Текст книги "Судьбы (СИ)"

Автор книги: Жанна Даниленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Радовались встрече, как никогда. Обнимались и целовались, и делились впечатлениями, прямо в аэропорту.

Но тут появился парень, с букетом цветов и вручил их Оле. Оля немного растерялась, а потом представила его Вере и родителям.

– Это мой друг. Сергей!

====== Проблемы ======

– Привет, Верочка!

– Привет! Олю ждешь?

– Жду.

Вера посмотрела на него с улыбкой и вошла в подъезд. Сергей был просто очень мил. Ну это ей так казалось. Нет внешне он был достаточно обыкновенный, но такой добрый, внимательный. Прямо такой, каким должен быть молодой человек. Он очаровал ее еще там в аэропорту. Вот так пришел с цветами… И не постеснялся, ни родителей, ни ее подругу. Романтика да и только. Да и внешне он казался Вере много симпатичней Андрея.

Правда после его явления в аэропорту, она объяснилась с Олей. Ей было очень обидно. Почему за тот месяц, что жили бок о бок, и все время находились вместе, Оля ни обмолвилась ни одним словом о нем. Она понимала почему они не говорили никогда об Андрее. Это было больно. А потом признать правоту другого человека сложно, порой невозможно, надо переступить через себя. Оля слишком гордая, чтобы признать себя не правой, тем более перед младшей по возрасту Верой. Она всегда, чувствовала, что в их отношениях она доминирует, а тут…

Вера принимала такие правила, уж очень любила Олю. А вот то, что Оля скрыла существование Сергея было неприятно. Оказалось, что познакомились они этим летом, в то самое время, когда Вера проходила практику. Олю отец отправил на Иссык-Куль, на их базу отдыха, а Сергей отдыхал на соседней. Там и познакомились. Подробности Оля не рассказывала, но с Сергеем встречалась. Иногда они даже брали с собой Веру погулять. Вера иногда соглашалась, а чаще отказывалась. Зачем мешать подруге. У нее же самой в личной жизни ничего не происходило. Вот просто совсем ничего, как-будто ее и не существовало вовсе, или она невидимая какая. Каждое утро она смотрела на свое отражение и ничего не понимала, вроде бы даже она симпатичная, и глаза у нее очень даже ничего, большие и не глупые, и волосы длинные и пушистые, но не смотрят. Пытаясь исправить положение она с каждым днем все гуще красила ресницы, но не помогало.

Мама возмущалась, она была в корне против крашенных ресниц, а бабушка обещала, что они вылезут у Веры полностью через год другой.

Но нравиться хотелось сегодня и сейчас, а потому, что случится через год другой волновало мало. Только она не нравилась… Вернее не нравилась ровесникам. Зато очень даже нравилась преподавателям. Честно говоря ее это возмущало. Они взрослые люди имеющие семьи, а кто и детей ее сокурсников и вдруг предложение о встрече… Нет, это явно не для нее. Суть проблемы ей растолковал ее однокурсник, с которым Вера дружила. Ну как дружила, он иногда изливал ей душу, а она ему. То есть, в определенные жизненные моменты кому-то из них требовалось поговорить, и они говорили, сидя в кафе-мороженое или просто прогуливаясь по парку. Вот такая подружка только мужского рода. Асан, так звали ее друга поведал Вере, что парням она не нравится, потому, что полненькая. Что нравятся худые и тонкие, а Вера, она нет, хоть она и очень хорошая девочка, но не во вкусе она современной молодежи. Вот он тоже не далеко худой, так тоже девочки на шею не вешаются. Вера понимала, что проблема Асана в другом. Он слишком много знал, и рассуждал совсем на другом уровне, чем их сверстники. А такие умные, тоже не очень котируются. Решила Вера похудеть. Совсем отказаться от еды у нее не получилось. Голова кружилась. Тогда она ограничилась только утренним кофе. К кофе ее приучила мама давно, в классе в шестом, когда бабушка заболела. Каши по утрам Вере больше никто не варил, а самой ей, каши были поперек горла, а вот чашка кофе и бутерброд с колбасой, так оно само то. Так и привыкла. И маме удобно, не надо за дочкой ухаживать, приготовила ужин на всех и все. Бабушка ела то, что оставалось от ужина. Во время описываемых событий бабушка слегла почти совсем, то есть по квартире она уже не передвигалась. Ее и в туалет надо было отвести, или ей ставили все рядом с кроватью.

