Текст книги "Бал Додо"
Автор книги: Женевьева Дорманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Глава 23
Визит к семейному нотариусу в Порт-Луи был очень скучным. Бени должна была подписать там документы, поскольку не присутствовала при оглашении завещания, ведь тогда никто и не подозревал, что она будет в числе наследников. Здесь были почти все дети Франсуазы де Карноэ: толстый Эрван приехал из Родезии; приехали двойняшки – нежная Шарлотта и Эрве, невинный священник с Реюньона, он упорно продолжал носить старую сутану, несмотря на новый вид облачения, утвержденный Ватиканом. Не хватало Эды, но из своего монастыря в Питивьере она прислала доверенность, и, конечно же, Ива, отца Бени.
Все взрослые смотрели на Бени, как на ребенка, которому только что достался подарок не по возрасту, кроме, может быть, двойняшек, но они, как всегда, блуждали в умственном тумане. Сам мэтр Торфу временами поглядывал на эту молодую Бенедикту, как на нечто неуместное в своей конторе. Он зачитал завещание, и тогда Бени узнала, что «Гермиона» – не единственное ее наследство: также ей принадлежала часть акций «Симпсона», президентом которого был дядя Лоик, и это, как оказалось, составляло существенный капитал.
Мэтра Торфу смущало очень короткое платье девушки. Краснея, он объяснял, что у нее есть выбор: она может продать акции, желательно кому-нибудь из Карноэ, чтобы они не потеряли своего большинства в холдинге, или же, «осмелюсь заметить» (он то и дело произносил эту фразу), оставить акции в деле, что и делают другие члены семьи, под мудрым руководством дяди-президента (поклон в его сторону), тогда это будет приносить ей солидные дивиденды. Он осмелится дать ей такой совет – это было бы хорошо для всех. Конечно же, при условии, что мадемуазель де Карноэ полностью доверяет этому достойнейшему из бизнесменов (опять кивок в сторону Лоика).
Сидя среди этих старых раков, которые представляли руководителей «Симпсона», Бени из всей чепухи уловила только два слова: «солидные дивиденды» – и сразу согласилась отдать свои акции в управление Лоику, что явно разрядило атмосферу.
– Позвольте вас поздравить, – заключил мэтр Торфу.
Она не могла отвертеться от ужина, данного в тот же вечер Лоиком и Терезой для всех Карноэ. Присутствие Вивьяна компенсировало общение с тетей. Морин тоже была приглашена – по-другому поступить не могли, – но она прислала извинения.
Дарственная на «Гермиону», оставленная мадам де Карноэ своей внучке, удивила всю семью, а Терезу де Карноэ совершенно вывела из себя, и хотя ей отводилась роль «смежной комнаты», о чем ей непрестанно напоминал муж, она злилась, чувствуя себя обделенной, ее огнем жгла воля свекрови. И поскольку она ничего не могла с этим поделать, она решила идти в обход. У нее созрел план. Ее племянница жила больше во Франции, чем на Маврикии, и была такой беззаботной, почти безмозглой, что, может быть, вовсе и не собиралась держаться за «Гермиону»: ведь, чтобы ее поддерживать, Бени необходимо постоянно жить здесь. Таким образом, у Терезы появляется шанс заполучить эту прибрежную зону, которой она всегда хотела владеть. Расположение этого исторического оплота семьи Карноэ напоминало замок на острове, и жить в нем было более престижно, чем в доме на склоне горы, построенном Лоиком. Конечно, вершиной шика было бы жить в элитном пригороде Керпипа, в одном из уютных домов Флореаля, но Лоик никогда не исполнит этого ее сокровенного желания; а раз уж она обречена жить на Ривьер-Нуаре, где нет ни колледжей, ни «Присуника», то лучше пусть это будет «Гермиона». Бени уже проявила удивительное согласие и позволила Лоику управлять ее акциями, может, и «Гермионой» она тоже поручит ему заниматься. Теперь оставалось только убедить Лоика переехать туда, вложить средства и привести в полный порядок старый дом. Не самая простая задача, но при желании она его достанет. А пока надо устранить первое препятствие, эту маленькую бестию.
