Текст книги "Версальский утопленник"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Жан-Франсуа Паро
«Версальский утопленник»

Посвящается Жаклин Корве

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Николя Ле Флок– комиссар полиции Шатле

Луи де Ранрей– его сын, паж большой конюшни

Эме де Ноблекур– прокурор в отставке

Марион– его кухарка

Пуатвен– его лакей

Катрина Госс– кухарка

Пьер Бурдо– инспектор полиции

Папаша Мари– привратник в Шатле

Сортирнос– осведомитель

Рабуин– осведомитель

Гийом Семакгюс– корабельный хирург

Ава– его домоправительница

Шарль Анри Сансон– парижский палач

Полетта– содержательница борделя

Граф Прованский– брат короля

Герцог Шартрский– кузен короля

Ламор– его лакей

Сартин– Государственный секретарь, министр морского флота

Ленуар– начальник полиции Парижа

Д’Арране– адмирал

Эме д’Арране– его дочь

Триборт– его дворецкий

Лаборд– генеральный откупщик, бывший первый служитель королевской опочивальни

Тьерри де Виль д’Аврэ– его преемник на посту первого служителя королевской опочивальни

Бальбастр– музыкант и композитор

Жанна Кампан– придворная дама королевы

Эмманюэль де Риву– морской офицер

Пьер Ренар– инспектор полиции

Жанна Ренар– кастелянша королевы

Доктор Антон Месмер– эмпирист

Ратино– печатник

Винченцо Бальбо– певчий Королевской капеллы

Франческо Барбекано– бывший певчий Королевской капеллы

Жак Госсе– королевский водонос

Этьенетта Данкур– прислуга на кухне

Жак Саном, прозываемый д'Асси– проститут

Ретиф де ла Бретон по прозвищу Филин– писатель

Батист Гремийон– сержант караульной роты

Вдова Менье– хозяйка гостиницы

ПРОЛОГ

О, фортуна! Кто из богов терзает нас ужаснее, чем ты? Всегда любила ты играть судьбами несчастных смертных!

Гораций

26 февраля 1778 года, Жирный четверг. Бал в Парижской Опере.

Н-да, действительно, уж лучше запах конюшни! Над полом клубилась пыль, выбиваемая каблуками из старых досок, угарный свечной чад смешивался с тяжелым запахом потных, давно не мытых тел и резкими ароматами духов и румян. От смрада к горлу подступала тошнота. Вонь мешала внимать чудесным звукам музыки. Большой зал, отделанный золотом и пурпуром, гудел, словно пчелиный рой. Расставленные вдоль стен скамьи, светильники и жирандоли оставляли место для небольшого буфета. Ложи, напоминавшие ячейки сот, довершали сходство с ульем.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Николя разглядывал пестрые костюмы танцующих. Тут маски взялись за руки, образовав длинную, словно гусеница, цепочку, и в веселом танце заскакали по залу. Косолапый медведь держал за руку веселого полишинеля, сжимавшего руку закутанной в блестящие шелка султанши. Прямо на комиссара надвигался призрак в саване, с набеленным, мертвенно-бледным лицом, на котором карбункулами сверкали глаза. Подмигнув Николя, призрак показал ему зеленый язык. Венецианские маски с застывшими выражениями безглазых лиц вносили диссонанс в атмосферу всеобщего оживления. Карнавальные костюмы не позволяли различить, где мужчина, а где женщина, и эта неопределенность придавала веселью еще большую пикантность. Устроившись в уголке своей ложи, он оперся подбородком на серебряный набалдашник трости. Трость с секретом преподнес ему на Новый год инспектор Бурдо. При помощи кольца и пружины набалдашник отделялся, обнажая скрытый в трости клинок. Английская пуля разбила рукоятку и снесла боек маленькому пистолету Николя [1]1
  См. «Таинственный труп».


[Закрыть], всегда сопровождавшему его в опасных предприятиях, и его верный помощник сказал, что, пока ему делают новый пистолет, с этой тростью он может чувствовать себя уверенно.

