Текст книги "Детектив Франции. Выпуск 1"

Автор книги: Жерар де Вилье

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Шарль Эксбрайя
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

– Молю Бога, чтобы вы не ошиблись в доне Луисе, – заметил сеньор Рибальта, передавая мне деньги, – иначе скоро мне придется просить подаяние.

Я вполне искренне успокоил его. Мы вместе обсудили, каким журналистам следует поручить организацию рекламы – мы нуждались в ней, чтобы возбудить интерес владельцев арен.

В страховой компании меня приняли, как вельможу – что ж, я оставлял у них несколько тысяч песет и имел право на реверансы.

С сознанием хорошо исполненного долга я вернулся к себе в гостиницу «Флорида» на площади дель Каллао. На следующий день мне предстояло отправиться вечерним поездом в Севилью и Ла Пальма дель Кондадо, откуда шли вести одна лучше другой.

Я уже заканчивал одеваться, когда зазвонил телефон и мне сообщили, что меня был бы счастлив видеть некий Фелипе Марвин. На секунду я остолбенел от изумления. Когда–то я хорошо знал Марвина. Но зачем я ему понадобился в эту минуту? Оставалось только пригласить гостя подняться ко мне в комнату.

Глава третья

Я уже встречался с Фелипе Марвином, поскольку он не пропускал ни одной корриды с участием знаменитостей, чью жизнь страховала компания, на которую он работал. Короче, Фелипе был чем–то вроде частного детектива при страховой компании – той самой, в которую я только что обратился. В его обязанности входили: расследование обстоятельств смерти тореро и защита компании от жуликов.

Ни одна страховка не выплачивалась, пока Марвин не выскажет своего мнения. Чуть старше меня, внешне Фелипе немного напоминал лисицу. «Длинный нос помогает вынюхивать», – говаривал он, подсмеиваясь сам над собой. Впрочем, мне Марвин всегда нравился как человек безусловно порядочный. Многие пытались его подкупить, но так и оставались ни с чем. Зато благодаря Фелипе провалилось немало махинаций со страховкой. Когда–то мы были почти друзьями, поскольку я очень ценил его блестящее знание быков и тореро. Ни разу в жизни я не слышал, чтобы Марвин сказал глупость, более того, взглянув на работу какого–нибудь новильеро, он мог почти безошибочно предсказать его дальнейшую карьеру.

Дверь открылась, и я сразу заметил, что, несмотря на посеребрившиеся виски, Марвин почти не постарел.

– Здравствуйте, дон Эстебан, – улыбкой приветствовал он меня, – счастлив снова вас видеть.

– Я тоже, дон Фелипе… Давненько мы не встречались.

– С тех пор как вы оставили Мадрид…

Я предложил Марвину сесть и налил мансанилы. Мы выпили за прошлое.

– А знаете, дон Эстебан, я все еще досадую на вас, хоть и много воды утекло…

– Не может быть! Почему же?

– Покинув арену, вы лишили Испанию великого матадора!

– Кто знает, дон Фелипе?

– Я, дон Эстебан, да и вы, наверняка, тоже. Ваш уход принес огромное разочарование всем истинным ценителям, тем, кто не попадается на все эти новомодные штучки, где форсу больше, чем таланта.

– Ба! В любом случае сейчас бы я уже расстался с ареной.

– Почему? Я недавно узнал, что Луис Вальдерес решил снова выступать, а он не намного моложе вас, если вы не ровесники.

– Луис всегда обладал достоинствами, которых я лишен, дон Фелипе.

– Позвольте не согласиться с вами. Он умел пустить пыль в глаза, но не требовалось особой проницательности, чтобы понять, как мало под этим внешним блеском настоящего… Впрочем, конец карьеры был довольно жалок. Прошу вас, простите меня, если я задел ваши дружеские чувства.

– Луис пережил трудный период, тут я согласен с вами, но такие вещи забываются…

– Очевидно, раз он задумал вернуться…

Мы оба замолчали, не зная, как продолжить разговор. Почему он так настойчиво расспрашивает о Луисе?

– Вы, наверное, знаете, дон Эстебан, что я по–прежнему служу в страховой фирме?

– Да, действительно.

