Текст книги "Версальский утопленник"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Я исполняю данное вам обещание. Но раз уж вам по душе моя болтовня, то я спрошу: что ощутили вы?

– Нечто вроде щекотки, похожей на покалывание: такие ощущения испытываешь, когда окоченевшие руки или ноги начинают согреваться. Малышка Лаварель разразилась безумным смехом; бедняжка долго не могла с ним справиться! А наша подруга Лаборд становилась все бледнее и бледнее, и мы уже стали беспокоиться за нее. В этот момент вошел доктор Месмер, одетый в длинную фиолетовую тунику, и можете мне поверить, она нисколько его не портила. Он красивый мужчина и очень пропорционально сложен.

– Вы действительно оказались крайне внимательны.

– Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Когда издалека послышалась приятная мелодия, Месмер медленно обошел нашу группу, что придало моменту еще больше таинственности. Он делал пассы снизу вверх и справа налево, наклонялся к нам и так пристально смотрел нам в глаза, что нам становилось страшно.

– А что происходило с госпожой де Лаборд, когда перед ней предстало это чучело?

– Замолчите, вы же обещали. Сейчас я расскажу.

Гаспар убрал пустые тарелки и принес салат из рябчиков.

Разнообразие ингредиентов, а особенно янтарные ломтики мясного желе, создавали столь живописную картину, что он попросил Эме на минутку прерваться, дабы полюбоваться сим кулинарным шедевром.

– Мы наблюдали за ней. Казалось, она ничего не чувствовала; но вдруг рот у нее открылся и оттуда вырвался жуткий вой. Запрокинув голову, с пеной у рта, наша подруга билась в конвульсиях. По распоряжению демиурга двое слуг отнесли ее в соседнюю комнату и положили на диван. Хотя доктор повелительным жестом не велел нам идти за ним, мы нестройным шагом пошли следом. Он настоятельно просил нас удалиться, но мы стояли молча и не уходили. Тогда он взял Лаборд за руки. Взглянув на нее, нам стало страшно: она напоминала автомат господина де Вокансона. Когда она заговорила, голос ее зазвучал жалобно и странно; она без передышки повторяла фразы, смысл которых нам удалось понять не сразу. Но когда мы поняли, госпожа де Саблон тотчас вывела за дверь самых юных из нас.

– Надеюсь, вы тоже удрали?

– Вы крайне любезны, сударь, но я вам не заяц. Любопытство не зависит от возраста. Однако дайте мне насладиться моим любимым салатом и освежиться нектаром из Обанса. При каждом глотке вам кажется, что вы языком раздавливаете сочные спелые виноградины. Понимаю, вам не терпится услышать продолжение рассказа. Но придется подождать.

Гаспар стоял возле их столика, участливо и восхищенно глядя на Николя.

– Осмелюсь сообщить, госпожа поведала мне, что господин маркиз ранен в славной битве при Уэссане. Я долго думал, как угодить вашим гастрономическим пристрастиям и одновременно предложить вам такие блюда, которые не отразятся на здоровье тех, кто изъязвлен стрелами Марса. Так, артишоки являются очень здоровой пищей, питательной и полезной для желудка, а потому идеально подходят для обладателей изысканного вкуса и нарушенного пищеварения.

– Вылитый ваш портрет, – коварно хихикнула Эме.

– То же можно сказать и про устрицы; сочные, легкие для пищеварения благодаря своему солесодержанию, послабляющие и обладающие свойством очищать гуморы.

– Есть их в вашем очаровательном обществе – это рисковать остаться без устриц вовсе, столь быстро вы их поглощаете, – сладким голосом произнес Николя в сторону Эме.

– Наконец, рябчик, чье нежное и легкое мясо, особенно жареное, рекомендуют выздоравливающим.

– Ну а что вы скажете о смородине и ее свойствах?

– О, господин маркиз, смородина освежает, снимает жар, выводит желчь и ускоряет рубцевание шрамов.

– Послушать тебя, дорогой Гаспар, так получается, что я выйду из-за твоего стола не только сытым и счастливым, но и выздоровевшим!

