Текст книги "Полуночные поцелуи (ЛП)"

Автор книги: Жанин Бенедикт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

– Только когда это легко, – шепчу я. Это то, чему я научился, проводя ночи, глядя в космос. Тренер был в чем-то прав. Когда мне становится трудно, когда я испытываю дискомфорт или чувствую себя не слишком хорошо, я нехороший человек. И это делает меня плохим человеком, и точка.

– Да, бедняжка. Я даже не осознавала этого, – из уголка правого глаза мамы скатывается слеза. Я не знаю, вызвано ли это разочарованием от осознания того, что ее сын не такой, каким, как она думала, она его вырастила, или потому, что она действительно чувствует себя плохо. И я не спрашиваю, боясь ответа. – Мы отведем тебя к психотерапевту, хорошо? Чтобы решить эти проблемы. Тебе следовало поехать, когда ты был моложе, но мы не могли себе этого позволить.

– А теперь мы можем? Давай, ма, ты только что сказала мне, что даже не можешь прийти посмотреть мою игру, потому что у нас туго с деньгами.

– Я заставлю это сработать, – она полна решимости, ее это не смущает. – Я серьезно. Ты идешь на терапию, и это окончательно.

– Везучий ублюдок. Я хочу пойти на терапию. Я так же облажалась, – жалуется приглушенный голос Кати с другой стороны стены, эффективно прерывая наш очень серьезный момент.

– Заткнись! Они услышат тебя, идиотка, – говорит Моника. Раздается пощечина, затем визг, и вот так две мои сестры приступают к поединку. Мама выходит из моей комнаты, чтобы разобраться с ситуацией. Я сижу один, чтобы поразмышлять о своей собственной.

* * *

Мама находит психотерапевта в Миссисипи. Моя первая встреча назначена на четверг, когда мы с Хериком возвращаемся. Психотерапевт дорогой и недоступный, но каждый раз, когда я пытаюсь упомянуть о расходах, мама начинает петь «Бибиди Бобиди Бум». Она боится, что я сбегу, и заходит так далеко, что звонит Херику, чтобы убедиться, что я приду на первый сеанс.

На время зимних каникул я возвращаюсь к отчасти нормальной жизни. Я не извиняюсь за свое поведение перед своей семьей, но массаж ног, который я предлагаю им сделать, говорит сам за себя. Как я и обещал Монике несколько месяцев назад, мы с Катей приглашаем ее куда-нибудь и позволяем ей веселиться сколько душе угодно. Это хорошее время, потому что мы все танцуем и смеемся над самыми глупыми вещами, и мы не спорим, как обычно, когда слишком долго находимся рядом друг с другом. Мама кричит на меня, когда мы возвращаемся домой в половине пятого утра – Катя, крыса, скрылась с глаз долой, чтобы я принял на себя основную тяжесть маминой ярости. Но выговор, оказывается, того стоил, потому что на следующее утро Моника позволяет мне посмотреть документальный фильм о промышленной революции, не слишком сопротивляясь, и даже вечером смывает косметику и средства по уходу за кожей с раковины в ванной.

Когда я возвращаюсь в Миссисипи, я иду на сеанс терапии к доктору Тонеру. Херик ждет в вестибюле до конца, хотя из-за этого он опаздывает на тренировку.

Пока все не совсем в порядке, но я работаю над этим.

2:22

Вторник, 10 января

НЕТ НОВЫХ УВЕДОМЛЕНИЙ

Глава 31. Яблоки гала

Грета

– Грета, скажи своему отцу, что я останусь сегодня вечером в доме Жаклин, и что ему нужно приготовить ужин самому.

Я отрываю взгляд от своего телефона и моргаю, глядя на женщину, чей голос мог бы преодолеть звуковой барьер.

– Он тебя услышал, – сначала я была полностью согласна с тем, как мама злилась на папу, но теперь это становится глупостью, особенно когда мне пришлось смягчать общение во время нашей поездки во Францию на зимних каникулах. Господи помилуй, я чуть не совершила убийство.

– Мне все равно. Скажи ему.

Я перевожу взгляд с одного на другого, удивляясь, как из всех людей именно я стала миротворцем в этом доме.

