Текст книги "Бал Додо"
Автор книги: Женевьева Дорманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Глава 28
Так, значит, все, что говорили тетя Шарлотта и ее подружки, было правдой. Вот уже три года все судачили о Бетти Тайгер, Шанталь Корруж и Шарлотте де Карноэ, которым крутящийся столик якобы открыл тайну сокровища, спрятанного корсарами XVIII века позади кладбища в Суйаке.
С помощью кладоискателя Анатоля Равона и Кристиана Фраде, еще одного одержимого, который выискивал рабочих и добывал инструменты для этого предприятия, три старые девы принялись за раскопки на мысе Сент-Мари под руководством потустороннего мира.
Все острова – это тайники пиратов, и Маврикий не исключение. С тех пор как остров заселился, ведется постоянный поиск сокровищ, и даже самые недоверчивые признают, что зарытые клады – это не только досужие вымыслы. Несмотря на нападения корсаров, с молчаливого одобрения короля Франции множество кораблей продолжали курсировать по Индийскому океану. Некоторые корсары стали разбойничать для личной наживы. Они прятали добычу в местах, только им известных, помечая их особыми знаками и метками в виде подковы или высекая на скалах черепашьи головы, чтобы возвратиться и опустошить тайники. Но море коварно, многие погибли, так и не успев вернуться за богатствами; на Реюньоне, Мадагаскаре, Сейшелах, Родригесе и Маврикии эти сокрытые ценности продолжали будоражить воображение и разжигать алчность, время от времени подтверждая свое существование некоторыми находками. В Бель-Омбр крестьянин, обрабатывая поле, обнаружил тайник, опустошенный в начале века, судя по шляпе той эпохи, найденной на дне ямы. В Риш-ан-О или в Нью-Гроуве тоже находили клады, и это не считая тех счастливчиков, кто не хвастался этим, не желая делиться с правительством по закону [29]29
Поиск сокровищ на Маврикии столь распространен, что был принят закон, по которому кладоискатель должен просить разрешение в Министерстве земель и жилищ и заплатить налог.
[Закрыть].
Перешептывались, что у Анатоля Равона раньше не было ни единого су, но он провел много раскопок и уж, конечно, припрятал что-нибудь стоящее, именно это и позволяет ему продолжать поиски. Иногда акционеры объединялись и финансировали исследования.
Морин Оуквуд наведывалась к столику Риамбеля; Морин Оуквуд, которую не отпугивала никакая экстравагантность, – и та стала выражать беспокойство и делилась с Бени тем, что повседневной жизнью этих старых дев в итоге стали управлять духи.
Дух покойной мамаши мисс Тайгер мог заставить вздрагивать свою дочь окриком «Сядь прямо!», хотя известно, что этому чаду уже под семьдесят; но мало того, он еще и указывал, как надо устроить тот вечер, когда духи слетались в бунгало. В такие вечера стол подготавливали для семерых: Бетти, Шанталь и Шарлотта церемонно обращались к четырем пустым стульям. Духи капризничали: «Мадам, бросьте розу в море». Или же: «Включите телевизор, нас надо развлекать».
С тех пор как столик начал разговаривать, в Риамбеле стали случаться из ряда вон выходящие казусы. Поль Отрив шкодил при жизни, не изменился он и после смерти, продолжая подшучивать над служанкой: стали исчезать кое-какие вещи, а потом их находили в тех местах, на которые он указывал. Цветы, поставленные перед фотографией мадам Тайгер, не вяли по три недели. Или же Жозеф Лаборд, этот любитель растений, объяснял, если какой-то кустик в саду засыхал, что причиной этого является корень соседнего дерева. Кустик выкапывали, находили этот злополучный корень, и пересаженная в другое место турнефортия снова цвела.