– Я очень на это рассчитываю, – ответил бывший версальский лакей и, наполнив их стаканы, удалился.

– Удивительно, до какой степени люди привязываются к вам и остаются верными вам до конца, – задумчиво произнесла Эме. – Вас либо ненавидят, либо обожают, причем по одной и той же причине.

– И какой же?

– Не скажу, ибо не хочу давать пищу вашему своеобычному самодовольству.

Протянув руку, чтобы шлепнуть его по щеке, она завершила свой жест нежным, ласковым прикосновением.

– Так что же госпожа Лаборд? – вновь спросил Николя. – О чем она говорила, если юным и неопытным особам не следовало ее слушать?

– Понимаете, вопрос деликатный. Лаборд ваш друг.

– Вы сказали достаточно; к тому же я считаю его неспособным на недостойный поступок.

– Речь идет о неловкости. Конечно, он… Как бы поаккуратнее вам объяснить? К несчастью, когда он, искушенный в любовных делах, стал молодым супругом, влюбленным в собственную жену, он в первую брачную ночь использовал способы и приемы бывалого распутника, тем самым не только напугав, но и оттолкнув от себя юную супругу. И ни его любовь, ни ежедневные свидетельства его преданности не смогли изгладить воспоминаний о первой ночи. Истоки ее постоянной меланхолии, сонливости и томления духа кроются в ее моральном состоянии, хотя, разумеется, не обошлось и без вредных настоек, которыми ее усиленно потчуют всевозможные лекаришки. В результате – припадок, после которого наша подруга, похоже, успокоилась. Доктор Месмер пожелал увидеть ее еще раз. Он также пожелал встретиться с Лабордом. А главное, мне показалось, что она наконец почувствовала облегчение, словно сбросила с плеч тяжелый груз. О, что за зимнее утро предстало перед ней в видении!

Гаспар принес горку смородину, застывшей, словно схваченной инеем.

– Видите, друг мой, чан приносит пользу!

Николя подумал, сколь рассудительна Эме, как она умеет отделять видимость от действительности и сколько в ней сочувствия. Внезапно фраза ее пробудила в нем некие воспоминания, и он замер, нахмурив лоб.

– Господи! Что вы сейчас сказали?

– Я считаю, что чан, как называют эту бочку в народе, приносит пользу.

Эме с удивлением смотрела, как Николя принялся лихорадочно рыться в карманах, затем вытащил черную записную книжечку и принялся усиленно ее листать. Замечание Эме напомнило ему фразу из разговора, подслушанного в веселом доме в Бресте; разговор шел между герцогом Шартрским и его лакеем Ламором. Наконец он отыскал нужную запись. Разумеется, об экспериментах там не было сказано ни слова, однако упоминались вечера у чана. Чтобы не ошибиться, он еще раз сверился с записями и с удивлением обнаружил, что герцог говорил о Горации не как об авторе или лошади, но как о действующем лице некой интриги. Доказательство бросалось в глаза: речь шла именно о незнакомце, без сомнения, замешанном в каких-то темных делишках, и именно поэтому никто не называл его по имени. Николя упрекнул себя за невнимательность. В самом деле, после пребывания на крейсере «Сент-Эспри» и сражения при Уэссане этот разговор отошел в далекое прошлое и как-то позабылся. Шрамы, усталость, дальнейшие события как в Версале, так и в Париже побуждали его двигаться вперед, не оставляя времени оглянуться и осмыслить даже недавнее прошлое.

– Эме, мне надо ехать.

– Об этом не может быть и речи.

– Я должен.

– Нет. Я говорила с Бурдо, и он заверил меня, что сегодня после полудня у вас нет никаких срочных дел. В вашем состоянии необходимо соблюдать покой и послеобеденный отдых. Вам его рекомендовал Семакгюс.

Честно говоря, ничего срочного до шести, до встречи с Ретифом де ла Бретоном, не было. Ленуар мог подождать, он встретится с ним вечером. С заговорщическим видом, но не проявляя любопытства, Гаспар провел их в апартаменты, где они иногда встречались, когда превратности работы сыщика даровали им возможность короткого свидания в Париже.

