Текст книги "Бал Додо"
Автор книги: Женевьева Дорманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
В самом порту есть рынок слуг и рабов, их нанимают или продают. Малабарские индусы из Пондишери пользуются большим спросом как рабочие, плотники или каменщики. Они серьезны, бережливы, ловки, но медлительны. Они кокетливо носят тюрбаны, украшения и одежды из муслина. На земле они работать отказываются, но охотно нанимаются на службу пехотинцев [25]25
Рассыльный.
[Закрыть]в богатые дома.
Португальцы торгуют лучшими рабами для сельскохозяйственных работ – это мозамбикцы, они крещеные и носят на шее четки. Они сильные, крупные, терпеливые и не устраивают побегов. Они выгодны. Они счастливы, если их хорошо кормят, но если нет ничего другого, то едят пресмыкающихся. Мозамбикца можно приобрести за бочонок пороха, за ружье или за кусок полотна. Самый дорогой стоит не больше пятидесяти экю.
Самые дорогостоящие – это негры-йолофы, привезенные из Гвинеи. Высокие, крепкие, мужественные и гордые, они не выносят оскорблений и охотно командуют другими рабами, которых презирают. Это начальники. Верхушка корзины. Они любят музыку, танцы и играют на бобре. Некоторые из них стоят 1200 ливров, но на Гоа можно найти и подешевле – контрабандных.
Еще бывают китайцы из Батавии, с пепельным цветом лица и светлыми волосами, под их меланхоличным видом скрыты жестокость и страсть, их побаиваются. Мимо проходят симпатичные молоденькие рабыни с крутыми попками, которыми они лукаво вертят перед носом у мужчин. Для жен землевладельцев это сущее наказание, мужчинам трудно устоять перед маленькими сладострастными негритянками.
Гильометта так никогда и не потанцует в Порт-Луи, в апреле 1768 года, истощенная, она умрет после рождения сына Ян-Мари. Об этой печальной кончине Франсуа-Мари не оставит никаких подробностей в своей тетради, он упомянет об этом только стыдливо и мимоходом. Позже он не будет распространяться и по поводу смерти некоторых своих детей. Всего несколько слов: «Сегодня наш маленький Луи умер от дурной лихорадки». Детей много. Они часто умирают. Смерть – обычное дело.
На следующий год он женится во второй раз – на Анне Кеттеу, дочери купца из Порт-Луи. Крепкое создание двадцати двух лет от роду являлось полной противоположностью Гильометте. Она даст ему пятерых дочерей, прежде чем умрет от оспы в 1782 году. Третья жена, Катрин, с которой он будет жить на Морн-Брабане, родит ему близнецов и переживет его на десять лет.
Листая страницы черной тетради, Бени вызывает к жизни остров, который развивался стремительными темпами. Проносятся ураганы, тонут корабли, сгорают дома, но все восстанавливается и крепнет. Рынок перенесли на другое место. Кладбище рядом с садом компании, где покоится Гильометта, закрывают в 1772 году, на западе Фор-Блана открывают новое. Улицы Порт-Луи выравнивают. Франсуа-Мари было двадцать четыре года, когда впервые он смотрел в театре «Мизантропа» и «Урок женам».
Расстояние обесценивает события, информация запаздывает. Радуются поздно, плачут некстати из-за газет и новостей, которые доходят сюда с опозданием на несколько месяцев. Только в 1776 году, через два года после восшествия на престол нового правителя Людовика XVI, Французский остров и Бурбон отпразднуют это событие. Виват, месса, слава богу, балы. В 1793 году Франция в Индийском океане все еще будет продолжать кричать: «Да здравствует король!» – в то время как этому королю давно позорно отрубили голову.
