Текст книги "Инстинкт тролля (ЛП)"
Автор книги: Жан-Клод Дюньяк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
– Там, подальше, есть новые комнаты, недавно вырезаны, – мурлычет она. – Мой партнер мыслит масштабно.
– Могу себе представить.
– И огромная спальня. Не планируешь на какое-то время тут задержаться?
– Свадьба в конце недели.
– И нам нужно там быть. Тебя мы преобразим, да и я, – она кокетливо потягивается в угасающем свете, – чуть освежусь. Не будем терять времени, пожалуй?
– Почему ты велела мне прийти?
– Я тебе не… – Она спохватывается и улыбается. – Я лишь надеялась, что ты придешь.
Позже мы безо всяких церемоний на берегу озера делимся горсткой каратов. В ледяной воде, окруженной сугробами, отражаются звезды. Над поверхностью прямой линией повисла сломанная сосна. Ее ветви, раскачиваемые ветром, скрипят и гонят по воде нестройную рябь. Почти верится, что мы совсем одни, если бы не вибрация от машин, роющих под нашими ногами, если бы не людские огни, сгрудившиеся вдалеке на болоте.
– А что, если мы пропустим свадьбу? – шепчет моя троллесса, комфортно располагаясь в снегу.
Наверх выступают только ее рельефные выпуклости. Я знаю, что она хочет, чтобы я улегся рядом с ней, и мы бы возобновили наш прерванный спор. Это было бы несложно, и я тоже этого хочу. Только в реальной жизни так не работает.
– Слишком многое еще не разрешилось. – Я заставляю себя таращиться на озеро, пока не просохнут глаза. – Мы изменились. Как и мир, наверное.
– Мой салон красоты утроил оборот.
Она завлекательно извивается на своем снежном ложе. Затвердевший от мороза торф хрустит под ее задом, и мне грезятся кое-какие стечения обстоятельств былого и прочие замечательные моменты.
– Тебе не следовало уходить, – говорит она.
– Это верно. И я раздумываю, правильно ли я поступил, вернувшись.
Я со скрипом поднимаюсь на ноги и иду к берегу. Мое огрубевшее тело отражается в воде. Шахта изменила меня. Рубцы, оставленные ударами кирки в мелких неурядицах; сколы от сталактитов, на которые я случайно налетал по дороге из таверны; пыль, забившаяся в расщелины или под ногти; осадочные отложения на бедрах, оставленные железненой водой, не упоминая уже о невидимых трещинах внутри груди. Сколько бы я ни царапал себя стальной мочалкой каждый раз, когда в моих складках заводилась растительность, мой возраст легко прочитать по толщине геологических слоев. И мне уже не хватает пальцев, чтобы пересчитать свои тысячелетия.
Нужно принять ванну.
– Пожалуй, я лягу спать здесь, – говорю я не оборачиваясь. – Увидимся утром в твоем салоне?
– Ты не хочешь, чтобы я потерла тебе спинку? – Ее отражение накладывается поверх моего. – Нас кое-что связывает, сам ведь знаешь. Я баловалась с мечом; и ты тоже. Не скажу, что мы квиты, потому что мы для этого достаточно несхожи. Но мы все еще готовы бегать друг за другом.
– Ты бы хотела поспускать со мной лавины, как в старые времена?
– Я сама толком не знаю, чего хочу. – Ее голос едва заметно дрогнул. – Но я была бы рада, если бы ты вернулся со мной в салон.
Я заночевал в одиночестве в одной из пустующих комнат позади салона – тех, что недавно выкопали. Сон долго не шел. В черепе эхом отдавалась дрожь от шахты, смешиваясь с тихим храпом моей троллессы по ту сторону стены. Я мог бы подняться и присоединиться к ней, только ее комната давно уже не «наша».
Засыпая рядом с властительницей своих мыслей, рыцари втыкают меч, чтобы поделить кровать пополам и насильно принудить себя к целомудрию. Предпочитаю не представлять, на что бы это походило в нашем случае.
Растянувшись на спине, я слушаю, как в долину спускается утро. Салон скоро откроется, и возле входа слышна суета.
– Ты с чем хочешь бутерброды? – кричит мне моя троллесса из коридора. – Изумруд или рубин?