Между камаронами и тушеной олениной она пошла в наступление.
– Итак, деточка, вот ты и хозяйка…
Обращение «деточка» Бени сразу насторожило, в устах ее тетки это прозвучало так неуместно, что она сразу навострила ушки. Медоточивым, проникновенным, почти задушевным тоном та продолжала:
– И что ты будешь делать с этим огромным бараком?
– Еще не решила, тетушка, – осторожно отозвалась Бени. – Скорее всего, жить там.
– Жить там? Но ты же собиралась продолжать учебу после замужества…
– Учеба моя пошла не в ту сторону – ответила Бени. – В любом случае я должна переговорить об этом с Патриком. Я еще ничего окончательно не решила, но все чаще стала задумываться: может, здесь и есть моя жизнь.
– Ну, если ты решила жить в «Гермионе», то я рада, что это ты, а не я. Этот дом стоит на отшибе, а вокруг вечно бродят какие-то индусы… Я, конечно, не верю, но, говорят, там водятся привидения…
– Так говорят?
– Эти креолы говорят что ни попадя. Нет, гораздо опаснее состояние этого дома. Бедная бабушка, ей было не до того, чтобы заниматься домом. Ты обратила внимание на крышу? Заметила, в каком состоянии оконные рамы? А трещина на стене в кухне? Надо менять всю электропроводку, водопровод… А о саде я вообще помолчу – лужайка выглядит, как старый половик, а эта живая изгородь – опунции лет десять не стригли. Кроме того, надо найти замену Лоренсии и Линдси, они совсем старые и уже не могут вести хозяйство. Лоренсия вообще считает себя хозяйкой «Гермионы», служанок распустила, делают что хотят; а Линдси чаще пьет в Труа-Бра, чем занимается садом, да и водитель он паршивый.
Она говорила, а Бени разглядывала маленькое жесткое лицо; издали оно могло сойти за девичье, но вблизи проступала маска прожженной и жадной старухи. Узкие, как лезвие ножа, губы превращали ее рот в незалеченную рану, маленький вздернутый нос, который когда-то придавал ей задорный вид, теперь своими оголенными ноздрями делал ее похожей на старуху, повернутую лицом к ветру именно этот маленький нос давным-давно Бени имела удовольствие раздавить карающим кулаком. Она рассматривала эту недоразвитую фигуру недокормленной мартышки, с выпирающей грудной клеткой, но без груди, измотанную непосильными пробежками, на которые она обрекла себя, следуя за мужем, думая таким образом помешать ему бегать за креолками. На ее руках уже проступили пигментные климактерические пятна, суставы высохли, слишком длинные ногти были покрыты бледно-розовым лаком, который продавщица сочла верхом элегантности, нервные пальцы сексуально неудовлетворенной женщины унизаны кольцами, а на старческих запястьях позвякивали поддельные цепочки от Картье в исполнении индусского ювелира из Порт-Луи. Как Вивьян мог вырваться целым и невредимым из этой поганой утробы? Как эти жалкие потроха могли явить миру ангела?
Когти изысканно розового цвета мелькали перед ее носом, а тон по-прежнему оставался сладчайшим, хотя Тереза уже начинала понимать, что Бени не собирается уступать ей дом. Ее охватила ярость, но она не сдавалась. Чтоб она сгорела, эта «Гермиона», если она не ей достанется.
