Текст книги "Версальский утопленник"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– С радостью. А как зовут вашего рисовальщика?

– Действительно, забыл вам его представить. Это Габриэль де Сент-Обен, что проживает на улице Бовэ, возле площади Лувр. Увы, на третьем этаже, а лестницы там изрядно высоки, и мне понадобится ваша помощь.

Николя быстрым шагом направился в Шатле. Шрамы затянулись и более не стесняли его движений. Рассуждения бывшего прокурора приободрили его, и у него появилась надежда отыскать недостающие улики, чтобы связать воедино разрозненные нити загадочного дела. Внутренний голос тихонько нашептывал ему, что всегда, когда кажется, что горизонт сплошь затянут тучами, на небе непременно появится крошечный просвет.

У входа в старинную крепость его поджидал рассыльный с запиской от Бурдо. Инспектор до рассвета отбыл в Версаль, дабы организовать там поиски Симона. Николя велел незамедлительно проводить его в одиночку, где содержалась госпожа Ренар. Та сидела на охапке соломы; испытания нисколько не смирили ее надменности. Увидев Николя, она вскинула голову и, скрестив на груди руки, окинула его презрительным взором.

– Что ж, сударь, можете смеяться над своей жертвой. Но предупреждаю вас, как только Ее Величество узнает, как вы со мной обошлись, она восстановит справедливость. И, поверьте, я не стану вас жалеть, когда вы окажетесь в немилости.

– Довольно, сударыня. Перестаньте пускать пыль в глаза. Никто не знает, где вы находитесь. А если Ее Величество и узнает, то, ознакомившись с вашими проступками, она потребует наказать вас, и как можно строже.

Передернувшись, Ренар уперлась обеими руками в пол, словно собираясь вскочить и броситься на него.

– Что?! О чем это вы? – вдруг взвилась она, трепеща от ярости. – Меня хотят погубить? Интересно, в чем это смеют меня обвинять?

– О, сударыня, не делайте вид, что вам ничего не известно. У нас имеются доказательства того, что вы воровали белье и платья королевы и подпольно торговали ими у себя в комнате, точнее, в комнате вашего дружка, что служит водоносом во дворце. Вас вывели на чистую воду. Вы также обвиняетесь в преступлениях, которые вполне можно определить как оскорбление величеств. Поэтому предлагаю вам подумать и прекратить запираться; чистосердечное признание облегчит вашу участь.

– Я протестую, сударь, да, протестую.

– И совершенно напрасно. Неужели вы станете отрицать, что вашим любовником был Жак Госсе? Отрицать, что вы променяли его на другого? У нас есть свидетели.

– А, знаю! Та маленькая шлюха.

– Что ж, я был уверен, что вам прекрасно известны все обстоятельства, свидетельствующие не в вашу пользу. Видимо, дальнейшие разговоры бесполезны, и мне придется кое-что вам показать.

Вошел тюремщик и, отвязав сопротивляющуюся госпожу Ренар, повел ее по извилистым тюремным коридорам в Мертвецкую. Комиссар решил показать ей труп мужа, дабы посмотреть на ее реакцию. Он не любил жестоких экспериментов, но сейчас иного выхода у него не было. Едва вступив в сырой подвал, где лежали трупы, выставленные для опознания, госпожа Ренар, дрожа всем телом, устремила взор не на выложенных шеренгой мертвецов, а на ремни и баклаги, сложенные в ногах одного из тел. Внезапно она вскрикнула и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Достав табакерку и взяв понюшку, дабы заглушить запах разложения, отравлявший воздух, несмотря на рассыпанную всюду соль, Николя не торопился отдать приказ снять простыню с трупа, пытаясь сообразить, какие преимущества можно извлечь из перемены настроения госпожи Ренар, наконец-то утратившей свой надменный вид.

– Так, значит, это он? – холодно произнес комиссар.

Переведя на него невидящий взор, она неожиданно сделала резкое движение и, вырвавшись из рук державшего ее тюремщика, бросилась к трупу и сорвала прикрывавшую его простыню. При виде обескровленного лица покойника физиономия госпожи Ренар мгновенно изменилась. Казалось, наряду с облегчением она ощутила какую-то дикую, первобытную радость, мгновенно пришедшую на смену бурному горю, охватившему ее при мысли, что под простыней скрыто тело кого-то иного. Поняв, что он снова ничего от нее не добьется, Николя решил хотя бы формально продолжить допрос.