– Так вот, прежде чем подписать новый полис, его обязательно показывают мне. Таким образом я и познакомился с документами, касающимися двух давным–давно покинувших арену бандерильеро и одного основательно забытого пикадора. Признаться, меня это очень изумило, но тут я вспомнил, что по Мадриду бродят смутные слухи о возможном возвращении на арену Вальдереса. Ведь, если память мне не изменяет, все трое входили в куадрилью Вальдереса?

– Совершенно верно.

– Но почему же тогда не оформлена страховка на самого дона Луиса? Или вы обратились в другую фирму?

– Ничего подобного. Просто Луис достаточно обеспечен, чтобы рисковать. Его жене нужда не грозит, тем более что у них нет детей…

– Понимаю. Так это вы организуете его возвращение, дон Эстебан?

– Ничуть. Я лишь посредник и займу свое прежнее место подле Луиса.

– А не будет с моей стороны бестактностью спросить, кто финансирует эту операцию?

– Амадео Рибальта, человек, сочетающий страсть к быкам и азарт игрока. Надеется сорвать крупный куш. Думаю, Рибальта заставит Луиса подписать драконовские контракты, но, как я вам уже говорил, Вальдерес – человек состоятельный и заботится только о славе.

– Ему крупно повезло. Не хотел бы злоупотреблять вашим терпением, дон Эстебан, но скажите: к чему выбирать таких… поседевших на арене помощников?

– Луису, по крайней мере в первое время, необходимо чувствовать себя уверенно, и тут помощь прежних соратников просто бесценна. Тем более что эти люди, которым не слишком повезло в жизни, вложат в дело всю свою душу.

– Понимаю. Но страховка на такую крупную сумму потребует весьма солидных взносов. Вам не кажется, что этс изрядно урежет прибыли сеньора Рибальты?

– У бандерильеро и пикадора есть жены, а у некоторых и дети. Без крупной страховки их не удалось бы уговорить. Когда они снова почувствуют вкус к корриде и смогут выступать, как во времена былой славы, я уверен, дон Амадео попытается сократить взносы.

– Отлично. Если бы в этом деле не участвовали вы, дон Эстебан, у меня возникли бы серьезные сомнения, но ваше участие гарантирует, что тут все честно. Стало быть, я скажу своим работодателям, что согласен. И когда же собирается ре–дебютировать бывший Валенсийский Чаровник?

– В июне во Франции.

– Это вы его менеджер?

– Я тренирую его уже больше месяца. Луис в прекрасной форме. Сейчас он заново знакомится с быками в Ла Пальма дель Кондадо.

Марвин встал.

– До свидания, дон Эстебан. Счастлив был вас повидать. И до скорой встречи, потому что я намерен внимательно следить за попытками дона Луиса снова пробиться в первые ряды. Если он своего добьется, это будет первый случай в истории тавромахии. Человеку, у которого, как у меня, афисьон[26]26
  Вкус. Здесь: страсть к корриде.


[Закрыть] течет в крови, не стоит упускать такое зрелище.

Когда Фелипе Марвин ушел, меня охватило странное смущение. Зачем все это расспросы? И какое жульничество могла учуять старая лисица? Как я ни ломал голову, как ни крутил, никак не мог сообразить, что выгадает дон Амадео от провала Вальдереса… напротив, по его же собственному признанию, если Луис не оправдает надежд, сеньору Рибальте впору будет идти по миру. Но Фелипе по натуре подозрителен…

В Ла Пальма дель Кондадо я смог убедиться, что Луис совершенствуется день ото дня. Теперь он двигался почти с прежней легкостью. Оставалось еще немного подшлифовать работу ног, и тогда, без всяких сомнений, Валенсийский Чаровник опередит на голову всю царящую на наших аренах посредственность. Когда я сообщил Луису, что Ламорильо, Алоха и Гарсия согласились вновь биться бок о бок с ним, мой друг безумно обрадовался.

– Увидишь, Эстебанито, я еще многих сумею удивить. Представляю, что обо мне начнут болтать, как только узнают, что я снова выхожу на арену. Но мне плевать – слышишь? – плевать! Я уверен, что сумею заставить их умолкнуть и аплодировать!