Сегодня вечером Николя обеспечивал безопасность королевы: дождавшись, пока король, сломленный усталостью, заработанной днем на охоте, отправится спать, она в компании близких друзей в очередной раз незаметно ускользнула из Версаля. Подобные эскапады королевы не могли не волновать начальника парижской полиции Ленуара, и тот поручил Николя осуществлять наблюдение. Королева не терпела, когда ей надоедали излишними, по ее мнению, предосторожностями. Право следовать за ней тенью она признавала только за своим верным Компьеньским кавалером, с которым ее связывали как услуги, оказанные лично ей, так и немало услуг, оказанных им королевской семье.

По мнению Николя, балы в Опере не таили в себе особых опасностей. На эти собрания – по крайней мере, когда они начинались в царствование покойного короля, – допускалась только избранная публика, там играли самые лучшие оркестры. Сезон открывался в день святого Мартина, продолжался до Рождества, возобновлялся в день Богоявления и завершался в последний день карнавала. Балы начинались в одиннадцать вечера и заканчивались в семь утра. Со временем в дни карнавала своеобразным пропуском стали оригинальность или роскошь костюма, и состав публики, посещавшей балы в Опере, расширился. Сейчас входной билет стоил шесть ливров, пропускали и в масках, и без масок, но непременно без шпаг. В любой лавке на улице Сент-Оноре можно было взять напрокат домино, как простое, поношенное, так и роскошное, украшенное серебряной и золотой отделкой. Помимо бального зала в распоряжение публики предоставлялась гостиная, где встречались обладатели житейской сметки; пользуясь инкогнито, они плели там свои интриги. Там велись не только серьезные беседы, но и звучали непристойные речи, позволяя посредственностям, неожиданно очутившимся в обществе умников и записных развратников, ощутить приятную дрожь от приобщения к запретному плоду. Там заключали сделки – как по сердечному согласию, так и по принуждению, и договаривающиеся стороны вели торги, поставляя пищу любителям сплетен и скандалов и авторам рукописных новостей. И, свидетельствуя о неизбежно надвигавшейся войне, балы эти притягивали все больше и больше шпионов всех мастей.

В соседней ложе раздался заливистый смех королевы. Высунувшись, Николя увидел Артуа: облокотившись о бархатную балюстраду, он что-то шептал на ухо своей невестке. Та шлепнула его по руке веером:

– Прекратите! Я больше не желаю ничего о ней слышать!

– Напротив, сестрица, вы только об этом и мечтаете! Ту, о ком вы говорите, ваше возмущение нисколько не обескуражило! А когда ваш сложенный веер коснулся ее правой щеки, красавица поняла, что ее удостоили великой чести. Если бы она подставила и левую щеку, я был бы готов держать пари, что она снова будет искать свидания с вами. Неужели вам в Вене об этом ничего не рассказывали?

Внимание Николя привлекла маска, уверенно двигавшаяся к ложе королевы. С торчащими во все стороны лохмами, в платье под стать прическе, она изображала рыночную торговку. Вскинув голову и уперев руки в бока, маска измененным голосом бесцеремонно обратилась к Марии-Антуанетте. Развязное поведение говорило о том, что женщина считала себя если не ровней, то, по крайней мере, достаточно знатной, чтобы на равных говорить с королевой. Впрочем, кто сказал, что под женским нарядом действительно скрывается женщина?

– Ну, что скажешь, прекрасная Антуанетта? Не стыдно ли тебе сидеть здесь, в окружении этих распушивших хвост павлинов? Сама небось знаешь, что сейчас твое место рядом с муженьком, одиноко храпящим в супружеской постели!

Изумленная Мария-Антуанетта не знала, что ответить, но веселое настроение взяло свое, и она невольно улыбнулась, тем более что свита ее во главе с Артуа даже не подумала сдержать хохот. Смех лишь подстегнул неизвестного. Несмотря на просторечный выговор, речь его отличалась остроумием и злободневностью, и, желая лучше слышать, королева высунулась из ложи и перегнулась через барьер, так что при желании собеседник мог коснуться ее груди. За этой сценой, бесспорно, ставшей главным событием вечера, наблюдало множество заинтригованных зрителей. После едва ли не получасового разговора королева наконец откинулась назад и заявила, что давно так не веселилась; ей даже есть захотелось. В ответ маска принялась упрекать королеву, что та хочет побыстрее от нее отделаться, на что Мария-Антуанетта пообещала снова подойти к краю ложи. Слово она сдержала; новый разговор оказался столь же оживленным, как и первый. В довершение фарса Ее Величество оказала маске неслыханную честь, позволив поцеловать ей руку.