– Сударыня, вы узнаете инспектора Ренара, вашего супруга?

– Зачем вы меня об этом спрашиваете? Это и так ясно.

– Он был убит в вашей комнате в Доме для прислуги. Я не обвиняю вас в убийстве, вы в это время находились здесь, но, быть может, вы знаете, кто мог это сделать?

– Не знаю, и не мое это дело – строить догадки.

– И вас нисколько не волнует убийство супруга? Неужели вам все равно?

– А вы всерьез считаете, что может быть иначе? – вызывающим тоном произнесла она.

– Когда мы вошли сюда, я заметил, что зрелище ремней и жестяных сосудов взволновало вас. Возможно, вы полагали, что под простыней находится тело кого-то иного.

– Он еще и претендует на чтение моих мыслей! Да от здешней вони и неприглядного зрелища выложенных, словно по линейке, трупов, можно с ума сойти!

– Вижу, сударыня, вы упорно не желаете оказывать содействие полиции короля. В таком случае мне придется проститься с вами… ну, скажем, до воскресенья, чтобы у вас было время подумать о своей участи. После вас переведут в Бисетр, где, как вам известно, вас поместят в одиночную камеру и забудут о вас.

– Сударь!.. В Бисетр! – воскликнула она, заламывая руки. – Вы не посмеете!

– Посмею, сударыня. Впрочем, вы можете помочь себе, сообщив мне имя человека, чье тело в жестокую для вас минуту почудилось вам под этим ветхим покровом. Вполне понятная жалость. Нет? Тогда не взыщите. Уведите ее в камеру и проследите, чтобы ей как следует связали ноги и руки. Полагаю, у мошенницы осталось еще немало сил.

Печальное воспоминание о старом солдате, ветеране битвы при Фонтенуа, повесившемся здесь, в одиночной камере Шатле, снова пробудило в нем угрызения совести. Быстро покинув мрачный подвал, он вышел из крепости и быстро зашагал по улице. Сейчас его присутствие в Версале не требовалось, и он решил заняться иными делами. В надежде найти новую зацепку он хотел осмотреть жилище Ренара. Не помешало бы также посетить печатника, которого отыскал Бурдо. Печатник жил ближе всего, на острове Сите, поэтому сначала он решил отправиться туда.

Проехав по мосту Менял, экипаж свернул в улицу Вьей Драпри. Типография находилась в самом конце улицы, возле церкви Сен-Пьер дез Арси. Николя любил готический Париж с его высокими домами, просевшими и покосившимися за несколько веков своего существования; высокие крыши домов соприкасались друг с другом, напоминая ему старинные города Бретани. В нише над дверью лавки печатника стояла небольшая статуя святого Людовика Евангелиста, покровителя печатников. Толкнув дверь, он оказался в темной маленькой конторке; шавка, удобно развалившаяся в плетеном кресле, завидев его, принялась звонко лаять, иногда прерывая лай протяжным воем. Через пару минут в конторку, задыхаясь, вкатился пузатый коротышка, ужасно похожий на Франклина, точнее, на половинку Франклина. Он вытирал тряпкой испачканные типографской краской руки. Успокоив цербера, он поднял на лоб очки и подозрительно оглядел Николя.

– Господин Ратино?

– Он самый, к вашим услугам.

– Николя Ле Флок, комиссар полиции Шатле. У меня к вам несколько вопросов.

– Один из ваших собратьев уже приходил ко мне, расспрашивал о каких-то пустяках.

– М-да, пустяки. Хорошо, пусть будут пустяки. Однако без дозволения инспектора и понимания с вашей стороны… Впрочем, решайте сами.

Кусая губы, коротышка тяжело дышал; потом он снял очки и грязной тряпкой принялся утирать струящийся по лицу пот.

– Сударь, мне бы хотелось поговорить с вами о партитурах, напечатанных в вашей типографии. До недавнего времени я простодушно полагал, что ноты размножают посредством переписывания от руки.