В 1776 году Франсуа-Мари де Карноэ двадцать семь лет. Он живет со своей семьей в небольшом домике в Памплемуссе, принадлежащем его тестю, купцу Кеттеу, который в Порт-Луи владеет тремя пакгаузами. Франсуа-Мари не слишком одарен по части торговли, но тестя заинтересовал его плотницкий талант, и он помог ему организовать в Тру-Фанфароне судоремонтное производство; и молва о нем дошла до Сен-Мало и Лорьена, до Бордо и Марселя. Для кораблей, которые пережили аварии, были покорежены на своем опасном пути в Индию – Бог свидетель, их было немало, – имя де Карноэ означало спасение. Известно, что мачты и кили, сделанные де Карноэ с Французского острова, отличаются прочностью, ему настойчиво советуют заняться постройкой кораблей. Но у Франсуа-Мари пока еще нет оборудования для этого. Он довольствуется тем, что собирает корпуса кораблей для недалекого плавания, это не так ответственно, как строить большие корабли. Кроме плотницких работ, на его верфи выполняют плавку и сушку, печь для которой была привезена из Голландии, а также смолят канаты и такелаж.
Он прилично зарабатывает и выглядит как вельможа. В церкви Сен-Луи у него своя скамья, он является членом Высшего совета. Его приглашают в лучшие дома и ценят его задор и жизнелюбие.
Женщин Франсуа-Мари любит до безумия. Он любит их формы, цвет кожи, их наряды, их болтовню. И конечно же, он им тоже нравится, а это приводит к некоторым сложностям со стороны его бдительной и ревнивой жены. Франсуа-Мари старается сохранять спокойствие и не ссориться с семьей жены, которая все больше и больше принимает участие в его делах.
Сам будучи на коротком поводке, он живо интересуется флиртами и любовными историями других, их распутством и скандалами, которые из этого нередко вытекают. Чем пикантнее история, тем она интереснее для него. Ни одна подобная история не проходит мимо него. Остров конца столетия со своим смешанным населением, с балансированием на грани войны с Индией, эти праздные, нередко одинокие молодые женщины, переложившие на многочисленных слуг заботу о доме и детях, да еще этот климат Французского острова, горячивший кровь, – все это не способствовало процветанию нравственности. Дошло до того, что строгий и предусмотрительный Сюфрен не захотел, чтобы его войска задерживались на острове надолго, из-за того что мужчинам там настолько хорошо, что они уже не хотят идти воевать [26]26
В своем дневнике он напишет: «Эта страна расслабляет; образ жизни и количество красивых женщин очень приятны. Надеюсь, сложится так, что мы сюда больше не вернемся; этот остров похож на Калипсо, отсюда надо бежать. Я служу, чтобы воевать, а не ухаживать за женщинами с Французского острова».
[Закрыть].
Порт-Луи хорошеет день ото дня. Тысячи саженцев, которые когда-то высадили здесь, уже выросли и затеняют улицы. По вечерам, как только наступает прохлада, все, даже дамы, прогуливаются по бульвару Марсова поля. Мужчины пьют пиво, обсуждают подписание мира с Англией или аэростатический шар, выпущенный из дома Отривов.
Похоже, что жизнь Франсуа-Мари особенно приятной была как раз перед Французской революцией. Старик, который в 1820 году будет писать эти воспоминания, уделит много внимания описанию своей молодости – и зрелости, когда ему было под сорок, – как будто эти два периода были самыми важными и незабываемыми в его жизни.
В 1787 году он буквально разрывается между обработкой земель в Морне и судоремонтным предприятием в Тру-Фанфароне. С переменным успехом он выращивает кофе, маниоку, хлопок и индиго, но ураганы часто наносят ущерб урожаям. Тростник доставляет ему куда меньше неприятностей, а через своего тестя он еще экспортирует черное дерево, добытое в горных лесах.
Из Морна в Порт-Луи он добирается на лодке, которую построил для своего личного пользования; это странная лодка, оснащенная прямым парусом, в ней есть что-то от пироги и от быстроходного рыбачьего трехмачтового баркаса. Путь по морю удобнее и быстрее, чем по земле, дороги настолько плохи, что лошади расковываются, а то и вовсе ломают ноги.
Франсуа-Мари частенько подолгу задерживается в Порт-Луи. Он ночует у друзей или в крайнем случае в своей хижине на верфи, оставаясь без пристального присмотра супруги. Таким образом, он ведет двойную жизнь: холостяка и отца семейства. Его легкий характер, веселый нрав и обаяние делают его желанным гостем для офицеров, которые останавливаются по пути в Индию и чьи корабли он ремонтирует. Многие из них поселили свои семьи на острове.