Такая немного ребячливая самоуверенность Луиса устраивала меня гораздо больше, чем если бы он начал сомневаться в себе и бояться первой встречи с публикой.

Больше всего меня удивила Консепсьон. Сейчас она ничем не напоминала ту женщину, которая так сурово говорила со мной в Альсире. Казалось, она была увлечена не меньше мужа, следила за режимом на тренировках и оказывалась едва ли не требовательнее всех. Мне оставалось только гадать, откуда взялось столь неожиданное рвение.

Когда к нам присоединились Ламорильо и Гарсия, получился настоящий праздник. Все радовались встрече, целовались, обнимались и даже позволили себе немного отступить от правил и выпить. Но уже назавтра с удвоенной энергией принялись за дело. Понаблюдав за Луисом, Ламорильо, чье мнение я всегда очень ценил, тихо заметил:

– Это настоящее воскресение из мертвых, дон Эстебан! Он еще никогда не работал так хорошо. Если сумеет держаться на арене не хуже – успех обеспечен.

Я тоже так думал, но очень обрадовался, что еще кто–то разделяет мою точку зрения.

Дон Амадео появился во второй половине мая, нагруженный контрактами. Он объяснил, что пришлось выдвинуть довольно скромные требования, во всяком случае для выступлений в Арле и в Памплоне. Зато он договорился с организаторами боев в Сантандере и Валенсии, что они пересмотрят вопрос о гонорарах, если Луис одержит победу во Франции и особенно у басков. Мачасеро остался в Мадриде заниматься рекламной кампанией. Судя по всему, среди тамошних афисьонадо известие о скором возвращении Валенсийского Чаровника вызвало изрядный переполох. Прежние поклонники хранили верность Луису. Зато пресса, послушная пробившимся наверх и вовсе не жаждавшим конкуренции тореро, начала чернить возможного претендента. Луис не позволил себе пасть духом. Напротив, именно он поднимал нам настроение.

– Пусть вопят сколько угодно. Я быстро заставлю их сменить тон. В сущности, все эти нападки свидетельствуют как раз о том, что они вовсе не уверены в моем провале. Иначе молчали бы.

Как я и ожидал, условия контракта, связывавшего Луиса с доном Амадео на пять лет, оказались более чем жесткими. Однако, несмотря на все возражения Консепсьон, Луис его подписал. Рибальта так и сказал:

– Вальдерес рискует в этом лишь славой, а я ставлю на кон все свое состояние.

– Речь идет не только о престиже Луиса, дон Амадео, но и о его жизни! – все же сочла нужным заметить Консепсьон.

Рибальта махнул рукой, словно отметая пустое опасение.

– Ну, тут я совершенно спокоен. Дон Луис – достаточно опытный человек, чтобы избежать ненужных осложнений.

Через несколько дней, побывав проездом в Севилье, я смог убедиться, с каким ожесточением ведется кампания против моего друга. Я сидел со старыми приятелями за столиком нашего излюбленного кафе, и вдруг неожиданно ко мне подошел один из журналистов, пишущих обо всем, что связано с тавромахией. С этим человеком у меня уже не раз бывали довольно неприятные столкновения.

– Так это в самом деле правда, дон Эстебан? – спросил он.

– Что именно?

– Да то, что Луис Вальдерес принялся за старое.

– Говорят.

– И что скрывается за всей этой историей?

Я поглядел на него с величайшим презрением.

– Не совсем понимаю смысл вашего вопроса, сеньор.

Журналист без приглашения уселся за наш столик.

– Не стоит кипятиться, дон Эстебан. Ясно же, что тут какая–то закавыка.

– Какая же, сеньор?

– Именно это я и хотел бы от вас узнать! Луис Вальдерес всегда был тореро с раздутой репутацией. Трудно вообразить, что долгое бездействие превратило его в само совершенство, а?

– Это ваше мнение, а я считаю иначе.

– Рог Dios! Догадываюсь, в противном случае вы бы не участвовали в этом деле. Думаете заграбастать кучу денег, дон Эстебан?

Вместо ответа он получил в физиономию стакан мансанилы, который мне только что принесли. Журналист выругался и медленно утер «фасад».

– Вы пожалеете об этом, дон Эстебан.