В конце концов, независимо от того, как сильно я протестую против того, чтобы играть роль маминого лакея и быть втянутой в ссору моих родителей, я делаю, как она говорит. Мы с ней на одной стороне, даже если наши мотивы немного отличаются.

Измученно вздыхая, я поворачиваюсь на стуле и смотрю на прокаженного семьи Сах-нун.

– Ты это слышишь? Мама сегодня вечером останется в доме Жаклин, так что позаботься о себе.

– О, я слышал ее. Даже фермеры, выращивающие пшеницу в Индии, услышали ее, – он хмыкает, глядя на нас снизу-вверх.

Мама бормочет себе под нос французские ругательства, и даже если он ее не слышит, его глаза сужаются, он знает, что все, что она хочет ему сказать, неприятно. Такого не было с тех пор, как она узнала о том, что произошло в его офисе после игры чемпионата.

Мое сердце было разбито парнем, к которому я по глупости прониклась чувствами, но сердце мамы было разбито человеком, которому она отдала свое прошлое и настоящее. Она осознала, что сказал Отис, обвиняя папу в смерти моего брата, и, хотя она не винила меня за то, что я чувствовала то, что чувствовала я, или вела себя и реагировала так, как я, она мгновенно простила Отиса.

Для нее узнать о поведение ее мужа со своими игроками и обнаружить, что он не изменился, несмотря на то, что случилось с Джулианом, было предательством высшего по-рядка.

– Он обещал, – сказала она, рыдая, мне по телефону после того, как папа вернулся домой и рассказал о том, что произошло, думая, что он получит поддержку.

Я сама плакала, все еще припарковавшись на подъездной дорожке к дому Отиса, когда она позвонила.

– Он пообещал, что больше не будет говорить подобных вещей. После Джулиана, он обещал. Он обещал.

Я не знала, как утешить ее или какие слова могли бы унять мучившую ее тоску, поскольку я тоже испытывала нечто подобное и нуждалась в утешении.

Итак, я просто позволила ей поплакать о том, как сильно она скучает по Джулиану, и как папа опозорил его, продолжая быть таким же жестоким к своим игрокам, каким он был к своему сыну, даже после всего. Я позволила ей поплакать о том, как бы она хотела, чтобы уже развелась с ним, потому что у такого мужчины не может быть сердца.

– Это невозможно, – твердила она. Я позволила ей поплакать о том, как она все еще любит папу, потому что он ее Фарид, тот самый Фарид, который пел ей в живот, когда она была беременна.

Фарид, который всегда делал все возможное на ее день рождения и их годовщины. Он проснулся посреди ночи, когда Джулиан в детстве страдал от коликов, настаивая на том, что его сыну нужен отец, а не мать, чтобы заботиться о нем. Фарид, который вынес ее с больничной койки, когда она прижималась к безжизненному телу своего сына, напоминая ей, что, хотя она потеряла одного ребенка, был другой, который нуждался в ней, поэтому просить бога забрать ее, чтобы она была со своим младшим сыном, было несправедливо, не тогда, когда он и я, нам обоим тоже было больно. Он усердно трудился, чтобы вывести ее из отчаяния, несмотря на то, что был погружен в свое собственное. Он напомнил ей, что она не могла просто оставить его оставить меня, даже если бы действительно захотела в тот момент.

Он был ее Фаридом, а не тренером Сахнун. В отличие от меня, она не могла рассматривать папу как двойственность. Для нее он был одним человеком.

И я поняла это – я понимаю это. Я понимаю. Не до такой степени, но достаточно, чтобы из моих глаз потекло еще больше слез от того, что все это взаимосвязано, мои раны той ночью все еще были свежи. К тому времени, как я вернулась к себе домой, Элиза и Джеймс в панике яростно колотили в мою дверь, я разорвала воротник своей рубашки, используя его, чтобы промокнуть слезы и сопли, говоря себе, что я так сильно плакала из-за своей мамы. Это было ложью.

– Все готово, – поет мама, когда заканчивает завязывать небесно-голубой бант на корзинке. – Не забудь убрать остатки в холодильник, когда вернешься домой.