– Бени, деточка, будь я на твоем месте, я бы сделала так я бы продала дом с подсобными помещениями правительству за хорошую цену, какой он ни есть, там можно разместить даже детский лагерь, можно даже больницу оборудовать. Потом я бы попросила дядю Лоика оказать любезность и уступить мне участок по ту сторону дороги и построила бы красивый новый дом, прочный, современный, оборудованный резервуаром для воды, электрогенератором и даже микроволновой печью. А еще из «Гермионы» можно сделать отель класса люкс, ведь туризм сейчас быстро развивается. Это, конечно, потребует переделки, но тут мы могли бы тебе помочь. Даже пойти на кое-какие затраты, ведь надо будет углубить лагуну, чтоб в ней плавать или лодки швартовать можно было. Внизу лужайки перед рощей филао нужно выкопать бассейн. В старом пороховом складе устроим лодочные ангары, а в беседке для влюбленных будет прекрасный бар на свежем воздухе. Участок возле моря идеально подойдет для пикников, тем более что вокруг полно хвороста. Ты понимаешь, что я имею в виду: мы устроим что-то вроде Средиземноморского клуба в миниатюре, но более утонченного, с катамаранами, парусными досками, понтонами для ловли крупной рыбы, короче, клуб-отель для изысканного отдыха. Клуб «Гермиона», звучит внушительно, разве нет? Я уверена, он быстро начнет приносить неплохой доход. Вложенные деньги быстро окупятся. Вот что бы я сделала, если бы была на твоем месте. А что ты об этом думаешь?
– Что я об этом думаю… – медленно произнесла Бени. – Вы на своем, а не на моем месте, тетушка.
Лоику показалась, что Тереза сейчас лопнет, но трусливая мужская осторожность не позволила ему вмешаться в спор враждующих самок. В глубине души он был на стороне Бени, он даже мысли не допускал превратить «Гермиону», дом, в котором он вырос, в туристический клуб.
Дом и всю обстановку «Гермионы» унаследовала Бени, но содержимое сейфа, в котором лежали драгоценности, было распределено между всеми детьми мадам де Карноэ, согласно ее воле. Это был болезненный для Бени момент, в свое время она была единственная, кто был допущен к сокровищам этого сундука. Она любила сопровождать туда свою бабушку, когда была еще ребенком, всякий раз визит к сейфу был особо торжественно обставлен, и при ней бабушка выбирала украшение, которое собиралась надеть. Это было как проникновение в пещеру Али-Бабы, к заколдованным сокровищам волшебных сказок.
Вдвоем они входили в кабинет мадам де Карноэ, подходили к черному массивному несгораемому шкафу, занимавшему там весь угол. Дверь кабинета закрывалась на ключ, занавески задергивались, и никто не мог их побеспокоить. К шкафу придвигали два кресла. Девочка с замиранием сердца следила за каждым движением, которое приближало их к сокровищам; короткий круглый ключ по очереди вставлялся в четыре замка, слышны были тихие щелчки шифра, известного только бабушке: потом из завещания стало известно, что это «1896» – год рождения Жан-Луи де Карноэ. Потом массивная дверь с шумом насоса поворачивалась на петлях, и Бени дрожала от волнения перед темной бездной, где луч карманного фонарика высвечивал ворох коробочек, стопки бумаг, конвертов, перевязанных резинками, и всевозможной формы футляры, которые мадам де Карноэ доставала из этой темноты. Опираясь на ее плечо и устроившись поудобнее, Бени разглядывала собранные многими поколениями драгоценности, извлеченные из бархата и кожи.