Николя быстро вышел из своей ложи. Согласно правилам, он должен был проследить, чтобы Мария-Антуанетта беспрепятственно села к себе в карету. Но сейчас ему казалось, что гораздо важней найти таинственную маску. Сознавая, что шансов у него мало, он все же сбежал в партер, где увидел, как собеседница королевы направляется к выходу. Проложив дорогу среди танцующих, он попытался настичь маску. Однако когда он протиснулся к лестнице, он увидел валявшееся на полу платье, а на нем маску. Маска смотрела на него своими мертвыми глазами, гнусно ухмыляясь. Фарандола, составленная из Жилей и домино, вовлекла его в круг, и пока он из него выбирался, драгоценное время было упущено. Когда он, высвободившись, выскочил из здания Оперы, то увидел, как по улице Сент-Оноре в сопровождении эскорта гвардейцев удаляется карета королевы. В утешение он попытался убедить себя, что осведомители, во множестве присутствовавшие на балу, наверняка не преминули обратить на маску внимание, и в утренних докладах он найдет сведения, необходимые для установления личности неизвестного. Пытаясь среди толпы лакеев с факелами и скопления экипажей отыскать фиакр, он вдруг услышал голос, показавшийся ему знакомым:

– А я знаю, куда он поехал.

Из тени портика вынырнул субъект в таком же, как стена, темном плаще и в бесформенной шляпе; Николя тотчас узнал Ретифа де ла Бретона, именовавшего себя «пастухом, виноградарем, садовником, землепашцем, школяром, служкой, ремесленником, женатиком, рогоносцем, либертеном, мудрецом, дураком, спиритуалом, невеждой, философом, писателем». По ночам Ретиф бродил по улицам Парижа и при случае оказывал услуги полиции; Николя нередко прибегал к его помощи.

– О ком вы говорите?

– О том, за кем вы бегаете.

– А почему вы решили, что я за кем-то бегу?

– Полно, как тут не понять! Комиссар Ле Флок, запыхавшись, вылетает из Оперы и принимается все оглядывать и обнюхивать. Что прикажете мне думать? Вы ищите не королеву и не ее приближенных, ибо за ними вы бы спокойно проследовали от самой королевской ложи. Значит, вы ищите кого-то другого. А кто еще покинул Оперу, кроме Ее Величества и ее свиты?

– И кто же?

– Незнакомец, встретивший другого незнакомца. О чем они говорили? Мне не удалось разобрать, что они говорили. Но могу сказать, что первый взял фиакр.

– В каком направлении он отбыл?

– Направление я заметил: фиакр поехал по дороге в Версаль.

– А что другой?

– A-а, другой… Другой исчез где-то возле Пале-Руаяль. А точнее, поблизости от улицы Бонз-Анфан.

– Вы сами все это видели?

– Ха! Недаром меня прозвали Филином! А что вы хотите от этого типа?

– Скажем, меня интересует, чем он занимается. И хотелось бы узнать, о чем он разговаривал.

– Ого! Ну, тут я вам не помощник.

– А сами вы что делаете возле Оперы?

Осклабившись, Ретиф подпрыгнул, словно намеревался сплясать джигу.

– Я подсматривал за красотками, садящимися в кареты. Туфельки, чулочки, крошечные ножки, икры. Вы же знаете мою слабость.

– М-да, – отозвался Николя, у которого страсть Ретифа к подглядыванию всегда вызывала отвращение, – место самое подходящее.

– Помимо очаровательных ножек здесь удобно наблюдать за нравами, развлечениями, интригами и характером парижан. Если бы король захотел услышать, что на самом деле говорят его подданные, он бы, воспользовавшись случаем, сам бы явился сюда в маскарадном костюме, и то, что он узнал, будучи инкогнито, наверняка пошло бы на пользу всем тем, кто не решается поверить ему свои заботы и печали. Но что-то я заболтался; впрочем, я все понял. Прощайте.