– К вашим услугам. Можете заработать и что–нибудь побольнее.

Писака тяжело поднялся на ноги.

– Послушайте меня внимательно… Мне–то плевать на все ваши фокусы, но вот публику–то не обманете! И я знаю немало людей, готовых предостеречь ее от жуликов вроде вас!

На сей раз он получил по физиономии, и, должно быть, отзвук оплеухи прокатился по всей Сьерпес, потому что влепил я ее от всего сердца. Если бы нас не удержали, дело могло кончиться кровью. Мой противник задыхался от ярости.

– Я всегда считал вас подонком, Рохилла…

– А я вас – шантажистом! Вы надеялись, что я куплю ваше молчание, да? Что ж, можете зарубить себе на носу: никого ваше мнение не интересует! Публика сама разберется, что Луис Вальдерес не чета жалким марионеткам, которые вам платят!

– Мы еще встретимся, Рохилла!

– Когда вам угодно!

Мерзавец вышел, бормоча угрозы и ругательства, и я подумал, что его злоба, конечно, обернется уничтожающей статьей. Ничего! Я позабочусь, чтобы в Ла Пальма дель Кондадо Луис не читал газет.

Но тут мне требовалась помощь Консепсьон. В тот же вечер я рассказал ей об этой безобразной сцене и попросил проследить, чтобы ни газеты, ни журналы пока не попадались на глаза ее мужу. Консепсьон обещала сделать все возможное. Этот разговор произошел во время сиесты. Луис, Ламорильо и Гарсия отдыхали после утренних трудов, восстанавливая форму. Мы сидели на скамье под раскидистым деревом, а впереди чуть заметный ведерок тихонько шевелил траву. В небе с громкими криками носились морские птицы – до моря отсюда рукой подать. Казалось, эту почти первобытную безмятежность не нарушит ничто. Я видел профиль Консепсьон. Возраст лишь чуть–чуть заострил черты лица, придав им некоторую суровость. Это столь любимое мною лицо в зрелые годы лишь обрело печать индивидуальности. Четко очерченный нос, скулы, подчеркнутые слегка впалыми щеками, твердый рисунок губ. А шея по–девичьи молодая. Меня переполняла странная нежность.

– Почему ты так смотришь на меня, Эстебан?

Неожиданный вопрос вывел меня из оцепенения.

– Зачем говорить… Ты все равно не поймешь…

– Я по–прежнему твой лучший друг, Эстебанито?

– Сама знаешь.

– Занятно… Я воображала, будто хорошо тебя знаю, и вдруг вижу, что твои мысли совершенно ускользают от меня. Теперь мне кажется, что я никогда, в сущности, не понимала, что у тебя на уме.

– За исключением того времени, когда соглашалась царить в моих мыслях.

Консепсьон легонько стукнула меня по руке и с напускной суровостью заметила:

– Ну–ну, сеньор, уж не осмелитесь ли вы говорить о любви с замужней женщиной, более того, с женой друга?

– Нет, не беспокойся. Я не слишком поднаторел в такого рода излияниях.

Она рассмеялась.

– Однако, мне кажется, в прежние времена…

– Даже тогда – нет, Консепсьон… Просто ты любила меня и мне не нужно было говорить, чтобы ты услышала.

– Мы были детьми, а детские нежности…

– …единственные, над которыми не властно время. Но тебе очень удобно делать вид, будто ты не веришь в мою тогдашнюю искренность…

Консепсьон встала и ушла не попрощавшись.

Однажды утром, несколько позже, чем обычно, я шел к импровизированной арене, где тренировались Луис и его помощники. Вдруг возле дома затормозила машина и из нее вышел Фелипе Марвин.

– Добрый день, дон Эстебан.

– Здравствуйте, дон Фелипе. Каким добрым ветром?

– У меня были кое–какие дела в Севилье и, оказавшись в двух шагах от вас, я понадеялся, что, может, вы позволите взглянуть, как работает дон Луис.

– Ну разумеется, с удовольствием. Я как раз иду туда. Прошу вас.

Этот лис решил убедиться, что я не солгал ему и что мы не затеяли ничего дурного. Ничего не скажешь, сеньор Марвин любит свою работу и выполняет ее на совесть.