– Разумеется, когда речь идет о коротких произведениях и малом числе экземпляров. В типографию приносят объемные сочинения, особенно когда хотят получить много экземпляров. Или же сделать оттиск с листа оригинала.

– Такие случаи, полагаю, не слишком часты.

– Увы, нет! Композиторы редко к нам приходят. Однако…

– Что однако?

– Недавно мы напечатали оперу.

– Оперу? И кто же автор?

– Это был безымянный заказ. Какой-то человек принес рукопись, а потом пришел сверить оттиски. Когда все было готово, он забрал экземпляры и расплатился. Разговорчивостью он не отличался.

– И давно это было?

– Вскоре после карнавала.

– Как бы вы описали этого человека?

– Нелепая фигура, довольно красивое лицо и поразительная худоба.

– А как называлась опера?

– Что-то из мифологии. Троя… Троянский…

– «Падение Трои»?

– Да, именно так.

Николя поблагодарил типографа; с ним все ясно. Заказчик же по описанию походил на Винченцо Бальбо. Однако его не в чем упрекнуть. И все же в его теперешнем деле с неистребимым упорством возникал то один, то другой кастрат из королевской часовни. Мелочи, совпадения и сопоставления тревожили его интуицию, заставляли беспрестанно бросать жребий. Размышления о Бальбо или о Барбекано ни к чему не приводили: оба имели безусловное алиби. Неужели он о чем-то забыл? С каждым днем картина становится все сложнее, а он до сих пор не мог понять, какую из улик считать главной.

Пока он добирался до улицы Пан, ему в голову пришла новая идея. Несмотря на тщательный обыск, в карманах Ренара не нашли ни одного ключа. Подъезжая к жилищу инспектора, он вновь столкнулся с этой проблемой. Выйдя из экипажа возле дома и увидев калитку, о которой говорил Ретиф, он подошел и, убедившись, что среди резных украшений скрыт деревянный кругляш, надавил его. Калитка отворилась. За воротами начинался маленький, вымощенный камнем двор. Дом стоял в глубине, дверь была открыта. Он вошел и направился к лестнице, как вдруг, грозно потрясая метлой, навстречу ему выскочила старуха.

– Куда это вы так торопитесь? – визгливым голосом спросила она его.

– Я иду к господину Ренару.

– Господина Ренара нет дома. А вы, собственно, кто?

– Я комиссар полиции.

– Ну вот, еще один. Знаешь ли, красавчик, с нас хватит.

Николя забеспокоился.

– Вы говорите, тот, кто приходил, был из полиции?

– Да, высокий такой, одетый так же, как и вы. Может, он и вовсе ваш брат?

– А он предъявил вам какие-нибудь бумаги, подтверждающие его должность?

– Нет! А вы, собственно, не будете ли столь любезны чего-нибудь мне предъявить?

Он вытащил из кармана «письмо с печатью», и старуха недоверчиво уставилась на бумагу. Читать она явно не умела, однако печать произвела на нее впечатление.

Продолжая что-то бурчать себе под нос, она, недобро глядя на Николя, посторонилась. Поднявшись на третий этаж, сыщик вытащил из кармана набор отмычек и, быстро справившись с простеньким механизмом, открыл дверь. Пред взором его предстала картина разорения. Опередивший его неизвестный – видимо, тот, о котором говорила консьержка – перевернул квартиру вверх дном. Все ящики оказались выдвинуты, а их содержимое раскидано по полу, шкафы распахнуты настежь, ковры содраны, кровать разворошена. Книги из небольшого шкафчика подверглись варварскому обращению: их сбросили на пол и содрали с них обложки. В камине явно жгли бумаги. Пришелец уничтожил все улики. Увидев воткнутый в дверь кинжал, точно такой же, как нашли в павильоне Самаритен и в Доме для прислуги, комиссар горько улыбнулся. Кинжалом незнакомец пришпилил очередное послание. С досадой схватив бумагу, Николя увидел перед собой строки из «Королевских игр».

Вот уж неудача так неудача: иметь на руках три козыря и проиграть.