Мадам де Карноэ носила их редко. Но любила приходить к ним, как на свидание, любоваться ими, прикасаться к ним, возвращая каждому свою сентиментальную ценность в счастливых воспоминаниях праздников и дней рождения. Каждое украшение делало ее моложе на десять, двадцать, пятьдесят лет. Говорила она, обращаясь к Бени, но это были скорее мысли вслух. «…Смотри, это траурный убор моей бабушки. Черные жемчужины в белом золоте. С горем тогда не шутили. В течение года вдова должна была носить только черное…» Из этих браслетов, ожерелий и колец, как призраки, возникали из небытия тонкие запястья, изящные шеи, хрупкие пальцы. «Смотри, эти ушные подвески из черного жемчуга принадлежали Жанне, моей матери… А это часы твоего дедушки Отрива, послушай, как они звонят… Боже мой, свое обручальное кольцо я могу надеть теперь только на мизинец, представляешь! А это колье с сапфирами и бриллиантами твой дедушка де Карноэ привез мне однажды из Южной Африки, он ездил туда по делам и задержался дольше, чем следовало. Такой дорогой и настолько безумный подарок, что я тут же задалась вопросом, какие угрызения совести толкнули его на это… Твой дедушка деньги на ветер не бросал. Не скаредный, нет, но экономный. Он не имел привычки делать такие шикарные подарки без достаточного основания. Никогда не забуду, как он протянул мне этот футляр, с видом собаки, которая стащила окорок. Тсс! Я почти не носила это колье. Я не очень его люблю… Видишь кольцо-кастет, в 1940 году была мода на большие тяжелые перстни с печаткой. Жан-Луи заказал мне это в Порт-Луи. Я носила его на правой руке, и можешь себе представить, однажды чуть не искалечила твоего дядю Лоика, за то, что он несносно вел себя. Шлепок получился сам собой. Я забыла о перстне, а бедный ребенок получил удар в висок, он едва уцелел, синяк держался не меньше недели. Ты представляешь, в каком отчаянии я была! Мало того, этот невыносимый мальчишка на вопросы, что с его лбом, с жалобным и торжествующим видом отвечал: ничего, это мама меня била. Мне было невыносимо стыдно! Больше я никогда не шлепала мальчиков, даже если они вели себя отвратительно. Не было необходимости. Я просто снимала кольцо, и они понимали, что обстановка накалилась. Внимание, мама сняла кольцо! И в тот же миг воцарялось спокойствие… Посмотри, три продолговатых рубина на перстне в наборе с браслетом, это тонкая шутка моей матери. В молодости я была очень вспыльчивой и однажды, в гневе, разбила вдребезги китайскую фарфоровую вазу. Мать ничего не сказала мне, но вскоре на день рождения подарила мне эти рубины, которые, как говорят, утихомиривают вспыльчивых… А этот маленький солитер, это на мое тридцатилетие. Он совсем небольшой, но я всегда любила его и носила часто, смотри, по нему видно, что его часто надевали… Нет, Бени, я не могу тебе подарить его. Девушки не носят бриллианты. Но запомни, когда ты перестанешь грызть ногти, я подарю тебе вот это – куда же она запропастилась? А, вот она – эту прелестную жемчужину мне подарили на бал моего восемнадцатилетия. На мне было белое платье из органди с синим бархатным поясом, а в длинную косу были вплетены маленькие искусственные розочки. Это было восхитительно».
И что же? Вместе с мадам де Карноэ исчезло волшебство украшений. Они были свалены на столе, что-то оставалось в футлярах, что-то рассортировано по маленьким кучкам: здесь более дорогие, там – подешевле. Бездушные пустые украшения, они казались голыми и дрожащими от холода. С ними больше не общались, их просто оценивали и взвешивали. Эрван де Карноэ, вставив в глаз увеличительное стекло, разглядывал пробу. В этой куче ювелирных изделий Бени не узнавала тех сверкающих сокровищ, которые так завораживали ее в детстве. Ей захотелось собрать эту кучу и у всех на глазах спрятать в черное забвение несгораемого шкафа. Что бы тут началось!
Дележ начался. В завещании четко указывалось: каждому из детей Карноэ предназначалось то украшение, которое традиционно Жан-Луи дарил своей жене за его рождение.
И на этот раз Тереза отвратительно повела себя. Кулон от Лалика, завещанный ее мужу, она запихнула в свою сумку с такой поспешностью, что это всех покоробило. Она осмелилась вслух выразить неодобрение, что мадам де Карноэ оставила Бени брошь голубой эмали с бриллиантом в обрамлении жемчужин, в виде пронзенного стрелой сердца, это маленькое чудо XVIII века, мало того, еще ей достались часы работы Фаберже, украшенные рубинами, они должны были отойти Бенедикте, старшей из Карноэ, той, что утонула. По справедливости, говорила она, часы должны были достаться Лоику Карноэ, стало быть, ей. Но это было невозможно, мадам де Карноэ очень четко распорядилась, что часы предназначаются Бени. Терезу душила злоба, она заметила, что, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание приковано к драгоценностям, Бени, нагло насмехаясь над ней, водила указательным пальцем под подбородком.