– Не знаю, за что на вас так ополчилась пресса, дон Эстебан, но она не очень–то ласкова к вашему подопечному. Ругательные заголовки чередуются с издевательскими. Похоже, никто не верит, что бывший тореро способен стяжать лавры.

– Ба! Вы же знаете этот народец! Просто дон Амадео не стал швырять деньги каждому жадному писаке… Не мне вам рассказывать о нравах некоторых журналистов!

– Увы!

– Единственное, о чем я попрошу вас, дон Фелипе, это не говорить ни слова обо всех этих гнусностях здесь. Я стараюсь следить за душевным состоянием Луиса не меньше, чем за физической формой.

– Можете на меня положиться.

Почти час мы наблюдали, как работают Валенсийский Чаровник и его помощники, и ушли, не дожидаясь окончания тренировки.

– Ну и как, дон Фелипе?

– Я уезжаю совершенно успокоенный, дон Эстебан. Если вам одному, без вмешательства сверхъестественных сил, удалось привести его в такую форму – примите мои поздравления. Я уверен, что если Вальдерес сумеет работать перед публикой так, как он это делал сейчас у меня на глазах, клеветники здорово опозорятся! До свидания же и – удачи вам!

– Yaya con Dios![27]27
  Храни вас Бог.


[Закрыть]

Марвин уселся в машину.

– Я узнал, что после Арля Вальдерес будет выступать в Памплоне, – крикнул он мне, отъезжая. – Это так?

– Да, седьмого июля.

– Я приеду.

– Тем лучше. Ему очень понадобится дружеская поддержка, особенно на первых порах.

Мы покинули Ла Пальма дель Кондадо всего за четыре дня до выступления. Все разместились в двух машинах. За рулем первой, где ехали Ламорильо и Гарсия, сидел дон Амадео, а я повез Луиса и Консепсьон. К вечеру мы приехали в Мадрид. Там уже ждал Алоха. Луис расцеловался с пикадором, как со старым другом. Оба очень обрадовались встрече. Мы назначили свидание с Мачасеро в Сеговии, потому что хотели, чтобы на нас обращали как можно меньше внимания. Он остановился в гостинице «Европейская торговля» на калле Мелитон Мартин. Там же ждали люди, которых он нанял, чтобы дополнить куадрилью. Вечером, когда мы собрались за столом, никто из новичков не проронил ни слова. Это были тореро–неудачники, давно вышедшие из строя и оказавшиеся не у дел к началу сезона. Я не особенно удивился. Да это и не имело особого значения. Им мало что придется делать, так что должны справиться. Я наблюдал, как эти бедолаги едят. Каждый долго пережевывал пищу, как всякий человек, не привыкший каждый день наедаться досыта. После кофе новички коротко попрощались и ушли спать. Я отвел Мачасеро в сторону.

– Где, черт возьми, вы откопали эту троицу?

– Странный вы человек, дон Эстебан! Мне никого больше не удалось уговорить. Против Вальдереса подняли ужасающую кампанию, и все, к кому я ни обращался, посылали меня подальше.

– Не понимаю, почему? Какая разница тореро, с кем работать, лишь бы платили…

– Очевидно, все не так просто, дон Эстебан. Один мне сказал, что пока еще не жаждет умереть, другой клялся, что не желает попасть прямо с арены на вокзал и получать пинки разъяренной толпы. К счастью, хоть эти трое дошли до ручки и готовы были ухватиться за любое предложение. Удачно и то, что у них еще довольно приличные костюмы.

Немного поразмыслив, он добавил:

– Надеюсь, вы с доном Амадео знаете, что делаете, дон Эстебан. Во всяком случае, не стану скрывать: это будет тяжко, очень тяжко.

– Вы, кажется, утратили всякую веру?

– Я никак не предвидел такого остервенения. Что на них нашло?

– Страх.

– Страх?

– Все эти бумагомараки работают не на себя, а на тех, кто им платит. Можете не сомневаться, что среди этих последних найдется немало знаменитых матадоров, которые пуще чумы опасаются конкурента, способного заставить их работать чуть больше, чем они привыкли!

– От души желаю, чтобы вы оказались правы, дон Эстебан!