У меня нет ни короля, ни козыря, а только дама, да и ту некому охранять. Какие уж тут ставки.

Николя поежился. Самоуверенный противник явно бросал ему вызов. Скрытый смысл этих фраз и содержащаяся в них угроза обеспокоили его. В какую даму, если не в королеву, целил неизвестный? Тревога приливом захлестнула все его существо. Надо срочно действовать и завершать дело; но как?!

XI
РИСУНКИ СЕНТ-ОБЕНА

Кто распутает эту путаницу?

Паскаль

Четверг, 13 августа 1778 года.

К концу дня, после долгих скитаний по улицам Парижа, он остановил свой выбор на таверне на улице Сент-Андре дез Арк. В одиночестве сев за стол, он заказал мозги, обжаренные в сухарях, и салат из цикория с сухариками и яйцом. Он хотел очистить мысли от всего лишнего и заново, кирпичик за кирпичиком, проверяя, чтобы каждый камень плотно прилегал друг к другу, выстроить новое здание нынешнего запутанного дела. Оставив в стороне загадочную работу интуиции, обычно подсказывавшей ему плодотворные решения, сейчас он намеревался исходить только из логики и разума. Но как бы он ни сортировал улики, какие бы логические ходы ни придумывал, внутренне он был убежден, что все вертится вокруг певчих Королевской капеллы. Однако полагать виновником одного из своих знакомых он не имел никаких оснований.

По дороге домой он продолжал обдумывать эту дилемму, но ответа так и нашел. Засыпая, он все еще продолжал решать неразрешимую задачу.

Проснувшись на заре, Николя увидел, что привыкший рано вставать господин де Ноблекур уже спустился к завтраку. Рассказав о вчерашних событиях, Николя с горечью поведал, что, сколько бы он ни думал о деле, результата нет как нет.

– Размышляя о вашем расследовании, мне показалось вполне уместным выйти за пределы рационального. Ибо если вы подозреваете кого-то, если все улики указывают на него, хотя у него и имеется неоспоримое алиби, что из этого следует?

– К великому своему стыду, боюсь, что ничего. Я ничего не могу придумать.

– Ну же, не притворяйтесь наивным! Подойдите к вашему расследованию так, как я вас учил. Вам поручили вести это дело после возвращения из Уэссана. Из всего, что вы мне рассказали, я делаю вывод, что один из подозреваемых может оказаться убийцей. Но на время одного из преступлений у него имеется алиби, причем алиби прочное, я бы даже сказал излишне прочное. Этакое алиби из алиби. И хотя оно основано на показаниях одного только Барбекано, вы сделали вывод, что подозреваемый не может быть замешан в двух других убийствах. Но если алиби фальшивое, а убийц несколько, ваше здание рушится как карточный домик!

– Увы, у меня нет оснований подойти к делу с другой стороны.

– Вспомните прошлые расследования. Историю мести герцогу де Рюиссеку. Разве не вы установили, что мадемуазель де Лангремон и девица Бишельер – одно и то же лицо? А это заставляет задуматься, разве не так?

По дороге на улицу Бовэ Николя молчал, обдумывая слова, сказанные ему утром бывшим прокурором, но не пришел ни к какому выводу. В квартале Лувра, в старом доме, где жил художник, лестницы оказались узкими, с высокими истертыми ступенями, и ему пришлось помогать Ноблекуру подняться на третий этаж, куда тот прибыл совершенно запыхавшийся. Николя удивился, что известный художник живет столь скромно. Прежде чем постучать в квартиру, Ноблекур предупредил его, чтобы тот не пугался при виде необычной внешности художника и его невообразимой неопрятности. Они постучали; в ответ послышались шаркающие шаги; дверь приоткрылась, и показался среднего роста человек лет шестидесяти; увидев друзей, он гостеприимно распахнул дверь. Бледное лицо с крупными чертами отдаленно напоминало бычью морду, подбородок задирался кверху, нос тянулся книзу. Расплывшись в доброй улыбке, он пропустил обоих магистратов в свое жилище, где Ноблекур со всеми подобающими церемониями представил художнику Николя. Сент-Обен смотрел на гостя, но, похоже, не видел его.