При распределении каждой вещи, нервно постукивая кончиками пальцев, Тереза все оценивала: вес золотого этрусского браслета со скарабеем из сердолика, который теперь будет носить жена Эрвана, жемчуг, который достался двойняшкам, большой бриллиант в форме капли воды, оправленный в платину, для Эды. Ну и что добрая сестричка будет с ним делать?
Она впала в истерику, когда из серого кожаного футляра вынули колье с сапфирами и бриллиантами, которое мадам де Карноэ не без хитрости завещала отдать кому-нибудь одному, кого они сами выберут, с условием, что он выплатит остальным их долю стоимости после оценки колье.
Алчная рука Терезы накрыла колье. Она впала в транс, глаза загорелись, губы пересохли, щеки внезапно окрасились нездоровым розовым румянцем. Она берет себе это колье, она позаботится о его оценке, ведь никто не имеет ничего против. Каждому она выплатит за него долю, не так ли, Лоик?
Спрятать его в сумку она не успела. На ее запястье легла стальная рука Марджори де Карноэ, урожденной Даймонд, жены Эрвана, голоса которой до сих пор никто не слышал. Упрямая Марджори тоже хотела получить это колье. На ломаном французском она объявила, что ее отец – эксперт по драгоценностям в Йоханнесбурге и у нее не будет проблем с оценкой, она выплатит компенсацию всем, ведь правда, Эрван? Она так сильно придавила руку Терезы, что у той занемели пальцы; не контролируя себя, Тереза стала звать мужа на помощь.
Лоик встретился взглядом с братом и понял, что Эрван решил во что бы то ни стало дать Марджори то, что она так хотела. Прекрасно понимая, что по части раздела ценностей Эрван остался обделенным, Лоик сделал одобрительный жест, жест биржевика, чья подпись однозначна: о'кей, это твое.
– Отдай колье Марджори, – сухо приказал он Терезе.
Та с негодованием отшвырнула украшение, торжествующая Марджори уложила его в футляр, и тут Бени заметила, что, прислонившись к двери, ведущей на варанг, стоит бабушка и сотрясается от смеха. Она показывала пальцем на Терезу и смеялась до слез.
Этот смех был так заразителен, что в ответ Бени тоже расхохоталась, глядя в сторону дверного проема; все присутствующие повернули головы в ту сторону, желая увидеть, что же могло вызвать этот безудержный хохот. Но никому, кроме Бени, не дано было видеть бабушку, которая корчилась от смеха. Бени попала в окружение осуждающих взглядов, и это еще больше рассмешило ее. Только Шарлотта де Карноэ добродушно поглядывала на племянницу. Может, она тоже увидела смеющуюся в дверях бабушку. С Шарлоттой все было возможно.
Глава 24
Из «Гермионы» Бени выехала рано утром, собираясь съездить в Керпип за овощами и бакалейными товарами. Самые свежие овощи продавались на рынке Порт-Луи, но таскаться на ужасающей жаре по этой толкучке, нюхая базарную вонь, у нее не было сил. Бывают дни, когда Порт-Луи просто невыносим. В Керпипе, по крайней мере, прохладно.
На своем стареньком «Рено 4L», куда так удобно складывать продукты, она мчится по дороге Катр-Борн, не обращая внимания в это утро на красоту Труа-Мамель в прозрачном небе, на краски бугенвиллеи и цветы кассии по краям дороги. Не бросила ни единого взгляда на бархатный камыш, растущий по колено в воде на излучине реки Рампар.
