Текст книги "Путешествия по ту сторону"

Автор книги: Жан-Мари Гюстав Леклезио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Приблизившись к деревьям, мы уже могли различать птиц поодиночке. Из-за холода они прижимались друг к другу и топорщили перья, походя при этом на маленькие шарики. Земля и машины под деревьями были отмечены белым пометом, с деревьев падал пух.

Мы расположились тут надолго послушать щебетанье птиц и шум их крыльев. Джин Шипучка и Аллигатор Баркс, глядя наверх, уселись на край тротуара. Иногда прохожие с некоторой тревогой на лицах также оборачивались к деревьям. Людям становится страшно, когда много птиц собирается вместе. Нам страшно не было, но птичий гам заставлял нас отступить, убраться восвояси, как будто мы сами были большими птицами, неспособными, однако, летать.

Деревья, конечно же, любят, когда на них находят приют птицы. Наверняка они ждут этого целый год. И это большой праздник. Деревья как можно шире раздвигают свои ветви и слушают тонкие голоса птиц, которые рассказывают им разные истории. Разумеется, деревья не все понимают, ведь они стары и немного туги на ухо. Но истории им нравятся, они слушают, что передали для них другие деревья, живущие в разных местах на севере, и сами посылают весть деревьям на юге.

Когда птицам надоедает без конца все растолковывать, они вдруг разом, вереща, поднимаются вверх и кружатся в черном воздухе над площадью, исполняя танец путешественников. Они танцуют по ночам, а утром засыпают на ветках. Это черные точечки, множество черных точек, которые поют и танцуют около деревьев, а потом улетают далеко за моря.

Мы долго-долго глядели и слушали, после чего вместе с Найей Найей отправились искать башню. Шли через город Было поздно, огни уже погасли. Очень похолодало, дул ветер Но мы думали о площади с деревьями, птичьем гаме, танце и были счастливы.

Башню мы отыскали сразу за городом, доехали на лифте до самого верхнего этажа, а потом по маленькой лестнице забрались на крышу. Крыша представляла собой большую, покрытую гравием площадку, утыканную телевизионными [155] антеннами. Тут, наверху, ветер дул еще сильнее, и мы дрожали от холода. Но все-таки мы были довольны, потому что отсюда мы видели весь город, прямые улицы с зажженными фонарями, порт, маяк и чернеющее вдали море. Рядом с антеннами находилось маленькое помещение с бетонными стенами для мотора лифта. Камоа, у которого были золотые руки, сумел справиться с висячим замком, и мы забрались внутрь, чтобы вздремнуть.

Мы устроились на полу, тесно прижавшись друг к другу, и закурили. Знаете, в этот вечер мы и сами слегка походили на птиц. Ночь тянулась нескончаемо долго. Поспав немного, мы просыпались. Временами Аллигатор Барксили Луиза с Джин Шипучкой вставали, выходили на крышу пройтись на ветру. Поглазев на площадь вдали, они возвращались в нашу конуру. Около четырех часов утра мы принялись рассказывать друг другу о разных путешествиях, словно нам самим скоро предстояло отправиться в дальние страны. Все говорили чуть ли не одновременно, и это было очень удобно, ведь каждый мог что-то послушать, что-то рассказать, поведать о том, что увидел, пролетая над землями и морями.

Над морем лететь утомительно, все волны да волны и иногда белые кораблики в клубах дыма.

Да, это так, но все же море такое синее и ты летишь навстречу солнцу.

А сколько дней приходится лететь над водой?

Не знаю, не меньше десяти.

Пятнадцать дней.

Получается, месяцы! Вы устали? Да.

О да, я очень устал, мне так хотелось передохнуть на острове.

Никаких островов здесь нет, только море, море.

Но ведь есть Сицилия.

Да, но это слишком далеко.

Дорога очень длинная – без питья, без еды, без сна.

Но скоро уже прилетим. Я чувствую, что скоро прилетим. Желтая полоса на горизонте – это Африка.

Да, я вижу пальмы, песок, белые города.

Так много солнца, все кругом желтое и белое, из глубин материка веет теплый ветерок. Выберем хорошее местечко и остановимся, чтобы перекусить и отдохнуть.

Зерна проса.

Рис.

[156]

Пшеница.

Красные плоды.

Попьем и искупаемся в оазисе.

Вы видели, какой прекрасный тут свет? Желтый, теплый, солнце здесь, наверно, никогда не заходит.

Поля, необъятные поля, утопающие в солнечных лучах, и прекрасные деревья, колышущиеся на ветру.

Смоковницы, апельсиновые деревья, мушмула.

Поедим хурмы.