Приходят и уходят корабли, и каждый день приносит новые лица или уносит старые знакомства. По роду деятельности он постоянно общается со старшинским составом кораблей, поэтому Франсуа-Мари всегда у истоков новостей, сплетен и всего, что происходит в Лорьене или Сен-Мало, в Капе, Бурбоне и даже в Пондишери.
Уже двадцать лет, как он сослан на этот остров, ставший его родиной, и вполне счастлив в семейной жизни, но бывают дни, когда тоска по Франции одолевает его. Ему физически ее не хватает. Ему невыносимо хочется настоящей зимы со снегом на полях, мерзлой земли и лошадей, у которых пар идет из ноздрей. Ему хочется деревьев без листвы. Он умирает оттого, что больше не слышит сладкого майского запаха боярышника на изгородях Аргоата. Он мечтает о самой простой рыбе из Франции, в которой вкуса больше, чем в здешней. У него возникает жгучая потребность в гречневых лепешках, потрохах с сидром и в этих зайцах по-королевски, замаринованных в бургундском вине, которых так хорошо готовила его мать. Он даже тоскует о том, что когда-то казалось ему тягостным: мелкий, коварный, моросящий, промозглый дождь, который просачивался сквозь драповые куртки, низкое ноябрьское небо над оголенными дубами усадьбы Карноэ или невыносимый запах жижи, бурлящей летом в сточных канавах, нечищенных из-за отсутствия денег. Ему не хватает всего этого, и временами он погружается в приступы ностальгии, от которой слезы выступают на глазах. Его Анна – женщина решительная, она раз и навсегда перечеркнула ту далекую страну, о которой у нее остались лишь неясные воспоминания. Она пожимает плечами. Его собственные дети из вежливости слушают эти рассказы о тумане и снеге, об этой Бретани, которую расстояние делает сказочной, но они никогда так и не узнают той Бретани, что будоражит их отца, как приступ хронической лихорадки.
Малейший пустяк может вызвать кризис. Слово, имя, песня его детства, «Рядом с моей светловолосой» или «Три юных барабанщика», которую напевает матрос. Тогда Франция, которую он, без сомнения, никогда больше не увидит, подкатывала и брала его за горло.
Поэтому он так любит и ищет всех, кто оттуда вернулся, всех капитанов, офицеров, матросов, которые в складках своей одежды приносят запах той страны. Поэтому Франсуа-Мари берется лечить их израненные корабли и радуется мысли, что эти кили, форштевни и ахтерштевни, которые он налаживает, скоро омоются водами его детства. Это как будто и его возвращение.
Но удовольствия острова быстро прогоняют горечь ссылки. Вновь прибывшие хотят только веселиться и ликовать. Во время стоянок все приглашают офицеров в гости. Все знают, что на борту пища неважная. А сами они иногда арендуют дом на земле и перевозят туда посуду с кораблей, чтобы тоже в свою очередь принять гостей. И вся эта молодежь, после многомесячного плавания, как только оказывается на земле, дает выход энергии, просто на зависть.
Франсуа-Мари вспоминает о веселых ужинах у губернатора Франсуа де Суйака, который так и не избавился от сарлатского акцента; у Антуана де Мену (семья Мену из Нанта), который когда-то был гардемарином и с тех пор сохранил непоседливость и вкус к мистификациям; у Шулеров, у Отривов, которые производят кирпичи на Длинной Горе, у Лежаков из Памплемусса. Везде музыка, танцы. Очень веселые вечера у Керсозонов из Гоасмелькены, молодая хозяйка дома (урожденная Тробриан), одна из самых красивых и умных женщин колонии, как поговаривают, флиртует с лейтенантом, прибывшим на судне из Энана, который настойчиво ухаживает за ней, когда рядом нет мужа. Это не помешает всей колонии сочувствовать ее горю, когда Керсозон умрет от чумы, подхваченной в эпидемии на борту «Необходимости». Молодая, недавно родившая вдова с младенцем на руках выглядела очень трогательно. Она хочет последовать в могилу за своим супругом. Она за ним не последует, и Франсуа-Мари цитирует по этому поводу ехидного мсье де Лафонтена:
Уход супруга не проходит даром:
Так много слез и вздохов, но потом
Печаль и траур покидают дом,
И снова хвастает она своим товаром.