И он исчез столь же неожиданно, как и появился. В задумчивости Николя остановил свободный фиакр и велел отвезти его на улицу Монмартр.

Пятница, 27 февраля 1778 года, Версаль.

Следовало признать: королева любила драгоценности, часто их меняла и относилась к ним бережно. Исключением стала сегодняшняя ночь, когда она вернулась из Парижа очень поздно – или очень рано. Впрочем, возвращение в три часа ночи можно было назвать вполне приемлемым, ибо обычно она прибывала на рассвете. А утром, как всегда, придворные устремились на церемонию одевания, определенную суровым этикетом. Прошел слух, что на рассвете король отправился в спальню к супруге, дабы исполнить супружеский долг; с некоторых пор исполнение сего долга нравилось ему все больше. Правда, это новшество вносило беспорядок в привычные ночные развлечения королевы и доставляло много хлопот слугам. Во время церемонии королева озабоченно прошептала на ухо своей доверенной придворной даме, что она не нашла украшение, которое накануне надевала на бал в Оперу. Украшение неимоверно дорогое, и к тому же его подарил ей сам король.

Вспоминая вчерашние сборы королевы на бал, госпожа Кампан припомнила, как одна из кастелянш, а именно любимица королевы госпожа Ренар, уколола себе палец, впопыхах прикрепляя драгоценность к платью. Тогда Ее Величество выразила нетерпение… Да, именно эта торопливость чуть не испортила королеве настроение, тем более что речь шла об универсальном ключе, или попросту отмычке [2]2
  Отмычка – ключ, с помощью которого можно открывать различные замки; его особая бородка беспрепятственно проникает в замок любой конструкции и отодвигает запорные штифты.


[Закрыть], украшенном алмазами. [3]3
  Этот ключ был украшен 531 алмазом.


[Закрыть]Подаренный королем в 1774 году по случаю праздника Вознесения, ключ символизировал вступление Марии-Антуанетты во владение Трианоном. Восхищаясь красотой подарка, королева попросила придворного ювелира повесить его на цепочку. Госпожа Кампан вздохнула. Исчезла не просто очень дорогая вещь: из-за этой потери под угрозой оказалась безопасность апартаментов королевы. А что скажет король, никогда не одобрявший ночных эскапад супруги? Австрийский посланник Мерси-Аржанто наверняка сочтет своим долгом вмешаться, а значит, о пропаже вскоре узнают Мария-Терезия и император Иосиф и наверняка выразят свое неудовольствие. Желая уточнить, правильно ли она поняла, о какой драгоценности идет речь, госпожа Кампан, проходя мимо королевы, шепнула ей на ухо пару слов; и, получив в ответ тревожный кивок, удалилась.

Полотеры, горничные и пажи частыми гребнями прочесали все апартаменты королевы, все туалетные комнаты и даже большой зал для приемов. Безрезультатно. Универсальный ключ как сквозь землю провалился. Камеристка уговорила королеву сосредоточиться и вспомнить, когда она в последний раз видела ключ у себя на одежде. Ее Величество ответила, что, как ей кажется, войдя в свою ложу в Опере и сбрасывая плащ, она задела его рукой. Таким образом, приходилось признать, что украшение пропало в Париже во время бала. Неожиданно королева побледнела и чуть не упала в обморок. С трудом переводя дыхание, она рассказала о своем разговоре с неизвестной маской; чтобы лучше слышать собеседницу, она наклонилась к ней так низко, что едва ли ни касалась ее. Чем чаще она вспоминала этот разговор, тем больше в ней крепло убеждение, что кража произошла именно во время беседы. Стоило ей подумать, что придется сообщить королю о пропаже, на глазах у нее выступали слезы. Тогда госпожа Кампан посоветовала ей обратиться за помощью к маркизу де Ранрею, чья работа в полиции, верность и сообразительность являлись гарантией успешного исхода поисков. Согласившись с ее доводами, королева тем не менее отвергла это предложение. Именно безупречная честность Компьеньского кавалера, пользовавшегося ее доверием и уважением, побуждала ее отказаться от его услуг. «Я не могу заставить его скрыть что-либо от короля, он откажется это сделать», – с отчаянием в голосе произнесла она. Госпожа Кампан снова задумалась, а потом предложила воспользоваться услугами инспектора Ренара, мужа одной из служанок королевы, на чью скромность – принимая во внимание работу мужа – можно было положиться. В ответ королева захлопала в ладоши. Было решено обратиться к инспектору Ренару, а чтобы лишний раз не беспокоить короля, ничего ему не говорить.