Взгляните! Там внизу холмы, какие круглые, и множество оливковых деревьев!

Надо лететь дальше, через всю Африку. По ту сторону – жаркие края, леса, цветы, саванна. Тебя уносит теплый ветерок, ты поднимаешься, опускаешься. Пролетаешь совсем рядом с большими белыми городами, где полным-полно женщин и детей! Взгляните! Река.

Это Нил.

По нему медленно плывут бревна, на которые взгромоздились странные длинноногие птицы. Самбуки, пироги.

Вон женщины стирают в реке белье.

Приятно вот так, вслед за солнцем, лететь в теплые страны. Иногда мы, делая зигзаги, пролетаем низко над землей, над самыми деревьями, ищем место для ночлега.

Для этого нужно по-настоящему толстое дерево с огромными ветками, растущими во все стороны, ведь нас так же много, как листьев.

Помните, как на море нас застала буря, мы поднялись очень высоко, а ветер пытался нас сбросить в волны? Приходилось без конца нырять вниз, подниматься и снова нырять – мы так устали, что устроились на первом попавшемся дереве и тут же уснули.

А помните, как мы все объелись черникой и заболели?

Взгляните вон туда! Озеро, такое глубокое, по форме напоминает восьмерку, вокруг зеленые деревья, а в воде видимо-невидимо белых птиц, стоящих на одной ноге.

Надо быть внимательными, в этих краях много орлов и ястребов, они живут на черных горах, там, у горизонта, надо послать дозорных высоко в небо и лететь тесной стаей, тогда они не отваживаются нападать.

Мы летим над большими равнинами, очень большими пустынными равнинами, где только желтая трава да редкие деревья. Здесь давно уже не было дождя, болота высохли, реки превратились в ручейки. Видны термитники из высох [157] шей глины и там, где пронесся пожар, черные следы на траве. Здесь нельзя останавливаться, умрешь от голода и жажды, надо лететь еще дальше через горы, лететь несколько дней над лесом на юг.

Пустыня.

Пустыня очень красивая, но тут нет воды, нет деревьев...

С приходом ночи мы добираемся до Малакаля. Это большой город с глинобитными домами и садами банановых деревьев. Мы долго кружим с криками над городом, и люди, подняв головы, смотрят на нас. Очень жарко, и на всем слой пыли. На земле уйма насекомых, а деревья отягощены плодами. Здесь мы выспимся, отыщем большой баобаб и выспимся.

Да, тут хорошо, и алы располагаемся на ветвях. Дует теплый ночной ветерок. Слышно, как в траве стрекочут насекомые. Небо черное, видны все звезды.

Теперь, когда мы прилетели, можно поспать, а днем мы разделимся и отправимся в поля, найдем другие деревья, деревьев тут много, и у каждого будет свое. Теперь не страшны ни холод, ни голод. Здесь жаркое солнце и свежайшая вода.

Здесь много птиц, с которыми мы сможем подружиться: попугаи, дрозды, совсем маленькие птахи с пятнами каштанового цвета, большие белые птицы с длинными тонкими лапами, которые охотятся на змей. С приходом ночи мы вместе с ними поднимаемся в воздух, кружась в бездонном светлом небе над деревьями.

Ночью появляются другие птицы, которые кричат низкими голосами, и летучие мыши, летающие зигзагом.

В Малакале мы остаемся надолго, а когда кончается еда, отправляемся на восток, к морю. Там, похоже, еще жарче, и люди в больших городах живут в красных кирпичных домах с оцинкованными крышами. Хорошо лететь вот так, куда захочется, по жарким странам.

Осторожно! Приближается буря! Видите, на горизонте черные тучи и молнии!

Надо укрыться в лесу, иначе ветер унесет нас и мы погибнем.

Начался дождь, но не такой мелкий и холодный, как в северных странах, – с неба падают теплые крупные капли. Прижимаемся друг к другу в листве деревьев и ждем, когда это кончится. Затем мы все вместе щебечем, радуясь дождю.

Ура! Ура!

Фью! Фью! Фью!

[158]

Так в полусонном состоянии мы и кричали, прижавшись друг к другу, в своем укреплении на крыше.

К концу ночи мы все стали заправскими птицами. Мы узнали, что наступает утро, по шуму лифта. Тогда мы выбрались на крышу с телевизионными антеннами посмотреть на восход солнца. На востоке над морем небо слегка покраснело, и дома были цвета паутины. Мы так устали, что не было больше сил говорить. Мы лишь глядели, моргая, перед собой и дрожали на холодном ветру. Впереди простиралось море, плоское, без волн, тоже пепельного цвета, цвета пыли. Медленно обозначился багрово-красный солнечный диск. Странно было видеть, как солнце вот так, с усилием, поднимается над горизонтом, рассеивая мрак. Когда солнце уже наполовину показалось, все увидели нечто вроде серой тучи, плывущей над площадью в центре города. Это птицы поднялись высоко в небо и, несколько секунд с громкими криками покружившись над площадью, направились в сторону моря и исчезли из виду.