Если девушки острова кажутся немного глупыми, то молодые женщины Французского острова «гораздо интереснее», стыдливо утверждает Франсуа-Мари. Мадам Десрулетт очаровательная, живая и восхитительно танцует, мадам Дестур – прелестная и веселая вдова, мадам де Шермон такая утонченная, она страдает от тупости и жестокости ревнивого мужа.
Его память сохранила и некоторых персонажей, которые были большими оригиналами, как, например, граф д'Арамбюр, разорившийся мот, он постоянно занимал деньги и никогда не возвращал долг. В Порт-Луи квартирная хозяйка, у которой он снимал дом и не платил ей полгода, была вынуждена разобрать крышу дома, чтобы он убрался вон. Любопытная личность – мадам Робийар, она носит мужское платье и обожает драться на дуэлях. Она первостатейная дуэлянтка, ее боятся. Говорят также, что она ищет ссор только с симпатичными парнями. Или еще один феномен, который живет рядом с Ривьер-Нуаром, его зовут граф Сен-Реми де Валуа (брат графини де ла Мотт, укравшей ожерелье у королевы). Этот Валуа из Ривьер-Нуара, бедный как Иов, выдает себя за особу королевской крови от незаконнорожденного сына Генриха II и утверждает, что Людовик XVI узурпировал его корону. Он вам все уши прожужжит своей генеалогией и цветет от радости, когда его одаривают «Вашим Высочеством».
Франсуа-Мари очень любит Антуана д'Антрекасто, родственника Сюфрена, который недавно прибыл на «Решительном» из Индии, чтобы сменить на посту Франсуа де Суйака. Семейная драма омрачила жизнь Антуана. Его брат, председатель парламента в Эксе, убил жену, чтобы жениться на любовнице, некой Кастеллан, которая отравила своего мужа, судью, чтобы избавиться от него. После скандала, вызванного этим двойным убийством, Антуан решил уволиться из морского флота, но король, ценивший этого офицера, не принял его отставки, полагая, что тот не в ответе за действия своего брата. И назначил его капитаном «Решительного». Совершив опасное кругосветное плавание, он был назначен губернатором острова.
Есть еще Антуан д'Унинвиль, пока он не такой серьезный человек, каким потом станет [27]27
Мэр Саванны после 1793 г., депутат, председатель колониального собрания. Друг Декаена, с 1819 г., лишившись всех должностей, в течение трех лет зарабатывал на жизнь, давая уроки игры на скрипке. Позже, будучи назначен на должность архивариуса острова, написал «Статистику острова Маврикий», изданную в Париже после его смерти.
[Закрыть]. Женщины острова с ума сходят по этому красивому двадцатитрехлетнему флотскому лейтенанту и рвут его друг у друга из рук, зазывая на приемы, поскольку он еще и выдающийся музыкант. Своей игрой на скрипке и на флейте он очаровывает всех. Он сочиняет песни, оперы, восхитительно танцует и может один оживить целую вечеринку.
Но самыми близкими друзьями Франсуа-Мари были его земляки, два бретонца. Одного зовут Мотэ де Нарбонн, другого – Шарль Магон.
Мотэ, недавно назначенный генеральным комиссаром и временно исполняющим обязанности интенданта Французского острова и Бурбона, родился в Эннебоне, близ Лорьена. Его семья поселилась на Бурбоне, и когда он приезжал на Французский остров, то чувствовал себя холостяком. Это самый веселый и заводной приятель, всегда готовый принять участие в пирушке, охоте, рыбалке. Временами, когда он напивался, его трудно было выносить; маленького роста и круглый, как колесо кареты, он был невероятно обидчив и задирист и вызывал на дуэль всякого, кто, по его мнению, косо на него посмотрел. Миролюбивый Франсуа-Мари не переносит эту этиловую агрессивность Мотэ, ведь ему как другу часто приходилось вставать на его сторону и драться рядом с ним.