– Ни с чем, я на диете.
– И она начинается как раз сегодня, надо думать? – Она входит в комнату и критически оглядывает меня с головы до ног. – Повернись!
Прежде чем я успеваю запротестовать, она добавляет:
– Я помогу тебе приготовиться к свадьбе. У нас мало времени, поэтому выйдет в лучшем случае черновой набросок. Я думаю скроить тебе костюм из первосортного антрацита, с гагатовыми пуговицами. Черный цвет всегда в моде по такому случаю, и у меня есть платьице в тон. Но вот ниже придется кое-что подрезать. Твои ягодицы, в частности, чуточку слишком своеобразны.
– Раньше они тебе нравились.
– Так далеко мои воспоминания не заходят. Жозетта!
В альков заходит молоденькая троллесса, обтирая руки блескучей гоблинской шкурой. Когда она видит меня, лежащего вполоборота на земле, ее улыбка расплывается шире.
– Ты присмотришь за бутиком, а я займусь этим господином. Объем работ внушительный, так что поможешь мне в паузах между клиентами.
– Мне готовить шлифмашину?
Моя троллесса кивает:
– Нам придется привести его в презентабельный вид. Шлифовка, расчистка, кислотная полировка и дымчато-черное покрытие в два слоя. Уголь высшего качества, а не счистки с прошлых клиентов. Не забудь новые щипцы ему на педикюр. Еще что-нибудь тебе приходит в голову?
– Я сделаю ему карту постоянного клиента, – бормочет девчонка, ускользая.
Я набираюсь терпения, на глазах у меня маска, тело обернуто в раскаленную корундовую пыль, которая должна отполировать мою кожу. Моя троллесса тем временем болтает с Жозеттой. Жужжащие звуки и щекотка говорят мне о том, что они зачищают мои расщелины фрезой. Потом, в качестве завершающего штриха, стальной мочалкой. Броня из шлака, которую выковал на мне рудник, недолго выдерживает такую обработку. Мои недавние обретения разбиваются вдребезги и с грохотом валятся на пол.
– Надо было мне взять побольше мешков для мусора, – жалуется Жозетта. – Как вы думаете, есть хоть под всей этой грязью настоящий гранит?
– Когда я его повстречала, он был прекрасен, как менгир.
– Вы непременно хотите отправляться завтра? Я бы с удовольствием добавила ему резьбы ледорубом. Навести хоть какие-нибудь кубики на прессе, понимаете? Потому что, откровенно говоря…
– Я с этим разберусь. Он – моя забота.
Моя троллесса говорит шепотом, но я понимаю каждое слово. Надо полагать, мне как следует прочистили уши. Или она хотела, чтобы я ее услышал.
– Иди и займись клиентами, – говорит она. – Я с ним закончу.
Комнату постепенно наводняет запах кипящего уксуса. Несмотря на закрывающую глаза маску, я разбираю, что она готовит: свой знаменитый кислотный отвар, настоянный на горных травах для придания изысканного аромата. Это секретный рецепт, которым она никогда не хотела со мной поделиться.
– Я думал, ты его только для своих клиенток варишь, – бормочу я, сопротивляясь желанию сбежать.
Если гномы меня увидят…
– Пока ты прятался в глубинах шахты, мир изменился. Мужчины тоже имеют право демонстрировать свою утонченность. Скажешь мне, если будет слишком горячо!
Она выливает на низ моего живота целый котел обжигающей жидкости, размазывая ее титановой лопаточкой. Я стискиваю зубы, чтобы не зарычать.
– Помнится мне, ты боишься щекотки, – мечтательно говорит она, запуская шлифовальную машинку.
Кислота просачивается сквозь трещины в моей жизни. Все мои компромиссы, мое приспособленческое малодушие растворяются с треском. Из-под них, кристаллизуясь, выплывают на свет воспоминания, к которым не хотелось бы возвращаться. Когда машинка набрасывается на них, шлифуя до блеска, от них исходит зловоние, которым не погордишься.