[159-163]

[164]

Возникнув над морем, ветер устремляется к городу; он дует с силой и с огромной скоростью несется по улицам, сметая все на своем пути. Его зовут мистраль, зюйд-вест, норт, сирокко, науна. Иногда при больших скоплениях, когда нагромождается слишком много слов, распоряжений, мыслей, у нас сжимается горло, и тут надо, чтобы что-нибудь случилось. После многодневной, слишком длинной череды шумов, страшного гнетущего покоя, не позволяющего вздохнуть, после чрезмерного обилия красок, автомобильных кузовов, хромированных деталей и колес, после переизбытка вибраций и малых круговых движений, образующих кратеры, – после всего этого с моря доносится великий зов, будто тихо раскрываются в небе две большие стеклянные двери и пропускают поток воздуха, который устремляется по коридорам и движется, движется.

То, что движется, не способно думать. Думает только сидящий, и мысли суть серые пылинки, которые цепляются к чему попало. Они оседают копотью, затемняют воздух, пачкают волосы.

К счастью, поднимается ветер и все сметает с дороги. Мы беспрестанно бежим по улицам, мы хотим двигаться как можно быстрее, свободно, подобно шарам, и чтобы ничто нашего движения не тормозило, не замедляло. Люди никак не возьмут это в толк. Когда ветер поднимается, мы шлифуем стены и придаем им старинный вид. У ветра большая сила. Он приходит из-за моря, дни и ночи он мчался без устали, чтобы до нас добраться. Его мы и ждали, сидя на скамьях у моря и молча обозревая дали. Все так давило, такой стоял шум. Нам хотелось быть большими, как горы, и призывать ветер в свои расщелины.

[165]

Вот он здесь, и мы рассыпаемся по всему городу, как молекулы, дрожим и мечемся. Мы пробегаем по всем улицам, проносимся по барам, ресторанам, пиццериям, заходим в холлы вокзалов и больших магазинов. Губы наши сжаты, и мы молчим. Ветер подгоняет нас в спину, и мы спешим, очень спешим, хлопоча, подобно насекомым. Мы сейчас так малы, что понадобилась бы лупа, чтобы нас заметить. А вот ветер большой, он покрывает землю от горизонта до горизонта, и все деревья сгибаются на его пути. Мы все время в движении. У нас нет мыслей, чтобы мы могли размышлять. Нас так много! Наверно, тысячи, у каждого свое имя, своя жизнь, и каждый следует по своей укатанной дороге. Ждать больше нет времени. Ветер раздувает наши одежды, подталкивает нас вперед, опрокидывает, заставляет отступать. Мы входим в дома, даже не взглянув на имена, обозначенные на почтовых ящиках, потом выходим на улицу. Все эти имена вокруг, их-то ветер и сводит на нет. Он сотрет их, сотрет все написанное. Земля превратится в гладкую равнину с несколькими холмами, и еще будет море. Порой ветер дует здесь так сильно, что слова уносятся, словно пыль. Мы легки на ногу. Мы в ветре, который дует и все стирает. Мы быстро идем по невидимым следам, проскальзываем через толпу с риском быть затоптанными, раздавленными. Никто не в состоянии нас увидеть. Люди идут медленно, сгорбившись, словно стадо бизонов. Они не догадываются, что ветер приходит их освободить. Люди покрыты черной резиновой броней, они в шлемах, касках, черных очках. Стены их домов непроницаемы, глыбы мрамора, металла, бетона. Мы хотим одновременно быть везде. Когда ветер дует вот так с моря, мы как бы узнаем наконец, на что можно надеяться. Надо двигаться, двигаться без передышки, носиться наперегонки с пылинками и листьями, сбегать по улицам, взлетать по ступенькам, проникать через все двери и окна.

На свете столько лестниц, залов, дворов, садов, вокзалов, скверов, углов и закоулков. Сейчас нам уже не надо таиться. Задул ветер, и мы повылезали из своих нор и подземелий. Мы немного опьянели от яркого света и от встречного ветра. У нас осталось только одно желание: двигаться, двигаться.

Нас было не так много, по крайней мере в начале дня, но ветер дробил нас на части, разделял, кружил в вихре на перекрестках. Посреди площадей образовывались крохотные смерчи, которые, вращаясь, перемещались с места на место. [166] Гудели мачты, телевизионные антенны, телеграфные провода. А мы – хлопаем дверями, разбиваем форточки.