Вторник, 21 апреля 1778 года. Версаль.

Зябко поводя плечами, вдова Манье завязала на тощей груди концы косынки. Конец апреля. Времена года сменяли друг друга, однако ни один сезон не отличался привычной, устоявшейся погодой: зимой властвовал долгий ледяной холод, а летом стояла страшная жара и, как следствие, засуха. Во времена ее молодости погода так резко не менялась; впрочем, если вспомнить, и тогда бывали свои неприятности. На память пришла засуха 1740 года, унесшая тысячи жизней. Вздохнув и водрузив на нос очки, она в который раз принялась перечитывать запись, сделанную в регистрационной книге. Собственные окуляры напомнили ей об очках с темными стеклами у того постояльца, что прибыл к ней в гостиницу вчера вечером. Интересно, заметил ли он через свои стекла, что на улице стемнело? Из-за надвинутой на лоб шляпы и высоко поднятого воротника она не смогла рассмотреть его. Если бы ее попросили описать постояльца, она вряд ли сумела бы это сделать, настолько неприметно он выглядел. Единственно, что бросилось ей в глаза, – так это некоторая странность в его фигуре, однако объяснить, что в ней странного, она бы затруднилась.

Не менее чудной показалась ей и его речь; беглая и правильная, однако отличавшаяся необычным выговором. Постоялец похвалил плющ, увивавший фасад гостиницы, и долго рассказывал об этом растении, углубляясь в мельчайшие подробности. Ах, этот hedera helix тут, ах, этот hedera helix там… зачем ей все эти глупости? А он продолжал многословно восхвалять полезные свойства этого растения. Из него, видите ли, можно готовить отвар для лечения ревматизма и болей в ногах. А в виде припарок он отлично помогает от зубной боли. Да уж, нашел панацею от всех болезней.

Лично она не видела в этом растении ничего, кроме змееобразного стебля, который растет, цепляясь за трещины в стене, и незаметно дорос до окна. Вот уж истинно отродье. Так и хочется подрезать его под корень, но, памятуя, какое оно живучее, понимаешь, что лучше не трогать. Ведь стены в любую минуту могут рухнуть, а разросшееся растение как-никак образовало дополнительный каркас и поддерживает их. И это не считая пташек, летучих мышей, ос и прочих тварей, нашедших среди его листьев и стол, и дом.

Ах, он и в самом деле заморочил ей голову этим плющом. Оглушенная таким потоком слов, она даже забыла спросить его имя и род занятий. А уж проверить, что он написал, и подавно. И только теперь поняла, какой ужасный промах допустила: имя постояльца скрыла большая жирная клякса, остался только род занятий: негоциант.

А утром она узнала, что постоялец уехал рано-прерано, и видел его только слуга, что работает на конюшне: постоялец шел ему навстречу с дорожной сумкой в руках. Слава богу, она хотя бы плату за ночлег потребовала у него вперед! На миг она задумалась. В ее тихой и чистенькой гостинице, снискавшей хорошую репутацию, останавливались почтенные клиенты. И она не желает иметь неприятности с полицией, которая чуть ли ни каждый день требует подавать списки постояльцев. Что делать? Лгать она не хотела. Она обмакнула в перо в чернила и на бумаге, которую предстояло отдать инспектору, с усердием вывела: «Гостиница Менье, улица Реколле, в ночь со вторника 21 апреля 1778 года, имя не читается, негоциант (полагаю, иностранец)». Ей показалось, что с таким отчетом вполне согласятся и ее совесть, и власти.