Короче, Вера была предоставлена сама себе, и от еды она отказалась совсем, ну кроме кофе.

Так прошло девять дней, эффект был хорошим. Вещи стали на ней болтаться, но и голова кружилась все сильней и сильней. Но это эффект голодовки, так она думала.

А потом случился грипп, но на занятия ходить надо. Вот выпиваешь так три таблетки аспирина, и еще с собой, в нос наливаешь всякой гадости, чтобы не тек. Горло забрызгиваешь чем есть, или растолчешь стрептоцид и засыплешь в нос, чтобы до горла достало, и идешь на занятия. Если там температура поднимается, то можно еще аспирин съесть.

И все это Вера проделывала при полной голодовке, если кофе растворимый индийский за еду не считать. А еще занятия и учеба дома, и помочь бабушке надо. И накормить, то есть, пока еще подать, ела она сама. Потом убрать. Голова кружилась все сильней и… стало падать зрение. А грипп никак не проходил. Но сказать о своих проблемах Вера боялась. Бабушка и так тяжело переживает свое состояние, а мама так замотана и так устает, что ей совсем не до Веры, так зачем еще ее беспокоить. Но и болеть бесконечно тоже невозможно. Уже обмороки были, всего пару раз, но были. И она решила посоветоваться с врачом, а именно с Алексеем Эдуардовичем, потому, что она ему доверяла.

Выбрала день, когда занятия проходили в больнице где он работал, и в большой перерыв между парами, пошла к нему в отделение.

Но он был на операции, зато все сотрудники ее разглядывали как диковинку какую.

Повторила она попытку после занятий. В коридоре наткнулась прямо на него.

– Вера?!

– Я к Вам, Алексей Эдуардович.

– Вижу, что ко мне. Сказал бы, что рад тебя видеть, но не рад. Ты на кого похожа? В чем дело? Ну-ка пошли.

Они расположились в ординаторской. Он внимательно слушал ее рассказ и мрачнел все больше. Потом повел ее к окулисту. После осмотра сообщил, что домой он ее уже не отпустит, а положит прямо сейчас. Конечно же она отказалась. Ей же учиться надо. Но вот лечиться она не возражает. Ей пришлось выслушать все о ее безобразном и безответственном поведении. А на выражения он не стеснялся. Потом вместе с Верой поехал к ней домой. Там осмотрел бабушку и в бабушкином присутствии Веру. Дождался маму и сообщил ей, что у Веры серьезное осложнение гриппа. Воспаление сосудистой оболочки головного мозга, в области хиазмы глазных нервов. А потом долго выговаривал им, что за девочкой все-таки надо следить, а то пустили все на самотек. Что решили, что она хорошая сама по себе, так и плюнули, ничего типа не случится. А вот случилось. Потом говорил, что учеба это не главное, что здоровье гораздо важнее. Нервничал, кричал на них, а они рыдали на пару и утверждали, что ничего не знали. Потом набросились на Веру, обвинив ее, что она молчит, и ничего никогда не говорит. Что надо все рассказывать и лечиться как положено, а не ходить с гриппом на занятия.

Вера опять смолчала, просто согласившись со всеми обвинениями. Как она могла отсиживаться дома, когда даже в начальной школе ее отправляли на контрольные с высокой температурой. Так какая разница.

Но разве, что докажешь. Ведь она ничего не понимает в жизни и всегда не права.

Наконец мама с бабушкой успокоились, и снова перевели разговор на неходячую бабушку. Но там развивалось аутоиммунная патология и ничего с ней сделать было не возможно, и так сдерживают как могут.

