Текст книги "Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг."

Автор книги: Жан Эрбе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

23

Под Севастополем 12/1 октября 1854 г.

План атаки, на котором остановился главнокомандующий, состоит в устройстве перед французской и английской линиями очень сильных батарей, которые в связи с нашими судами, должны будут бросить в город такое количество снарядов, от которых он должен сделаться ненадежной защитой для войск, назначенных для его обороны.

Существует общая вера в успех. После трехсуточной бомбардировки, кажется невозможно, чтоб в Севастополе остался камень на камне.

Суда, которым не было назначено принять участие в бомбардировке, высадили часть своего экипажа около 15–18 тысяч человек, поступивших под начальство капитана корабля «Ригоде» Женульи и эти моряки с судов поместились правее 19-го батальона егерей. Они должны устроить одну или две батареи, которые вооружат своими чугунными орудиями большого калибра. Такая честь вполне заслужена моряками, до сих пор исполнявшими самые тяжелые работы, что мешало принять им участие в славе.

Но если, против общего убеждения, атака не удастся, то предпримут правильную осаду, в обыкновенных классических условиях, с траншеями, параллелями и проч.

Без тщеславия высказывая свое личное мнение, я всё же могу объяснить вам, почему особенно желаю успеха этой атаке… Да, не будет бешенной радости, если придется зимовать здесь, без средств, медленно подвигаясь вперед вместе с продолжительными осадными работами! Но… мужество и доверие!

25 сентября вечером неприятель произвел сильную вылазку, чтоб ознакомиться с расположением наших отрядов и убедиться, начали ли мы какие-либо работы.

Вся 4-я дивизия встала в ружье и русская колонна не перешла даже высоты, которые отделяют наш лагерь от города.

Неприятель должен иметь громадные средства в вооружении артиллерии и во всяком случае, он их не жалеет, посылая нам в день более 3000 ядер или гранат.

Между тем, мы испытываем относительно незначительные потери и нам нечего сожалеть о такой расточительности снарядов, понемногу приучающей нас к этой адской музыке и заставляющей сильнее убеждаться в том громадном количестве пороха и металла, который необходим, чтоб вывести из строя человека.

9 октября/27 сентября было назначено для открытия траншеи. Всегда составляет особую честь принимать участие в первых работах, потому что они представляют большие опасности, так как действительно люди совершенно при этом открыты и находятся в возможно близком расстоянии от передовых фортов крепости. Если неприятель точно предупрежден о часе и месте, где должны начаться работы, то все выстрелы сосредоточиваются на этих пунктах… Я разделил честь этого первого дня с 200-ми солдат моего полка, под моею командою. В 6 часов вечера, мы подошли к дому, находящемуся впереди нашего фронта и слывущему теперь под именем «Колоколенки», (Clocheton) найдя там начальника де Сент-Лаурент с несколькими инженерными офицерами и унтер-офицерами, назначенными руководить работами.

Солдаты взяли ружья на ремни и каждый вооружился туром, лопатой и пешней и мы выступили из лагерей очень темною ночью.

Командующий просил нас сохранять самую строгую тишину и мы идем без шуму… внимательные… умеряя шаги, если случайные движения заставляют слишком гулко срываться камням… затем начальник останавливает нас… и идет вперед с несколькими унтер-офицерами, не спеша, предварительно осмотрев хорошенько почву, чтоб провешить линию, которую мы должны занимать. Но вот пушечный выстрел, затем несколько ружейных… «Ложись» командует тихо начальник… Как приказано, так и сделано… Проходит несколько минут… начальник встает один и продолжает намечать на земле линию… Его работа кончена… всё готово. Новая канонада по нашему направлению… ядра свистят… вновь тишина… вновь остановка… десять минут… – «Вставай». Затем отряд в одну шеренгу, по указанию инженерных унтер-офицеров, следует вдоль разбитой линии и каждый ставит тур перед собою… Командующий обегает, линию и убеждается в её правильности… «Руки вверх» командует он тихо. Сейчас же солдаты приступили к копанию земли и с жаром, не требующим возбуждения наполняют землею туры, поставленные перед собою, зная, что заполненный тур даст каждому защиту от снарядов!