Как только они остались одни, Эме склонила голову ему на плечо, обдав его ароматом жасмина. Он отнес ее на кровать, где она принялась аккуратно раздевать его и, воспользовавшись моментом, игриво шепнула ему на ухо, что сейчас от него гораздо меньше несет хорьком, нежели по возвращении из Бреста. Он не ответил, предоставив возможность действовать ей, и оказался прав. Она сделала все, чтобы подогреть их страсть, и оба остались очень довольны.

Когда Николя проснулся, часы пробили пять. Эме исчезла. Он ощущал себя бодрым и отдохнувшим. Гаспар помог ему одеться и проводил до дверей. На улице Де-Шез он окликнул фиакр, но тут же передумал и решил пешком отправиться в таверну на площади Шевалье дю Ге, где его ждал Филин.

Ему следовало как следует осмыслить все, что поведал ему Бурдо, соединить его рассказ с намеком на месмеров чан, о котором он вспомнил благодаря разговору с Эме, и, не прибегая к логике, предоставить свободу собственному воображению. Хорошо знавший его Сартин был убежден, что основная сила комиссара как сыщика заключалась в особом даре интуиции, а потому в начале расследования никогда ни во что не вмешивался.

Пока он блуждал по лабиринту пассажей и проулков, сценки уличной жизни все больше отвлекали его от тревоживших мыслей. Солнце клонилось к закату, но жара не спадала. Менее злая, чем в полдень, однако не менее удушающая, она накинула на город свою тяжелую, словно свинец, мантию. Растрепанные старухи сидели вдоль стен, оседлав соломенные стулья. Вокруг фонтанчиков, распугивая томимых жаждой воробьев, скакали, пытаясь освежиться, полуголые мальчишки. Молодые женщины с расстегнутыми корсажами и задранными до колен юбками, блуждая глазами, искали прохлады. Поденщики в распахнутых до последнего предела пристойности лохмотьях, ругаясь и сплевывая, толпились вокруг забегаловок, стремясь утолить жажду лимонадом или кислым вином. Казалось, что все и вся погрузилось в оцепенение, и люди, разомлев от жары, напрочь позабыли про стыд. По углам, на кучах мусора, разлеглись нищие, скорее напоминавшие трупы, тем более что они привлекали внимание голодных бродячих собак и зорких ворон. Клячи, запряженные в тяжелогруженые повозки, с трудом переставляли ноги, подгоняемые возницами в одних рубахах и без шляп. Когда раздавался колокольчик, звоном которого мальчик из церковного хора извещал, что идет священник причащать умирающего, все стремительно разбегались по своим норам, и только несколько буржуа, преклонив колени, провожали процессию. Порывы ветра вздымали тучи пыли, набрасывая тончайший серый саван на вещи и людей и не давая разглядеть, что впереди.

Сняв фрак и треуголку, Николя шел, разглядывая любимый город, неожиданно представший перед ним в неведомом прежде свете. На какой-то миг ему показалось, что он стал добычей очередного болезненного кошмара, одного из тех, что нередко являлись ему по ночам. Хлопанье кнута и глухой шум колес вернули его к действительности. Среди бессодержательных размышлений неожиданно промелькнули несколько очевидных фактов. Инспектор Ренар пребывал под подозрением, однако конкретных улик, кроме догадок и предчувствий, против него не было. Зачем ему устранять Ламора? А если Ламора надо было устранить, почему не сделать это в Париже? Зачем ставить настоящий спектакль в Версале, да еще на берегах Большого Канала? Тоненькая, но, без сомнения, основная нить связывала факты одни с другими. Иначе говоря, Ренара, Ламора, Шартра и таинственного Горация, коего только предстояло отыскать. Да, еще тот, кто предложил Симону стать почтовым ящиком, также каким-то образом связан с главными действующими лицами его расследования. А где-то там, позади, в арьергарде, английский шпион. И множество обрывков текстов, понять которые никак невозможно: бумага Симона, бумага Ламора, череда двусмысленностей, возможно, являющихся шифром, партитура на имя Ренара, в которую, скорее всего, заворачивали исчезнувшее послание. А намек на церемонии возле чана, сделанный в Бресте герцогом Шартрским? Он почувствовал, что надо как можно скорее встретиться с доктором Месмером, дабы понять, какая связь существует между магнетизером и герцогом Шартрским.