– Не волнуйся. Я могу с этим справиться. Ты говоришь мне это уже в третий раз. Я не ребенок. Я знаю, как позаботиться об остатках.

– Пожалуйста. Я видела недоеденные контейнеры на вынос, оставленные на кухонном столе, когда я приходила убираться. Ты безответственная и неряшливая девчонка, – возражает она, качая головой, затем протягивает свою длинную руку, чтобы шлепнуть меня. – Впустую тратим всю эту еду. Подумай о всех голодающих детях в Африке.

– Голодающие дети характерны не только для Африки, Лина. Здесь, в Соединенных Штатах, тоже много голодающих детей, – ворчит папа.

У мамы дергается левый глаз, и она понижает голос, чтобы быстро заговорить со мной по-французски.

– Скажи этому мужчине, чтобы он не обращался ко мне, пока я не обращусь к нему.

– Мам, я не…

– Сделай это!

Я делаю, что мне говорят, веду себя как попугай-посыльный.

Папа усмехается и закатывает глаза, что заставляет ее передавать через меня еще больше информации о его отношении, и вскоре они действительно кричат друг на друга напрямую, потому что так намного проще.

– Я ухожу, – перекрикиваю я их. Они не признают меня. Я хватаю корзину и убегаю, радуясь, что моя машина требует технического обслуживания, а это значит, что я могу взять винтажный кадиллак моего отца.

Поездка на кладбище недолгая, но я не тороплюсь, наслаждаясь пребыванием в машине. Жаль, что я не могу опустить окна, как мы делали раньше, но сейчас почти конец января, поэтому я решаю включить стереосистему, включив несколько любимых песен Джулиана. Тексты странные, но музыка достаточно хороша.

Когда папа устроился на работу в Миссисипи, он распорядился перенести кремацию Джулиана и надгробный знак с того места, где мы впервые похоронили его в Канзасе, желая сохранить его рядом. Я никогда не узнаю почему, так как ни один из моих родителей не навещает его часто. Мама была всего один раз с тех пор, как переехала сюда, а папа приходит только на день рождения Джулиана, чтобы возложить цветы, слишком благоприятный момент, чтобы оставаться надолго. Единственный человек, который регулярно старается видеться с ним и тусоваться с ним – это я.

Вопреки тому, как в фильмах ужасов могут передаваться места захоронений, «У Джулиана» больше похоже на сад, чем на кладбище. Территория ухожена, трава яркая и зеленая круглый год, вокруг участка множество цветов. Вокруг посажено множество деревьев – мое любимое – апельсиновое дерево рядом с его захоронением, прикрывающее его от солнца. Это отличное место, и папе пришлось умолять пожилую пару, которой оно принадлежало, продать участок ему.

– Что он делает, Мармеладная пчелка? – я кричу, когда подхожу близко. Я пыхчу и выдыхаю, поднимаясь по мучительному склону. – Ты выглядишь так же прекрасно, как всегда. Каменно-серый цвет тебе действительно идет.

Будучи мертвым и все такое, Джулиан не в состоянии ответить. Но я могу представить, что бы ответил его застывший во времени пятнадцатилетний «я», что-то вроде: «Ты тоже хорошо выглядишь, Грета. Обожаю эти волосы. Ты собиралась сегодня для Эйнштейна, или это был несчастный случай?»

Я пристально смотрю на него с печальной улыбкой на лице.

– Счастливый случай, большое тебе спасибо.

Слава Богу, сейчас никого нет рядом, иначе они посмотрели бы на меня и подумали, что я сумасшедшая.

Когда я, наконец, стою перед ним, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, я возношу безмолвную молитву, а затем сразу приступаю к главному.

– Хорошо, итак, я принесла три разных вида сигарет. Я знаю, я знаю. Ты мертв, значит, ты избавился от этой привычки, но я только что вернулась к ней, и позволь мне сказать тебе, что это замечательно. – Я собираюсь залезть в карман своей куртки, но только для того, чтобы выругаться, осознав, что оставила ее на перилах дома моих родителей. Немного прохладно, но, учитывая физические нагрузки, которым я подверглась, чтобы подняться сюда, я едва ли заметила.