С Веры взяли слово, что она каждый день после занятий будет ездить на лечение. Алексей же обещал сделать все возможное и невозможное для Веры. На том все успокоились.

Мама убежала на кухню готовить, а Вера отправилась учить на завтра. Что она вылечится она почему-то не сомневалась. Ведь Алексей может все.

Алексей же вернулся домой и своей подруге рассказывал о Вере. А она его уверяла, что он сможет помочь девочке, что главное остановить процесс. А он сможет, потому что лучший.

====== Приговор ======

– Верочка, пойми, лучше уже не будет. Ты видишь, так как ты видишь. Мы приложим все силы чтобы все осталось на этом уровне. Ты адаптируешься и будешь полноценным человеком.

Вера смотрела на свои руки в синяках.Синяки оставались от дверных ручек и косяков, в которые она врезалась. Она мысленно отвечала ему, но только мысленно, потому что так привыкла, потому что чаще всего говорила сама с собой. Да и что она могла сказать в ответ. Согласиться, что привыкнет, что адаптируется?! А возможно ли это?! В своей квартире ей было комфортно, она ее знала, как свои пять пальцев. И там, в отличие от института, никто не оставлял стулья и табуретки в неположенном месте. Она их не видела, спотыкалась, налетала на предметы, на двери. На людей, ведь возникали из ниоткуда. А машины… Концентрическое сужение полей зрения обоих глаз. И это было не всегда. Это вдруг мир приобрел совершенно новые, более узкие границы. Вернее даже не так. Мир разделился надвое. Один в пределах, того что видно, и другой, за пределами видимости. И тот, другой, стал опасен, потому что непредсказуем. А она слушала, что пока человек жив, то ему есть к чему стремиться, что это не приговор, что главное остановить воспалительный процесс, и они – врачи это сделают, и она сможет жить. Привыкнет и сможет, и даже не будет замечать, что видит как-то иначе. Так что все как бы и ничего. Только головную боль надо пресекать в самом начале и не ждать, пока дойдет до тошноты и рвоты. А так опять все ничего, и опять же, со всем этим можно жить, и даже радоваться жизни. А, и еще, рожать самой нельзя, но ведь и это ничего, можно сделать кесарево. В древности делали, а сейчас так вообще ерунда так, пустяковая операция.

Он говорил и говорил, и сам себе казался очень убедительным и, наверное, верил в то, что говорил.

А Вера слушала и понимала, что потеряла, а потеряла она мечту. Она никогда не будет тем, кем хотела… Хирургия для нее закрыта раз и навсегда… И пусть она скептически относилась к его словам, что и так можно жить полноценной жизнью, но верить в это очень хотелось, потому что ей было всего восемнадцать, и с этим диагнозом действительно можно жить, но как? Как научиться переходить дорогу, как научиться замечать ступеньки и бордюры, как определять человека рядом, или велосипедиста подъехавшего практически неслышно. Как продолжить учебу и вернуться в строй. Ей запретили читать. Ей студентке медицинского! Абсурд!

Капельницы, пункции, выдержать можно, легко. И пусть ей в вену попадают с десятого раза, это все терпимо, но надо жить полноценно. А еще она хотела семью, любить хотела. Кто ж ее такую полюбит…

Она внимательно смотрела на Алексея глазами полными слез. Не плакала, как тут плакать… Над своим приговором не плачут, его принимают и все. А он вдруг замолчал. Потом произнес изменившимся голосом и почти шепотом:

– Господи, какие же у тебя красивые глаза…

И выскочил из кабинета.

Вера осталась одна, и одна пробыла довольно долго. Потом медсестра поставила систему.

Потом еще куча уколов. Алексей так и не вернулся к ней в этот день, и она поехала домой. Там пришла с института подружка и читала ей вслух, так и учили.

На завтра занятия и снова капельницы и уколы.

Она лежала под капельницей, когда он зашел в процедурный.