Когда он наконец вошел в прохладный полумрак таверны на площади Шевалье дю Ге, Ретиф ждал его в компании кувшинчика вина. Николя заказал большую кружку холодного сидра и принялся разглядывать собеседника. Совершенно очевидно, что этот вызов беспокоил Ретифа.

– Мой дорогой Ретиф, как видите, в связи с проводимым мною расследованием, коему вы уже немало поспособствовали, и о чем мы, положительно, не забудем, мне приходится вновь обращаться к вам. Мне надо отыскать того субъекта, которого Ренар снял в Воксхолле и привел к себе домой.

– Вам нужен этот белый дрозд? Нет ничего проще.

– У него наверняка есть свои привычки и своя территория для охоты.

– Если вы только за этим меня пригласили, считайте, добыча уже у вас в кармане. Как только вцеплюсь ему в хвост, сразу отправлю к вам посыльного.

– Отлично, вы даже не представляете себе, как я доволен вашим усердием. Отыщите мне его, и как можно скорее. Да, и вот еще.

Филин заерзал на стуле и неожиданно залпом опустошил свой стакан.

– А, так вас еще что-то интересует?

– Вы знакомы с неким господином по имени Пиданса де Меробер?

На лице Ретифа отразилась сложная гамма чувств, быстро сменившаяся сумрачным унынием.

– А почему бы мне и не быть с ним знакомым?

– Отвечайте на мой вопрос.

– Я слышал о нем, как и все.

– О, вы – не все.

– А что я еще должен сказать?

– Вы это знаете лучше, чем я. Неужели вы считаете полицейских такими тупицами? Не забывайте, дражайший Ретиф, вам платят еще и за то, чтобы вы ценили нашу полицию.

И он принялся внимательно листать чистые листы своей записной книжечки.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что у меня здесь собраны все сведения, точные и обстоятельные, касающиеся весьма тесных отношений между вами и королевским цензором.

– Возможно, я и встречался с ним по поводу своих сочинений.

– Вот, мы уже выбрались на торную дорогу, осталось только избежать ненужных ухабов. Что вы можете мне о нем сказать?

– Он очень образован.

– Иначе он вряд ли смог бы исполнять свою должность. Еще.

– Больше ничего.

– Ах, Ретиф, Ретиф, господин де ла Бретон… Старый приятель! В вашем положении я бы постарался как можно полнее удовлетворить мое любопытство во всем, что касается тщательно скрываемых мерзостей, осуждаемых цензурой как церковной, так и светской.

– Я не могу выдумывать факты даже ради вашего удовольствия, а подлинными сведениями я не располагаю.

– Хорошо, тогда давайте сосредоточимся. Не скромничайте, вы же настоящий Асмодей, хромой бес, что поднимает крыши парижских домов, кому известна личная жизнь едва ли всех горожан, чей коварный взор проникает повсюду! И вы хотите мне сказать, что вам, знающему все о последнем нищем, ничего не известно о Пиданса? Кому вы эти сказки рассказываете? Неужели чтобы убедить вас, придется занести над вами руку, которая столько лет вас защищала, и я бы даже сказал, кормила?

Николя сознавал, что не имеет возможности проверить точность рассказов Ретифа, однако надеялся, что, несмотря на всю свою изворотливость, отягощенный многими слабостями писатель не сумеет долго сопротивляться. К несчастью, из сбивчивых ретифовых речей он вряд ли сумеет выделить главное и – что еще печальнее – не поймет, о чем тот умолчит. Впрочем, Ретиф пока еще хранил молчание, и Николя решил выдвинуть последний аргумент.

– Как поживают ваши дочери, господин Ретиф? А их мамаши?

– О чем это вы?

– Всего лишь вопрос вежливости. Вы прекрасно знаете, какие ходят слухи и как часто они подтверждаются вашими собственными похвалами пороку. Представьте себе, если вас поймают на слове, начнут собирать сведения, расспрашивать.