Другой друг Шарль Магон (Магон из Сен-Мало) – сын Магона из Вильбага, бывшего губернатора двух островов. На флот Шарль поступил в четырнадцать лет. В двадцать три года он командует габарой «Амфитрита». Он женат на интересной женщине старше себя, замечательной арфистке с удивительно красивым голосом. Недостаток Магона – его необузданный аппетит на женщин. Он думает только о них, бесконечно влюбляясь и кого-нибудь соблазняя, на острове он получил прозвище Самец. Даже в этом довольно свободном обществе его похождения вызывают скандал, который будет ему стоить жены: устав от неисправимого донжуана, она бросит его несколько лет спустя.
Карноэ, Магон и Мотэ неразлучны. Кто видит одного, видит двух других. Мотэ страстный рыболов, он увлекает своих друзей от берега Ривьер-Нуар в бухту Тамарена, чтобы ловить жирных тазаров, которые иногда поднимаются до реки, или же больших морских черепах, их мягкое мясо можно спутать с говядиной.
Или они втроем идут на рассвете в горы стрелять оленей и кабанов, куропаток или розовых горлиц. На обратном пути вдоль дюн они охотятся на куликов, которые роются в тине, а как только ухватят моллюска, взлетают, издавая победоносный клич «кикикикикики…».
Возвращение с охоты или рыбалки – славный повод для знатного ужина. И пока рабы поджаривают на углях рыбу или дичь, настраиваются инструменты для следующего за этим концерта.
Остров без ума от музыки. В каждом доме имеются музыканты-любители, некоторые из них просто великолепны. По вечерам на улицах Порт-Луи звучат скрипки, гитары, кларнеты и флейты. Магон играет на фортепиано и рожке. Карноэ на скрипке исполняет отрывки, которым его обучили в детстве. Играет он не так хорошо, как красавец д'Унинвиль, но свою партию выводит вполне достойно, для танцев этого достаточно.
Не всегда экспедиции трех приятелей заканчиваются в приличном доме, иногда пиво, вино и матапаны [28]28
Дьяволы.
[Закрыть]берут верх над благоразумием: Магон тащит друзей к Кам-Маладар, где по ночам бродят маленькие притягательные негритянки с круглыми попками. Удивительно, но тут память Карноэ изменяет ему. Как будто он надеялся, что нескромные потомки, которые сунут нос в его тетрадь, поверят, что вольному поведению предавались только одержимые бесом Магон и Мотэ.
Только в конце 1790 года стало известно, что в Париже со взятия Бастилии началась революция. На Маврикии Французская революция не повлечет за собой тех мрачных событий, которые произойдут в метрополии. Климат не располагает, да и жители миролюбивые. Только несколько фанатиков объявят себя якобинцами и попытаются скопировать то, что происходит в далекой Франции. Речи. Формальности.
В 1793 году на Марсовом поле посадят Дерево свободы, увенчанное хирургическим колпаком, потом установят нелепую статую, которая тоже будет символизировать свободу. Будут праздники санкюлотов, «богини разума», но этот триумф не будет восприниматься всерьез. Карнавалы.
Бедняки и немногочисленные священники живут на острове спокойно, им никто не завидует, и они никого не ущемляют. Для проформы они ограничатся собиранием своих скудных ценностей, священников вынудят оставить свое священническое облачение.
На Французском острове террора не будет. Виселицу на Марсовом поле заменят гильотиной и, чтобы проверить, как она работает, отрубят голову козе; позже аппарат разберут, больше им так и не воспользовавшись.
Вот почему Франсуа-Мари будет в ужасе, когда узнает, что произошло во Франции: казнь короля и королевы, убийства в Вандее, Лионе, Париже, кровавая резня в Нанте. Каждый корабль, приходящий из Франции, будет приносить невероятно жестокие новости. Франсуа-Мари узнает, что два его брата гильотинированы, а третьему удалось эмигрировать и спастись и что небольшой замок семьи Карноэ продан вместе с землями.