Копить воспоминания – настоящая проблема для тролля. Наши головы слишком тверды, чтобы что-то удержать. Наша память – это нагромождение внешних слоев, которые обволакивают нас как броня и защищают от новизны. Тролли мостов хранят лучшие моменты своей жизни в аллювиальных отложениях, которые покрывают их с головы до ног. Именно это придает им тот восхитительный зеленоватый цвет, который так нравится девушкам. Мы, горные тролли, предпочитаем локализованные утолщения. Воспоминания о ночах, проведенных мной в таверне, прикрывают мой пупок и придают мне умиротворяющий вид. По крайней мере, мне нравится так думать.
– Я сейчас ликвидирую это пивное брюхо, – заявляет моя троллесса твердым и решительным тоном, сжимая фрезу. – Потом Жозетта подровняет твои лишайники. На большее нет времени – откровенно говоря, ты запустил себя с той поры, как я больше за тобой не присматриваю. Но с черным цветом в нужных местах некоторую иллюзию приличия ты создашь.
– То есть меня никто не узнает?
– И это тоже. Но на тебя все равно мало кто будет смотреть. Кроме меня.
Когда я прохожу через бутик, стыдливо прикрыв бедра сланцевой набедренной повязкой, то чувствую себя вышедшей из прошлой эпохи окаменелостью, которую извлекла из-под земли ветровая эрозия. Жозетта откладывает журнальчик «Троллинг стоунз» на прилавок и хватается за кусторез.
– Как вас постричь, какой желаете фасон? – Она обходит меня кругом, глаза у нее так и сверкают. – Давайте, не скромничайте, патронесса разошлась вовсю!
Я бросаю взгляд на музыкальный журнал. У подножия осыпи собрались четверо юных троллей и совершенно невероятной внешности троллесса, вооруженные ударными, даже отбойными инструментами. Вероятно, это их последний хит.
– Сделайте что-то среднее между ним, – я указываю на самого симпатичного, – вот этим, – на его соседа с глазами, подведенными дымчато-серым, – и мной.
– Все равно в основном это выйдете вы, – веселится она.
Когда я выхожу из пещеры, день уже на исходе, а я едва узнаю сам себя. Слой блестящего черного угля, с отливом из слюдяных крапинок, образует на мне костюм, в котором я выгляжу почти что утонченным. Растительность у меня на черепе подровняли, а на спине больше ни следа от граффити.
– С твоими глазами мы ничего не смогли поделать, – журчит моя троллесса, склонившись над замерзшим бассейном, который служит мне зеркалом.
Она тоже в черном, но с глубоким вырезом. Я пожимаю плечами.
– Ты готова выходить?
– Я думала… – она поправляется. – Я надеялась провести здесь последнюю ночь. Ты уверен, что…
– Свадьба послезавтра. Являться туда до начала необязательно, но я хочу побеседовать со своим стажером до самой церемонии. Потом изловить Кредебита. Мне нужно разобраться, что происходит.
– Так ты избегаешь смотреть на то, что находится у тебя под носом, – вздыхает она. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?
Бóльшая часть моей душевной брони все еще лежит на полу пещеры, содранная кислотой и фрезою. Несколько клочков липнут к моим бедрам. Я отворачиваюсь от бассейна и смотрю своей троллессе прямо в глаза.
– У меня нет выбора, – говорю я.
Мы оба знаем, что это ложь.
Мы шагаем всю ночь и часть утра, плечо к плечу, и призываем наши воспоминания, чтобы не создавать новых. Нам то и дело случается ступать вразнобой, но всегда удается восстановить ритм. Заснеженный ландшафт вокруг нас сменяется каменистыми болотами, затем торфом. Тропинки превращаются в наезженные колеи, затем в гравийные дороги. Моя троллесса не позволяет себе отставать от меня. Я постепенно привыкаю слышать, о чем она думает, как в былые дни.
Под нашими ногами звенят шахтные галереи. Это не просто гиперактивные гномы, бурящие туннели, здесь замешаны уже теллурические силы. В ритме проходки чувствуется что-то неумолимое. Гул машин теперь смешивается с ударами кирки. Это похоже на музыку, которую Жозетта гоняла в салоне: эффектная, жесткая. Бездушная.
– Как ты думаешь, мы сможем срезать через Злой лес? – говорю я, когда солнце спускается за горизонт. – Мы бы сэкономили время.