Неприятель, предупрежденный звуком пешней, забрасывает нас снарядами, но, благодаря темной ночи, прицел его неудачен, и канонада не приносит нам никакого вреда.

После двух часовой лихорадочной работы, туры были наполнены и люди стояли уже по колени в выкопанной траншее, а при выходе солнца она была доведена до указанной глубины. Оставалось расширить ее и дать брустверу необходимую форму и толщину.

Наша задача была исполнена и мой отряд отошел назад под прикрытие выведенной ночью траншеи, а нас заменила другая часть для продолжения работ.

В настоящий раз, более чем в сражении под Альмой, могу сказать, что я получил крещение огнем… С того времени как началась эта ночная работа, пули свистели весьма неприятно мимо моих ушей, что особенно озабочивает, так как я не мог исполнить того, что мне подсказывало внутреннее чувство… Всякий раз как слышал этот проклятый свист, я не мог заставить себя не опускать головы и кланялся каждой пуле!.. Это было глупое бессилие, но невозможно противостоять ему… Я крепко сжимал кулаки, но воля моя оказалась парализованною… я выходил из себя, что не мог осилить свои нервы… А возле меня слышу, как командующий де Сент-Лаурент давал такие ясные и спокойные объяснения, что мне вовсе не нужно было видеть его, для того, чтоб убедиться, что он не кланяется снарядам. Я ругал свою бессмысленность, давая ей самые оскорбительные для самолюбия названия… но тщетные усилия… Я был вне себя…

К счастью наконец, командующий позвал меня для некоторых разъяснений. Ужасное очарование прекратилось!.. Пули продолжали свистеть, ядра жужжали в воздухе, гранаты взрывались почти повсюду… но внутренний зверь был побежден, я больше не кланялся ни пулям ни ядрам, ни гранатам… Какое громадное нравственное облегчение! но что я перестрадал в продолжении этой двадцатиминутной борьбы! Надеюсь, что теперь всё кончено, и что отныне я не буду приветствовать ни пуль, ни ядер… Лично испытал, что лучший способ избавиться от этого нервного состояния, быть чем-нибудь занятым.

По возвращении в лагерь, я выпил горячего кофе, оказавшегося особенно приятным после бессонной ночи, и позавтракал с большим аппетитом припасами, доставленными впрочем не интендантством.

Несколько маркитантов устроились за нашей дивизиею и снабжают нас запасами по доступным ценам. Так, вино, которое сначала продавалось по 4 франка за бутылку, уступается теперь за 2 франка 50 сант. Картофель 1 франк вместо 2-х, сахар 3 франка вместо 5-ти, табак 2 франка 50 сант. гектограмм, пачка свечей 5 франков, сардины 2 франка 50 сант. за маленькую коробку и проч.

К несчастью у нас недостает белья, и хотя я еще не нуждаюсь в нём, воспользовавшись доброй идеей взять с собою только новые вещи, но многие из моих товарищей жалуются… Очень здесь затруднительно мытье белья, которое устраивается по нашему приказанию и состоит только в том, что белье кладут в горячую воду, а затем выполаскивают в холодной… солдаты не могут делать лучше.

Ночи становятся холодными, а днем дожди, вследствие чего приходится ложиться в сырость. Всё это, впрочем, не очень озабочивает нас, мы смеемся над таким маленьким горем, и хорошее расположение духа одного поддерживает моральное состояние другого.

Со времени открытия траншеи, артиллерийский огонь русских сосредоточивается на наших работах и отличается особым ожесточением, так что нет возможности сосчитать выстрелов ни во время дня, ни во время ночи. Это непрекращающийся гул, но который не тревожит, так как наши потери незначительны, сравнительно с количеством посылаемых к нам снарядов.

В ротах, находящихся на работах или в прикрытии траншеи, командующий назначает кого-либо для наблюдения за направлением полета снарядов неприятеля и он возбуждает внимание каждого криком: «Берегись, бомба!» когда видит ее летящей в направлении сотоварищей, а последние, предупрежденные, живо бросаются в стороны или ложатся, выжидая пока разорвет снаряд. Много случайностей избегается таким способом.

24

Под Севастополем 24/12 октября 1854 г.