I
ЛАТАНИЕ ДЫР

Довольно, я согласен поставить справедливую свою обиду на службу богу Марсу.

Гораций

27 июля 1778 года, в открытом море, в виду Уэссана.

Изумленный Николя рассматривал свои покрасневшие руки. Ему казалось, что он стоит по пояс в крови, однако боли он не чувствовал. Находясь в самом центре канонады, он не мог пошевелить даже пальцем. Нельзя сказать, что ему было страшно, нет, охватившее его чувство скорее напоминало оцепенение. Он не раз испытывал страх, но впервые от страха у него случился паралич и тела, и воли. Он не понимал, что с ним происходит, казалось, от боли тело его превратилось в сплошной комок нервов. Неожиданно взгляд его упал на разрубленного пополам стрелка, и только тогда он осознал, что жив и невредим. Когда чувства вернулись к нему, то едва слышный, словно пробивающийся через толстый слой ваты, шум сражения мгновенно оглушил его своим грохотом. Свист пуль, угрожающее шипение ядер, треск падающих мачт и разбитых в щепки рангоутов сливались в единую жуткую симфонию. Дым закрывал от него ют и стоявших там людей, среди которых находился герцог Шартрский. Между двумя выстрелами он с трудом разглядел бледное лицо Ла Мотт-Пике, командира штандарта «Сент-Эспри», и тут же потерял его из виду. Когда корабль стал взбираться на волну, он, поскользнувшись в луже крови, потерял равновесие и непременно бы упал, если бы кто-то из офицеров, протянув руку, не помог ему удержаться на ногах. Раскатистый залп бортовых пушек, нацеленных на английские корабли, на время лишил его слуха. Слух постепенно возвращался к нему, и в ушах зазвучал свист ядер. Что все-таки произошло? В ожидании скорого продолжения дуэли между плавучими крепостями наступило временное затишье.

Углубившись в собственные мысли, он мгновенно вспомнил встречу, состоявшуюся в конце апреля в доме адмирала д’Арране. Комната полнилась ароматом белой сирени, и сидевшая рядом с вазой за вышиванием Эме время от времени прижималась лицом к крупным белым гроздьям. Отважный маневр старого офицера вынудил Николя выстроить линию обороны под прикрытием высокой скалы, и теперь, в ожидании следующего удара, он любовался парком, окутанным шелестящей на весеннем ветру молодой листвой. Заслышав скрежет колес подъезжающего экипажа, адмирал вопросительно поднял голову. Заржали кони, захлопали дверцы, и на усыпанной гравием дорожке, что вела к крыльцу, раздались быстрые шаги. Зазвучали голоса, перекрываемые зычным басом дворецкого.

Дверь отворилась, и вошел Сартин, одетый в щегольский фрак цвета голубиной грудки. Шествуя под руку с начальником полиции Ленуаром, он широко улыбался. Начались приветствия, поклоны и обмен комплиментами. Возвращаясь в столь дивный вечер в Париж и проезжая мимо очаровательного жилища адмирала д’Арране, они ощутили неодолимое желание провести этот вечер в сем превосходном доме, окруженном деревьями и цветущими кустарниками. И хотя они прибыли без предупреждения, они смиренно просят адмирала пригласить их на ужин. Министр поклонился Эме, благосклонно приветствовал Николя и с видимым удовольствием взял из рук Триборта стакан с напитком, где, судя по аромату, преобладал ром. Все поделились своими тревогами по поводу необыкновенной жары, начавшейся накануне Пасхи и грозившей дурно повлиять на будущий урожай. Слухи о войне, которая непременно разразится, как только найдется хотя бы малейший предлог, ожидаемый с тех самых пор, как королевство в феврале подписало соглашение с инсургентами, министра, похоже, нисколько не беспокоили. Николя знал, что соглашение предусматривало помощь американцам людьми и оружием. Однако осмотрительный Людовик XVI сумел составить текст так, что помощь эта будет оказана только в том случае, если Англия разорвет отношения с Францией. Эме, бросив выразительный взгляд на Николя, удалилась, предоставив высокопоставленным собеседникам возможность поговорить в своем кругу.