Линия опушки протянулась в некотором отдалении от нас, такая же зловещая и неприступная, какой она мне помнилась. Просека, которую я когда-то пробил, давно заросла. От иззубренных пней, поросших ядовитыми грибами, которые светятся в полумраке, струится гнилостный запах.
Моя троллесса качает головой:
– Никак невозможно. С тех пор как ты ушел, там ситуация только обострилась.
– Гигантские пауки? Упыри?
– Еще хуже. Его превратили в природный парк. Не разрешается ничего топтать. Или истреблять.
По нашим барабанным перепонкам бьет заунывное улюлюканье совы, за которым следует предсмертный хрип ее добычи. Я пожимаю плечами:
– Ты знаешь, я ничего не имею против цивилизации, но природе она вредит!
Мы угадываем приближение замка прежде, чем его видим сквозь туманы, поднимающиеся от торфяников. Едва рассвело, а нас уже дважды проверяли группы рыцарей при всем параде, которые потребовали к осмотру наши приглашения и подозрительно кружили вокруг нас, прежде чем неохотно пропустить. После неудачного апгрейда их мечей у них появилась причина иметь зуб на всех троллей вообще – и на меня в частности. К счастью, на их взгляд мы все выглядим одинаково.
Окрестные леса вырубают; звук топоров стоит оглушительный. Едва обтесанные стволы деревьев сложены в пирамиды у наружных укреплений. Мимо нас громыхают телеги, груженые сеном или перехваченными цепью бочками. Мы вынуждены идти по обочине дороги, зарываясь ногами в жирную землю. Через несколько минут пальцы моих ног покрываются черноватой коркой, идеально сочетающейся с моим антрацитовым костюмом. Я добавляю несколько веточек вереска, чтобы изображали шнурки. Теперь я готов к церемонии.
Корсаж моей бывшей, вымокший под непрекращающимся дождем, нескромно ее облепляет. Когда она расправляет плечи, у меня перед глазами встают всевозможные воспоминания.
– Официантам с другого входа, со стороны кухни, – это нас приветствует отвечающий за подъемный мост гоблин.
У нас над головами, на зубчатых крепостных валах, полно фигур, вооруженных копьями и разноцветными букетами. Эффект, надо признать, прямо опереточный. Особенно против света.
– Мы приглашенные, – парирует моя троллесса голосом, которым только бетонные блоки крошить. – Так что опускай свой мост и дай нам пройти, или я в твоем чудненьком замке пробью вторые ворота.
Она не добавляет «И в твоей заднице заодно», но это идет подтекстом. Вздохнув, я машу в сторону крепостных валов приглашением. Даже с расстояния розовый цвет маленьких кошечек достаточно кидается в глаза, чтобы исключить всякую двусмысленность.
– Вы родственники жениха или невесты? – спрашивает начальник стражи.
Мы обмениваемся недоуменными взглядами. Как-то раньше такого вопроса не вставало.
– Мы друзья семьи, – говорю я.
И при этих словах соображаю, что мы забыли запастись подарками.
– Это вы, шеф? – Седрик крутится вокруг меня, любуется моим угольным нарядом, потом фыркает. – В чем это вы извалялись?
Как только приглашение перешло в руки к церемониймейстеру, моя троллесса отправилась в буфет рядом с конюшней. Я предпочел ожидать во внутреннем дворе, увешанном бело-голубыми драпировками. Я наблюдаю за тем, как слуги суетятся вокруг тележек с едой в искусно распланированной сутолоке; поглядываю на стражников, патрулирующих среди гостей и тупо пялящихся на всех, кто не носит доспехов.
Что-то назревает, и это «что-то» – не только свадьба.
– Где Шелдон и Бризена? – взрыкиваю я. – Ты мне можешь объяснить, что происходит?
Он оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что в пределах слышимости нет рыцарей.
– Мы ждем уважаемых гостей, – заговорщически шепчет он.
– Ну ладно, я здесь, – говорю я. – И моя подруга тоже.
Он даже не улыбается. Из второго входа, ведущего в донжон, доносится шквал отрывистых приказов, и все солдаты выстраиваются в две шеренги. Пахнет свежеиспеченным хлебом, навозом и экстра-качественной смазкой для доспехов. У сторожки разводного моста оруженосец полирует броню своего господина салфеткой с ароматом вечера после битвы. Одуревшие от запаха вороны кружат над ним и зловеще каркают.