– Я почти ничего не вижу, – наконец произнес он, вытаскивая из кармана очки. – Я близорук и вдобавок без зубов.

Художник засмеялся, обнажив полностью лишенные зубов челюсти. На нем была надета старая рубаха, запятнанная краской, и штаны до колен; старые растоптанные башмаки постоянно сваливались с ног. Если бы Николя встретил его на улице, он принял бы его за нищего. Единственная комната служила и мастерской, и жилищем. Кровать, шкаф, маленькая горка, комод, угловой шкафчик, стол, несколько разномастных стульев и две печи составляли небогатую обстановку. Всюду виднелась пыль и грязь, на полу валялись окаменевшие ошметки. Картину довершали мольберты, картины разных размеров, муляжи, альбомы с рисунками, сваленные на полу книги, клавесин, маленький орган, скрипка и виола. Чтобы взять два пригодных для употребления стула, Сент-Обену пришлось прокладывать дорогу через беспорядочное нагромождение вещей. Усадив гостей на стулья и налив им вина в щербатые стаканы, он устроился на столе.

– Как себя чувствует мой старый друг? – спросил Ноблекур, скорчив мину при первом же глотке.

– О, каждый новый день я устаю больше, чем в день предыдущий. Здоровье мое расшатано.

– Но вы продолжаете работать?

– Ах, работу я не брошу никогда. Я родился с карандашом в руке.

– Надо вам сказать, – произнес почтенный магистрат, обращаясь к Николя, – наш друг рисует всегда и везде, рисование – его страсть, и в ней с ним не сравнится никто. Благодаря его рисункам через сто лет люди будут знать, как выглядел наш Париж. Он великий художник.

– Увы, так думаете только вы!

Покопавшись в своем беспорядке, он вытащил оттуда маленькие альбомы с зарисовками.

– Я же помню, Эме, как вам нравится рассматривать мои бытовые наброски, сценки, которые мне удается подсмотреть на городских улицах.

– А вы знаете, как я ценю ваш острый взор, подмечающий любые мелочи нашей повседневной жизни. Вот, смотрите, Николя: в отличие от модной нынче манеры не прерывать линию, Сент-Обен предпочитает преумножать штрихи, множит их и карандашом, и пером, и в результате его наброски оживают.

Николя любовался разлетевшимися по полу набросками. Внезапно внимание его привлек лист, выпавший из большого альбома: на нем были нарисованы люди, гуляющие в каком-то саду.

– Неутомимый рисовальщик, – продолжал вещать Ноблекур, – он рисует везде: на полях каталогов, на любых попавшихся под руку клочках бумаги. Во время прогулки он зарисовывает прохожих, во время проповеди – проповедника. [56]56
  Отсылаю читателя к великолепному каталогу выставки работ Габриэля де Сент-Обена (1724–1780), состоявшейся в Лувре в 2008 году.


[Закрыть]Вот, к примеру…

– Сударь, – взволнованно воскликнул Николя, – могу я попросить вас об одной услуге?

– Для друга Ноблекура я готов на все.

– Я хотел бы взять у вас взаймы.

– Ах, если речь идет о деньгах, то вряд ли мой скромный кошелек удовлетворит вас.

– Нет! Вы меня не поняли. В связи с расследованием, которое я веду по поручению Его Величества, меня заинтересовал вот этот рисунок.

– В таком случае он ваш. Вы выбрали его из стопки, предназначенной для сожжения.

– Боже, почему?

– Потому что это повтор. В 1760-м я уже рисовал гуляющих в саду Тюильри. С той работы был выполнен раскрашенный акварелью офорт, так что это копия, причем не самая лучшая. И если она вам действительно нужна, то окажите любезность и возьмите ее себе.

– Вы даже не представляете, как она мне нужна! Но еще один вопрос: вы рисуете только с натуры или же добавляете немного вымысла – например, вымышленных персонажей или какие-нибудь окружающие их мелочи?

Сент-Обен хитро улыбнулся:

– Вижу, на что вы намекаете. Вы очень наблюдательны, сударь. Уверяю вас, я рисую только то, что вижу. Мне по нраву любые проявления жизни, поэтому мне не нужно ничего выдумывать.