Мы приходим со всех сторон сразу, иногда с шумом, иногда очень тихо. Мы приближаемся как бы на цыпочках и портим прически прекрасным дамам, срываем шляпы с солидных мужчин.

Мы моем без воды, вернее, не моем, а скребем. Мы убираем буквы, которых так много на стенах домов, буквы, которые так и бросаются в глаза: всякие А, Т, 3, С. Мы хотим только одного: чтобы ничто не торчало на виду, чтобы ничто не устояло на месте.

Не то чтобы слова так нам мешают, просто они легки и улетают вместе с пылинками и листьями. Когда все кругом будет повержено, тогда, наверно, настанет пора остановиться. Может, тогда мы вернемся на пляж слушать истории Найи Найи.

Теперь, однако, мы так раздулись и захмелели от ветра, что нам приходится без остановки, не переводя дыхания, кружиться в вихре. Впрочем, зачем и дышать? Мы ведь находимся в самом воздухе, обитаем в воздушных потоках, мы стали легкими, совсем легкими. Мы поднимаемся над землей и летим по улицам на высоте нескольких метров. В мгновенье ока мы пролетаем из конца в конец через нескончаемые проспекты, огромные площади. У нас воздух в костях. Воздухом полны наши головы.

Ветер – наша единственная мысль. Растянувшись на сотни километров, она движется, течет невидимой рекой, отрывая крупинки ото всего, что крошится. Она распространяется повсюду, напирая на большие стеклянные панели, налегая на землю и крыши. Она все делает молча: гонит, взметает пыль. Тем, кто слишком много говорит, она проникает в горло, не давая выхода словам, она проникает в уши, ноздри, во все поры, внутрь тела, наполняя и раздувая его. Когда ветер, нет ни мужчин, ни женщин, есть только воздушные шары.

Мы стремглав проносимся по всем этим улицам, пересекаем бульвары, перелетаем через автомобили. Нам нравится быть такими маленькими и такими быстрыми. Мы дрожим на солнечном свету, просачиваемся через ветки деревьев, скользим вдоль потоков, врываемся в туннели, вклиниваемся между арками мостов. Мы знаем, что скоро будем свободны, скоро исчезнет притяжение, исчезнут заслоны из стен и прег рады из стекол. Вот молодая женщина идет против ветра, и [167] мы прижимаемся к ее телу, животу, груди. Наша сила невидима и действует через определенные периоды. Мы являемся из-за моря, из-за шлюза. Мы свистим на каменных вершинах, воем в долинах, пчелами жужжим в башнях подъемных кранов и в тросах мостов. Никто не в состоянии нас остановить. Небо ярко-синее, безоблачное и ровное, как плита. Мы скользим по белым, без трещин громадам двадцатиэтажных зданий. Все, кто хотят, могут к нам присоединиться. Для этого достаточно набрать в себя чистого воздуха, расставить руки и отдаться на волю ветра.

Длиннющая улица вывела нас на большой пустырь, где стояли одни автомобили. Он был такой громадный, что линия домов едва вырисовывалась на горизонте. Пустырь походил на покрытое светящейся коркой серое замерзшее озеро. Посреди, где не было ни машин, ни деревьев, ни людей, кружился вихрь. Именно туда мы и мчались стрелой, то в полете, то на своих двоих, словно фламинго, начинающие разбег.

Огромный вихрь поднимается прямо в небо. Пока он, бесшумно вращаясь вокруг своей оси, удерживается на асфальте. Он вбирает в себя весь воздух, и мы тоже устремляемся к нему вместе с пылинками. Сопротивляться не хочется. Нас несет к середине пустыря мимо стоящих машин, как если бы мы были пустыми и бежали с раскрытым ртом, чтобы наполнить себя воздухом.

Ветер окружает и опьяняет нас, мы расходимся в разные стороны и снова сходимся между рядами автомобилей. Мы уже не знаем, где мы, мы одно целое, гонимый ветром надутый парус. Посреди пустыря мы видим огромный прозрачный вихрь, который кружит старые газеты и серую пыль. Вращаясь, он медленно подметает пустырь, продвигается вперед, отступает, распадается, чтобы, пройдя какое-то расстояние, возродиться снова. Он красивый и ровный, высокий, словно гигантская статуя, лица которой не видно. Он искрится под лучами солнца. Вокруг него распространяется необычный шум, нечто вроде непрерывного вздоха, который наполняет уши и вызывает дрожь. Возможно, вихрь связан с небом длинными невидимыми корнями и через него на землю проникает воздух, распространяясь потом по долинам и городским улицам. Словно клубок, который скользит и вьется, или тело огромной змеи, холодное, чарующее, извивающееся кольцами. Мы мчимся к нему, минуя машины, катимся, как скомканные старые газеты. Вот мы подходим, [168] мы уже совсем близко, нас охватывает странное оцепенение, как будто мы вот-вот заснем или потеряем сознание. Облака серой пыли длинными полосами тянутся, извиваясь, по асфальту, колют лицо и ноги. Вихрь все громче шепчет нам в уши свой призыв. Еще немного, и мы очутимся в другом месте.