– Это не то, что я бы назвал праздничной атмосферой, – говорю я, похрустывая костяшками пальцев. – Что тут за бардак?
– Позже, шеф. Мне с другими рекрутами нужно организовывать прием гостей. Мне пора, поговорим позже. Познакомьтесь пока со своими будущими соседями по столу.
Я придерживаю его за воротник парадного кителя.
– Насколько мне известно, ты пока еще мой стажер. Так что я тебя реквизирую.
– Я же выволочку получу!
– Замечательно, как ты все схватываешь, – улыбаюсь я. – А теперь рассказывай.
Он опускает глаза долу и передергивается, но за месяцы стажировки научился распознавать момент, когда надо быть паинькой. Собственно, поэтому-то он все еще здесь, среди живых. Одаренный парнишка. В лицо ему я этого ни за что не скажу, но даю себе обещание сделать такую пометку в его итоговом отчете. Уцелел после стажировки в реальных условиях, или что-то в этом роде. На дне шахты это стоит всех дипломов в мире.
– Будет внеочередное заседание совета директоров, – объявляет он, оглянувшись налево-направо. – Все основные акционеры, плюс высшее руководство. Тесть Шелдона – один из них. Собрались поделить мир, как пирог.
– И что, обычное дело, – ворчу я.
– Нет, на этот раз они действительно его делят. И нож им подготовил не кто иной как Кредебит.
Я с сожалением отпускаю его, когда во двор с криком врывается эскадрон стражников. С крепостных валов зазвучали трубы, поднимаются решетки. Я морщусь от скрипа цепей.
– Здесь не хватает громкого смеха и пошлых шуток, ты не находишь? – заявляет моя троллесса из-за моего плеча. – И буфет в основном для людей. Я стянула все гранаты. А единорогов ты видел?
– Я не слышал даже как ты подошла.
– С тем гамом, что они подняли, это неудивительно. Что тебе сказал Седрик?
– Я думал, ты с ним незнакома?
– Он человек, он разговаривает с тобой, и он не жених – судя по тому, как он одет. Нетрудно догадаться. – Она одаривает меня ослепительной улыбкой, протягивая горсть красноватых самоцветов, обвалянных в соли. – Говорят, что в каждой паре должны быть свой мозг и своя фигура мечты. Так что у нас со всем порядок. Но ты не волнуйся, я и для тебя найду роль.
Она старательно облизывает пальцы и фыркает. Мелкий моросящий дождь, не прекращающийся с рассвета, оставил сеточку капель на ее шевелюре из разноцветных лишайников. Жозетта пустила на ее локоны разные экзотические сорта.
– Кредебит скоро будет здесь, – говорю я.
– Как насчет посетить замок, пока ждем? По словам слуг, церемония будет проходить за оградой донжона. Высоких гостей поселят наверху, а покои невесты – на самом верху башни. По-моему, это отец задумал, чтобы подпортить им брачную ночь. Тащить шесть этажей на руках невесту в полной парадной броне – это кому угодно пыл притушит.
– Я бы удивился, если бы они стали дожидаться его дозволения.
– Это нам скажут единороги. Ты идешь? У меня ощущение, что мы здесь лишние.
Она берет меня под руку и увлекает к каменной арке, ведущей в Святая Святых. Когда мы покидаем внутренний двор, вновь слышны трубы. Я даже не вижу, для кого спускают подъемный мост.
Ненавижу зáмки. Они такие грузные, серые, с коридорами из грубо отесанных блоков и с вонью, которая чуть ли не заставляет затосковать по аромату рудничного газа. Бойницы выглядят так, словно их пробивали для баньши; криво стоящий, будто больной зуб, донжон так и дырявит небо. Даже большие розовые орифламмы с вышитыми кошечками не способны придать ему нарядного вида.
– Где гномы? – задаюсь я вопросом, проходя за второй ряд укреплений. – Обычно они повсюду кишат.
Ко мне со злобным видом оборачиваются двое рыцарей, вооруженных алебардами. Я похрустываю плечами, и они решают пойти посмотреть – вдруг они нужны в другом конце двора.
– Я бы хотела посмотреть на невесту, – мечтательно мурлычет моя троллесса.