В глубине души Николя упрекал себя за недозволенные приемы. Но он был достойным учеником Сартина, а тот искренне считал, что в случае необходимости королевское правосудие вправе идти окольными путями и нарушать все заповеди морали и порядочности. В некоторых случаях результат оправдывал средства, а потому, утешал он себя, не лучше ли провести допрос иезуитский, нежели чрезвычайный, результаты коего никогда не бывали убедительны, ибо слова, вырванные под пыткой, под действием боли, вряд ли могли являться словами истины. Перед ним, слава богу, подобного выбора не стояло!

– Не уверен, господин дворянин, что вам ваши нынешние занятия по вкусу, – проницательно заметил Ретиф.

– Сейчас не время задавать вопросы. Отвечайте. Что вы знаете о Пиданса?

– Я же автор, а потому и знаком с ним как автор. Чтобы сводить концы с концами, нам приходится публиковать и продавать наши сочинения. А чтобы книги продавались, необходимо иметь разрешение властей или, по крайней мере, уверенность, что власть закроет на них глаза.

– Хорошо. А дальше?

– Пиданса принадлежит к ближнему окружению герцога Шартрского: он один из его секретарей.

– Благодарю вас, только это всем известно. Я часто заглядываю в «Королевский альманах». Это моя настольная книга.

– Тогда чего еще вы хотите узнать?

– То, что мог заметить только Асмодей.

– Увы, я не умею поднимать крыши. Ну, он также является вдохновителем…

– …весьма своеобразных памфлетов. Ретиф, нам это тоже известно. Не советую вам испытывать мое терпение.

И тут Филин дал волю чувствам:

– А что я еще могу сказать? Говорят, он запутался в делах, в долгах. Долги его дурно пахнут, но он ухитряется отделываться долговыми расписками. Ходит слух, что он выступает подставным лицом в интересах высокопоставленных особ. Ибо особы эти не хотят компрометировать себя. А коли вам надо вывернуть меня наизнанку, слушайте, что лично я о нем думаю: по-моему, это наглый мошенник, субъект низменный, а главное, очень злой, источающий желчь, что заставляет его творить зло ради зла и рвать свою жертву до тех пор, пока не раздерет ее на клочки.

– Н-да, похоже, что вы знакомы с ним очень долго. Какое злопамятство! Но мне нужны имена, Ретиф, имена.

Ретиф вертел в пальцах пустой стаканчик.

– Вы меня мучаете. Ведь я могу только повторить слухи, которые распространяют в Версале и в городе. Из уст в уста, на всех углах. Все.

– Все? Черт! Интересно, тогда почему я ничего не слышал? Однако…

– Ну, если и не все, то, по крайней мере, сведущие, осведомленные и осмотрительные люди. Скорее всего, Пиданса каким-то образом причастен к финансовым аферам в пользу графа Прованского, брата короля, на сегодняшний день признанного наследником трона после Его Величества. А ежели быть совсем точным, то, говорят, он содействовал разорению свихнувшегося на благочестии придворного, некоего маркиза де Брюнуа.

– Того, кто недавно истратил пятьсот тысяч ливров на один только крестный ход?

– Того самого. А потом устроил ужин, превратившийся в попойку. Разорение маркиза готовилось давно, а когда тот наконец стал банкротом, принц за бесценок скупил владения маркиза, разумеется, покупку сделали на подставное лицо.

– Вот уже нечто конкретное, дающее пищу для размышлений. Так зачем заставлять меня прибегать к недозволенным методам, в то время как можно просто поговорить со старым другом?

Посеревшее лицо Ретифа скривилось в гримасе, видимо, означавшей улыбку. Желая положить конец встрече, он поднялся, но Николя знаком велел ему сесть.

– Подождите, я вас надолго не задержу. Когда вы по моей просьбе следили за Ренаром, вы проводили инспектора до его квартиры на улице Пан, не так ли? Скажите, его экипаж постоянно оставался в поле вашего зрения?

Услышав вопрос, Ретиф вздохнул с облегчением.