Иногда в выходные дни Бени отправлялась на раскопки, организованные ее тетей Шарлоттой. Место поисков было окружено колючей проволокой, стояли две палатки: одна защищала от дождя электрогенератор и служила укрытием от любопытных глаз, на случай, если найденные сокровища придется поднимать, а вторая предназначалась для рабочих, которые спали там, приезжая в пятницу вечером, а на рассвете следующего дня были уже на ногах. Бени забавляло волнение тети Шарлотты, которая сменила свои вышедшие из моды юбки на холщовые штаны, а кружева на рабочую рубашку, более подходящую для такого рода деятельности. Отныне она постигала науку торговли скобяными товарами и спорила с рабочими об отбойном молотке «Кобра», о кирке и о компрессоре «Брумвид». По краю кладбищенских могил, со стороны моря, были расставлены зонтики, под ними были бутерброды и прохладительные напитки для подкрепления сил добровольных землекопов, а Шанталь Карруж, писарь круглого столика, перебегала от одной группы к другой с кипой бумаг в руках, с компасом на шее и раздавала указания. Она походила на режиссера на съемочной площадке. Мисс Тайгер, сидя на складном стуле, «держалась прямо», она наблюдала за всей этой суетой, пряча от солнца лицо под соломенной шляпой.
Уже три года прошло, как начали копать на мысе Сент-Мари. На глубине восьми футов нашли галерею и старый морской гвоздь, а на пятнадцатифутовой глубине обнаружили следы пушечного пороха и прямоугольный запал. Но не сокровища. Когда дошли до уровня моря, пришлось подключать насосы и откачивать воду из ямы. Именно тогда дух Поля Отрива посоветовал копать дальше, но одному Богу известно, почему Шарлотта де Карноэ отказалась от этого.
Очевидное объяснение поразило Бени: поиск сокровищ интересовал кладоискателей гораздо больше, чем сами сокровища.
А когда она предложила взорвать динамитом мыс, на котором, как предполагалось, находится клад, на нее с ужасом посмотрели, будто она произнесла что-то богохульное. Даже с точки зрения логики, даже с точки зрения быстроты и речи быть не могло о том, чтобы взорвать мечту динамитом. Своим жестоким предложением она шокировала этих людей, для которых тщетно копать до самой смерти было лучше, чем за мгновение убедиться, что они гонялись за химерой. Из этого Бени заключила, что указания круглого столика, должно быть, тоже были лишь посланиями химерных духов.
А вот теперь Поль Отрив обращался именно к ней, к Бени.
Телефон в очередной отключке. Где-то на линии обрыв, и «Гермиона», и без того затерянная на краю мыса, стала островом на острове. Нет возможности позвонить тете Шарлотте и передать сообщение, которое поймала ее рука. А главное, нет возможности позвонить Морин в Блу-Бей. В крошечном почтовом отделении Ривьер-Нуара служащие ничего не могут сделать и явно забавляются, глядя, как девушка топает ногами. Когда наладится связь? Они разводят руками. Такая плохая связь! Надо ждать. Позади маленького деревянного домика, в котором разместилась почта, видны неухоженные могилы на кладбище. Стадо коз, принадлежащее сторожу, пасется здесь же, прямо на захоронениях. Птица фаэтон стремительно спускается и усаживается на крест, разглядывая козлов.
Ждать – чего? Если есть то, чего Бени терпеть не может, так это ждать. Она возвратилась в машину и погнала на юг. Телефон отказал ей в возможности услышать голос матери, и теперь она хочет только одного: поговорить с Морин, которую, как это ни странно, она так мало знает. Нет сомнений, что все это из-за Рождества. Может быть, все бывшие младенцы на Рождество хотят свернуться клубочком на руках матерей. Только эти слова – свернуться клубочком – заставляют ее оттаять. Уже давным-давно она нигде не сворачивалась клубочком. Может, всем матерям на Рождество следует прижать к себе своих детей? С утра Морин призывает ее, Бени это чувствует и, до упора выжимая педаль газа, несется, даже не глядя на дорогу, которую знает до мелочей. Она правит машинально, тормозит, проезжая деревни, объезжает крестьян, сидящих по обочинам, и рытвины, выбитые дождями на этой проселочной дороге, которую правительство находит излишним ремонтировать.