Бени в плохом настроении. Бени встала не с той ноги, ее раздражают грузовики и автобусы, которые еле ползут по склону на узкой дороге: нет чтобы обогнать мастодонтов, вот она и тащится за ними по пятам, не видя дороги из-за черных выхлопов и, несмотря на жару, с закрытыми окнами, чтобы не задохнуться и не умереть прямо здесь. Она ворчит на автобусы за их внезапные остановки без предупреждающих сигналов, на выбоины дороги без парапетов, на скопление людей в городах и на тысячу опасных неожиданностей, растянувшихся на двадцать километров этого утомительного пути.
Особенно она ворчит из-за приближения Рождества, без малейшего удовольствия она представляет себе массовое потребление перемороженных индеек. Эти индейки, привезенные из Франции, являются ежегодным пищевым кошмаром, от которого трудно скрыться в малочисленном обществе французов. Как только самолет приземляется на Маврикии, каждая семья считает своим долгом приготовить на рождественскую неделю ностальгический французский ужин, утверждая таким способом свои корни и имея лишний повод собраться вместе. В каждом доме меню одно и то же: запеченная сердцевина пальмы, единственное индийское наследие, индейка и пирог с каштанами. В Керпипе отдел замороженных продуктов «Присуника» превращается в морг домашней птицы с кучами гигантских индеек, у которых от гормонального питания ляжки становились, как у двухлетнего ребенка из суперразвитой страны. В кондитерских на тридцатиградусной жаре едва держатся жирные лубочные картины на рождественских тортах. Несмотря на кондиционеры, листья остролиста из миндального теста тонут в розовых завитушках английского крема.
Рождество. Даже в самых мелких лавчонках на стеклах витрин белые надписи «С Рождеством!», их скоро сменят надписи «С Новым годом!», а клочки ваты изображают снег. Большинство маврикийцев не видели никогда этот мифический снег, его заменяет химический состав для обрызгивания несчастных сосен филао, которые заменяют европейские елки и нещадно истребляются для этого случая. Даже индусские дети и маленькие китайцы отрывают от филао ветки больше себя и волоком тащат их по горячему песку, собираясь где-нибудь устроить себе Рождество.
Целую неделю остров кишит как потревоженный муравейник в стремительном напоре подарков и жратвы. Из громкоговорителей магазинов раздаются оглушительные рождественские песни, которые, хрипя, выплескиваются на лотки с игрушками и петардами, расставленные на тротуарах. В шикарных бутиках все утопает в праздничных упаковках: ленточках, бантиках, цветной бумаге. На остров падает дождь блесток и разноцветных шаров.
Центр этого нервного потребления – Керпип. Город, расположенный на горе, наполненное прохладой место обитания белых, увенчанный облаками, утопающий в зелени, торговый городок с банками, магазинами модных аксессуаров и сувениров, нашедшими себе пристанище под аркадами от вечного дождя.
Частые циклоны разрушали красивые старинные дома, им на смену возводились многоэтажные бетонные глыбы. Первые этажи этих катастрофических построек занимали бутики, нередко они размещались всего лишь в переделанных под магазин ангарах и представляли собой склад товаров, сваленных в кучу, с огромными железными решетками, которые защищали от воров. Между домами образовались свалки мусора, а на месте снесенных домов возникала дикая буйная растительность. Такое впечатление, что здания возводились по мере надобности, кое-как, без всякого плана, и от этого казалось, что город превращается в руины.
В центре бурга, напротив развалин когда-то красивой ратуши в колониальном стиле, чокнутый архитектор возвел вместо старого рынка бетонную бородавку; она ощетинилась вентиляционными трубами и пестрела разноцветными плакатами, рекламирующими марки красок Грязные и ухабистые базальтовые тротуары неравной высоты со сточными канавами по бокам и открытыми водостоками были очень опасны.
Скопищу бетона все же не удалось полностью уничтожить очарование Керпипа, этого большого азиатского базара. Между жуткими многоэтажками выжили деревянные домики, крытые соломой или толем, прижатым огромными камнями. Рядом с новыми конструкциями этот анахронизм, даже будучи ветхим, сохраняет свое изящество. Чаще всего в них ютятся целые семьи китайских торговцев, крошечные лавчонки, до отказа забитые одеждой, побрякушками, самыми разными предметами, наваленными на полки, витрины или же подвешенными к потолку, – и все это пропахло специями, брильянтином, ладаном и особым запахом джутового полотна.