Брусчатка во дворе усыпана веточками свежесрезанного вереска, которые я походя превращаю в кашу. Напротив ступеней, поднимающихся в донжон, расставлены ряды скамеек. Я прикидываю, что сэр Парцифаль должен обратиться к гостям с вершины ступеней. Это такой людской фокус – забраться на что-нибудь, чтобы притвориться еще величественнее.
– Вот объясни мне, что здесь творится? Я не вижу ни одного знакомого лица; рыцари выглядят так, будто приготовились к осаде; поблизости положено быть Кредебиту, но в округе нет ни одного коротышки, хотя эти маленькие ублюдки вечно толпами шастают.
– Я насчитала две дюжины гоблинов. Многовато для брачного контракта.
– По словам Седрика, люди хотят поделить мир.
– Опять?
– Да, опять. И все пойдет наперекосяк, так или иначе.
Я пожимаю плечами. Что же Седрик рассказывал мне о документах, принесенных из Архива? Что-то о пирамидах…
– Сдается мне, – ворчу я, – скоро уже нам придется кого-нибудь прибить. А пока что – где бы нам найти чего-нибудь выпить?
К тому времени, как иссякает второй буфет, внутренний двор заполняется. Пестрая толпа теснится на скамейках и громко болтает, комментируя наряды вновь прибывающих. Лично меня интересует их оружие. Меня нечасто приглашают на свадьбы, однако я знаю, что в традиционный наряд булава и меч-двуручник не входят.
– Видел этих? – говорит моя троллесса, указывая на группу северян, чьи шипастые шлемы угрожающе сверкают.
Вместо килтов у них медвежьи шкуры. На голых плечах – лоскуты в свежей крови, придерживаемые ремешками.
– Это Берсерки, – шепчу я. – Психованные воины, которые убивают все, что движется вокруг них, и когда им вздумается. Их редко куда-нибудь приглашают.
– Должно быть, это друзья невесты. Можешь представить меня?
Четверо Берсерков наблюдают за нашим появлением, положа руки на топоры, пристегнутые к шипованным поясам. Их предводитель смотрит на меня с раздраженной ухмылкой:
– Мы уже встречались раньше? Может быть, на поле боя?
– Сомневаюсь, ты ведь еще жив. Но не волнуйтесь, моя девушка просто хотела поглядеть на вас вблизи.
– Мы не желаем появляться на свадебных фотографиях, – предупреждает он.
Моя троллесса обходит их кругом, посмеиваясь.
– Какая прелесть, – говорит она, тыкая большим пальцем в окровавленный лоскут, кровь мгновенно сворачивается под давлением. – Это племенной знак, боевая раскраска? Просто любопытно.
– Это антиагрессиновые пластыри. – Северянин пожимает плечами. – Помогают снижать тягу к насилию.
– Все живые существа – братья, – говорит его сосед, блестя глазами из-под густых бровей. – В чудесной гармонии Вселенной каждый из нас должен найти те шаги, которые позволят ему влиться в танец…
– Придется урезать тебе дозировку, Юнг, – бормочет предводитель.
Затем он поворачивается к нам и вздыхает:
– Чего вы конкретно хотите?
– Вы не знаете, что происходит?
– Мы только что приехали. Повсюду патрули. Один из них даже пытался снять с нас пластыри.
– И?
Его молчание красноречиво. Я уже видел берсерков в действии. Они не сражаются; точнее, не совсем сражаются. Сражение – это занятие до какой-то степени цивилизованное, оно включает правила и обязательные нормы. Отрывание конечностей не входит в их число.
– Вы с чьей стороны? – спрашивает моя троллесса.
– С ничьей. Бьем все, что нам подворачивается.
– Нет, я имею в виду – со стороны жениха или невесты?
– Как это вы замечательно говорите, – перебивает Юнг. – Симметрия – это язык благоговейного трепета и…
– Заткнись, Юнг! – предводитель срывает кровавый лоскут с его шеи и пальцами его раздирает. – У тебя точно привыкание к этой штуке.
– Кому ты сказал заткнуться, ублюдок? – Тирада заканчивается диким рычанием, а из уголка губ у берсерка вытекает струйка красноватой слюны.