– Псих. Никаких тебе курить-дым. – Я беру одеяло подмышку и аккуратно расстилаю его на земле. Плюхнувшись, я хватаюсь за его край и заворачиваюсь в мягкий материал. – Но с другой стороны, мама действительно приготовила «makroud el louse». Не волнуйся, это бабушкин рецепт. – Высовывая руки из-под одеяла, как тираннозавр, я лезу в корзинку и протягиваю ему десерт. – Та-дам. Здесь их шесть. Я возьму пять, поскольку это справедливо.

– «Почему ты получаешь пять? Планируешь ли ты оставить крошки на земле по дороге домой?»

Я закатываю глаза. Если бы он был рядом со мной, я бы толкнула его локтем.

– О, заткнись. Ты должен быть благодарен, что я вообще делюсь. – Наклоняясь вперёд, я кладу перед ним печенье. – Кроме того, мне это нравится больше, чем тебе.

– «То, что я не просыпаюсь посреди ночи, чтобы съесть целый поднос, не значит, что они мне не нравятся также сильно.»

Игнорируя насмешку, я посвящаю его в свою жизнь. Я не разговаривала с Джулианом с выпускной недели. Я оживлена, чувствую легкость, когда разговариваю с ним.

Я рассказываю ему о том, как я сдала все свои экзамены в этом семестре, а это значит, что мне, слава богу, не нужно переезжать к маме и папе. Если мама действительно выполнит свою угрозу развода, я не хочу там быть. Я бы предпочла просто наблюдать за основными моментами – моя мама может быть веселой, когда она расстроена. Я понимаю, что мне следовало бы немного больше расстраиваться из-за развода моих родителей, но я слишком поглощена своими собственными проблемами, чтобы обращать на это внимание.

Я рассказываю ему все о нашей поездке во Францию, чтобы навестить мамину семью в Лионе, и о том, как наши родители ссорились большую часть поездки, изображая влюбленных только перед моими бабушкой и дедушкой. Он спрашивает о наших маме и отце и остальных членах большой семьи, и я вкратце рассказываю ему о том, как у них дела. Наши частые поездки во Францию и редкие визиты в Алжир были самыми яркими моментами нашего детства, наши живые бабушка и дедушка любили друг друга, у нас много двоюродных братьев и сестер, и они веселые.

Я рассказываю ему обо всех покупках, которые мы с мамой сделали в Париже – багаж «Goyard», купленный мамой, пришелся кстати – вдобавок к десяткам тысяч долларов, которые она потратила на ремонт в доме наших бабушки и дедушки.

– «А как насчет Отиса? Есть какие-нибудь новости о нем?»

Я не уверена, исходит ли этот вопрос от воображаемого Джулиана или от той части меня, которая не хочет забывать о нем, несмотря на то, что произошло.

– С тех пор, как я написала ему, чтобы он оставил меня в покое?

– «Да.»

– Ничего. – Я цепляюсь за одеяло. – Что прекрасно. На самом деле, здорово. Я попросила его не писать мне, и он исполнил мои пожелания и перестал. И это не похоже на то, что мы были… – Но я не говорю «вместе», потому что сказать это означало бы, что мне пришлось бы объяснять, что произошло в Париже. Где я вышвырнула «Какое У Него Лицо» из своего гостиничного номера, прежде чем все могло куда-то зайти, потому что было отвратительно, что кто-то, кто не был Отисом, целовал меня. И, честно говоря, я не хочу этого признавать, а тем более объяснять.

– «Ты не можешь просить об одном, но на самом деле хотеть чего-то другого. Это нечестно,»– ругается Джулиан. Он всегда был проницательным и мудрым для своего возраста. Возможно, он был моложе меня, но вел себя более ответственно и зрело, чем я. Каждый, кто встречался с нами, отпускал комментарии о том, что он действительно был самым старшим. Иногда я задаюсь вопросом, не из-за того ли это, как много ему пришлось вынести от рук нашего отца. Раньше меня раздражали эти комментарии, но теперь я жажду услышать это еще раз.