На Французском острове смена режима выразится в основном в словесных перебранках и мелких дрязгах. В церквах вместо «Боже, храни короля!» будут петь «Боже, храни народ!». Упразднят знаки отличия и символы королевской власти. Предпишут носить кокарды. Изменят названия улиц. Порт-Луи на некоторое время переименуют в Порт-и-город-у-горы, Бурбон станет Реюньоном, а Маэбур – Портом Братства. Республиканский календарь, сложный и неудобный, будет непопулярен и лишь ненадолго заменит традиционный календарь.
Помимо неразберихи и горя, которое испытают жители колонии, узнав о смерти многочисленных родственников и друзей во Франции, события революционного периода будут ничуть не ощутимы на Французском острове, здесь землевладельцы больше заботятся о местных переустройствах: об установлении налога на прибыль, об утверждении закона об ограничении употребления крепких спиртных напитков и об обязательной воинской службе для мужчин от пятнадцати до сорока пяти лет. Спокойно будет воспринят и запрет на торговлю рабами. Во всяком случае, спокойней, чем освобождение рабов, которое будет предложено позже.
Затерянная в том далеком времени, Бени с трудом возвращается в свой век. От всех этих Карноэ, которые сменялись один за другим на Маврикии со времен Франсуа-Мари, голова кругом идет. И что самое удивительное – кроме как о Франсуа-Мари и его внуке Эрве, которые оставили письменные свидетельства своей жизни, они никогда и ничего не узнают о других Карноэ вплоть до своего деда. Только даты рождения, женитьбы и смерти. Не говоря обо всех предыдущих Карноэ из Франции, сгинувших в тумане забвения. Как будто все эти люди, которые, тем не менее, жили в течение какого-то количества лет, существовали только для того, чтобы воспроизводить себе подобных. Что за человек был Ян, сын Франсуа-Мари? А Жан-Луи, умерший в 1829 году? А Эрван-Луи? А ее прадед, еще один Ян, только живший в 1870–1905 годах?
А со стороны женщин Карноэ еще большая темнота. Кроме Гильометты и Анны, упомянутых в черной тетради, остальные канули в бездну. Женщины не вели записей, от них осталось разве что несколько писем. Интересно, а читать они умели? Большая часть из них были для мужчин своего времени всего лишь утробой да приданым. Но как получилось, что среди всех этих матерей-моих-детей ни единая Карноэ из пучины XIX века не оставила никакого воспоминания о своем характере, о своей любви, о капризах?
В шкафу, в самом низу, стоит большая коробка, там полно фотографий, есть совсем старые, наклеенные на картон, они относятся, наверное, к 1850 году. Там целых полтора века жизни Карноэ: мужчин, женщин, детей, стариков, там пары и группы, но их имена и даты никто не позаботился проставить. Бени это огорчает: никогда и никто больше не сможет сказать ей, кто были эти безымянные люди, от которых она происходит и кого смерть растворила уже давно. Ни кто они были, ни чем занимались в жизни. Осталась только внушительная коллекция суровых дородных мамаш, застывших перед аппаратом, запечатлевшим их изображение. Ни улыбки. Ни свободного жеста. Они сидят неестественно прямо, сдавленные до самого подбородка корсажем из китового уса, с короткими пухлыми ручками, сложенными на плотно сдвинутых коленях. Или же стоят, опираясь на плечо сидящего мужчины, закинувшего ногу на ногу, с торчащей из разреза редингота цепочкой от кошелька. Есть учащиеся колледжей в форме и несколько флотских офицеров с выпяченной грудью.
Большинство мужчин с бородой и усами, и у всех тоскливый вид. У младенцев и детишек постарше – кружевные наряды, так что невозможно отличить девочек от мальчиков, все они похожи на нелепых кукол, выряженных в суконные перочистки. Некоторые вообще выглядят полными идиотами. Наверняка в этом ящике находится немало изображений одного и того же человека в разном возрасте, только невозможно разобраться, где он и каким стал.