И вот мы во власти легкого опьянения, словно кто-то нас в себя вдохнул. Мы проникаем внутрь смерча, делаем все более и более узкие круги, мы одни посреди огромного пустыря. Дома и машины кружатся, закружилась и земля. Слышится напев ветра, его вой. И вдруг мы захвачены вихрем, ноги отрываются от твердой почвы, мы становимся легкими и холодными, как воздух. Вращаясь, мы восходим все выше и выше, да так, что видим весь растянувшийся под нами город с его крышами, садами, прямыми улицами. Вдали сохнут на солнце горы и блестит морская гладь. Поднимаясь к небу, мы парим в воздухе над птицами и самолетами. Порывы ветра увлекают нас, отбрасывают далеко, к неведомым краям. Мы проносимся над снежными вершинами, над узкими зелеными долинами, следуем за излучинами рек. Бесшумно, без единого жеста мы скользим в леденящем воздухе среди рваных полосок пара. Мы летим так далеко, летим так быстро, что уже не отдаем себе отчета в том, где находимся. Пересекаем степи, луга, новые горы. Иногда совсем внизу покажутся отливающие слюдой серые пятна. Это города, над которыми проносится ветер.

Иногда мы спускаемся и следуем по коридорам улиц, мчимся вдоль стен, скользим по закрытым окнам. Хочется все охватить, всюду проникнуть. Наше длинное холодное тело извивается, как удав, и множество щупальцев обшаривают все щели. Нам уже не остановиться, не остановиться никогда. Мы устремляемся за открытые двери, протекаем в трещины, дыры, малостью своей уподобляясь волоскам, потом выбираемся наружу и возвращаемся в огромный прозрачный льющийся водопадом поток.

Вот так, без передышки, мы мчимся по воздушной равнине. Ветер, освободив нас от земных пут, уносит нас бог весть куда, в страну, где нет домов и улиц, в страну, где властвует скорость. Наше путешествие длится сто пятьдесят лет, и, когда мы вернемся, все уже станет другим. Горы, дома, холмы и даже море изгладятся, исчезнут телеграфные столбы. Не будет уже ни штор на окнах, ни самих окон. Воздух очистится, закаты будут красными, а ночи черным-черны и [169] полны звезд. Туман над городами рассеется, и не будет слышно никаких резких звуков. Жить будут в эоловых городах, и из круглых гротов будут разноситься песни без слов. Не станет больше танков, бульдозеров, автомобилей на гусеничном ходу, подъемных кранов, вагонеток. Все живые существа обзаведутся крыльями, небо будет кишеть птицами. Смогут летать, быстро, подобно стрелам, даже лошади, даже черепахи. Можно будет, разбежавшись на берегу, как Найя Найя, медленно большими кругами взмыть вверх. Деревья станут легкими, дубы и кипарисы, покачиваясь на ветру, раскинут в воздухе свои корни. Навсегда пропадет пыль, за долгие годы ветер все вымоет, выровняет, отшлифует. Так хорошо будет не чувствовать веса своего тела, не чувствовать, как голова давит на шею. Даже камни и те станут невесомыми и пористыми, они будут удерживаться на краю утесов, которые, став легкими, как пушинки, задрейфуют по морю.

Когда же мы устанем вместе с ветром носиться с одного конца земли на другой, мы переместимся в более слабый воздушный поток и осторожно спустимся вниз. Выберем себе, к примеру, небольшую долину с красивыми деревьями, которые своей листвой замедляют движение ветра. Вот мы летим все тише и тише, касаясь животами плетня, тормозя на откосах. Приземлившись в поле, мы сворачиваемся клубком в потоке теплого воздуха. Мы немного не в себе после такого долгого и стремительного путешествия. Мы ложимся на землю под покровом деревьев и трав и тут же засыпаем с мыслями о путях большого ветра, который по-прежнему дует по прямой высоко в небе. Наверно, попозже, выспавшись, мы станем искать себе новый вихрь, чтобы опять отправиться с ним в дорогу. Так всегда и бывает, кто способен летать вместе с ветром, может путешествовать весь остаток своей жизни. Но придет время соприкоснуться и с водой.