– Прости, Вераш. Мы не совпадали все эти дни. Но я думал о тебе, и о том, что говорил тогда. Но это не главное. Главное другое. Жизнь – это такая штука непредсказуемая. И она, понимаешь, состоит из мелочей, не из глобального чего, не из подвигов, а из мелочей, глобальные в ней только повороты. Так вот, то, что случилось с тобой, это поворот. Видимо, твоя прямая была неверна, и тебе предстоял другой путь. А ты у нас девушка упрямая, вот и сопротивлялась. Жесткий поворот получился, тебя так не било еще. Только он первый, будут еще. И каждый раз больно. Человек инертен, и перемены не любит, от того и больно. А потом опять мелочи. Понимаешь?

Вера сама не понимала почему, но душу отпустило. Она еще не осознала и не приняла сказанное, но стало легче, жалость к себе прошла. Появились варианты.

– Алексей Эдуардович, я ведь мечтала…

– О хирургии, я знаю. Вераш, но ведь и терапевты лечат. Причем лечат то они. Они думают, они ищут варианты, они находят пути и слова. А я редко вижу пациента в сознании. Оперирую, пытаюсь вытащить. Но получается далеко не всегда, или потом осложнения такие, что не дай бог. Мозг же это, понимаешь, мозг… Вон твой, что вытворил, а там участок миллиметров пять-семь, ну девять максимум. Так, что твой путь – терапия или наука, или в сочетании. И если задуматься, то оно действительно твое, а вовсе не за столом со скальпелем стоять.

– Я так хотела…

– Нет романтики в хирургии. Вообще в медицине романтики нет. Есть горе и боль, и способность сопереживать. Поймешь еще.

– А что еще есть?

– Смеешься да?

– Нет, просто интересно.

– Еще есть адреналин, еще чувство гордости собой, когда все получилось, и жуткое самокопание и депрессия, если не получилось. И все это ты несешь домой и выливаешь на самых близких тебе людей. А они другие, они живут в другом мире, где романтики больше, чем боли. И понять тебя они не могут, потому, что ждут внимания и ласки. У тебя же их уже нет, ты все оставил на работе, а до дома донес только усталость. Так что ищи в спутнике жизни единомышленника, по возможности. Чтобы ты его понимала, а он тебя. Чтобы мог излить душу и рассказать все без утайки, и точно знал, что ты не осудишь а, может, глянешь другим взглядом и найдешь то, что он упустил. Вот только тогда вы сможете быть вместе, потому, что ждете друг от друга одного и того же. Потому, что не надо играть роли, а достаточно быть собой, чтобы тебя принимали.

Он улыбнулся ей и сел рядом. Погладил по руке.

– Все образуется, Верочка.

Потом просто сидел рядом пока система не откапала. Ей же вдруг стало хорошо и спокойно и так тепло на душе. Вот так бы и осталась рядом с ним…

Но… она никогда не признается в своих греховных мыслях и желаниях.

Всю дорогу домой ее заботил один вопрос – случайно ли встречаются люди, и зачем они встречаются на жизненном пути? А еще она была уверена, что для него она гораздо больше, чем просто пациентка. И осознание сего факта было безумно приятным. А потому улыбка не сходила с ее лица.

Вера не понимала, что в ней начала просыпаться и поднимать голову женщина, та самая, которая способна искушать и быть искушенной, та, которая хочет любить больше, чем быть любимой, та, которая способна творить и разрушать одновременно. Та, которая в далеком прошлом вкусила запретный плод и научилась видеть добро и зло, на уровне интуиции, то есть научилась чувствовать и любить. А еще передавать эту свою особенность всем своим потомкам, особенно женского пола.

Нет, Вера еще не распознала в себе свою женскую сущность и не оценила себя по достоинству, но у нее появилась надежда на любовь и на счастье для себя. Надежда очень быстро окрепла и создала алгоритм, то есть цепочку необходимых действий, благодаря которым можно добиться поставленной цели. Самым главным стало научиться жить и ориентироваться в новых для нее условиях. И пусть она никогда не будет водить машину, но не теряться в незнакомых местах она сможет. Добиться же всего поможет практика…

====== Лиза ======

Сессию она сдала. Нет, не на отлично. Но это было уже не столь важно… Важно было, что нашлись подруги, которые помогли практически. Которые жертвовали своим временем и силами и помогали учиться, не отстать, не уйти, а учиться наравне со всеми.