– А зачем? Я же знал адрес. Так как в тот час улицы Парижа пусты и я был уверен, что не заплутаюсь, я дважды срезал углы, чтобы он меня не заметил.

– Перейдем на язык протокола: вы своими глазами видели, как он с попутчиком из Воксхолла высаживался из кареты возле своего дома?

– Ах, вот вы о чем! Нет, не видел. У дома есть ворота. Так как я не хотел, чтобы меня заметили, я обосновался довольно далеко от дома. Экипаж въехал в ворота, а потом выехал, пустой. В этом я уверен, ибо своими глазами видел пустой кузов.

– Отлично, – произнес Николя, записав показания Филина в свою рабочую записную книжку. – Ретиф, я на тебя рассчитываю.

Сев в фиакр и приказав везти его на улицу Нев-Сент-Огюстен, Николя попытался привести в порядок теснившиеся в голове мысли. Они скакали, словно на скачках с препятствиями, устраивали кучу-малу и никак не хотели вставать в строй. Впрочем, со дна этой неразберихи неожиданно всплыли два факта, нашедшие подтверждение в словах Ретифа. Личность Пиданса де Меробера вызывала у Николя живейший интерес. Сей борзописец, пользовавшийся репутацией ушлого типа, обладал удивительной способностью служить и нашим, и вашим, и власти предержащей, и тем, кто своими скандальными подпольными сочинениями постоянно бросал этой власти вызов. Кроме того, он участвовал или даже являлся организатором финансовых махинаций, а также, будучи приближенным к Шартру, выступал подставным лицом графа Прованского. Оба принца по разным причинам – один в открытую, а другой коварно и втайне – поддерживали оппозицию, подрывавшую авторитет королевской власти. К сожалению, Николя имел все основания сомневаться в достоверности доклада Ретифа. Ренар, скорее всего, добрался до своего жилища, однако Филин не мог за это поручиться. Николя был готов согласиться с тем, что, будучи опытным полицейским, инспектор мог заметить слежку. А потому, даже если он и добрался до дома на улице Пан, ничто не доказывает, что он остался у себя, тем более что Ретиф быстро покинул наблюдательный пост. Отъезд из Воксхолла в сопровождении маленького дрозда мог оказаться уловкой, предназначенной отвести глаза тому, кто столь неосмотрительно взялся за ним следить. Следовательно, чтобы восстановить истинные события той ночи, требуется как можно скорее отыскать дрозда. От его признаний, добровольных или вынужденных, сейчас зависит многое. И, наконец, надо посетить доктора Месмера.

Войдя в управлении полиции, Николя увидел Ленуара: в белом фраке из легкого тика, тот шел ему навстречу, утирая губкой струившийся по лицу пот. Несмотря на распахнутые настежь окна, в кабинет начальника полиции не долетало ни единого ветерка, а дотянувшиеся до фасада особняка ветви деревьев застыли, словно окаменевшие. Ленуар внимательно выслушал Николя.

– То, что вы мне сообщили, дорогой Николя, приводит меня в смятение, – проговорил генерал-лейтенант, – и мне понадобится не один час, чтобы разложить все по полочкам. Однако сколько клочков бумаги! Если вам удастся сложить их вместе, возможно, вы получите нужный узор, который поможет нам понять подоплеку этого дела. Но по порядку. Во-первых, мы не должны упускать из виду Ренара и в то же время не давать ему повода поднять тревогу. Во-вторых, вы должны найти травести из Воксхолла. Что же касается чана, тут я не вижу никакой связи.

Николя напомнил про Пиданса и пересказал разговор с Ретифом. Ленуар задумался.

– Черт возьми, – внезапно воскликнул он, – ваш Гораций не идет у меня из головы. О ком вы думаете, когда слышите это имя? Не отвечайте. Бесспорно, о персонаже Корнеля или о латинском авторе. А кто, сударь, по-вашему, являлся истовым поклонником этого римлянина? У кого всегда в кармане томик его стихов, кто без устали их цитирует и приводит в качестве образца? Кто, кто, кто?

– Я жду, сударь, когда вы мне его назовете.

