Текст книги "Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг."

Автор книги: Жан Эрбе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

3

Лагерь под Дауд-Паша 16/4 июня 1854 г.

Приятное известие!

Приказом 27/15 мая я произведен в капитаны по линии.

Дурная новость.

Имеются вакансии капитана только в резерве.

Я ни за что не хочу возвращаться во Францию ранее окончания кампании… и поеду туда разве только насильно, по принуждению.

Отправился искать полкового командира, который с сердечною добротою обещал поддержать ходатайство о замене меня, если я найду здесь капитана, который согласится уступить свое место.

Сейчас же я побежал в палатку капитана М. здоровье которого было более чем плохо, и он имел полное право даже на отставку. Не без труда удалось мне получить от него согласие на такой обмен.

Вполне счастливый успехом, я отправился к полковнику, чтоб сообщить ему об этом, и представил, охотно им принятое, прошение о замене.

Теперь, когда я сделался более спокойным, расскажу вам о моем обеде у принца. В 6 часов вечера вестовой провел меня в весьма скупо меблированную комнату, и сейчас же оттуда меня направили в столовую, куда через несколько секунд вошел сам принц в сопровождении начальника его главного штаба и 4 или 5, состоящих при нём или при штабе дивизии, офицеров. Каждый сел за стол без приглашения, что сделал и я, увидя незанятое место. Обед был весьма простой: суп, три блюда, десерт и кофе.

Принц говорил много, и не всегда был интересен; отвечал ему только капитан Фери-Пизани, специально состоявший при нём в качестве офицера по поручениям. Полковник главного штаба казался сосредоточенным и говорил не много. Что касается меня, то я дал себе слово только отвечать на вопросы, а потому мне не пришлось ни разу открыть рот.

После кофе все удалились, а я, мало удовлетворенный, пошел на свой пост.

На следующий день 15 июня, разбуженный вестовым в 8¹/₂ часов утра, я возвратился в лагерь и тогда же узнал о своем назначении.

После завтрака отправился в Константинополь. Не буду подробно описывать этот большой город, так как, по моему мнению, это уже сделано всеми путешественниками. Деревянные дома за исключением общественных памятников и некоторых зданий высшего круга, извилистые улицы и если мощеные, то весьма плохо, минареты, похожие на фабричные трубы, бесчисленное количество бродячих собак и проч.

У моста Золотого Рога, с которого вид действительно великолепен, я был осажден молодым греком 18–20 лет, весьма прилично одетым, в феске, в тонких сапогах, который на хорошем французском языке, испросил позволение сопровождать меня, предлагая себя в чичероне.

«Я учился в коллегии в Пере, – сказал он, – и ознакомился с французским языком, а потому желаю усовершенствоваться в нём, пользуясь беседой с настоящим французом; с этой целью я позволяю себе просить дозволения сопровождать вас».

Я был очень доволен этой случайной встречей и мы вместе отправились по мосту далее.

Спустя немного пришли в еврейский квартал довольно бедного вида и у порога домов заметили очень красивых евреек, с тюрбанками на голове по старинной моде их предков, что очень оригинально, и я сохраню об этом приятное воспоминание.

Через четверть часа, мой провожатый и я сделались лучшими друзьями в мире и он рассказал, что отец его был адвокатом в Пере, что у него две сестры 19 и 20 лет, из которых старшая должна выйти замуж и что он предполагает подобно отцу, быть адвокатом. Затем предложив представить меня своей семье, он пригласил туда меня вечером, чтоб послушать музыку. Обязанный в тот же вечер возвратиться в лагерь, я высказал сожаление о невозможности воспользоваться его любезным приглашением сейчас, но обещал прийти днем.

Покидая еврейский квартал, мы прошли в часть города, где обыкновенно живут иностранцы всех государств. Мой провожатый предложил повести меня к одной пожилой даме, живущей в прелестной квартире с двумя дочерьми и к которым он должен был сделать визит. «Одна из дочерей 13-ти лет, а другая 11-ти», сказал он, но это черкешенки, которые выходят замуж и делаются матерями в 9 лет и во всякое время им можно дать вдвое более лет против действительности. Они не стягиваются корсетами, как европейские женщины, не носят также открытых платьев, обнажающих грудь, как турчанки, но надевают род шелкового совершенно закрытого корсажа и, не считая непристойным показывать лице, не закрывают его вуалью. Исповедуя христианскую религию, они имеют лишь самое слабое понятие о догматах её. Так например, они воспитываются в убеждении, что созданы для того, чтобы быть рабынями мужчин.

Все эти подробности заинтересовали меня, и я согласился пойти туда вместе с ним.

Мы вошли в прекрасный старый каменный дом, с большим крыльцом и широкой лестницей с балюстрадой, весьма благообразного вида. В первом этаже мой проводник, не постучавшись, отворил обе половинки дверей и без всякой церемонии мы вошли в большой зал о трех окнах, прекрасного стиля, с шелковыми обоями, позолоченною мебелью, диванами и креслами, покрытыми коврами и зеркалами между окон, – но всё это было старо, бедно и завядшего вида… хотя опрятно и заботливо содержано.