[170]

Найя Найя очень любит навещать спящих. Сегодня стоит тихая, очень тихая погода, высокие неподвижные деревья торчат из твердой земли, все окутано пеленой серого тумана.

Совсем не жарко, но совсем и не холодно. Люди снуют по городским улицам, входят и выходят из магазинов. Кругом множество закрытых окон.

Найя Найя и не глядит на тех, кто идет по улицам. Она ищет спящих.

Их можно найти почти везде. Кто примостился под тележкой, кто – под грузовиком. Некоторые спят, свернувшись, на ковре из листьев или в углу у стены, подобно ящеркам. Некоторые у ворот. Есть даже такие, кто спит на деревьях, в местах разветвления стволов. Собаки спят и на тротуарах, уткнувшись в лапы носом, а голуби – взгромоздившись на карнизы и спрятав голову под крыло.

Вокруг них ходят люди, ездят машины, правда малым ходом.

Как если бы каждая секунда вмещала в себя годы. Все движется не спеша. Даже самолеты едва ползут по небу, они так долго продвигаются от облака к облаку, что, кажется, вот-вот упадут.

Найя Найя глядит на безмятежно спящих людей, чья грудь вздымается в мерном дыхании. Она приближается к ним осторожно, чтобы не разбудить. На резиновых подошвах, без шума, она подходит посмотреть, как они спят. Ее дыхание также спокойно. Воздух почти неподвижен. Может, люди спят так из-за тумана, за которым где-то прячется невидимое солнце. Теней на земле нет.

По улицам бегут машины, автобусы. Мимо проходят бодрствующие люди, проходят медленно, с утомленным видом. [171] Найя Найя идет по мостовой и смотрит на неподвижные деревья, неподвижные дома, серое небо и чувствует, как ее охватывает странное оцепенение. Она спускается по улице, ведущей к морю. Море тоже неподвижно, волн нет, лишь у берега по воде пробегает легкая рябь. Море сизое, горизонт скрыт за дымкой. Морские птицы вяло машут крыльями, садятся на прибрежный песок. Невдалеке спят люди, спят в одежде прямо на гальке.

В поисках спящих Найя Найя обходит весь город. Они, должно быть, страшно устали, раз так спят, а может, из-за воспаления головного мозга они впали в летаргическое состояние, думает Найя Найя. Однако вид у них вовсе не больной и не усталый. Они спят себе спокойно по своим углам, некоторые – надвинув на глаза картуз.

Удивительно, но, проходя перед спящим, порой можно увидеть, что ему снится, но не как в кино, а как если бы из его головы исходили образы и доносились голоса. Найя Найя тихо подходит к сидящему в синем шезлонге человеку и тут же видит:

Сад с множеством остролистых деревьев, похожих на пальмы. Вдалеке другое дерево, что-то вроде приморской сосны с причудливым стволом. Под деревом на земле сидит белый-белый человек в черной длиннополой шляпе. Он встает и, показывая на лес, начинает тараторить. Он наговаривает целую кучу непонятных вещей и так быстро, что слова перемешиваются между собой. Изъясняется он таким образом:

«Глабалабам морапода трцасбодда валабльбльбльбль-дала!»,

что означает:

«Они скоро будут здесь, надо убегать, они скоро будут здесь!»

Найе Найе немного страшно, ей хотелось бы узнать, кто скоро будет здесь. Но человек поворачивается в своем шезлонге, бормоча что-то себе под нос, и уже ничего не видно. Тогда Найя Найя продолжает свой путь. В сквере она проходит мимо старухи, которой снится сын, потом мимо спящего на газете мужчины, который видит во сне себя самого на корабле в Индийском море.

Странное возникает чувство, когда побываешь в чужих снах. Выбираешься оттуда словно не в себе, ноги еле сгибаются, как после долгой ходьбы.

[172]

У некоторых сны какие-то унылые, ничего особенного в них не происходит, никто ничего особенного не говорит, все только:

«Итак...»

«Ну так что же...»

«Да, хорошо...»

«Ну...»

«Вот именно...»

Есть люди, у которых сны совсем черные, в них слышатся далекие голоса, которые звучат как в пещере, без конца произносят одно и то же имя:

«Амалия!»

«А-мааа-лия!!!»