Лицо Морин, ее голос, смех, жесты преследуют ее так, что впервые в жизни она равнодушно воспринимает все, что обычно радует ее на этой дороге: делониксы на побережье Морна, которые на фоне асфальта создают цветочный ковер, роскошный морской горизонт и томительное спокойствие рыбацкой деревни. Не отдавая себе отчета, она проскочила королевское шоссе, которое пересекает сахарный завод Бель-Омбра и загадочные заросли Суйака. Она гонит по узким мостикам через бурлящие потоки в небольших ущельях, окутанных непробудными снами. Она проскакивает сквозь черные облака от грузовиков и автобусов, которые еле тащатся на подъемах. Только бы с ней ничего не случилось! Только бы она тоже не умерла! Она гонит от себя эту пагубную мысль, представляет себе Морин живой, непобедимой. Она босая под варангом, задумчивый взгляд красивых фиолетовых глаз теряется в неопределенности, а тонкие пальцы бегают по струнам гитары. Раньше, когда она была маленькая, в Лондоне, укладывая ее спать, Морин садилась в ногах кровати и, едва касаясь струн цитры, ждала, пока глаза Бени не слипались. И сегодня Бени видится, как за стеклом машины проносится не Плен-Маньен, не гористый горизонт на раскаленном небе, а окно Портобелло, за которым падают хлопья снега. В оконном своде, как и во всех окнах Лондона, мигает рождественская елка. Четырехлетняя Бени слышит цитру Морин и перебирает в руке прядь ее длинных шелковистых волос, проводя ею по самому чувствительному месту – между верхней губой и носом. Волосы Морин пахнут вереском и пачули. Позади ее отец, Ив, сидит поперек кресла, свесив ноги с подлокотника. Он смотрит, как взрослая укладывает спать маленькую, курит длинную сигарету, пахнущую медом, а снега становится все больше, и он уже окутывает квадраты окон. Морин – фея, это по ее велению падает снег, из ее пальцев выходит музыка, она позволяет прикасаться к своим волосам, чтобы ощущение полного счастья погрузило ее дочь в сон. Ив смотрит на них и размышляет, кого он больше любит: маленькую или большую.
Машина Бени проезжает мимо аэропорта, устремляется по старой взлетной полосе, которая используется не по назначению и ведет в сторону «Зеленой лагуны». Дорога пролегла среди полей сахарного тростника, пересекает необработанные земли, заваленные огромными базальтовыми блоками, упавшими не иначе как с луны. Эта бесконечная дорога имеет тупики, которые должны были служить стоянками для самолетов, и Бени признается себе, что, в самом деле, только ради феи можно катиться по взлетной полосе на машине 4L, чтобы достичь ее приюта.
С его гигантскими терминалиями, плюмериями и газонами, прямыми, как стрела, парк отеля «Зеленая лагуна» – свежий и тенистый оазис после пустыни, которая окружает дорогу. Проехав под покровом деревьев, Бени останавливается в тени и замечает, что красный «меари» Морин припаркован, а это означает, что она дома.
Когда-то тут стоял хорошенький низенький дом под соломенной крышей, густо заросший бугенвиллеями. Но его сломали, теперь на этом месте воздвигнут туристический отель из бетона и дерева в стиле летних лагерей, по последнему крику моды. У входа сверкает бассейн в форме фасолины, рядом бар и эстрада, где оркестр каждый вечер мощным натиском децибелов разгоняет меланхолию заходящего солнца.