Стол накрыли на английской лужайке, под большой липой. Принесли серебряные ведерки с гербом д’Арране, откуда выглядывали заиндевелые бока бутылок с шампанским. Николя задавался вопросом, каким образом Сартин очутился в доме адмирала в одно время с ним. Быть может, встречу запланировал адмирал, пожелавший свести комиссара с его бывшим начальником? Серьезные разногласия, случившиеся более года назад, развели Николя и Сартина в разные стороны [4]4
  См. «Таинственный труп».


[Закрыть], и возможно, адмирал хотел помирить их. Его размышления прервал Триборт: громким голосом, словно призывая идти на абордаж, бывший моряк, подмигнув Николя, начал зачитывать меню. Триборт знал, что комиссара всегда интересовали гастрономические подробности, а судя по блюдам, ожидавшим сегодня сотрапезников, ужин обещал быть исключительно изысканным.

– Господа, суп-потаж а ля-принцесса, с измельченным белым мясом птицы, пирожки с нарезанным полосочками сладким мясом и рагу из петушиных гребешков. Затем, словно заблудшие дети, проследуют зажаренные на сковороде перигорские голуби с начинкой из трюфелей с салом, коих сопровождает приготовленный по-итальянски пирог с телятиной и рубцом, к которому подается соус на бульоне из мозговой косточки. А в качестве арьергарда явятся артишоки, точнее, их донца в сопровождении мелких луковичек, обжаренных в сливочном масле, приправленных на славу с хлебными крошками и тертым пармезаном. Побывав в печи, они приобрели несравненный цвет. И напоследок крем а-ля султан, с шоколадной крошкой, цедрой, апельсиновыми дольками, обжаренным и засахаренным миндалем. Роскошь, приготовленная на паровой бане.

– У нас уже слюнки текут! – со смехом воскликнул Сартин. – Вот, значит, каков ежедневный сухарь и солонина нашего адмирала!

И с иронией, не ускользнувшей от Николя, добавил:

– Однако как замечательно являться к вам на ужин без предупреждения!

– Мой дом всегда в вашем распоряжении, – ответил адмирал, смущенно глядя на Николя.

Что ж, дело сделано. Само собой разумеется, Сартин и Ленуар давным-давно получили приглашение на этот ужин, на котором по каким-то, видимо, достаточно важным причинам должен был присутствовать и он, Николя. Очевидно, бегство Эме тоже является частью плана.

Пока он задавался вопросами без ответа, разговор перешел на пребывание в Париже Вольтера, главную тему разговоров как при дворе, так и в городе.

– Разумеется, никто не может воспрепятствовать Вольтеру жить в Париже, – произнес Ленуар, – но тем не менее Его Величество разрешения ему не давал.

– Именно об этом, – подал голос Сартин, – король и сообщил королеве, когда та пожелала, чтобы во Французском театре Вольтеру предоставили ложу рядом с королевской и украсили ее коврами; в свое время такой чести удостоились Корнель и Расин. Высказав свою просьбу, королева заметила, что, по ее мнению, Вольтера никогда официально не изгоняли из страны. «Вполне возможно, – решительным тоном и с превеликим неудовольствием ответил король, – но я не намерен обсуждать эту тему». Завершая сей неприятный для него разговор, он повернулся спиной к королеве и принялся насвистывать охотничий мотив, что у наших Бурбонов всегда является признаком крайне дурного настроения!

– Его так долго не было в Париже, что своих современников он вполне может считать своими потомками, – отозвался Ленуар; успев вкусить несколько ложек отменного супа, он даже закрыл глаза от удовольствия. – Воистину господин философ спустился из эмпирея! [5]5
  Эмпирей – часть неба, расположенная выше прочих, где обитают боги.


[Закрыть]

Собеседники расхохотались.

– Ах, – вздохнул Николя, – парижане буквально летят впереди него, одурманивая его воскурениями своих восторгов. Вы только подумайте, даже Ноблекур, крайне редко выходящий из дома, велел своему кучеру ехать по той же улице, где должен проехать его однокашник по коллежу Луи-ле-Гран, дабы приветствовать его!

Сартин неодобрительно покачал головой.