Нафталин и камфара пропитали воздух в более просторных магазинах индийских тканей, расположенных на первых этажах бетонных зданий; здесь выстроились в ряд разноцветные шелковые полотна, затканные золотом или серебром, с машинной вышивкой, с блестками, и все это для пошива сари.
Керпип – это фестиваль запахов. На подступах к рынку сладковатый запах фруктов перебивают кориандр, индусский котомили и уксус. В полдень запахи карри, желтого шафрана и куркумы разносятся повсюду сильными порывами ветра, поднимаясь над маленькими тележками уличных поваров, продавцов горячих пирожков с перцем, уложенных в газетные кулечки, китайских супов или дол пури, этих вкусных индийских блинов, приготовленных из желтой чечевичной муки и фаршированных перчеными овощами, которые в качестве обеда постоянные покупатели стоя глотают, обжигая пальцы. Поодаль другие лоточники выставляют на тротуаре пирамиды личи, продавая их поштучно, мигом отрывая прямо с ветки, рядом стоят корзины с манго, папайей и ананасами, очищенными бритвой от кожуры.
И в этом квадрате, покрытом белой штукатуркой, расположился храм потребления, пещера Али-Бабы с товарами из Лондона, Парижа, Сиднея или Йоханнесбурга; это и есть излюбленное место встреч всего европейского населения Маврикия, рассадник сплетен и пересудов, эпицентр хвастовства и нескромности, последняя-гостиная-где-беседуют, – «Присуник», где камамбер продается по цене икры, где сардины, привезенные из Дуарненеза или Конкарно, вызывают ностальгию и заставляют трепетать сердца бретонцев с Индийского океана.
Но этим декабрьским утром Бени встала так рано и теперь мучается в потоке машин, медленно ползущих по берегу Флореаля, не ради того, чтобы купить сардины из Конкарно. И не ради покупки овощей, их полно и в Ривьер-Нуаре; так откуда взялась эта мысль отправиться накануне Рождества за бакалейными товарами, ведь в «Гермионе» полно продуктов, купленных еще мадам де Карноэ, да и Бени до этого никогда не занималась хозяйством. Вивьян сказал бы, что она строит из себя молодую хозяйку. А теперь она растерялась. С таким трудом она добралась почти до Керпипа, а теперь у нее только одно желание: сбежать от этого шума, пыли, дыма, от этой машины без кондиционера. Сейчас она развернется и отправится назад, в «Гермиону», и пусть хуже будет овощам и фруктам. Но стоило ей принять такое решение, как все вокруг будто сговорились против нее. Она оказывается в плотном окружении машин, и поток уносит ее к Керпипу как по приказу. С первыми проблесками рассвета она почувствовала, что Керпип тянет ее, как магнит иголку. Едва она открыла глаза, когда солнечные лучи заскользили по поверхности моря, первой мыслью был Керпип. И, когда Лоренсия подала ей на завтрак большую чашку сушонга, растущее желание превратилось в решение.
Это было тем более странно, что на это утро у нее была назначена встреча с Вивьяном и Стефаном Гийото, они собирались вместе порыбачить в открытом море и устроить пикник на острове Бенитье. Она очень любит эти выходы в море со Стефаном и Вивьяном. Стефан – фанатик моря, один из лучших ныряльщиков на острове и умелый рыбак Он посвятил жизнь изобретению и усовершенствованию якорей и рыболовных снастей. Во Флик-ан-Флаке он в одиночку построил большую пирогу с парусом и теперь рыбачит на ней. Часто ради удовольствия она приходила и просто любовалась, как он возится с досками, находя в его жестах сходство с Ивом, ее отцом: та же манера проводить ладонью по дереву, проверяя полировку, та же манера напевать во время работы, зажав во рту гвозди. Стефан как никто знает дно у Маврикия: излучины, многочисленные залежи обломков кораблей, налетевших на коралловый пояс острова. Стефан добывает свой хлеб насущный из океана и знает его, как свой собственный сад. Он учит нырять туристов из большого отеля по соседству, а в свободное время ловит редких рыб для аквариумов европейских коллекционеров. Вивьяна он тоже научил нырять и заразил его своей подводной страстью.