– Ну, вот так-то лучше, – удовлетворенно объявляет предводитель. – Если и есть что-то более невыносимое, чем насилие, так это поэтический слог.
Он беспечно отмахивается от топора Юнга, который угрожает его шипастому шлему. Железо сшибается с лязгом и искрами.
– Мы никого тут не знаем, – бросает он через плечо, продолжая щекотать Юнга своей кувалдой. – Мы вроде службы безопасности. Платят хорошо, и с полным правом можно разорять буфет.
– И не рассчитывайте, я там прошлась раньше вас, – смеется моя троллесса.
Берсерки смотрят на нее с новым уважением, опуская оружие.
– Так вот кто это был? Ну вы и хлещете, мадам! – объявляет вожак.
– В юности меня прозвали «водопадом».
Через его плечо я примечаю Седрика, выходящего из донжона с пачкой пергаментов под мышкой. Он застывает на верхней ступеньке крыльца и вертит головой, как будто кого-то ищет.
Я машу рукой в его сторону. Едва увидя меня, он тут же разворачивается назад.
– Подожди меня здесь, – говорю я своей троллессе.
Двор наводнен гостями в парадных доспехах, которые тормозят мое движение. По крайней мере, поначалу. Потом сами раздвигаются, предупрежденные стонами тех, кто не посторонился. Но когда я достигаю входа в донжон, его перегораживает тяжелая железная решетка, ощетинившаяся шипами. Табличка «Только для новобрачных» в окружении гирлянд пастельных тонов мало смягчает недоброе впечатление.
Моя спутница присоединяется ко мне с выставленной, как таран, грудью, а я тем временем задираю голову к вершине башни. Угрожающие морды гаргулий украшены цветами, но этого маловато, чтобы сделать их совершенно безобидными.
– Отойдем-ка от стены, – шепчу я подруге.
– Зачем?
– Я чувствую запах расплавленной смолы и кипящего масла. Думаю, у них на валах заготовлен полный котел, и они готовы вылить его на нас, если мы попытаемся прорваться внутрь.
– И?
– Не хочется портить наши костюмы.
– Можно попросить Берсерков прийти нам на помощь. Их лично нанимал Кредебит.
– И я так полагаю, никто из них не знает, где он?
– Я их не спрашивала. Зато раздала им визитки моего салона красоты.
– Я восхищен твоей способностью заводить друзей во всех слоях общества, – ворчу я. – Но вот с практической стороны….
– Не говори глупостей! Если они действительно блокируют тягу к агрессивности, им непременно понадобится маникюр.
Наш спор прерывает двукратный зов труб. Во дворе позади нас раздаются приветственные крики, сопровождающиеся аплодисментами. Те, кто в латных рукавицах, довольствуются тем, что в ритм хлопают себя по груди, иногда барабаня кончиками пальцев, чтобы внести разнообразие в размер. От грохота трескается раствор стен.
Решетка донжона со скрипом поднимается и застревает на полпути.
– Нам не протиснуться, – бурчу я.
– Смотри-ка!
Моя троллесса поддает мне локтем в бок, чуть не превращая одну из антрацитовых пуговиц моего костюма в алмаз. Я, глотая воздух, поворачиваю голову.
Нам навстречу идут единорожки.
Как велит традиция, их двое. Младший – еще жеребенок, с неокрепшим рогом и блестящими от росы копытцами, он едва держится на ногах. Другой повидал свет. Его некогда безупречная шерсть потускнела от ласк множества девственниц, которые заодно натирали его рог – ради тренировки.
Он тоже вздрагивает на каждом шагу. И глаза у него налиты кровью.
Это наводит меня на мысль. Я отстраняюсь, давая им возможность подняться по ступенькам к входу в донжон, и увязываюсь за ними. Уткнувшись рогами в недостаточно поднятую решетку, единороги нервно топают копытами. Я мурлычу:
– Позвольте прийти вам на помощь!
Кончиками пальцев я поднимаю нижнюю планку и заставляю ее задвинуться в свой паз, не обращая внимания на протестующий скрип механизма. Вокруг нас разлетаются осколки шкивов.
– После вас.
Я следую примеру четвероногих, которые инстинктивно подаются вперед. Моя троллесса крепко держит меня за руку, как будто боится, что я брошу ее одну.