– Да уж, просто эпидемия какая-то! Его возвращение является косвенным признаком слабости власти. Могущество известного клана столь велико, что никто не посмеет тронуть великого человека. Вольтера нельзя арестовать! Напрасно ярится духовенство – ему приходится молчать, равно как и Парламенту, ибо тон задает Париж, хотя тон этот и насквозь фальшив!

Николя вспомнил, что Сартин не всегда был настроен отрицательно по отношению к Вольтеру; отношение переменилось после того, как с Вольтером порвал Шуазель, обвинивший философа в неблагодарности.

– Если говорить обо мне, – произнес адмирал, – то меня по-прежнему возмущают его недостойные строки, осмеивающие наше горькое поражение при Росбахе.

– Я часто слышал, – вполголоса проговорил Николя, – как наш покойный король с грустью их цитировал.

Взволнованные, собеседники умолкли, обратив свои взоры на Николя и, без сомнения, вспоминая, насколько «наш дорогой Ранрей» был близок к покойному монарху.

Молчание нарушил Ленуар.

– Известна ли вам истинная причина приезда Вольтера в Париж?

– Держу пари, это нос Клеопатры! – воскликнул Сартин, положив себе на тарелку парочку пирожков с телятиной.

– Вы не далеки от истины, сударь, хотя речь идет не об этом органе чувств…

Так как все с любопытством ждали продолжения, он быстро осушил свой бокал.

– …полагаю, все знают господина де Ла Виллета? Так вот, маркиз, исповедующий любовь, строго запрещенную нашими мудрецами, но к которой весьма снисходительно относились в Древней Греции, шесть месяцев провел в Фернее, дабы все успели забыть об одном из его неудавшихся похождений. Прошлой осенью он ударил кнутом по щеке танцовщицу из Оперы мадемуазель Тевенен за то, что та отказалась от его приглашения на ужин, заявив, что ей не пристало принимать приглашение мужеложца. Ну и так далее, слово за слово… эта история побудила Виллета вести себя осмотрительней, и впоследствии он даже женился на воспитаннице мадемуазель Дени, очаровательной Варикур по прозвищу Красавица и Разумница. [6]6
  Мадемуазель Дени – племянница Вольтера, проживавшая вместе с ним в Фернее.


[Закрыть]А так как великий человек не может обходиться без Варикур, он примчался в Париж и остановился у Виллетта, в его доме на набережной Бон, где беспрепятственно упивается ее обществом. Получается, что удар хлыста послужил причиной не только обращения еретика от любви, но и прибытия Фернейского отшельника в Париж!

– Итак, – с чувством воскликнул Сартин, – наш восьмидесятичетырехлетний патриарх снова в Париже, вместе со своей мочекаменной болезнью, которая убьет его, если раньше этого не сделает кофе, и, стряхнув с себя презрение двора, наслаждается триумфом, почти апофеозом, устроенным ему парижанами. Бюст его, увенчанный лавровым венком, выносят на сцену. Надо было видеть, сколько вокруг лилось слез! А все потому, что господин де Ла Виллет решил образумиться! Выше только эмпирей…

– Однако, черт побери, вы-то что там делали? Тоже ходили смотреть на триумф Вольтера?

– Как и все!

До Николя долетали слухи о связи министра с одной из актрис Французского театра; тогда понятно, что его занесло в театр.

– Итак, Виллетт привез в Париж, оэ-оэ, – принялся напевать Ленуар, – Вольтерье, Вольтерье, оэ-оэ…

– А еще говорят, – произнес Николя, – что Вольтер приехал специально, чтобы увидеть на сцене трагика Лекена, однако, когда он прибыл из Фернея, ему сразу сообщили и о болезни актера, и о его смерти.

– Да, да-а, вы пра-а-вы! – вполголоса пропел начальник полиции; он пребывал в отменном расположении духа, а вкусная еда и тонкие вина лишь усугубили его превосходное настроение.

 
Ах! Какое горе у меня случилось,
Говорит Харону Мельпомена.
Перебрался через Ахерон Лекен,
Не оставив ни таланта для Ларива.
 

– Надо ли понимать, что муза трагедии избрала себе нового любимца? – спросил адмирал.