– Разумеется, я прав, сеньор, и в нашей команде никому не дозволено в этом усомниться.

Мачасеро вернулся в Мадрид. Несмотря на то, что я проехал за день более семисот километров, заснуть никак не удавалось. Поэтому я пошел бродить по древним улочкам Сеговии, одного из моих самых любимых испанских городов. Прогулка среди камней – свидетелей незапамятных времен – меня успокоила, и я вернулся в отель в умиротворенном настроении. В гостиной я с изумлением обнаружил Консепсьон.

– Ты на ногах в такой поздний час?

– Ждала твоего возвращения.

Я попытался шутить.

– Вот уж не надеялся на такую честь. Ты что, решила стать человечнее?

Но Консепсьон вовсе не собиралась поддерживать шутливый тон.

– Не пытайся сбить меня с толку, Эстебан. Сядь рядом.

Я повиновался.

– Я слышала твой недавний разговор с Мачасеро, Эстебан.

– Вот как?

– Думаешь, он сказал тебе правду?

– Да.

– Что скрывается за этой кампанией?

– Если ты слушала, то должна знать мое мнение.

– Во всяком случае то, что ты сказал Мачасеро. Но вряд ли ты так думаешь на самом деле, Эстебан. Кто платит за то, чтобы Луиса оскорбляли? Кто пытается лишить его мужества?

– Завистники.

– Ты сам в это не веришь, Эстебан!

– Но в конце–то концов, какого ответа ты от меня ждешь?

– Правдивого.

– Если бы я знал правду!

– У этой кампании есть цель, и цель эта – заставить Луиса идти на любой риск, лишь бы заткнуть клеветникам рты. Ты понимаешь, что значит «любой риск», Эстебан?

– Да.

– Кто–то желает моему мужу смерти.

– Ты с ума сошла!

– Посмей только поклясться мне, что это не приходило тебе в голову!

– Разумеется, если смотреть на вещи под определенным углом зрения…

– А кто может жаждать смерти Луиса, кроме завистника, человека, затаившего смертельную злобу за то, что Луис лишил его блестящей карьеры? Человека, ненавидящего Луиса, потому что он отнял женщину, которую тот якобы любил?

Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, но, когда меня пронзила догадка, что Консепсьон обвиняет меня в подготовке смерти Луиса, я не знал, что возразить. Я был раздавлен. От горящего ненавистью взгляда у меня по спине пробежали мурашки.

– Ну признайся же!

Изумление мое сменилось гневом. Не достаточно ли я вытерпел от этой женщины, чтобы слушать еще подобные обвинения?!

– Значит, ты считаешь меня способным на такое преступление, Консепсьон?

– А почему бы и нет? Ты же позволил умереть Пакито, только потому что ревновал?

Таким образом, мы постоянно возвращались к ребенку, убитому в Линаресе. И мне вдруг пришло в голову, что, быть может, незаметно для окружающих Консепсьон после гибели своего приемного сына отчасти потеряла рассудок.

– Что я могу тебе ответить? Это настолько чудовищно…

– Чудовищно или нет, но предупреждаю: если с Луисом случится что–нибудь страшное, я тебя убью.

Консепсьон произнесла эту угрозу таким тоном, что у меня даже не возникло желания удержать ее и уладить это ужасное недоразумение.

Закрывшись у себя в комнате, я сел на кровать. Возможно ли, чтобы мы так плохо знали тех, кого больше всего любим? Во что превратилась наша любовь? Консепсьон меня ненавидит… ненавидит меня… Я повторял эти слова, как заупокойную молитву. Маленькая Консепсьон с берегов Гвадалквивира меня ненавидит… И все же, что бы она ни говорила, Консепсьон не сумеет запятнать наше прошлое. Сегодняшняя, какой она стала, не имеет ничего общего ни с девочкой, ради которой я изображал бесстрашного тореро, ни с подростком, рука об руку гулявшим со мной по улочкам Трианы, когда всех жителей квартала потрясала глубина и искренность нашей любви; Искренность, ты слышишь, Консепсьон?