«Зеленая лагуна» входит в сеть отелей, которыми управляет дядя Лоик. Это стало предметом дурных семейных споров. Вивьян не мог согласиться с тем, что старый дом будет разрушен и его заменит тяжеловесная архитектура, скопированная с крупных отелей побережья, и с тем, что вырубают старый парк, которому более ста лет, чтобы на этом месте построить новые бунгало. Но Лоик де Карноэ оставался непреклонным, а аргументы сына считал старомодными и глупыми. Отель по соседству с аэропортом должен быть вместительным и из года в год принимать все большее количество туристов, что особенно ценно в такой близости от места прилета и отлета. Едва сойдя с самолета, отдыхающие получали там все, о чем мечтали: теплая вода, пляжный матрасик на белом песке, комната с кондиционером, вечно томная европейская музыка, звучащая даже в туалете из невидимых динамиков. Эта музыка, по мнению специалистов по организации отдыха, создавала интимность, сглаживала щемящее чувство оторванности от дома и заглушала непривычный шум прибоя и завывания ветра в ветвях филао. По вечерам вместо томной музыки звучали бодрые всплески оркестра, который начинал грохотать с часа аперитива, заглушая звяканье посуды, нудные беседы и стрекотание тропической ночи.
Тот же дух современного комфорта и радостной общительности вытеснил прежний ресторанчик, который сочли слишком торжественным с его порционным меню и персоналом, выбегающим навстречу клиенту, чтобы его заполучить (поймать на живца, говорил Лоик, используя жаргон профессионалов). На самом деле клиенты предпочитали длинные стойки, уставленные разнообразными блюдами; не переодевая купальников, отдыхающие накладывали на тарелки по своему усмотрению овощи, фрукты, мясо или пирожные. От этой системы самообслуживания между людьми устанавливалась дружеская фамильярность, которая быстро упрощала отношения туристов между собой. Доказательство: через два дня только единицы не позволяли обращаться к себе на «ты». Не считая экономии на рабочих местах и на продуктах. Ведь только в первый день своего пребывания туристы набрасывались на блюда, предложенные в неограниченном количестве, – некоторые даже запасались впрок, уносили с собой в номера, – но они быстро наедались, и в последующие дни потребление продуктов снижалось. Дядя Лоик был доволен: эта новая форма гостиничного обслуживания успешно работала. «Зеленая лагуна», в которой раньше лишь изредка останавливались экипажи с аэродрома или редкие влюбленные парочки, теперь ломилась от немецких и итальянских туристов, направляемых сюда турагентствами. Заказывать номера надо было заранее. Людям даже приходилось отказывать, и гостиница приносила стабильный доход. Успех крепнет день ото дня, с довольным видом утверждал Лоик. Новые клиенты были в восторге и рекомендовали гостиницу своим знакомым. Секрет такого успеха был прост: избавить клиента от необходимости принимать утомительные решения, освободить его от малейшего усилия, даже нянчиться с ним и развлекать. По утрам из кровати он попадал в бассейн, где мог поплавать в полной безопасности. Только самые отважные бороздили лагуну на досках с парусом или на водных лыжах. На вечер нанимали затейника, он создавал обстановку веселья и организовывал развлечения. Проводились конкурсы красоты, бег в мешках, лотереи и даже вечера любительского театра, которые позволяли туристам дать волю своей фантазии, переодеваясь и изображая героев, которыми они не являлись. Блаженство для одиноких и уставших семейных пар. Все соглашались с тем, что затейник с Реюньона был душой компании и свою зарплату он не крал. Достаточно было взглянуть, как в иные дни он потел у своего микрофона. Стоило появиться тому, кого все фамильярно звали Гербертом, и лица сразу оживлялись. Этот красивый метис имел обыкновение похлопывать по животу мужчин и ласковой рукой поглаживать по шейке женщин, к которым он обращался «мой цыпленочек», невзирая на возраст, и это сразу приводило их в прекрасное настроение. И, поскольку он никогда не волочился за женщинами, мужья относились к нему благосклонно.
О чем еще можно было мечтать в течение одной-двух недель, проведенных на острове? Отдыхающим даже обеспечивали успокоение туристической совести, устраивая экскурсии по острову для тех, кто того желал. Автобусы с кондиционерами катали их по местам, пригодным для туристов. Большой рынок Порт-Луи, с его резкими запахами и неизменным и загадочным торговцем травами, у которого запасались настойками от запоров и бессонницы или же возбуждающим зельем. В саду Памплемусса они восторгались веерными пальмами, любовались цветной почвой Шамареля, в Казелле им показывали животных в вольерах и тигров в клетках. Автобус останавливался даже на «смотровых площадках», чтобы они сфотографировались там. Некоторые осмелевшие туристы требовали, чтобы автобус остановили возле магазина сувениров. Это было предусмотрено, и шофер послушно останавливался перед любым указанным магазином, как правило китайским, где можно было купить в наборе скатерти с дюжиной салфеток, вышитых вручную, или же салфетки, вязанные крючком, по вполне доступным ценам.