– Это Прованс, друг мой, Прованс! Брат короля. Наденьте очки и в свете этого открытия проанализируйте все, что вам удалось узнать.

Побагровев от напряжения, Ленуар яростно кусал губы.

– Я готов сражаться против кого угодно, но я не готов даже произносить эти имена! Королева, Шартр, Мадам Аделаида, а вот теперь Прованс! У меня голова идет кругом! Я уже слышу, какой поднимется шум, если мы начнем жонглировать такими именами всюду! Столь опасные сравнения могут опрокинуть нашу утлую лодку. Так что, прокладывая путь, пустите вперед вашу прозорливость и осмотрительность. Будьте осторожны и не рискуйте попусту.

Прежде чем попрощаться с начальником полиции, Николя рискнул спросить о докторе Месмере. Вместо ответа Ленуар взял со стола полицейское досье и протянул его комиссару: известный человек привлекал всеобщее внимание, а значит, и внимание полиции.

За многие годы службы трону Николя утратил все свои иллюзии, однако, садясь в экипаж, он ощущал глубокое разочарование. Как всегда, следователь по особым делам вынужден будет в одиночку, освещая потайным фонарем дорогу в кромешной тьме, отыскивать истину, стараясь при этом никого не задеть, дабы не вызвать кривотолков. А в результате развязку дела окружат глубочайшей тайной, виновники исчезнут без следа, а ему, как всегда, предпишут хранить молчание.

Едва Николя переступил порог дома на улице Монмартр, как Катрина с недовольным видом сообщила, что старая грымза, которая как-то раз заглядывала к ним в дом, явилась вновь и заявила, что желает видеть господина де Ноблекура. Сейчас они беседуют, а господин де Ноблекур велел передать Николя, чтобы тот, как только явится, немедленно поднялся к нему. По стойкому запаху духов и пудры Николя подумал, что это маршал Ришелье явился навестить старого друга. Но уже с порога он с изумлением узрел волны розового муслина, в которых утопала особа, разместившаяся в кресле напротив магистрата. Особа что-то изрекала, а бывший прокурор, кивая головой, внимал ей с добродушным видом. Прислушавшись, комиссар узнал голос Полетты.

– Ах, сударь мой, сколь приятно мне видеть вас вновь и сколь любезно с вашей стороны в такую жарищу предложить мне освежить мою пересохшую глотку.

Николя услышал щелканье захлопнувшегося веера.

– Ваша микстура.

– Это ликер из мирабели, сударыня.

– Превосходный! Прямо как моя тогдашняя наливка. А уж как силы подкрепляет! Со всем уважением к вам скажу, что глотка у меня с детства была луженая. Мы с вами, думается, уже несколько лет не виделись. В последний раз мы с вами беседовали насчет малого сыночка Сатин. О! Теперь-то он взрослый юноша. Ах, а когда-то он называл меня своей тетушкой! Цыпленочек был, истинный цыпленочек. Но вы!.. У меня слов нет: для такого старика, как вы, у вас потрясающий цвет лица! Даже такой девушке, как я, впору вам завидовать. Чего тут скрывать, я изрядно моложе вас буду.

Николя вошел в комнату.

– Отлично, моя добродетель спасена. Полиция прибыла вовремя, – произнес Ноблекур.

Розовая гора обернулась.

– О! Так это же мой добрый Николя!

Поднимая вокруг себя облако пудры, Полетта безуспешно пыталась встать с принявшего ее в свои объятия кресла. Неожиданно гримасничающее лицо содержательницы веселого дома показалось Николя ужасающим ликом Медузы, и он содрогнулся. Длинные, струящиеся локоны огромного, щедро напудренного светлого парика обрамляли толстощекое, как всегда, густо набеленное лицо. Нарумяненные щеки, яркие губы, блестящие глазки, обведенные черным, придавали чудищу с улицы Фобур-Сен-Оноре клоунский вид. Словно поле после битвы, лицо Полетты усеивали мушки вперемежку с прыщами. Отвисшие щеки почти сливались с жирным подбородком. Ворох муслина не скрывал чудовищного размера корсета из китового уса. Поцеловав подставленную ему для поцелуя щеку, Николя показалось, что он коснулся губами растрескавшейся штукатурки.