– Давайте засвидетельствуем почтение жениху и невесте, – говорю я, вступая в Святая Святых.
Единороги ныряют в грузовой лифт, а мы благоразумно выбираем лестницу, несмотря на ее узость. Я, полусогнувшись, останавливаюсь через пару десятков ступеней на такой маленькой площадке, что моя троллесса вынуждена прижиматься ко мне.
– Там стража, – шепчу я ей на ухо. – Я слышу, как скрипят их доспехи.
– Единороги должны были их отвлечь.
– Лифт не остановился. Я думаю, они выйдут на верхнем этаже, там, где новобрачные.
– Как поступим?
Суета у нас над головами мешает мне ответить. Дежурные рыцари устремляются по лестнице: один отправляется на верхние этажи, другой спускается к нам. Стук его железных каблуков зловеще отдается от ступеньки за ступенькой.
– Ты сам его пристукнешь, или сделать мне? – шепчет моя троллесса.
Ее груди, прижатой к моим лопаткам, не удается полностью отогнать мое беспокойство, тем более что рыцарь вооружен тяжелой булавой, ощетинившейся шипами и крючьями. Его шлем, увенчанный орлом с распростертыми крыльями, скребет о камень и разбрасывает искры.
Заметив нас, рыцарь со скрипом останавливается.
– Скажите, вы не смогли бы меня пропустить? – спрашивает он, поднимая забрало своего шлема. – Я должен пойти и опустить решетку. Похоже, она застряла, и на посту управления включилась тревога.
– Как там наверху дела?
– Они спорят уже несколько часов, но дело пока не сдвинулось с мертвой точки.
– Жених с невестой? Я думал, они давно договорились!
Он изумленно смотрит на меня.
– Нет, собрание акционеров. Свадьба пойдет по плану, как только подпишут контракты.
Моя троллесса спустилась на несколько ступенек, и рыцарь протиснулся между нами – ценой нескольких вмятин на своем нагруднике.
– Вот в чем проблема с этими проклятыми замками, – сетует он, осматривая повреждения. – Их сооружали еще до тех времен, как здоровое питание и грамотное управление гормональным балансом с самого детства стали позволять оруженосцам вырасти до нынешнего роста. В результате практически невозможно пройти друг мимо друга на лестнице, не говоря уже о потайных ходах. Большинство из них никуда не годны, даже если лезть боком. Только представьте: если бы пришлось биться в коридорах, даже мечей было бы не вытащить. – Он протирает свой шлем, залепленный паутиной. – Что вы, кстати, вообще здесь делаете?
– Так, прошвыриваемся…
Он со стальным лязгом пожимает плечами и уходит.
– Думаю, они собираются сделать перерыв через пять минут, – бросает он, не оглядываясь. – Выпечка и горячие напитки. На вашем месте я бы не заставлял их ждать.
Глаза моей троллессы встречаются с моими, и в них я читаю в точности то же самое, что чувствую сам.
– Пора нам присоединиться к дискуссии, – хмыкаю я, собирая пальцы в кулаки.
Лестница выводит ко входу в тронный зал. Двери прикрыты, но не заперты. Или, по крайней мере, недостаточно надежно заперты, чтобы остановить нас. Наше вторжение производит фурор.
– Я все гадал, когда же вы прибудете, – кисло кидает дядя Седрика, восседающий за большим столом заседаний на почетном месте. – У вас вечные нелады с соблюдением расписания. Вы знаете про обучающие этому семинары?
Напротив него хмурится при нашем виде Парцифаль, отец невесты. Его окружает с полдюжины именитых аристократов – из тех, что с собственной геральдикой. Остальную часть стола занимают отгородившиеся стопками бумаг типы в деловых костюмах и очках с тонкой оправой.
Тронное кресло отодвинуто в угол, чтобы освободить место для видеопроектора. Кредебит, оседлав стремянку, водит пальцем вдоль зигзагов линии, упрыгивающей прямо под потолок.
– Как поживаете, шеф? – спрашивает он, увидев меня. – Мне заново начать презентацию?
– Перескажите ему самое существенное, – приказывает Парцифаль. – Простыми словами, без графики. Воспользуемся случаем сделать перерыв.