Я решил, что пора спать, и уже стал снимать ботинки, но тут внезапно вспомнил слова Консепсьон насчет кампании, развязанной кем–то против Луиса. Да, верно, это перешло все границы и смахивает на ненависть. Почему? Пускай Луис сейчас в прекрасной форме, но, как бы он ни был хорош, все же не следует преувеличивать опасность конкуренции с его стороны для уже достаточно прочно утвердившейся репутации некоторых модных тореро. И что бы я ни говорил другим, сам я в это не верил. Но тогда откуда такая ярость? Нет, как ни крути, я не мог найти решения. И вдруг, когда я уже хотел погасить свет, устав от бесплодных раздумий, меня осенило. Мы все зациклились на Луисе, а что если на самом деле он лишь орудие? Может, правда, кто–то таким образом пытается свести счеты с Рибальтой? Ведь наверняка многие знают, что он рискует в этом деле всем своим состоянием… У делового человека всегда найдутся безжалостные враги. И я поклялся себе завтра же переговорить с доном Амадео.

Позавтракав в Барселоне, мы пустились в путь и уже в середине дня оказались во Франции, а к вечеру добрались и до Арля. Улицы запрудила шумная, веселая толпа. Я настаивал на том, чтобы Луис и его помощники как следует расслабились и весь день перед выступлением отдыхали. Мы должны были начать без напряжения, пока к Вальдересу не вернется железная выносливость, необходимая для того, чтобы выдержать тот бешеный ритм, в котором живут известные тореро во время сезона.

После ужина я попросил дона Амадео уделить мне несколько минут. Он удивился, но вышел из гостиницы вслед за мной, и там, прогуливаясь под платанами, я выложил свое мнение о тайных причинах кампании, развязанной против Вальдереса.

– Скажите честно, дон Амадео, есть ли среди ваших врагов кто–нибудь, достаточно богатый и могущественный, чтобы потратить кучу денег и разорить вас? Знаете ли вы человека, который бы ненавидел вас до такой степени?

– По правде говоря, дон Эстебан, я занимаюсь таким ремеслом, где в ход пускают любое оружие, и порой весьма сомнительное. Я не могу назвать кого–то, кто ненавидел бы меня с особым ожесточением, но не исключено, что подобный человек существует. Надо поразмыслить и провести расследование среди журналистов. Может, и выяснится, откуда текут к ним деньги. Оставьте эту заботу мне. Если вы угадали правильно, дон Эстебан, дело касается меня лично, а свои проблемы я люблю решать сам. Во всяком случае, можете не сомневаться – так просто им меня не свалить. Ваше дело – позаботиться, чтобы не поддался на провокацию дон Луис. Тогда мы точно выиграем партию.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Рибальта, кажется, человек надеждый, подумал я, и на него можно положиться. Я успокоился.

Перед тем как лечь спать, я прошел мимо комнаты Консепсьон и Луиса – во время турне они не могли жить в разных помещениях, не вызывая скандальных толков. Увидев, что из–под двери пробивается полоска света, я постучал. На вопрос «Кто там?» я назвался и получил разрешение войти. Консепсьон, одетая в домашнее платье, заканчивала распаковывать чемоданы и осторожно расправляла парадное облачение мужа. Луис уже лег. Шутка, с которой он меня встретил, не оставляла сомнений насчет душевного состояния моего подопечного.

– Ага, мама–наседка пришла проверить, как ведет себя ее цыпленок?

Консепсьон сделала вид, будто не замечает меня, и от такого слишком явного презрения у меня больно сжалось сердце. Я присел на кровать Вальдереса.

– Ты не хуже меня знаешь, Луис, как на тебя ополчилась пресса.

– Ба! Не волнуйся… Притомятся – умолкнут.

Я заметил легкую неуверенность в его голосе. Похоже, Луис задет гораздо сильнее, чем хочет показать.

– Согласен. В подобных случаях истинный судья, в конце концов, только публика, и если ты выступишь так, как ты можешь, писаки быстро затихнут. Но я все же пораскинул мозгами, потом поговорил с доном Амадео, и мы пришли к единому мнению.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что, как бы там ни думали некоторые люди, эта кампания, очень может быть, направлена совсем не против тебя.

Я почувствовал, что Консепсьон, стоявшая у меня за спиной, замерла, оставив работу, и стала прислушиваться. Луис не мог скрыть крайнего удивления.