Вера училась жить в новых условиях. Была невероятно благодарна подругам, которые оказались настоящими, потому что не бросили, а были рядом…

И приступила к летней практике. Попала она в отделение урологии. И больница другая, и врачи, и медсестры. Все оказалось другим и совсем не праздничным. Приставили ее к швабре и даже здороваться забывали. И ничего положительного в этой практике не было. Обидно до слез. Она студентка уже третьего курса. Понятно, что санитарка, понятно, что и полы мыть надо, и судна выносить, и больных мыть и брить перед операциями, но она хотела учиться, практики хотела, понимания и осмысления того, что делает и для чего живет. Поехала к Алексею.

– Возьмите меня на дежурства, я смогу, я…

– Я знаю, что сможешь, и возьму, но не сейчас. Осенью, Вера, все осенью. Третий курс ты уже медсестра, а пока нет. Придется подождать. И я уезжаю в отпуск.

– Далеко?

– Да к родителям. Я Димку год не видел. Вот беру Галку и еду. Так что прощаемся мы с тобой до осени.

Расстроилась Вера, но что теперь делать, все лето коту под хвост. И Оля уехала на Иссык-Куль отдыхать, с Сергеем вместе. И другая ее подруга с института дома практику проходит, а это жуть как далеко – в Талдыкорганской области. Осталась только та, с которой они к экзаменам готовились, но она училась на педиатрическом и практику проходила в соседней детской инфекционной больнице. Там было интересно. Там давали работать руками, да и с детишками общаться одно удовольствие. А самое главное Веру никто не гнал, благодарны только за лишние бесплатные руки. Ведь рук ох как не хватает. Это стало привычкой отработать в проклятущей урологии и бежать в детское. А еще там можно было дежурить, и тоже никто не гнал, только рады. Там научилась делать внутривенные инъекции и ставить капельницы. Причем малышам. Привозят бывает несколько детишек с обезвоживанием, а бригада дежурная одна, вот и отдают ребенка студенткам. И не понятно, что же страшней при этом его состояние, когда ребенок как тряпочка, и не реагирует даже, или колоть его, чтобы дать жидкость тканям, чтобы жил. Выбор очевиден. Собственный страх отступает на задний план, и главной остается только жизнь. Маленькая такая, хрупкая, но ощутимая руками и сердцем жизнь крохотного человечка…

А если не было скорых, то дел хватало в отделении. Малышей и покормить надо, и помыть, и понянчить. Они же ласки хотят, на ручки просятся…

Далеко не все малыши лежали с мамами. Были и те, кого за пределами больницы никто не ждал… Либо из дома малютки поступали, находились долго, а потом возвращались обратно в «казенный дом». Либо те, кого забыли забрать из больницы, или просто подкинули на порог приемного и все… И человек остается один, совсем один, на всю оставшуюся жизнь. Ведь та, которая родила и бросила даже не соизволила отказ от него написать, а значит, есть у него мать, юридически есть и усыновлению он не подлежит. Вот и судьба у человека всю жизнь ждать свою кукушку и надеяться, что одумается и придет, что вспомнит того, кого бросила, ну хоть не убила… Вот во время одного дежурства привезли такую девочку, ей месяцев десять на вид. Матери с ней не было, врач со скорой сказал, что она в невменяемом состоянии находилась, когда они приехали. У нее только имя ребенка смогли выяснить. Скорую вызвала соседка, которая несколько часов слушала плачь ребенка, а вот когда слышать перестала забеспокоилась. Вошла, а ребенок без сознания. Она скорую вызвала, вот так Лиза осталась жива. Ставила ей капельницу в вену на головке сама Вера, потом следила за девочкой, и на следующий день не смогла ее оставить тоже. Быстро сбегала в урологию, помыла палаты, отпросилась и вернулась к Лизе. Присутствовала при осмотре врача, при всех обследованиях. А потом кормила и мыла, и на руках носила, и играла. А девочка улыбалась ей и тянула свои крохотные, худенькие ручки.