– Элиза рассказывала мне о нем. Могу я добавить, что без разрешения. – Я прикусываю нижнюю губу. Всякий раз, когда она упоминает его, повторяя то, что сказал Херик, или притворяясь, что разговаривает об этом с Джеймсом, я притворяюсь незаинтересованной или заставляю себя реагировать с легким раздражением. Тем не менее, мой пульс учащается, смесь облегчения и возбуждения пронизывает меня от любой крупицы информации о нем. Они почти уверены, что его выгнали из команды. Папа был не слишком доволен им после того, что он сказал, а ты же знаешь, каким придурком он может быть, когда несчастлив.

– Ты не должна плохо говорить о людях за их спиной. И я не выгонял его из команды. Он просто на испытательном сроке.

Я резко поворачиваю голову, чтобы определить местонахождение голоса, и вижу папу, без усилий поднимающегося по склону к тому месту, где я сижу.

Мое сердце падает. Черт, он это слышал. У меня будут неприятности? Он собирается отобрать у меня кадиллак? Блять.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я немного грубо, немного удивлено, но в основном пристыжено. Я уверена, что мой папа знает, что я не самого высокого мнения о нем, но это не значит, что ему нужно подтверждение.

– Ты забыла свою куртку.

– Ты проделал весь этот путь ради куртки?

– На улице холодно, девчонка. Кроме того, я ездил намного дальше за гораздо меньшие деньги. – Он фыркает. Он имеет в виду время, когда он совершил трехчасовую поездку в мой лагерь поддержки на той же неделе, когда я получила свои водительские права. Я должна была написать ему, когда приеду, а когда я этого не сделала, мой телефон был забыт на консоли моей машины, когда я догоняла своих друзей, он запаниковал и поехал ко мне. Он выглядел совершенно разбитым, и я пожурила его за излишнюю драматичность, смущенная появлением моих родителей. Только когда я обняла его на прощание, а он прижал меня крепче, чем обычно, я поняла, насколько он волновался. С тех пор я никогда не забывала написать ему.

Я позволяю одеялу упасть с моих плеч, когда тянусь за пальто и засовываю в него руки.

– Ты пытался сбежать от мамы? – обвиняюще спрашиваю я, когда он не уходит сразу. Зачем ему понадобилось преследовать меня? Не то чтобы я была к нему добрее, чем она. Я просто не могу проклинать его так, как это делает она.

Папа признается в этом не сразу, но я продолжаю пялиться на него, пока он не замолкает, недовольный своим признанием.

– Ты поймала меня. Она продолжает притворяться, что налагает на меня проклятья каждый раз, когда мы оказываемся в одной комнате

– Я не думаю, что она притворяется.

– Я тоже так не думаю.

Повисает затяжное молчание, и как раз в тот момент, когда я собираюсь попросить его уйти, чтобы оставить меня наедине с братом, папа протягивает пачку сигарет Vogue. Я закрываю глаза, мышцы напрягаются, когда я беру себя в руки.

– Прежде чем мы отойдем от темы, не хотела бы ты объяснить это?

– Это Джеймса, – автоматически вру я. Попробовать стоит.

– У него астма. Попробуй еще раз.

Это не мешает ему курить травку. Вместо того чтобы невольно уличить себя, я прикусываю язык и воздерживаюсь от всех своих оправданий, краем глаза поглядывая на папу.

Разочарование, написанное на его лице, хуже, чем гнев. Он мягко отчитывает меня.

– Брось, Грета, ты же знаешь, что это не так. У тебя все было так хорошо. Что случилось? Что происходит? С чего бы тебе сдаваться?

Отис. За исключением того, что кажется немного жалким признавать, что жалкий парень подтолкнул меня к такому саморазрушительному поступку. Конечно, ситуация немного сложнее, мои чувства многослойны и очевидны, но я не собираюсь рассказывать отцу о своей почти-любовной-жизни и о том, что я слон. Я пожимаю плечами.

– Я не знаю.

– Я это не приму. Скажи мне. Скажи мне, почему ты снова начала курить.

Я чувствую себя загнанной в угол и раздраженной его вторжением в то, что должно было стать приятным днем с моим братом.