Но большинство отдыхающих довольствовались магазинами в отеле, где находили все для счастья: причудливые раковины, обработанные кислотой до перламутра, выловленные ныряльщиками из самых глубин моря, куски от кораллового рифа и ночники, сделанные из оленьих рогов, различное тряпье с эмблемами «Поль-и-Виргиния» и все виды додо: из дерева, бронзы, плюша и даже изображенные на кожаных или пластиковых кошельках. Они могли также найти там коллекцию открыток, в основном с видами пляжей, окруженных кокосовыми пальмами, где туристы нежились под соломенными зонтиками, – отели их сети, таким образом, делали себе дополнительную рекламу. Также были виды бассейнов при ночном освещении, в окружении кокосовых пальм, напоминающих китайские тени, с изображением красоток, плавающих в воде или пьющих разноцветные коктейли в декольтированных платьях с разрезами по бокам. Им влюбленно улыбались загорелые мужчины, под пиджаками которых угадывалось безупречное сложение, улыбки демонстрировали ослепительную белизну зубов. Картина воплощенного счастья.
Годами из обращения изымались открытки, которые могли усложнить маршрут прогулок, наводя туристов на мысль о независимости и вызывая у них желание самостоятельно отправиться в затерянные уголки острова, где их пребывание не приносило отелям никакой прибыли. Дикий или бродячий туризм не предусмотрен в программе их компьютеров. Только темные деревенские китайские лавки сохранили на своих витринах устаревшие открытки, старые снимки солеварен, Порт-Луи, обширных полей сахарного тростника, пагод или телег с быками, подгоняемыми туземцами. Все эти открытки были покороблены и засижены мухами. Вивьян коллекционировал их с отчаянным рвением, которое сильно раздражало его отца. Тот считал его снобом и обвинял в том, что он не хочет идти в ногу со временем. Вивьян был подавлен. «Вас что, совсем не волнует, – спрашивал он, – что наши пляжи захвачены, что они попраны этими рядами отелей, что в этой куче будут процветать шум, вульгарность и грязь?» На что Лоик заметил, что его поведение говорит о недостатке реализма и что это очень печально. Туристы и их деньги были в некотором смысле нефтью Маврикия, и для развития экономики страны выгодно привлекать их и предлагать им все, что они желают здесь найти. И не его вина в том, что главный колодец этой нефти – Европа. А как насчет того, что Европа не только демократизировалась, но и постарела? Лоик опытный бизнесмен, он не зацикливается на пустой ностальгии. Он идет на шаг впереди, он планирует будущее. (Речи старого идиота, читала Бени в выразительном взгляде своего кузена, только старые идиоты утверждают, что идут на шаг впереди!) Эти туристы кажутся тебе жалкими, продолжал Лоик, но это просто подарок по сравнению с теми, кого мы получим через десять лет. По статистическим прогнозам, которыми мы располагаем, это будут те же туристы, только постаревшие. Люди «третьего возраста», пенсионеры, и нам потребуется полностью изменить инфраструктуру. Но эту нефть можно сделать еще более доходной, чем сегодня: она будет заполнять наши отели круглый год.
И тогда он начал описывать остров Маврикий, заполненный стариками более или менее здоровыми, обеспеченными необходимым медицинским обслуживанием. Водные лыжи и доски для виндсерфинга будут заменены катамаранами на педалях и тримаранами со стеклянным дном и крышей. Оркестр будет исполнять танго, будут организованы игры в слова и партии в бридж, будут диетические буфеты, медпункт с центром реанимации. Усилят массажную терапию. Откроют аптеку. Архитекторы уже проектируют будущие здания, планируя на склонах пандусы для инвалидных колясок. Авиакомпании заключат контракты с международными похоронными агентствами, чтобы обеспечить доставку на родину тел усопших ночными рейсами, чтобы не травмировать живых.