– Против кого же, в таком случае?

– Против дона Амадео.

И я вкратце изложил Луису, как пришел к таким выводам и что думает на сей счет Рибальта. По–видимому, у тореро камень с души свалился. Во всяком случае, я оставил его совершенно умиротворенным. Консепсьон проводила меня до порога и у самой двери незаметно шепнула:

– Хотела бы я, чтобы ты говорил искренне, Эстебан!

Я лишь пожал плечами и отправился спать.

Весь следующий день ушел на прогулки, знакомство с ареной, кое–какие визиты вежливости и, самое главное, на осмотр быков. Ими оказались подвижные, нервные, вооруженные внушительными рогами камаргийцы. По счастью, некрупные и откровенно воинственные – от таких можно не ждать подвоха. Лучших противников для дебюта и желать было нечего. Луис придерживался того же мнения и весь день пребывал в отличном настроении. Спать легли рано, после очень легкого ужина. Завтра наступал великий день, и мы должны были непременно победить.

В то воскресенье Луис и его товарищи обедали слегка поджаренным мясом. С едой следовало покончить до одиннадцати, чтобы пищеварение не мешало бою. Не стану скрывать: когда Консепсьон вышла и я приступил к одеванию Луиса, меня охватило сильное волнение. Однако оба мы чувствовали себя счастливыми и верили в удачу, тем более что совсем недавно, во время жеребьевки, мне здорово повезло – я вытянул для своего матадора имена двух быков, которых считал самыми лучшими.

Луис надел белье, а я помог ему облачиться в белую рубашку с плиссированным передом и натянуть шелковые панталоны – это является непростой задачей, поскольку такие штаны всегда шьются очень узкими и обтягивают фигуру, будто вторая кожа. Затем нужно было несколько раз обернуть вокруг талии широкий пояс, надеть розовые чулки, черные туфли, крошечный жилет и, наконец, куртку, густо затканную серебром. Когда я прикрепил к его волосам колету[28]28
  Косичка тореро.


[Закрыть], Луис стоял уже в полном облачении и был невероятно красив. Теперь Консепсьон дозволялось взглянуть на мужа. На глазах у нее выступили слезы – в этот момент я не сомневался, что сейчас она снова видит перед собой прежнего Луиса. Неужто и в самом деле все на свете можно начать сначала?

Одновременно с Вальдересом выступали два молодых матадора, лишь недавно получившие альтернативу. Оба, в знак почтения, явились приветствовать старшего. Один, баск Мигель Аранурун, произвел на меня очень благоприятное впечатление. Он выступал в пурпурном костюме. Второй, мадридец Энрике Каламон, облаченный в зеленое, показался мне тяжеловатым – вряд ли его ждет блестящая карьера. Очевидно, человек храбрый, но лишенный изящества, он был одним из тех, кто при всей своей отваге в результате получает только шишки.

Наконец наступило время садиться в открытую машину и ехать к аренам под ликующие крики толпы. Я наблюдал за Луисом, расточающим улыбки направо и налево, и видел, что Ламорильо и Гарсию потихоньку охватывает привычный азарт. Более спокойный по натуре пикадор Алоха, казалось, дремлет, но я верил в его невозмутимую силу. Я просил Рафаэля не выводить быка из строя пикой, как это часто делается в нынешнее время, поскольку твердо верил, что для всех нас, и в первую очередь для самого Луиса, важно, чтобы Валенсийский Чаровник провел бой честно, по всем правилам искусства.

Когда мы добрались до места, отведенного тореро, атмосфера изменилась. Сюда уже не долетали восторженные вопли и крики «браво!», шум собравшейся в амфитеатре толпы слышался глухо, подобно тяжелому плеску морских волн. Пока наш пикадор возился со своей лошадью и болтал с коллегой–арлезианцем, Луис и бандерильеро удалились в часовню молиться. Потом все выстроились для парада, а я, оставив Вальдереса, взял мулету, шпагу и бандерильи и пошел на свое обычное место за барьером. Консепсьон сидела как раз сзади.

– Как он? – услышал я ее шепот.

– Великолепно.

Больше мы не обменялись ни словом. Зачем?.. Дон Амадео, с сигарой в зубах, встал рядом.