Любительские фотографии XX века менее качественные, но зато более естественные. На них встречаются молодые женщины с короткими стрижками, в теннисных платьицах, и безбородые мужчины в светлых брюках. На лицах появляются улыбки, фотоаппарат уже не пугает, да и снимает кто-то из знакомых. Снимаются в стандартных позах. Вверх поднимается рука с ракеткой или только что пойманной рыбой, демонстрируют одежду или поворачиваются к камере в профиль. Появляются ретушированные художественные фотографии, на них молодые женщины с удивительно чистыми лицами, все дефекты затушевал фотограф из Порт-Луи. Они сняты в студии на фоне драпировок или на фоне разжиженного тумана. На голых шеях жемчужные ожерелья, некоторые кокетливо выглядывают поверх приподнятого плечика. В будущем из них выйдут хорошие жены, а сейчас идут на траты и везут их в Порт-Луи, чтобы запечатлеть убедительную и идеальную картинку. Но как их звали? Кто из них утонувшая Бенедикта? Кто Франсуаза де Карноэ, урожденная Отрив?
Все эти забытые лица напоминают о разговоре с Морин, когда Бени было лет пятнадцать. Они поссорились, как это случается между матерью и дочерью, то ли из-за отказа в покупке платья, то ли запрета на какую-то вечеринку, и сердитая Бени бросила ей в лицо упрек, что не просила рожать себя. Глупая фраза, которую из поколения в поколение произносят все бунтующие подростки в свое оправдание за то, что они не такие, как родителям хотелось бы.
Морин рассмеялась и спокойно объяснила, что как раз наоборот, она очень хотела, чтобы ее родили. Более того. Она рассказала, как маленький головастик, каким она и была, невидимый невооруженным глазом, бился и боролся в течение нескольких часов, чтобы наконец пробиться в то гнездо, которое сделает из него живого человека. Да, она требовала жизни, и еще как! Она не единственная, кто боролся, чтобы добраться до этого гнезда. Миллионы маленьких головастиков хотели того же, чего и она. По меньшей мере пять миллионов, а избранный только один. Была бешеная гонка с коварными препятствиями, ядовитыми озерами, с изнурительными подъемами на холмы, со смертельными опасностями. И Морин не поленилась нарисовать и разукрасить Бени эти озера, холмы и пропасти с монстрами-микробами, которые подстерегали головастиков в органических зарослях. Четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять братьев и сестер, неслыханно жестоких, во время этой адской гонки пытались шкуру содрать с маленького головастика, которого назовут Бени де Карноэ, желая занять его место в уютном гнездышке, где она будет превращаться в младенца. «И ты не хотела, чтобы тебя родили? Однако выиграла именно ты, Бени. Ты оказалась самая сильная, самая ловкая, самая быстрая, самая умелая и самая жестокая. У тебя не было ни малейшей жалости к соперникам. Вытянув свою головку в форме виноградной косточки, ты неслась к гнезду, одержимая желанием выиграть жизнь, и пусть девочка или мальчик посмеют перейти тебе дорогу. Ударом маленького вибрирующего хвостика ты сметала их на своем пути, шлеп – на скалы, шлеп – в ямы с водой. Тысячу раз ты могла утонуть, раствориться, разбиться вдребезги, попасть в ловушки, тысячу раз, сбившись с пути, ты снова неслась к жизни с упрямством, которое до сих пор сидит в тебе. Поэтому, please, больше никогдане говори, что ты не просилась на белый свет! И никогда не говори, что тебе не везет, потому что в тот раз ты выиграла самую необыкновенную и самую опасную гонку, какая только бывает!»