Бени страдает клаустрофобией, несмотря на свое любопытство, она всегда отказывалась нырять или следовать за ними в глубину; она сопровождает их на поверхности, помогает надевать резиновые комбинезоны, кислородные баллоны и ожидает их в лодке, стоящей на якоре, следит за пузырьками на поверхности воды и волнуется, если их отсутствие затягивается. Инстинктивно она повторяет жест своих бретонских предков, стоявших на краю мола с рукой козырьком над глазами и с молитвой на губах, вглядываясь в туман, ожидая появления корабля.
Когда Вивьян и Стефан поднимаются на борт, она с жадностью слушает их рассказы о том, чего она не видела, а они видели: высокий и сводчатый, как собор, грот, с колониями лангустов на карнизах, морские цветы диковинных красок, багряные гаргонии и радужные актинии, эти полуживотные-полурастения. На поверхности Стефан замкнутый, а под водой становится экспансивным. У него теплые отношения с совершенно непредсказуемыми подводными существами. Вивьян утверждал, что собственными глазами видел, как тот танцевал с крылаткой, что золотистые макрели, рыбы-парусники, кузовки и даже меч-рыбы торопятся ему навстречу. Даже старая тигровая акула поднимается из морских глубин, переваливаясь с боку на бок от удовольствия, как только завидит его, и берет прямо изо рта Стефана рыбу, которую тот обещал ей накануне. Этот номер он исполняет для развлечения туристов.
В открытом море Флик-ан-Флака у него только два личных врага под водой: некая зеленая мурена по кличке Стерва, которая однажды содрала кожу с его руки, и коварная, мрачная бородавчатка, она маскируется под обыкновенный камень и стремится лишь к одному – еще раз вогнать ему в ноги свои тринадцать ядовитых шипов. Стефан с большим вниманием относится к своим злопыхателям и при каждом погружении никогда не забывает подразнить их.
После подъема оба совершенно по-разному рассказывают о том, что видели. Они снимают с себя резиновую кожу, кладут баллоны на дно лодки и, пока лодка с натянутыми бредневыми лесками скользит к острову Бенитье, открывают бутылки с пивом, а Бени в это время лежит на рубке, подставляя плечи и спину под жестокое солнце, и слушает, как ныряльщики описывают ей заросшие пушки, которые два века тому назад были сорваны с какого-то английского фрегата, а теперь покоятся на глубине тридцати метров.
В полдень, когда голод дает о себе знать, Стефан вглядывается в море, ориентируясь по ему одному известным загадочным приметам, затем бросает якорь и заявляет, что идет «на рынок»: он надевает свинцовый пояс, баллоны, ласты и погружается в море, а через мгновение вдруг появляется с тремя контрабандными лангустами, которых они потом жарят на странной вулканической скале в форме гриба, возникшей в лагуне неведомо когда, в специально сделанном углублении. Вот оно, счастье.
И Бени непонятно, что же сегодня заставило ее пожертвовать этим счастьем и пропустить встречу во Флик-ан-Флаке. Она об этом просто забыла. Остановившись у первого светофора в Керпипе, она с сожалением думает о парнях, которые в это самое время ждут ее там, на пляже. Она представляет, как раздраженный Вивьян всматривается в ту сторону, откуда она должна прийти, а Стефан стоит по пояс в воде и при помощи швартова держит на поводке лодку, а та при каждой волне вздрагивает от нетерпения. Такое свинство совсем не похоже на Бени, тем более когда речь идет об удовольствии, и раздражение Вивьяна перерастает в беспокойство. Он сидит на песке, курит и взглядом спрашивает Стефана: «Что делать? Ждать ее?» И они ее ждут.