– Почему бы тебе не сказать мне, почему ты это сделал?

– Почему я сделал что?

– Почему ты нарушил свое обещание, данное маме?

Это занимает секунду, но он понимает, что я имею в виду. Его брови разглаживаются, когда он хмурится.

– Обещание, – размышляет он про себя. Он садится и откидывается на спинку стула, упираясь голыми руками в землю, затем пристально смотрит в небо, как будто ищет там нужные слова. – Это не было обещанием, которое я давал маме. Это было адресовано Джулиану.

Он угрюмо опускает голову и смотрит на надгробие перед нами. «САМЫЙ ЛЮБИМЫЙ БРАТ И СЫН». Надпись общая и банальная, но от этого она не становится менее правдивой.

– Так будет лучше, – я фыркаю. – Мертвым нравится, когда ты нарушаешь обещания.

– По крайней мере, меня не преследовали призраки, – легче шутить, чем смотреть правде в глаза. – Пока. Любимым праздником Джулиана был Хэллоуин. Никогда не знаешь, что может случиться в этом году. Возможно, он выжидает удобного момента.

– Он действительно немного проникся духом этого праздника, правда же? Мне всегда приходилось забирать его из заброшенных домов.

Я усмехаюсь.

– А ты думал, что со мной трудно.

Папа презрительно хмыкает, скривив губы.

– Я бы в любой день согласился забрать своего сына со склада с привидениями, чем чувствовать страх из-за беременности.

– И все же ты не ответил на мой вопрос. Почему?

– Почему, почему, почему? – он закрывает глаза и опускает голову. Когда он наконец заговаривает, его голос становится чуть громче шепота, и я напрягаюсь, чтобы разобрать его признание. На его лице запечатлена запредельная печаль, печаль, которую может доставить только настоящая любовь.

– Я хотел доказать, что я не ошибался, – он делает паузу и поджимает губы, явно пытаясь правильно сформулировать свои мысли.

– Я хотел доказать, что это был не я, что я не был причиной, по которой он… Что это была не моя вина. Это проще, оставаться прежним. Легче быть таким, каким я всегда был, чем признать… чем посмотреть правде в глаза о том, кто я есть.

Я больше не могу смотреть на него, поэтому поворачиваюсь лицом к Джулиану. Как бы я ни старалась представить, что мог бы сказать мой младший брат в этот момент, ничего не приходит на ум. Даже я с трудом придумываю, что сказать, и только выдумываю обвинения.

– Итак, ты относился ко всем своим игрокам так же, как относился к нему… Зачем? Посмотреть, не покончит ли кто-нибудь случайно и с собой тоже? Тогда бы ты остановился? Это полный пиздец, тебе не кажется?

Папа непреклонно качает головой, прежде чем я заканчиваю говорить. Он сглатывает снова и снова, и все равно его слова выходят хриплыми, хрипловатыми от эмоций. Слеза скатывается из уголка его глаза.

– Это не просто. Я… – он прочищает горло. Когда он снова заговаривает, его голос звучит тихо и совсем не похоже на того ужасающего человека, который угрожал покончить с жизнью врачу, если он снова не реанимирует моего брата. – Я так обошелся со своим собственным сыном, и что потом? Я должен относиться ко всем остальным лучше, когда он единственный, кто действительно это заслужил? – Он снова качает головой. – Нет. Я не мог этого сделать. Нет.

– Две ошибки не делают одно правильным, – наши роли поменялись местами. Теперь я та, кто преподает ему урок.

– Я знаю это. Я знаю. Но как мне, по-твоему, жить с самим собой, а? Как я существую, зная, что являюсь источником стольких страданий? – он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. У него красные глаза. Я не видела его таким опустошенным с тех пор, как… Ну, начиная с Джулиана.

Больно видеть, как кто-то настолько сильный опускается до такого, осознавать, что он притворялся сильным. Что в глубине души он считает себя никем, что заставляет его вести себя так, как будто он ничего не заслуживает. Из-за этого его трудно жалеть.

Трудно, но не невозможно.