В некоторых снах полным-полно ярких блестящих красок, гигантских кроваво-красных, зеленых и золотых цветов, а то и мушиные брюшки, коралловые рыбы, масляные лужи, нежно-перламутровые раковины, колодцы с изумрудной водой. Ступая на своих резиновых подошвах, Найя Найя переходит из одного сна в другой. Ей хотелось бы отыскать по– настоящему прекрасный сон, где можно было бы поселиться, сон такой прекрасный, что из него не было бы нужды возвращаться. Найя Найя ищет спящих по всем закоулкам. Она не обращает внимания на бодрствующих с их жесткими взглядами и точными движениями, эти люди знают, где находятся. С озабоченным видом они носятся как угорелые по тротуарам, бегают со своими полиэтиленовыми сумками, направляются в заваленные бумагами конторы, поднимаются на лифтах, ездят по улицам в своих черных автомобилях.

Те, что спят, не такие. Они нежные, одинокие, у них красивые бесстрастные лица, гибкие тела, и у них не видно глаз. Спящие путешествуют, не сходя с места, медленно, бесшумно, не шевелясь. Они не разговаривают, все происходит у них в голове – все эти ничего не значащие бессмысленные истории.

Хорошо было бы жить по ночам, блуждая из комнаты в комнату. Опуститься на пол рядом с кроватью и ждать начала истории. Ждать вот так, долго, во тьме, чтобы потом войти в эту жизнь и, побродив там, в конце концов покинуть ее. Это было бы интереснее чем кино, телевизор и романы в фотографиях.

Проходя перед крытым рынком у моря, Найя Найя видит человека, спящего в углу у крепостной стены. Ему лет шестьдесят. На нем синий костюм из альпаги, изящный, но [173] слегка поношенный. Рядом маленький желтый чемодан, весь в дырках. Найя Найя тихо приближается к старику. Спит старик глубоким сном, прислонившись к стене. У него морщинистое лицо и довольно длинные седые волосы. Дышит он бесшумно и ровно. Найя Найя садится около него на землю, спиной к стене и тут же оказывается в несказанно прекрасном сне.