16/4 пять французских и четыре английских батареи назначенных бомбардировать Севастополь, были вооружены и снабжены запасами. Отдан приказ открыть огонь завтра 17/5 в 7 часов утра.

В этот день мой батальон составлял прикрытие траншеи, соединяющейся с нашими батареями и немного выдвинутого для обстреливания их справа и защиты, в случае, если русские сделают вылазку.

Моя рота была несколько удалена от остального батальона и одна занимала фас выдающегося угла, представляющего лучшие удобства для обстреливания. Я избрал себе прекрасное и без всякого риска место, с целью наблюдения за выстрелами, в 200 метрах от сферы огня неприятеля.

В назначенный час все батареи в одно время открыли огонь, начавшийся с большою силою, но неприятель с равномерным ожесточением сейчас же отвечал на это тем же.

В это время в нашем лагере сформировались две осадные колонны, каждая из двух дивизий осадного корпуса с ротами охотников из батальонов и наш полковник Лабади удостоился чести командовать колонной нашей бригады. Люди поели суп, напились кофе и дожидались за ружейными козлами, пока артиллерия сделает удобные бреши, позволявшие нашим колоннам устремиться на штурм города.

Я был свидетелем этого славного нападения и рассчитывал вместе со своими людьми, что может быть буду призван для его поддержки, а потому команда моя весело приготовлялась принять участие в битве.

Я со скрытым неудовольствием заметил, что, несмотря на силу огня наших 50 орудий, русские были сильнее в этом отношении, так как у них было по крайней мере 200 орудий большого калибра, снятых с кораблей и кроме того батареи громадных мортир, не перестававших посылать бомбы на наши позиции. С места, которое я занимал, мне можно было хорошо судить о верности их прицела и о разрушениях, которые были произведены ими в брустверах наших батарей.

Но моя вера в наши силы всё-таки не поколебалась.

В 10 часов, вдруг поднялся вулкан пыли и огня на наших укреплениях и раздался невероятный гром… Какое-то несчастье случилось с нами?.. Все почувствовали волнение сердца!.. Взорвало пороховой погреб нашей батареи №4!

Но почти в одно время большой столб пламени поднялся в стороне русских и послышался ужасный взрыв… там также взлетел на воздух пороховой погреб. Одинаковое с нами несчастье, поддержало наше мужество и послышались возгласы: «Да здравствует Франция!.. Да здравствует Император!»

Увы, нравственное ободрение в такой форме продолжалось недолго; снова ужасный грохот встревожил всех нас… взорвало другой наш пороховой погреб!

С этого момента огонь наш чувствительно уменьшился, так как большая часть орудий была подбита, а в 11 часов пальба была совсем прекращена.

Русские же орудия продолжали стрельбу безостановочно, и гранаты, бомбы, картечные жестянки и проч. падали почти повсюду в наши траншеи.

В полдень, думая, что устрашенные их 10-ти тысячными пушечными выстрелами, мы оставили все позиции, осажденные сделали против наших батарей вылазку из 200–300 стрелков, приготовив к выступлению другие войска, если окажется, что наши укреплении покинуты.

В эту минуту бригадный генерал, без шапки, с воспаленными глазами, с грустным видом, но с энергиею пробежал мимо нас и не останавливаясь прокричал: «Капитан, ведите свою роту вперед!».

Я взобрался на бруствер, возбужденный также, как и мои люди: «Вперед!»… и вторая рота второго батальона ринулась в штыки. Русские стрелки, увидя наши укрепления занятыми, стали отступать, а орудия неприятеля должны были прекратить огонь, чтоб не поражать своих.

Пройдя около 100 метров, мы возвратились в наши траншей, все здравы и невредимы, так как преследование не могло состояться.

В час дня наши военные корабли подошли к порту Севастополя и в свою очередь стали обстреливать форты и войска крепости, осыпая их громадным количеством снарядов.

Стрельба продолжалась до ночи, и русские форты отвечали выстрел на выстрел на огонь флота.

На следующий день, в лагерях говорили, что наши суда слишком далеко держались, чтоб произвести хорошие результаты действием своей артиллерии. Я не знаю, но уверяют, что адмиральский корабль понес большие потери и серьезные аварии, из чего можно заключить, что наши моряки были на настоящих местах.