Его логика не имеет для меня смысла. Я не могу пройти по пути, который он создал, из точки А в точку Б. Если бы я знала о неизбежных последствиях своих действий, если бы я знала, что последствия причинят боль не только мне, но и другому человеку, я бы этого не делала. Я бы воздержалась или, по крайней мере, попыталась.

– Ты мог бы быть добрее, – бормочу я. Дело не только в Джулиане или его игроках. Это также касается меня.

– Я мог бы. Должен был. И когда я был моложе, я снова и снова говорил себе, что я не буду таким, как мой отец, что я буду другим. Снова и снова я говорил это, а потом я вырос, и, не задумываясь, может быть, это произошло потому, что я не думал, я стал таким же, как он.

Трудно представить джедая жестоким. Но опять же, трудно представить моего отца в роли сына на месте Джулиана.

– Я не собираюсь быть такой, как ты, – яростно шепчу я, это заявление действует, как мольба к судьбе сделать это правдой.

Папа смотрит на меня с той же свирепой решимостью, что и у меня.

– Я надеюсь, что это не так, – наступает долгое молчание, прежде чем он заговаривает снова.

– Грета, – мягко начинает он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня.

Я упрямо смотрю вперед.

– Я не могу изменить прошлое. Я сожалею об этом, но я не могу… Я не могу избавиться от того, что я сделал, и я не могу изменить себя в одночасье. Но я хочу, чтобы вы знали, что я постараюсь быть лучше. Мне следовало измениться с Джулианом, и я этого не сделал, но теперь я могу. Я постараюсь.

Я закрываю глаза, чтобы не закатить их заметно.

– Я хочу быть отцом, которого ты можешь хвалить за его спиной, когда его нет рядом, а не придурком, которого ты описываешь всякий раз, когда меня нет рядом.

Говорит ли он эту последнюю часть для того, чтобы обвинить меня или для того, чтобы обвинить меня в том, что я открыла свои чувства Отису, те самые чувства, которые были брошены ему в лицо, я не знаю. Все, что я знаю, это то, что он сказал это, показал это миру, признав свои ошибки так, как я никогда раньше не видела. И всю оставшуюся жизнь, если я увижу, что он поступает наоборот, я буду помнить этот момент и ненавидеть его за это немного больше.

– Хорошо.

– Я обещаю тебе, мой котенок, – он, кажется, недоволен моим ответом.

Я корчу гримасу.

– Я бы предпочла, чтобы ты не обещал. Мне больше не нужно разочаровываться.

Папа вздрагивает от моей прямоты, но остается невозмутимым.

– Я обещаю.

Я молча киваю. Я не доверяю себе, чтобы говорить. Момент кажется хрупким. Не каждый день мой папа бывает уязвим рядом со мной. На самом деле, в последний раз он говорил так эмоционально во время консультации по семейному горю, и даже тогда маме пришлось выбивать из него эмоции, вдохновляя психотерапевта предложить семейную терапию.

В этом мы похожи, папа и я.

– Итак, как… как мне это сделать? – спрашивает он, указывая рукой на надгробие.

– Сделать что?

– То, что ты здесь делаешь. С Джулианом.

Моя поза расслабляется, и я опускаю ноги, чтобы сесть, скрестив их.

– Что ты имеешь в виду? Ты просто поговори с ним, – я не упоминаю, что Джулиан отвечает мне взаимностью.

– Типа, разговор?

Я утвердительно киваю, и папа выглядит еще более озадаченным.

– Разве ты не отдаешь дань уважения?

– Я имею в виду, да, ты сделай это первым. А потом ты просто… – я жестом указываю между собой и могилой, – разговариваешь, о чем угодно.

– О чем угодно?

Еще один кивок.

Он вдумчиво относится к этому понятию.

– Все, что угодно, – через мгновение он начинает. Сначала он говорит о том, что скучает по нему, завидует тому, что Джулиан вознесся на небеса. Папа тоже хотел бы посмотреть на своего сына. Однако он довольствуется фотографиями и счастливыми воспоминаниями.