Бени пересекает холл «Зеленой лагуны», где служащие подвешивают к потолку электрогирлянды и связки разноцветных резиновых шариков, некоторые из них в форме непристойных сосисок, прижатых друг к другу мерцающими волосками гирлянды. Как только стемнеет, Рождество будет наводить ужас.
В этот утренний час все лодки вышли в море, кроме лодки Марко. Сидя на корточках в своей пироге, он перебирает рыболовные снасти, и Бени заранее знает, что он ей скажет, как только заметит ее. Одна и та же шутка в течение стольких лет. Она снимает сандалии, входит в воду и приближается к лодке.
– Здравствуйте, как дела, Марко?
Старик поднимает голову, и лицо его расплывается от удовольствия.
– Поедешь к матери на парусной доске? Не страшно?
– Нет уж, спасибо, – говорит Бени. – Ты меня перевезешь?
Она садится в пирогу, а Марко складывает удочки, тянет стартер, и мотор заводится.
Ей было двенадцать лет, когда Марко ни больше ни меньше как спас ей жизнь. Она поехала к матери на выходные, и шофер из «Гермионы» оставил ее в «Зеленой лагуне», где на пляже она ждала, пока шофер Морин приедет за ней на лодке. На песке рядом с лодочной станцией лежали доски для виндсерфинга, и Бени решила на одной из них пересечь узкий рукав моря, отделяющий пляж «Зеленой лагуны» от островка Два Кокоса, где находится дом Морин. В виндсерфинге Бени была очень сильна, она даже выигрывала соревнования, которые на Маврикии устраивали для детей. На моторной лодке можно было меньше чем за десять минут добраться до островка, который с пляжа отеля выглядел, как зеленый куст, растущий на море. Бени была уверена, что на доске приплывет еще быстрее, Морин обрадуется и Бени наградят аплодисментами.
Она сняла платье, завернула в него сандалии и обмотала все это вокруг пояса, оставшись в купальнике. Потом толкнула на воду одну из досок и уверенно заскользила к островку. Для своего возраста Бени была высокой, и никто из отдыхающих на пляже не удивился, увидев подростка, выходящего в открытое море. Хороший легкий бриз надувал парус, но довольно скоро она попала в сильное течение бухты и, вместо того чтобы плыть прямо к Двум Кокосам, ее понесло на риф. До этого она плавала только по спокойной лагуне Морна и не знала о коварных течениях Блу-Бей. Пытаясь изменить направление, она крутила доску, но все было бесполезно. Ее несло все дальше и дальше. При неудачном маневре она соскользнула с доски, и та оглушила ее ударом по голове. Вскарабкавшись назад, обессиленная, своими маленькими ручками она пыталась поднять тяжелый мокрый парус, а течение продолжало тащить ее прямо к месту, где давным-давно во время урагана барка «Дельбер» потерпела крушение, и это ее совсем не утешало. Это и еще акулы, которые иногда пересекали буруны, чтобы прогуляться с этой стороны рифа.