На вторую ночь ей остаться не разрешили. Пришлось уйти домой. Только улыбку Лизы и эти ручки протянутые к ней, она унесла с собой в своем сердце.

А назавтра после урологии бежала к Лизе и отдавала ей свое тепло и свою душу.

Решение созрело и пришло через несколько дней. Вера заявила дома, что хочет удочерить девочку. Мама с бабушкой только переглянулись. Вера не услышала категоричного нет. Оно, как ни странно, не прозвучало. Правда и радости она в глазах своих близких она не заметила. Они думали, ни один день и не два. Пытались ее убедить, что придет время и у нее будут свои дети. Но в ответ выдвигался аргумент, что ребенок ничему не помешает. Зато Лизе очень нужна мать, настоящая, чтоб любила. Вера же даст ей любовь, она любить умеет. В конце концов Ирина вынесла свой вердикт:

– Хочешь, удочеряй, только все сама. И от меня помощи не жди.

От дочери она услышала:«Спасибо»

И занялась Вера вопросами удочерения. То есть весь день она проводила в урологии, потом бежала в детскую, дежурила там через две ночи на третью. Нянькалась с Лизой. Сотрудники отделения ее тоже пытались убедить, что затеяла она это зря. Слишком молодая еще. Что у самой вся жизнь впереди. А в опекунском совете ей заявили, что девочка не «отказница», у нее родители имеются. И поехала Вера искать родителей Лизы.

В первый день даже адрес такой не обнаружила, какой был в истории указан, только лишь на третий нашла барак на окраине города, тот, что по этому адресу значился. И мать девочки нашла, только поговорить с ней не получилось. Пьяна она была. Поговорила с соседкой, с той, что скорую вызвала. Та рассказала, что последние полгода трезвой соседку не видела, а до того, нет не пила она. А сейчас и ребенку в бутылочку вино подмешивала, чтобы спала и не мешала, может, так и отравили.

В течение месяца Вера ходила по всяким инстанциям, пока все-таки мать Лизы не лишили родительских прав. А как только лишили, так девочку из больницы перевели в детский дом. Вера ходила к ней туда, под общее неудовольствие персонала и все собирала справки и выписки, и что только она не собирала.

Наконец, состоялось заседание комиссии… И ей отказали. Вот просто отказали и все. И аргументировали тем, что она одна и не замужем, и доход в сорок пять рублей слишком низкий, чтобы растить ребенка, а основным аргументом было состояние здоровья. И зрение.

Вера проревела весь оставшийся день и всю ночь. А на следующий день поехала в детский дом. Но ее пустили только до кабинета заведующей.

– Вера, я знаю о заключении комиссии. И они правы.

– То есть вы считаете, что я буду плохой матерью?

– Нет, я так не считаю. Ты будешь прекрасной матерью, но своим детям. Не ходи сюда. Тебя не пустят больше. Не трави душу, ни себе, ни Лизе. Пойми, девочка, ее удочерят, ты сделала для нее все, что могла, на большее и рассчитывать не приходилось. Она будет в семье, я обещаю, что устрою ее.

– Не надо, я выучусь и пойду работать и заберу ее, – плакала Вера.

А заведующая просто дала ей время выплакаться и снова просила никогда не приходить больше.

Но Вера пришла перед самым началом занятий, принесла кое-что из одежды в подарок. Просила передать. Но Лизы у них больше не было. Ее удочерила какая-то семья.