Англичане оказались счастливее нас, воспользовавшись расположением местности и тем, что против них сосредоточивалось менее орудий; они могли продолжать свою стрельбу до ночи, и если потеряли свой небольшой пороховой погреб, то взорвали в свою очередь такой же у русских!.. Этот успех мы встречали громким ура!

На следующий день утром, мои батальон был снят с прикрытия, и я вернулся в лагеря.

Мы будем исправлять повреждения, возобновлять батареи и предпримем атаку в лучших условиях, а если будет угодно Богу, то надеемся слушать в воскресенье обедню в Севастополе!.. По крайней мере, я слышал кругом себя такие разговоры, после нашей неудачи 17/5 числа, но подобные предположения не осуществились и мы приступили к работам правильной осады.

Полковник Рауль из главного штаба был назначен траншей-майором и поместился в «Clocheton», где организовал перевязочный пункт.

Бригадные генералы должны переменяться с полковыми командирами в службе прикрытия траншей.

Генерал Канробер сформировал роты вольных стрелков из искуснейших людей каждого полка и вооружил пристрелянными карабинами. Обязанность их беспокоить неприятеля, помещаясь в ровиках перед нашими траншеями.

Вторая параллель была открыта вчера… Рота моя отправилась сегодня утром, под руководством инженерного офицера, на соседние с Балаклавой склоны высот рубить лес для туров. Эта работа становится трудною, так как является более преград при копании почвы для траншей, по случаю её каменистости и инженеры должны будут на многих пунктах делать прикрытие сообщения или свои параллели при помощи туров и мешков с землею.

Я отдохнул несколько дней и не в претензии за это, потому что из 12-ти дней провел в прикрытии четыре раза по 24 часа и две ночи в траншейных работах, хотя после всякой службы укрывался в палатке и спал… Люди еще более устали, исполняя все лагерные тяжелые работы. Никто не жалуется, но у нас есть несколько больных.

Думаю, что завтра могу прогуляться и посетить разные учреждения.

25

Под Севастополем 3 ноября/22 октября 1854 г.

Утром 25/13 октября я отправился на прогулку в Балаклаву, думая, что там, хотя и за дорогую цену, найду хороший завтрак с хлебом и вином, но едва успел подняться на возвышенность, как услышал пушечные выстрелы, а потому поспешил добраться до вершины высоты, господствующей над долиною.

Передо много открылась целая русская армия, пехота, кавалерия и артиллерия, занимающие редуты, охранение которых поручено было туркам; на протяжении до моста Трактира их было тысяч 20 или 25.

Я соблазнялся остаться на выступах над долиною, чтоб иметь возможность наблюсти поразительные перипетии настоящей битвы, но сообразив, что неприятель мог произвести одновременную атаку на правый и левый фланги нашей линии, и что меня не будет на своем месте, я поспешно вернулся к своему полку.

Там было всё спокойно, и полковник к которому я пошел, имел только одно приказание удержать в лагерях всех оставшихся людей.

День прошел для нас без всяких случайностей.

После я слышал много россказней и в числе их, что тунисцы, занимавшие редуты, оставили их без сопротивления, побросав свои орудия!

Говорят также, что бригада английских драгун опрокинула русскую кавалерию с стремительностью, удивившею обе армии и что кавалерийская бригада Кардигана с несравнимою храбростью произвела несвоевременную атаку, и была почти вся уничтожена…

Русские отступили, увидя спускающиеся подкрепления англичан из наблюдательного отряда Воске, между тем как осадные английские войска также приближались прямой дорогой из Севастополя в Балаклаву. Кроме того, говорят, что русские получили серьезные подкрепления, что 25/13 числа была только рекогносцировка и что следует ожидать настоящей вылазки и проч. и проч. Лагерные сплетни, основания которых может быть и правдивы, проверить нет средств.

Я узнал по моему возвращению в лагерь об одном обстоятельстве, доставившем мне большое удовольствие. Капрал моей роты Пуеч из крестьян окрестностей Перпиньяна, не занятый работою приготовления туров, оставался в лагерях с людьми своего капральства, которое служило для комплектования наличного состава 1-го батальона до 500 человек, назначавшегося для прикрытия батарей.