Бени выбилась из сил. Лежа на животе, вцепившись в доску, она начала паниковать, ее голова перестала соображать, а парус так и тащился по воде. Особенно пугали акулы. Ей вспоминались все истории, которые она слышала про них. Стефан утверждал, что даже если бы акулы были безобидными и могли играть с пловцами, которые встречались им под водой, то все равно они с огромным удовольствием отгрызали бы ноги, которые свешивались с лодок. А ноги Бени как раз тащились по воде. И никого вокруг: ни водных лыжников в пределах видимости, ни катамарана, ни рыбаков. А течение продолжало подталкивать доску, и только парус, опущенный в воду, слегка замедлял движение. Бени стучала зубами. Она даже не могла вспомнить слова молитвы от всех напастей, которую бабушка заставляла ее читать каждый вечер в детстве. «Вспомните меня…» Страх помутил ее память. По-прежнему лежа на животе, поднимая ноги как можно выше из страха перед акулами, она бормотала: «Вспомните меня, о милосердная Дева Мария… что никогда не слышали…» Провал. Слышали что? Ах, да… «что никто из тех, кто прибег к вашей мощной защите…» Мощной или милостивой? Или просто защите? Она не знала, нервничала, пальцы сжимали доску так, что отпечатались на ней. Если не произносить истинных молитв, которые являются заклинаниями, то они не имеют силы. И она снова начинала: «Вспомните-вы-о-очень-милосердная…» с горячим желанием, очень быстро, пытаясь отыскать точные слова, которые еще вчера, она была в этом уверена, знала наизусть, но снова спотыкалась на «мощной и милостивой защите», злилась и, не выдержав, закричала в отчаянии: «Черт, черт, черт! Святая Дева!.. Я тону, именем Бога! Я умру, и мне попадет от бабушки!.. Мне попадет из-за этой пропавшей доски!.. Помогите мне! Уберите хотя бы этих мерзких акул!»
И Другой, для кого эта горячая молитва прозвучала неожиданно, должно быть, рассмеялся и тут же направил из бездны одного из своих ангелов-спасителей к этой симпатичной грубиянке, чтобы спасти ее от акул. Ангел схватил Бени за шкирку, оторвал ее от доски и положил в сухую, пропахшую рыбой пирогу. Этого черного ангела звали Марко Пийе. Он возвращался с рыбалки и издали заметил ребенка в беде.
И на этот раз к матери ее снова везет ангел Марко. Стоя, зажав ногами руль, он плавно трогается, не сводя глаз с девушки, которая сидит на носу пироги, он доволен, что спасенная им девочка стала такой большой и красивой.
Остров приближается. Между деревьями появляется крыша дома. Только бы Морин была одна! Надо было позвонить ей из «Зеленой лагуны» и предупредить о своем приезде. Она не подумала об этом, и теперь, когда пора выходить, ее визит вдруг кажется ей неловким. О Морин Оуквуд люди такое говорят!
Бени приближается к дому под нежной прохладой филао. Она слышит, как уплывает лодка Марко. Она не захотела, чтобы он ее ждал, сторож Морин проводит ее. И она вовсе не торопится возвращаться в «Гермиону» в этот праздничный день. Если она чего и хочет, на что-то надеется, так это на то, что Морин оставит ее здесь, в тишине, пока не утихнет Рождество. Тут нет шариков-сосисок, безумных туристов и этих замороженных индеек.
Двери дома открыты. Бени проходит через гостиную, столовую, где от прежних владельцев осталось подвешенное к потолку чучело акулы, набитое соломой. Она проходит во внутренний, почти целиком затененный большой терминалией дворик. Она слышит, как нетерпеливый голос матери требует у служанки рубашку, которую та давно уже должна была закончить гладить. Через дверь комнаты Бени замечает на кровати большой открытый чемодан с одеждой.
Остальной багаж на полу, уже упакованный. На туалетном столике дамская сумочка и паспорт, откуда торчит билет на самолет.
Кто-то возник в светящемся проеме, открытом на море. Силуэт женщины, которая останавливается при виде Бени и тут же устремляется к ней.
– Ты? Моя дорогая! Я так рада видеть тебя!
Приближается Морин, которая и не Морин вовсе, а та, которая на нее похожа. Никакого сари, ни вызывающего декольте, ни дикого шиньона. Эта Морин – элегантная дама в белом чесучовом костюме с юбкой «приличной длины», как говорят в бутиках Керпипа, а высокие каблуки делают ее ноги еще стройней. Красиво уложенное каре делает ее моложе. Живой взгляд, свежий цвет лица, едва обозначенные морщинки у глаз, там, где более нежная кожа отмечает возраст женщин. От нее приятно пахнет. Она холеная, нежная, изящная, цивилизованная. Она обнимает Бени, она веселая и словоохотливая. Она говорит, что пыталась дозвониться до нее сегодня утром и сообщить о своем отъезде, но на этом чертовом острове телефон никогда не работает, но она пообещала себе, поклялась, что напишет ей письмо, как только приедет в Сидней. Она бросает взгляд на часы, жестом приглашает Бени присесть на кровать, подходит к ней, берет ее за руки.