– Благодарю вас, мэтр.

– Вот так всегда, – поджал губы Ноблекур, – они беседуют, а я в стороне!

Визит продолжался. Николя восхищался набросками сцен парижской жизни, архитектурными зарисовками, этюдами будущих картин. Ноблекур приобрел небольшой офорт, изображавший одну из скульптурных групп Лепотра в саду Тюильри. Зная щедрость своего друга, Николя подумал, что тот наверняка заплатил большую сумму, нежели ту малость, которую робко попросил у него Сент-Обен. Желая сделать подарок Луи и отблагодарить хозяина, он приобрел сепию под названием «Аполлон, играющий в шахматы с Марсом».

Возвращаясь домой на улицу Монмартр, Николя придвинулся к окошку фиакра и, пользуясь падавшим в него светом, внимательно рассматривал рисунок, подаренный ему Габриэлем де Сент-Обеном. Он был уверен, что не ошибся, и сердце его колотилось от волнения. Тем более что рисовальщик ничего не добавлял от себя, гарантируя точность зарисованной сценки.

– Кто бы мог подумать, что он уничтожает такие шедевры! Вот уж действительно приобретение по сходной цене!

– Вы даже не представляете, сколь ценен для меня этот рисунок. Мое расследование сразу продвинется далеко вперед.

– Что вы такое говорите?! Ага, значит, вы от меня что-то скрываете!

Николя протянул ему зарисовку. Ноблекур достал очки и принялся ее рассматривать.

– Черт возьми, не вижу ничего особенного. Гуляющие, элегантно одетые, собачка. Очень похожа на Сирюса! Дети. Скульптурная группа Лепотра, полагаю, это «Эней, выносящий Анхиза из Трои». Следовательно, сад – это Тюильри. Нет, черт побери, нет! Ничего не понимаю, просветите меня.

– Посмотрите на этих двух гуляющих, – произнес Николя, указав пальцем на заинтересовавшие его фигуры, – да, этих, под каштанами. Вас они не удивляют?

– М-м, пожалуй, у них есть некоторое сходство.

– Это вы называете сходством? Да один просто копия другого, за исключением нескольких мелочей, которые я потом вам разъясню.

– А кто они?

– Прежде чем вам ответить, я хочу рассмотреть эти фигуры через увеличительное стекло.

Прибыв домой, они поспешили в библиотеку Ноблекура, где Николя, взяв увеличительное стекло, стал внимательно разглядывать рисунок.

– Необычная манера Сент-Обена заключается в бесконечных карандашных штрихах, в наложенных мазках туши, соединенных с пятнышками гуаши, что в совокупности дает верное изображение жизни, скрупулезно передает реальность. А благодаря тщательной проработке лиц он достигает портретного сходства. Теперь смотрите, что я хочу сказать.

Удобно устроившись перед цилиндрической формы секретером, Ноблекур выдвинул крышку, положил на нее локти и приготовился смотреть.

– Вы правы, – начал почтенный магистрат, – двое под каштаном похожи как две капли воды. Однако один толстый, а у другого на носу очки. Похоже, именно это сходство вас и поразило, хотя я по-прежнему не понимаю, чем. Что нового извлекли вы из этого рисунка для своего расследования?

– А то, – торжественным тоном произнес Николя, – что персонаж, дважды изображенный на рисунке Сент-Обена, есть не кто иной, как Винченцо Бальбо, певчий-контральтист из Королевской капеллы. Но ведь автор утверждает, что рисует только то, что видит, и его наброски можно считать застывшими картинками из жизни.

– Ох, простите, сразу и не сообразил. О чем бишь вы мне недавно говорили? О том, что, возможно, мы имеем дело с близнецами? Вот вам и подтверждение. Что ж, давайте порассуждаем. Вспомним все события и постараемся составить подробное описание подозреваемого.

– Вы понимаете, это открытие перечеркивает мои шаткие гипотезы и укрепляет мои подозрения. Отныне ни у кого нет абсолютного алиби.

– Не стоит мчаться закусив удила. Мы слишком резко сменили почву, но она кажется мне весьма зыбкой, пожалуй, даже слишком зыбкой.