Во время обеда в траншее, солдаты сидели возле своего капрала, как вдруг среди них падает граната… ее должно разорвать и все будут убиты или ранены… пламя брызжет из трубки! в это мгновение капрал Пуеч, жертвуя собою за всех… берет обеими руками гранату и бросает ее через бруствер… и она разрывается ранее, чем достигла земли, но на другой стороне насыпи… все были спасены!

Я собрал нескольких солдат моей роты, оставшихся в лагерях и пред всеми поздравил моего мужественного капрала, и сердечно его обнял.

Добрый малый, удивленный общими похвалами, плакал от волнения и говорил, что исполнил только свой долг.

В тот же день, в другом месте траншей произошла подобная же история; капрал Турне из моей прежней роты карабинеров, рабочей лопатою выбросил за бруствер дымящуюся неприятельскую гранату.

Принц, уведомленный рапортом о таких двух актах героизма, пожелал приветствовать капралов и, отдав приказание явиться им в свою палатку, пожал им руку, обещая представить каждого к медалям и дал каждому по 100 фр. для того, чтоб они могли поднести по стакану вина людям, которые обязаны им жизнью и, большая честь, – пригласил их к своему обеду, где они сидели вместе с ним за одним столом.

Вот это хорошо!

Полковник в свою очередь произвел этих капралов в сержанты.

Наши работы перед Севастополем идут медленно, несмотря на серьезные усилия, большую неутомимость и энергическую волю; русские защищаются ожесточенно и с большим смыслом, геройски обороняясь за своими укреплениями, – но вследствие ли ослабления их нравственных сил, потому ли что они ждут серьезных подкреплений, или по каким-либо другим причинам, но они не делают вылазок для заклепки наших орудий или разрушения наших апрошей. Может быть боятся, что мы при преследовании, ворвемся в Севастополь по их пятам…

Они оказываются такими же хорошими солдатами в бою, как и прекрасными тружениками в оборонительных работах. Из траншей нам видно, как они подвергаются нашим выстрелам, исправляя брешь, а утром мы удостоверяемся, что большая часть работ исполнена ночью. Их артиллерия и боевое снабжение неистощимы, и они имеют в распоряжении защиты весь судовой материал и моряков и могут скорее нас вооружить самым устрашающим образом, свои батареи, а так как крепость обложена не вполне, то располагают возможностью получать извне все запасы и необходимые подкрепления.

Кроме того, они живут в казармах, между тем, как мы находимся под открытым небом, подвергаясь всем жестокостям зимы.

Эти то причины и разговоры между многими офицерами и солдатами, заставляют всех сильно желать приступа открытою силою, который мог бы иметь успех.

Наши генералы имеют более сведений, чем мы, через шпионов и беглых, которые сообщают им о положении неприятельской силы, поэтому благоразумнее основываться нам на опытности наших начальников.

Кстати о беглых; я видел двух таких недавно в наших траншеях, они ушли в ночное время и приблизились к наружной подошве откоса нашего бруствера, а днем явились с большою предосторожностью и, если наши солдаты оказывают горячий прием пленным, если их окружают заботами, предлагая кто свою трубку, кто табак или порцию водки, – то прием, оказываемый дезертирам совсем не тот. Их толкают, бьют прикладами ружей, проклинают, и доказывают этим, что если уважают храбрость и выражают симпатию мужественным, то умеют установить различие между первыми и низкими людьми, изменяющими своему отечеству.

Но и мы, однако, имели также дезертиров! Я признаюсь в этом со стыдом. Пусть русские обходятся с ними подобно нам!

Несчастные, если б они знали предстоящую им участь, то подумали бы прежде чем оставлять свое знамя!

Боюсь чтоб мое письмо не дало вам повода думать, что армия теряет веру в себя и что нравственные её силы падают! Это будет большая ошибка! Достаточно луча солнца для того, чтоб сделать всех довольными, и все мы, офицеры и солдаты, мало-помалу привыкли к этой, сознаюсь, тяжелой жизни. Наши мысли не останавливаются на настоящем, а мчатся вперед и видят пред собой почести, славу, семью и Францию!