Далее он рассказывает о футболе, который он ласково называет «другим футболом», и сетует на то, сколько денег он потерял на неудачных ставках во время Премьер-лиги в этом году. Он сообщает Джулиану, что его любимая команда, «Арсенал», преуспевает в этом году, к большому огорчению отца. Он продолжает и продолжает, перескакивая с одной темы на другую, ему так много нужно сказать после того, как он никогда не делал этого раньше.

Меня это забавляет. Я никогда не слышала, чтобы папа был таким болтливым. Он не делает никаких пауз и тараторит без умолку, как человек, изголодавшийся по разговорам.

Это немного мило, даже подкупающе, наблюдать за ним в таком возбужденном состоянии. Я и раньше видела его чувствительным, особенно во время вечеров кино. Из нас троих скандалист – папа, а мы с мамой обычно равнодушны.

Но это совсем другое. Это не просто чувствительный Фарид Сахнун. Или отец Фарид Сахнун. Это игриво и беззаботно, с папой, сияющим от уха до уха, как будто он проводит лучшее время в своей жизни. Черт, он даже не улыбался так широко, когда мама взяла его на чемпионат мира на его день рождения.

Односторонний разговор затихает, и он удовлетворенно вздыхает. Приподнимая указательным пальцем крышку корзинки, он тянется за кусочком и замирает.

– Ты ничего не ела, – неодобрительно замечает он.

– Я не голодна.

– Ты уверена? – раздается шарканье, звук трущегося друг о друга нейлона, и вот так он вытаскивает пластиковый пакет из своей большой куртки. В нем лежат яблоки гала.

Нарезанные ломтиками яблоки гала.

И я не знаю, почему при виде этого у меня слезятся глаза, почему раздуваются ноздри, почему горло горит, независимо от того, сколько раз я сглатываю, чтобы погасить пламя. Я не знаю почему, но это не мешает мне протянуть руку, чтобы принять его подношение.

Он вздыхает с облегчением, как будто боялся, что я отвергну его нежный жест.

Пока я ем, я смотрю на своего отца во всей его несовершенной красе. И пока он смотрит, как я уплетаю кусочек за кусочком, улыбка на его лице становится шире, как будто это его кормят.

За все ошибки, которые он совершил, за всю боль, которую он причинил нашей семье в прошлом, и за все его неизбежные будущие неудачи, я люблю его. Даже если жизнь с ним не была идеальной, даже если иногда он делает меня несчастной, глубоко в моей душе гремит и тяжестью оседает в костях осознание того, что, в конце концов, что бы ни происходило между нами, всегда есть связь: Любовь. Моменты и жесты, подобные этим, заставляют плохое исчезнуть. Ясно, что, несмотря ни на что, он всегда будет моим отцом. Этот ущербный мужчина всегда будет любить меня.

Я не простила его, и к этому моменту ничего не стало лучше или исправлено, но я тоже хочу, чтобы он чувствовал себя немного непринужденно и знал, что чувствую я, поэтому я предлагаю ему кусочек моего яблока.

– Только половина? – папа дразнится, но без колебаний засовывает его в рот.

– Ты должен заработать на целый.

Он торжественно кивает и делает такое лицо, как будто глубоко задумался.

– Отлично. Но ты должна бросить курить, иначе будут последствия, – он использует этот тон, тот, который напоминает мне, что он тренер Сахнун, и я согласна. Мы пожимаем друг другу руки, но не сразу отпускаем друг друга. Вместо этого я прислоняюсь к нему и кладу голову ему на плечо, в то время как он кладет свою поверх моей. Я не могу вспомнить, чтобы была так близка со своим отцом, но это приятно. Наверное, до сих пор я никогда не осознавала, что хочу такого момента с ним, как этот.

И если бы у меня могло быть что-то подобное с папой, тогда, возможно… Мое сердце сжимается в груди. На короткую, томительную секунду я позволяю себе помечтать наяву о том, чем могло бы закончиться примирение с Отисом.

– Теперь, надо заставить твою маму простить меня, – папа тяжело вздыхает, вырывая меня из моих мыслей. – Есть какие-нибудь идеи?

Мы с мамой похожи, как две капли воды во многих отношениях, но ничто не связывает нас сильнее, чем наш материализм.