– Что вы этим хотите сказать?

– Послушайтесь моего совета и давайте поступим, как я предложил. Берите перо, чернильница уже здесь. Попытаемся обрисовать наш персонаж, вычислить его привычки. Для этого придется вспомнить все имеющиеся улики, вплоть до ничтожных мелочей.

– Прежде всего бросается в глаза жестокость, с которой совершены преступления, кроме, пожалуй, первого, когда преступник, возможно, действовал вместе с сообщником.

– Итак, жестокость!

– Знание ядов. Использование дурмана обыкновенного…

– Следовательно, он разбирается в простых веществах. Возможно, ботаник?

– Дважды на месте преступления нашли кинжалы итальянской работы.

– Винченцо Бальбо и Барбекано – уроженцы Норчии, города в провинции Умбрия.

– Еще?

– Наличие специального жетона для посещения королевских садов.

– Следовательно, имеет сообщников во дворце.

– Судя по тому, какой страх охватил госпожу Ренар в Мертвецкой, когда она увидела накрытое простыней тело, она, возможно, знает подозреваемого.

– На этом основании мы можем исключить кастрата из числа подозреваемых?

– Похоже, нет, ибо единственным недостатком кастратов является неспособность к зачатию потомства.

– Памфлеты, – продолжал Ноблекур, – а также найденные на местах преступлений куски партитуры и отрывки из «Королевских игр» напечатаны в одной и той же типографии.

– Типограф напечатал неизданную оперу Бальбо.

– Трудно не заметить столько совпадений. Однако встает вопрос: если есть брат-близнец, способный обеспечить алиби, зачем рисковать, прогуливаясь вместе в Тюильри?

Николя взял рисунок Сент-Обена.

– Каштан даст нам ответ: видите, листья только начинают распускаться, значит, рисунок сделан в марте или апреле, задолго до первого убийства и, смею предположить, когда никто не помышлял совершать преступление.

– Что мы еще забыли?

– Использование фосфора предполагает знание химии. Может ли певчий обладать такими познаниями? Придется опросить поставщиков, торгующих необходимыми приборами для получения фосфора.

Дневная жара давала о себе знать, и Ноблекур, скинув фрак, занял место в кресле бержер, прикрыл глаза и надолго умолк.

– Очевидно, жестокости нашего персонажа сопутствует гордыня, заставляющая его все время провоцировать нас. Маленький дрозд умер поистине ужасной смертью. Кошмарная мясорубка, без сомнения, имеет для убийцы важное значение. Из чего следует, что мы имеем дело не просто с опасным преступником, а с диким животным, ловким, опасным и невменяемым, уверенным в собственной неуязвимости. Вам следует действовать осторожно и наносить удар наверняка – если, конечно, наши выводы правильны. А главное, чтобы никто не перешел вам дорогу!

– Поэтому, – произнес Николя вставая, – я и отправляюсь дать отчет Ленуару, а затем поеду в Версаль, дабы перед решающей битвой переговорить с министром морского флота.

Николя повезло: начальник полиции находился у себя в управлении, расположенном на улице Нев-Сент-Огюстен. Войдя в кабинет, комиссар увидел, как Ленуар, весь в поту, пытается рассортировать принесенные ему бумаги, читая их и одновременно ставя подпись; подписанные бумаги одна за другой летели на пол. При виде Николя лицо его озарилось радостью.

– Неужели вы пришли отвлечь меня от работы и сообщить хорошие новости?

– Пока я в этом не уверен. Вы же, сударь, как вижу, чем-то озабочены и раздосадованы?

– Дела идут совсем не так, как бы хотелось. Сартин до сих пор не знает, что стало с адмиралом д’Эстеном. Неизвестность повергает в смятение наших стратегов, и они не могут прийти к соглашению, как нам согласовать действия наших морских и сухопутных сил. Караван из десяти английских торговых судов, следовавших из Китая, Бенгалии и Коромандела, легко обошел наши патрульные линкоры и спокойно пристал к берегам островного королевства.

– А что король?