– Прямо сейчас я уезжаю в Сидней, – говорит она.
Бени оторопело смотрит на эту женщину, на свою мать. Сколько же ей лет? Сорок четыре? Сорок пять? Она никогда не замечала, до чего необычны ее фиолетовые глаза.
То, что она сообщает о своем отъезде в Сидней, вообще-то неудивительно, Морин всегда была непоседой. Что действительно удивительно, так это ее изменившаяся внешность, эта метаморфоза, это счастливое возбуждение, от которого сияет ее кожа. Бени никогда не видела ее такой, и от этого она совсем смутилась. Этот отъезд в Австралию должен иметь более весомый мотив, чем привычный вкус Морин к бродяжничеству.
– Почему в Сидней, мам?
Морин мнется, немного краснеет, опускает глаза. Она все еще держит руки дочери.
– Ты уже взрослая, – говорит она, – ты тоже женщина…
– Да, – соглашается Бени, – но почему Сидней?
Фиолетовые восхитительные глаза Морин Оуквуд снова загорелись.
– Мужчина, – выдыхает она. – Замечательный мужчина.
Она тряхнула короткими волосами, и в потоке франкоанглийского языка, который на нее обрушился, Бени слышит поразительные вещи. Морин говорит, что едет в Сидней к мужчине, которого любит, – Алану Акери. Австралийский животновод, она повстречала его месяц назад в банке Маэбура. Невероятная любовь с первого взгляда! Они больше не расставались. Алан задержался здесь на две недели, хотя дела требовали его отъезда. Большая ферма в Мандураме, примерно в пяти милях от Сиднея. Он экспортирует быков. Он немного моложе ее. Ну, ему тридцать один год. Он не может без нее, плачет по телефону, и она, Морин, не может спать спокойно с тех пор, как Алан уехал. К несчастью, он не может остаться здесь из-за своего бизнеса. Это очень занятой мужчина, большой, очень большой – говорит она, но о мужчине или о бизнесе? – и такой внимательный, такой нежный!.. Она знает, ехать к нему таким образом – это безумие. Но, пожалуйста, Бени, не говори мне этого! Я знаю, знаю!.. Но жизнь коротка, дорогая моя, очень коротка, не забывай об этом никогда! Жизнь женщины очень короткая, и надо совершить все безумства, прежде чем состаришься, прежде чем сделаешься глубокой старухой, прежде чем сдохнешь, ты понимаешь, о чем я? Боже, который час? А Сассита все никак не закончит гладить вещи! Из-за этой тупой коровы она опоздает на самолет! Когда она вернется? Честно говоря, она сама не знает. Разве в любви можно хоть что-нибудь знать наверняка? Может, она навсегда там останется, но Бени в этом случае приедет к ней и ее мужу… А как Патрик?.. А может, она вернется через неделю… Сторожа останутся жить в доме, но она оставит Бени ключ, чтобы время от времени она приходила посмотреть, если это ей нетрудно. Бени хочет проводить ее в аэропорт? Пора ехать.
Решад, муж Сасситы, настоял на том, чтобы сначала перевезти пять огромных чемоданов, а потом вернуться за Морин и Бени, иначе можно перегрузить пирогу.
Они одни на пляже, и Бени, которой столько надо всего сказать Морин, молчит, притихшая. Морин кажется ей такой далекой, такой уже «уехавшей». Она поглядывает на часы, топчется по песку в изящных босоножках, наблюдает за пирогой Решада, приложив козырьком руку к глазам. Ясно, что все ее мысли только о самолете, на который она должна успеть, и о торговце быками, с которым ей предстоит встретиться.