Заведующая рассказывала Вере, что они очень приличные люди, но Бог детей не дал, и они взяли Лизу. Что ей там будет хорошо, очень хорошо. Вера просила адрес, чтобы хоть издали глянуть, но… конечно, ничего не получила и с тем и ушла. На душе стало спокойно. Не обидят ее девочку, она обрела семью. Правда тосковала по ней и так хотелось, хоть одним глазком, хоть издали, хоть бы только…

====== Практика ======

На целину Вера, конечно, не поехала. У нее было освобождение от сельхозяйственных работ по состоянию здоровья. Но и просто болтаться ей в это время никто не позволил, и отсидев неделю в архиве деканата, ей разрешили месяц отработать медсестрой в любой больнице по выбору.

Выбор пал на нейротравму. Чему Алексей был очень рад. По крайней мере Вере так показалось. Ее график был составлен так, чтобы она с ним совпадала полностью.

Как долго она гладила тщательно выстиранный халат можно и не рассказывать. А сколько времени уходило на макияж лучше вообще умолчать. И только когда понимала, что отражение в зеркале ее полностью устраивает ехала в больницу.

Встречали ее там тепло. И место выделили в ординаторской. Медсестры завидовали, злились те, кто не знал Веру, и посмеивались те, кто знал. Но они ее учили. То, чему она научилась в детской больнице, не совсем подходило здесь. Мужчинам внутривенные делать было просто, вены почти с палец толщиной, а вот женщинам попасть иногда было очень даже проблематично. Но ее учили чувствовать пальцами иглу, работать не визуально, а на ощупь. И постепенно получалось. А еще настал день когда ее взяли на операцию… Сначала просто посмотреть. Операция была на позвоночнике. Алексей там ассистировал, а оперировал Юрий Нилович. Они на пару все рассказывали и объясняли Вере, и акцентировали внимание на огромном количестве гаечных ключей, болтов и гаек, которым, казалось совсем не место в операционной, но они были, и вкручивались, и ставились пластины, которые фиксировали позвонки. И появлялась надежда, что человек, испытывающий дикие боли при ходьбе, будет двигаться свободно… А потом можно было следить, как он делает первые шаги, как стремится, как ходит и отказывается от обезболивающих. И Вера, просто лишь присутствующая при этом процессе, наблюдающая со стороны, переполнялась гордостью… Нет, не прав был Алексей говоря, что нет романтики в медицине. Вот ведь она! Или это не романтика, когда врач соперничает с самим создателем исправляя ошибки последнего…

Боже, как она увлеклась! Учебник – нейрохирургия стал просто романом на ночь. А утро начиналось с вопросов, и врачи отвечали, и показывали все по мере возможностей. Отвечали все, а их пять человек было, и заведующий отделением. И все такие милые…

Внимательные… Просто очень внимательные. Только внимания хотелось лишь от одного. И другого немножко внимания…

Но он был такой же как все, или почти такой же. Редко, очень редко он позволял себе смотреть на Веру, и было в его взгляде что-то такое… А ей хотелось большего. Но ни взглядом, ни словом, ни жестом она не проявляла своих желаний. Она скорее даже стеснялась этих желаний, считая их греховными и неправильными. Вера чувствовала ответственность перед его бывшей женой и детьми. Понимала, что глупо, что к его разводу она не имеет никакого отношения, но ничего с собой поделать не могла. Так и боролась сама с собой… Продолжала прихорашиваться каждое утро, каждый вечер стирала и крахмалила халат, и старалась выглядеть презентабельно. Опять и опять нарывалась на комплименты врачей и его теплые взгляды.

А потом случилось ночное дежурство.

Сначала пили чай втроем, Алексей, Вера и Думан. Алексей все прикалывался, что институт она оканчивает только для того, чтобы потом на работе все время чай пить.

А потом… Потом ближе к ночи пошли скорые… Привезли женщину, по паспорту лет двадцати пяти. Наверно, красивую, когда-то. Только лицо у нее было сплошным синяком, черным с синими потеками, и рана на голове, большая такая… Женщина была в сознании, все твердила, что упала в люк. Что никто не виноват, люк открыт был, оступилась она.

Вере было ее безумно жалко, это надо же вот так идти просто по улице и упасть в открытый люк.

Только реакция Алексея совершенно удивила.

– Давно бьет? Замужем сколько?