– Его Величество находится в Шуази вместе с двором, где каждый на свой лад пытается развлечь королеву. Однако по причине ее состояния выбор развлечений ограничен. Король впервые сел играть в фараон. Все расценили этот поступок как знак наивысшего уважения, оказанного собственной жене. Остается лишь пожелать, чтобы сей знак не превратился в привычку, ибо игрок из Его Величества никудышный. За игорным столом его нетерпение служит ему дурную службу, а вид карт приводит его в ужас.

Да, чуть не забыл. Военный совет, состоявшийся в Бресте, не принял ожидаемых от него решений. Выслушав обвинение и защиту, арестованных офицеров признали невиновными; совет опубликовал решение, где говорится, что, несмотря на ошибки и оплошности, допущенные во время сражения при Уэссане, никто не вправе сомневаться ни в способностях вышеозначенных офицеров, ни в их верности трону. В ознаменование сего решения герцог Шартрский дал в их честь грандиозный обед. Впрочем, воздавая справедливость мужеству принца, уверен, что если бы он не участвовал в том бою, победа адмирала д’Орвилье, а с ним и Франции, была бы гораздо более убедительной! Собственно говоря, обвинительный приговор офицерам явился бы косвенным осуждением герцога Шартрского. Вообразите себе последствия.

– Я весь внимание, сударь.

– Решение совета означает, что герцог вскоре вернется ко двору. Его встретят с чопорным видом, как умеют встречать только в Версале. А потом утопят в похвалах и осыплют пустяковыми милостями. Он разозлится, а его уязвленное самолюбие подтолкнет его устраивать пакости гораздо более опасные, нежели прежде. Он начнет сводить счеты. Так что будьте осторожны, друг мой.

После Прованса – Шартр, а в недавнем прошлом д’Эгийон… Не многовато ли высокопоставленных особ, затаивших против него злобу? С усилием отбросив эту мысль, он коротко отчитался о состоянии дел на сегодняшний день. С каждым его словом изумление Ленуара возрастало. Когда он умолк, генерал-лейтенант на минуту задумался и смущенно, словно стесняясь, произнес:

– Я в курсе дела Симона. Мне приятно слышать, что вы заключили мир с Сартином. Однако, зная вас обоих, боюсь, как бы новое недопонимание в определенных вопросах…

Честный Ленуар умолк, явно подыскивая подходящие слова.

– Надо вам сказать: в тот момент, когда был отдан приказ о высылке Симона за пределы королевства, министр распорядился…

– Сударь, я слишком долго знаю господина де Сартина, чтобы не догадаться, что произошло дальше. Он поручил своим людям сопровождать Симона, одновременно приказав им позволить ему бежать при первой же возможности.

– Но откуда вы знаете?

– Простая дедукция, – с улыбкой ответил Николя, – я уже снял траур, а потому не собираюсь портить нашу дружбу придирками к таким, в сущности, мелочам.

– Вы же знаете, помимо париков у него есть еще любимые игрушки. Он не желает входить в детали, но тотчас взвивается, узнав, что ему о них не доложили, и все время гонится сразу за несколькими зайцами!

Поблагодарив начальника полиции за полезные сведения, Николя попросил выделить ему людей, так как преступник, скорее всего, скрывается в Версале; просьба была немедленно удовлетворена. Зная, что значит работать с сетью агентов, Ленуар также вручил ему письмо в казначейство, позволявшее следователю по особо важным делам в случае необходимости действовать при помощи звонкой монеты. Отправившись в конюшню, Николя попросил оседлать ему Резвушку. Кобыла, как всегда, встретила его радостным ржанием и весело забила копытами. Он нежно погладил ей веки, она в ответ фыркнула ему прямо в шею. Совершив привычный ритуал, он вскочил в седло и пустился в путь.

Перебравшись через Сену, он выехал на песчаную дорогу, ведущую в Версаль. Жадно глотая свежий воздух, он пустил коня в галоп и попытался выкинуть из головы все удручавшие его мысли. Однако новый поворот в расследовании не давал ему покоя. Наличие у Винченцо Бальбо брата-близнеца давало ответы на многие вопросы, до сих пор остававшиеся загадкой, но не на все. Новая развязка казалась слишком простой, не соответствующей сложности дела и той жестокости, с которой совершались убийства.