Белла. – Разве можно с ним заниматься?
– Нужно! – неумолимо отрезала Виола.
После небольшой паузы она продолжала:
– Ему надо учиться… Он мальчик… Ученье – его цель!.. Он получит должность, будет зарабатывать, это его будущее…
Миши испуганно посмотрел на Виолу: он чувствовал, что слова эти относятся и к нему. Ведь до сих пор он и не думал о том, что когда-нибудь станет взрослым и будет разгуливать по террасе с чубуком в зубах… И что ради этого надо учить ablativus absolutus… [7]7
Самостоятельный творительный падеж ( лат).
[Закрыть] Или, к примеру, войдет служанка и доложит, что, мол, ваше благородие, свинья опоросилась… Или, что он будет ходить на службу в черном костюме… Ему не приходило в голову, что уроки, которые он готовит изо дня в день, – всего лишь ряд препятствий, которые ему нужно преодолеть, чтобы в конце концов получить хорошую, спокойную, приличную должность… Если бы он думал об этом, учение стало бы для него невыносимым… Ради этого учить дроби, а не потому, что интересно?.. Во время занятий он постоянно твердил Шанике: смотрите, как это интересно! И как удивительно!
А старая дева, как нарочно, обращаясь прямо к Миши, точно к справедливому судье, способному разрешить их семейные распри, заговорила, как оратор, решительно и горячо, с необыкновенной силой и вдохновением:
– Не думайте, мой дорогой, что мы всегда были такими нищими. Мы и сейчас еще, слава богу, не настолько бедны, как это кажется. О! У моего деда было огромное имение, десять – двенадцать тысяч хольдов, но все ушло на ипподром, карты и венские клубы. А когда построили балатоншомошскую железную дорогу, то первый состав он забронировал целиком, чтобы во всем поезде, кроме него, никого не было, словно это его собственная карета. Это обошлось ему в сто семьдесят тысяч форинтов, потому что он скупил еще большую часть акций этой дороги. Теперь нам хоть бы сто семьдесят форинтов из этих денег.
Мальчик был польщен и слушал с восхищением и любопытством, но вместе с тем ему было неловко: казалось, что Виола говорит что-то лишнее, более того, даже неприличное. Он уже испытал подобное чувство, когда мать однажды послала его отнести письмо на квартиру почтальонши, а та говорила с ним, как со взрослым, и все ему рассказала, даже то, что ее муж каждый вечер напивается и из-за этого она не может работать. А он слушал все это очень серьезно, потому что тогда впервые почувствовал, что бедная женщина видит в нем взрослого, благородного человека.
Тем временем Виола снова заговорила с большим жаром:
– Но это не беда, этот мальчик всего еще может добиться!.. А вот мои счеты с жизнью покончены: я так и останусь холопкой, служанкой в этой семье. Посмотрите на мои руки, красные, обветренные, огрубевшие! А мое платье, а туфли? Но мне не обидно, ведь я знаю, что с самого детства принесена в жертву: наша драгоценная мамочка больна, дорогой папаша – несчастный человек, и мне пришлось стать прислугой в доме, потому что есть вещи, которые кто-то должен делать… Да, нужна ломовая лошадь, которая работает от зари до зари… И эта лошадь – я! Дом наш – одновременно и больница и пансион: одна лежит в постели, другая – барышня, и только я – лошадь!.. Будто я все могу выдержать… Как бы не так! Эти мужики, что и родились для того, конечно, не поймут, думают, что все такие же, как они, а меня уже ноги не держат… Как принесу с рынка килограммов десять, так и валюсь… Ну, да это все не беда… – Бедная девушка перевела дух и победоносно показала на Шанику: – Главное, его удалось вырастить… Он все еще может поправить, был бы у него только хороший табель. – Она сокрушенно покачала головой. – Ну а я что? Все равно мои знания пропали бы зря! А какие у меня были способности, воля; тому, кто меня теперь видит, и невдомек, какой я была раньше!.. Да и чего бы я добилась, получи я образование? Работала бы на почте! Я и сейчас смогу!.. Или как эти барышни?.. Им-то я дала образование, да только напрасно… Зачем оно им?.. Бедной девушке чем больше она учится, тем хуже, потому что запросы-то у нее растут, а сделать она ничего не может… Но Шаника, как бы ни было бедняжке трудно, должен закончить гимназию, и тогда он может ехать в Будапешт… Уж тогда все: как только получит аттестат, в тот же момент вернет положение, которое наша семья занимала сорок лет назад, вернет имя Надьтаркани и Бертоти Дороги, перед ним откроются дворцы всех наших родственников, казино, клубы, а там уж и университет окончить для него будет детской забавой, и денег у него будет столько от дядюшек и тетушек – гуляй себе, делай что хочешь… Но сейчас, только сейчас, на эти семь лет, нужно, как Золушка, взять себя в руки, и ему и нам; из бедности выбиваться надо собственными силами… Ну, а эта бедная девушка куда может пойти? Есть ли еще в Дебрецене такая красавица? Кровь Бертоти и Мешкевицких! А она вянет в этой крестьянской лачуге… Что мне с ней делать, куда деть? Ни платья, ни туфель… На бал не могу отвезти… Ну а я, разве я была когда-нибудь на балу?.. Выдать замуж? За кого?.. И станет она простой мещанкой, и будет так же ходить на рынок… Да-да, зря смеешься, несчастная, потаскаешь ты еще тяжелые корзины с базара…
Миши смотрел на всех, в том числе на красавицу девушку, как на жертвы ужасной судьбы, их будущее казалось безнадежным.
– А этот мальчик?.. Он сможет взять в жены девушку из семьи Одескалчи, или Эстрерхази, или Карой, девушку, которая понравится… – Виола глубоко вздохнула и красной ладонью провела по лбу. – Но ему нужен хороший аттестат… Ради этого я не жалею сил и иду на любые жертвы… – Она ласково погладила Шанику по голове. – Учись, мой мальчик, учись, учись, мой ангелочек, мой малыш, мой драгоценный, учись, ни на что не обращай внимания, у тебя всегда все будет, только учись, будет у тебя и одежда, и ботинки, и тетрадки, и бумага; пиши, рисуй, сколько захочешь, учись французскому языку, музыке, занимайся спортом, всем на свете; с какой благодарностью ты вспомнишь потом свою старую, сварливую сестру… Только учись. Не станем мы тебе мешать… упаси бог… Ни я, ни Белла… никто… Понимаешь?