– Каким счастливым ветром занесло вас в наши края, дражайшая Полетта?

– Мои дружеское расположение к тебе и желание тебя защитить.

– Однако какая честь для меня! Особенно если вы это говорите всерьез. Но прежде скажите, как идут ваши дела?

– Ох, – произнесла она, отдуваясь и обмахивая себя веером. – Не будем о делах. Я покончила с карьерой. У меня больше нет дел.

И она, захлюпав носом, раскашлялась, распространив вокруг себя запах прогорклого жира. Господин де Ноблекур незамедлительно наполнил ее стакан, и она единым махом опорожнила его.

– Ах, ну что за прелесть! Знаешь, Николя, а этот старичок еще хоть куда. Надо было в него втюриться, а не в того верзилу из французской гвардии, чтоб этому висельнику перевернулось!

Насмешливое выражение исчезло с лица Ноблекура, а сам он, пытаясь что-то сказать, чуть не подавился.

– Кто бы только знал, сколько мне пришлось вытерпеть! Со мной он и по одному разу кочевряжился, а с другими у него по три раза кряду выходило. Да что тут говорить, гнилому мясу все червей мало. Коли не можешь полюбовницу удовлетворить, лучше сматывайся живее. Но это он только со мной такой холодный, а с малюткой, я уверена, он чудо как хорош! Ты меня знаешь, и его ты видел, так что сам понимаешь, я быстро разгадала его шашни. В общем, они не нашли ничего лучшего, как свалить вместе, пока я не обрушила на них свой гнев. Как говорится, поставили яйцо впереди курицы.

– Телегу впереди лошади, – уточнил Николя.

– Ох, не нервируй меня, ты совсем разучился вести беседу. Однако твоя правда, с тех пор как ты с ним поговорил, он больше не поднимал на меня руку.

И, заливаясь слезами, она принялась подробно рассказывать о превратностях своей судьбы. Из ее причитаний выходило, что «Коронованный дельфин» постепенно превратился в настоящий бедлам, где перестали блюсти законы и правила. При этом ее любовник Бонжан забирал все, что приносил дом, постоянно требуя еще и еще. И вдобавок обманывал ее с горничной, той самой негритяночкой, которую она любовно воспитывала с самого детства как родную дочь. В конце концов они обокрали ее и сбежали. Галантное заведение пошло ко дну, и теперь в этом доме пансион, где можно снять комнату как на час, так и на сутки. А чтобы сочетать приятное с полезным, она открыла там же небольшую лавку, где торгует английскими рединготами, шоколадом и пастилками с афродизиаком, а также пирожными с ртутью, особыми белилами, противовенерическими подштанниками и предохраняющей настойкой доктора Преваля. Наконец, сведя концы с концами, она решила открыть еще и комнату гадалки. И теперь дела ее идут как нельзя лучше: на первом этаже вы можете узнать, что сулят вам звезды, а потом, пройдя через бакалейную лавку Венеры и поднявшись наверх, можете достичь седьмого неба. В порыве краснобайства, она, позабыв, с кем имеет дело, сообщила, что иногда, дабы преумножить успех, устраивает закрытые вечера как для любителей карточных игр, так и для ценителей нескромных галантных представлений.

– Ты почему нахмурился, Николя? В тот вечер, когда я села перед чашей с чистой водой и взяла в руки карты, я сразу вспомнила о тебе. Теперь это вроде как мои постоянные инструменты. Именно они и привели меня сюда. Внезапно на меня словно озарение нашло, аж голова закружилась.

Наверняка от избыточного потребления крепкой настойки, подумал Николя. В ту же минуту Ноблекур, лукаво подмигнув, постучал пальцами по бутылке с ликером из мирабели.

– Меня пришарахнуло, словно шмеля, которого со всей силой хлопнули шляпой. Вроде как я через себя перевернулась. Внезапно вода замутилась, и на поверхности появились какие-то странные силуэты. Мне стало интересно, в ногах забегали мурашки, я чуть со стула не вскочила. И вот тут-то я тебя и увидела.