Большая зеленая равнина. Небо в облаках. Посреди равнины, вдали маленькая деревянная хижина, окрашенная в белый и зеленый цвета. Она, скорее, похожа на беседку с остроконечной красной крышей немного в китайском стиле. Ты идешь по траве к хижине, подходишь, толкаешь дверь – и ты уже внутри. Поначалу в полумраке нельзя отчетливо различить предметы. Но вот из тьмы проступает квадратная комната, кожаные кресла, стол с книгами и серебряным подносом, на котором стоят чайник и чашки. Тут же тарелка с печеньем. Мужчина в альпаговом костюме и Найя Найя садятся за стол и принимаются за чай с печеньем. Вдруг хижина начинает содрогаться. Трескаются стены, качаются лампы, чай выливается из чашек. «Ясное дело, зелметрясение», – думает Найя Найя. Мужчина встает, шатаясь, идет к двери и открывает ее. Найя Найя тоже идет посмотреть, что там. Она тут же понимает, почему все задвигалось: оказывается, хижина привязана к спине слона, который медленно идет по равнине. Как это она, входя в хижину, не заметила слона? Наверно, он спал в траве, Найя Найя помнит, как она поднималась на несколько ступенек. Но мужчина в альпаговом костюме, судя по всему, вовсе не удивлен. Он берет со стены длинный хлыст, открывает переднее окно, из которого видно слоновью голову, и направляет слона легкими ударами хлыста по затылку. Найя Найя никогда бы не подумала, что этот человек в поношенном костюме умеет обращаться со слоном. Толстокожее животное пересекает всю равнину и входит в густой лес. Слон такой высокий, что хижина стукается о ветки деревьев, стены трещат и с полок падает куча посуды. Из-за тряски Найе Найе приходится вцепиться в кресло, чтобы не свалиться. Слон неторопливо шествует через лес. Лес темный, и из сумрака чащи сверкают чьи-то свирепые глаза. К счастью, взобравшись на слона, ничем не рискуешь. Время от вре– [174] мени человек в альпаговом костюме бьет хлыстом по деревьям, и тогда слышно, как улепетывает зверье. Путешествие на слоне длится долго. Хижина сильно качается, и Найю Найю немного подташнивает. Ей хочется спросить у мужчины в альпаговом костюме, куда они направляются, но она не отваживается его побеспокоить. Наконец они выбираются из темного леса и останавливаются уже на другой равнине. Слон опускается на колени и ложится на землю. Найя Найя выходит из хижины, и ее тут же окружает туча бабочек. Их тысячи, всех цветов, маленькие – бледно-желтые, синие, зеленые, и очень большие с багряными крыльями, некоторые переливаются, как павлиньи перья. Мужчина в альпаговом костюме, похоже, очень рад бабочкам, он пляшет, размахивая своими длинными руками, а бабочки усаживаются на его плечи и седые волосы. Они тучами кружат вокруг Найи Найи, порхают вокруг ее лица, щекочут губы. Найя Найя смеется, человек в альпаговом костюме вторит ей, его странный пронзительный смех напоминает звон бубенчиков. «Это край бабочек, – говорит мужчина. – Нам теперь недалеко». «Недалеко докуда?» – спрашивает Найя Найя. Но тот молчит и лишь пожимает плечами, как будто и сам не знает. Вдруг он кидается бежать со всех ног через равнину, разгоняя тучи бабочек. Немного поколебавшись, Найя Найя решает бежать следом. «Куда вы, куда вы?» Она кричит, но мужчина в альпаговом костюме не отвечает, знай бежит себе что есть мочи. Найя Найя бежит следом, из-за травы высоко поднимая ноги. У мужчины такой вид, будто по-настоящему-то ему известно, куда он бежит. Время от времени он сворачивает то влево, то вправо, словно у Него под ногами тропинка. Однако никакой дороги не видно. Похожие на дроздов птицы с пронзительными криками летят в том же направлении. От долгого бега у Найи Найи закололо в боку. Они выскакивают на высокий обрывистый меловой берег. Остановившись, мужчина говорит: «С той стороны море». Найя Найя вдруг видит в скале темную пещеру и показывает на нее пальцем. «Здесь он и живет», – говорит мужчина в альпаговом костюме. «Кто он?» – спрашивает Найя Найя. Она идет за ним к пещере. «Великан, которому 2500 лет», – серьезно отвечает мужчина в альпаговом костюме. «Великан?» – повторяет Найя Найя, но мужчина в аль– [175] патовом костюме делает ей знак не говорить слишком громко. Великана нельзя будить. Он живет в пещере, все время лежит, не шелохнувшись, и спит, его нельзя будить, иначе он ужасно разозлится. Подойдя на цыпочках, они поднимаются к пещере по каменной лестнице. В пещере царит полумрак, но в глубине горит масляная лампа. Пещера очень широкая и холодная, увешанная шкурами баранов и медвежьим мехом. В самой глубине грота спит великан, которому 2500 лет. Он действительно огромный, с большой седой бородой и курчавыми волосами; великан лежит на спине. Вид у него вовсе не кровожадный, и Найя Найя была бы не прочь разбудить его и порасспросить о Верцингеториксе и короле Кануте. Он, конечно же, может о многом рассказать. Хотя если он все это время проспал, то вряд ли успел много повидать на своем веку. Мужчина в альпаговом костюме делает несколько шагов по пещере, словно что-то ищет, потом выходит и отправляется восвояси. Найя Найя идет следом. Небо чистое, и ярко светит солнце. Найя Найя идет на некотором расстоянии от мужчины. Иногда тот нагибается и что-то подбирает. Найя Найя смотрит в траву и видит ярко-красные блестящие камушки. Она берет один в руки: это рубины. Мужчина в альпаговом костюме набивает полные карманы драгоценными каменьями. Потом они доходят до свисающей со скалы веревочной лестницы. Человек в альпаговом костюме указывает на вершину скалы. Она очень высоко, метрах в ста пятидесяти. Он принимается карабкаться по веревочной лестнице, Найя Найя – за ним. Занятие нелегкое, потому что лестница все время качается из стороны в сторону. Скоро они забираются так высоко, что кружится голова. Огромные морские птицы, напоминающие чаек, с криками кружатся в воздухе. Тут же парят бумажные змеи в форме дракона или собаки. Найя Найя лезет, не останавливаясь, не оглядываясь вниз. Скала такая высокая, что до конца по лестнице, может быть, вообще не добраться. Мужчина в альпаговом костюме уже очень далеко и кажется Найе Найе маленькой точкой на скале. Восхождение длится часы. Найя Найя потеет и задыхается, у нее ломит руки. Потом вдруг каким-то чудом она оказывается на верху скалы, делает, пошатываясь, несколько шагов по каменистой площадке и смотрит кругом. Никогда в жизни она не видела такой красоты. [176] Насколько хватает глаз – зеленые равнины, луга, леса, холмы, извилистые реки. Виднеются города, озера, желтые поля, виноградники, пески. А с другой стороны – море, огромное темно-синее море с колеблющимися вдалеке островами. Человек в альпаговом костюме встал лицом к морю, ветер развевает его одежду, ерошит волосы. Он долго и неподвижно глядит вдаль. Затем подходит к краю и прыгает вниз. Найя Найя кричит: «Вернитесь! Вернитесь!» Но мужчина уже летит, удаляясь, уменьшаясь в размерах. Вот он погружается в море и исчезает.