Демонстрация Морин убедила Бени, и она больше никогда не произносила этой идиотской фразы. Но эта история взволновала ее: получается, что все люди, так же как и она, достигли гнезда жизни и тоже были победителями этой необыкновенной гонки. Даже те, чья жизнь потом была недолгой, бесцветной или даже несчастной. Она не совсем понимала, ради чего они так старались. Зачем нужна эта победа. Это было бесполезно и абсурдно. Она думала обо всех торжествующих головастиках, которых знала, и задавала себе вопросы. Для некоторых это было естественно: они сохранили свой первоначальный триумф как нечто исключительное. В том, что Гийом Аполлинер и даже кузен Вивьян были торжествующими головастиками, не было ничего удивительного. Но эта бедняга тетя Шарлотта и ее брат-близнец? А сын Гуффьон-Шеври из Мока, хромой с остекленевшим взглядом, в шестнадцать лет он ходил, свесив язык, шаря рукой в штанах, а вместо речи раздавался поросячий визг. А тетя Тереза, глупа, хоть сено жуй, а Люнерецы, трудно представить, что они тоже торжествующие головастики. А все умершие Карноэ, чьи фотографии свалены в коробке, это что, тоже торжествующие головастики, о которых никто не сохранил ни имен, ни памяти, зачем они восторжествовали? Может, для того, чтобы произвести на свет других торжествующих головастиков и этим оправдать первоначальное усилие.
И Бени убирает коробку, которую вообще не следовало открывать. Все эти мертвые взгляды заразили ее, испортили настроение. Она стала думать, что она сама – это старый торжествующий головастик на пути в никуда. Правда и то, что приближается Рождество, что жара усиливается и что барометр опускается в свободном падении.
Единственную женскую историю она найдет в личных вещах бабушки. В маленьком блокноте с тонкими листиками в кожаной обложке с тяжелым растительным орнаментом, на которой золотыми буквами написано «Дневник». Страницы испещрены мелкими, немного наклонными буквами, писала молодая девушка в 1886 году. На обложке имя – Жанна де Керанси, это мать ее бабушки де Карноэ.
Бени читает.
4 июля 1886 года
Ужин у В. Там был необыкновенный молодой человек. Его зовут Поль. Это сын Т. из Суйака. Он приехал с юга Франции, он там родился. Он очень высокий, светловолосый, со слегка рыжеватыми усами. Белокожий. Красивый. Ему девятнадцать лет. Он очень ироничный и, конечно, робкий. Моя сестра Валентина уверена, что сильно нравится ему. Валентина раздражает меня, когда думает, что весь мир не сводит с нее глаз.
5 августа
Поль Т. приходил к нам вчера вечером с Клемано Шару и Джеймсом ле Меером. Папа оставил их ужинать. Вечер был веселый. После ужина играли в жмурки. Повязка была на Поле. Он поймал меня и не хотел отпускать. Он вовсе не робкий. Валентина потом сказала мне, что я нарочно поддалась, что все это заметили и что это не произвело никакого эффекта. Мама уже легла спать, но, надеюсь, она ей ничего не расскажет. Поль со своими друзьями остался ночевать в гостевом домике.
Сегодня утром я рано встала и пошла прогуляться по пляжу. Поль был там с рассвета, так он мне сказал. Ему очень нравится Саванна. Он говорит, что это самое красивое на Маврикии место. Он находит, что краски моря, неба, филао и тростника похожи на роспись китайской тарелки. Мне это в голову никогда бы не пришло, а ведь он прав.
У меня ощущение, что он гораздо старше меня, однако у нас разница всего два года.
Когда мы наедине, он намного любезнее, чем когда вокруг другие. Нежнее и не такой насмешливый. Мы долго разговаривали. Он родился во Франции, его мать умерла вскоре после родов. Он ее даже не знал, но часто думает о ней. Мама говорит, что это очень грустная история. Они были подругами с матерью Поля, ее звали Эмма, и она была очень привлекательной. Поль говорит, что она, как и я, была черноволосой. Интересно, а меня он считает красивой?
Во Франции его воспитывали молодые тетушки. Его отец вернулся на Маврикий, чтобы заняться общим делом со своей старшей дочерью Джейн. Поль хорошо ладит с Джейн. Восемь лет назад его отец во второй раз женился на племяннице своей покойной жены, она всего на восемь лет старше Поля. Он говорит, что забавно иметь такую молодую мачеху. Мама считает, что она слишком молода. У него есть сводные братья, он их любит. Он их не знал до приезда на Маврикий. А прошлой весной его младший брат Стефан умер. Ему было четыре года, и Поль говорит, что очень огорчился из-за этого. Его похоронили на кладбище Суйака.