– Пять лет. Нет не бьет… что вы!

Они с Думаном лишь улыбались и качали головами.

– Чем бил? Милая, это важно!

– В люк я упала…

– А крышкой от люка по голове сколько раз получила?

– Алексей Эдуардович, зачем Вы так? – Вера не понимала. Она верила этой женщине, ведь не может быть такого, чтобы муж вот до такой степени избил жену. Кем же он должен быть, чтобы творить такое. И как она может врать?! Так не бывает потому, что просто не может быть реальностью.

– Верочка, лучше отведи ее на рентген. А там будем решать, но тут кроме ушиба мозга ничего нет. Положим, пусть в себя придет, отдохнет от побоев.

Лопнувшую кожу зашили и перевели пациентку в палату. Вера помогла ей обустроиться, переодеться и лечь.

– Так Вы вправду в люк упали?

– Я? Нет! Напился он до чертиков, а я последнюю бутылку спрятала и кошелек тоже. Вот и получила. Он протрезвеет и снова нормально заживем. Он пьет редко, раз в полгода в запой уходит, вот тогда и получаю. А если денег не найдет, то ничего, выйдет, пить то нечего. Завтра придет и прощенье просить будет.

– И Вы простите?

– Прощу. Он муж мне.

– Так ведь убьет когда-нибудь.

– Нет, он трезвый мирный, работящий.

Такая система семейной жизни никак не укладывалась в Вериной голове, она вышла в тамбур между отделением и операционной. Там было темно, совсем темно. Зато можно было подумать. За думательным процессом ее и застал Алексей.

– Ты в темноте кого ждешь?

Он подошел вплотную. Его руки легли на плечи.

 – Верочка, может, перейдем на ты.

– Почему все так происходит?

– Ты о чем?

– О Никитиной.

– Потому что дура. Хотя… Знаешь, сколько таких дур? Это она первая в твоей жизни, а я их каждый день вижу по несколько штук. И все в люк падают. И создается впечатление, что в один и тот же. Поступают по несколько раз, через какие-то промежутки времени, и всегда сказка одна – в люк упала. И ни одна не сдала того, кто ее избивает регулярно и систематически. А ведь если один раз поднял руку, то ощутил власть и силу, и безнаказанность, вот и бьет, и чувствует себя победителем. А она не сдаст, потому что любит, потому что жалеет его. Причем она его жалеет, он ведь пропадет без нее, сопьется, или грязный, не дай Бог, на работу пойдет. А ее сотрясение мозга не в счет, она переживет. Вот увидишь, завтра придет ее сморчок с цветами и она простит… Потому что любит.

– Неправильная любовь получается…

– Любовь всегда неправильная, Верочка. Это только кажется, что любовь – это счастье, а это боль… Всегда боль. Душевная или физическая, и какая разница – какая. Главное, что любви без боли не бывает. Ты знаешь, я иногда думаю, что вообще боль является мерилом жизни. Вот встал утром, и не болит ничего. Ты запомнишь это утро – нет. А если болит, то запомнишь. Все эмоции, все чувства выражаются именно через боль. И от любви душа болит, ноет и болит. Вот полюбишь – узнаешь.

– Да я не нравлюсь никому.

– Ты?! Глупенькая ты, Верочка. Если бы ты знала, насколько нравишься…

Но он не договорил, потому что появился Думан и сообщил о двух скорых с аварии.

Травмы одного были несовместимы с жизнью. Он так и умер не приходя в сознание в приемном покое. Они пытались, действительно пытались, но…

Это была первая смерть, которую Вера видела вот так близко, и это было страшно и больно… Она долго стояла у накрытого простыней тела, до тех пор, пока не услышала окрик Алексея:

– Пошли мыться и в операционную, там руки нужны.

Нет, не были там нужны ее руки. Они с Думаном, конечно, справились сами. Веру даже к операционному столу не подпустили, разрешили смотреть со стороны. Но она присутствовала при удалении гематомы. Больной выжил, и появилась надежда, хотя чувство горечи от смерти осталось…