Неужели в этом состоит восточная роскошь?.

Вскоре затем я очутился в сообществе двух прелестнейших девиц, блистающих свежестью и совершеннейшей грацией. Судя по их уверенности в себе и физическому развитию, им можно было дать на вид 18–20 лет. Но лицо матери их, которой не более 30 лет, уже покрыто морщинами, а волоса начали седеть.

Так как эта семья не понимала ни слова по-французски, а мое любопытство было удовлетворено, то визит не был продолжителен, и я скоро удалился.

Затем мой проводник направил нашу прогулку к европейскому кварталу Пера.

Мы встретили в одной кофейне, обыкновенно посещаемой турками, многих офицеров моего полка и между ними товарища моего, капитана Трусень, который вышел мне на встречу и представил меня своему брату, уже три года живущему в Пере, где он состоит представителем одного процветавшего здесь французского коммерческого дома.

Теперь мой грек мне был бесполезен и, вежливо поблагодарив за его обязательность, я откланялся ему, но он не ушел, желая по словам своим, быть всегда в моем распоряжении.

Так как решимость его в нежелании меня оставить делалась надоедливой, то я обратился за советом к брату моего товарища, который сказал: «Дайте ему монету в 20 су, и он уйдет удовлетворенный». Как! сыну адвоката, юноше который приглашал меня пронести вечер в его семье? Возможно ли это? – «Он не обманул вас, я знаю, его отца, как одного из выдающихся адвокатов Перы; одна из его сестер имеет очень хороший голос, и вечера, проводимые в этом доме, не лишены прелести, но при уходе гостей, у двери ставят блюдо и каждый должен класть свою жертву. Молодой человек со своей стороны ищет возможности воспользоваться платой, представляясь иностранцам как переводчик, так как говорит на шести языках, подобно большинству всех этих маленьких греков, копошащихся в портах. Он же лучше других говорит, так как хорошо учился в коллегии в Пере».

Я был поражен и почти с трепетом вручил будущему адвокату монету в 5 франков, за что он меня очень благодарил; таким способом я от него освободился.

Тем временем вошел в кафе капитан Морено и у этого весьма приличного человека, которого вы знаете, был странный, взволнованный вид, и он находился под впечатлением живого возбуждения.

«В соседней улице, – рассказал он нам, – мимо меня проезжала золоченая карета, в которой чинно сидели четыре дамы, закрытые чадрою и одетые в прекрасные шелковые платья. Карету сопровождали два всадника с саблями наголо, держась позади её. Предположив, что эти дамы принадлежат к высшему кругу, я почтительно им поклонился, но судите о моем удивлении, когда увидел, что они посылали мне горячие воздушные поцелуи. Думая, что мне повезло, я подошел к карете и передал свою карточку красивейшей из незнакомок, но вместо ответа со своим адресом, она и её спутницы сняли с себя украшения и ближайшая подала их мне своими крошечными ручками. Жестами отказавшись от этого, я старался внушить им, что могу удовольствоваться только предложением их сердца, но вдруг заметил сверкнувшую над моею головою саблю, и инстинктивно отскочил в сторону, избегнув удара. Женщины повстававшие в карете, кричали, жестикулировали… видимо они радовались, что сабля не наделала беды. Карета удалилась со своей охраной, но я не последовал за ней, и поэтому остался в живых». Г-н Трусень объяснил нам, что золотая карета принадлежала Султану, что четыре женщины были из его сераля, а два всадника – евнухи и что если б это случилось с жителем Константинополя, то он наверно бы был убит на месте. Женщины посылали не поцелуи красивому капитану, а просто делали ему приветствие, которое по турецкому обычаю выражается попеременным прикладыванием правой руки к сердцу и к губам. Если же они так великодушно предложили свои украшения, то предполагали, что карточка капитана была способом испрашивания у них милостыни. Мы оставили кофейню около семи часов, а в 8¹/₂ были уже в лагерях. Завтра в полдень Султан делает смотр дивизии.

4

Лагерь под Дауд-Паша. 19/7 июня 1854 г.

17/5 числа при рапорте я узнал, что мой диплом на капитана находится у полковника, и ни минуты не потерял для устройства своего положения. Употребив все необходимые для сего старания, я в 11 часов получил от начальника штаба дозволение принца, ожидать при своем полку решения маршала. Хотя я и не завтракал, но, исполняя устав, присоединился к своей роте, выступавшей на смотр.

В полдень, поставленная перед казармами Рами-Чифтлик в боевом порядке дивизия, к северу от Золотого Рога, ожидала под ружьем прибытия Султана. Если точность есть вежливость королей, то, кажется, она не составляет принадлежности Султанов. Только в час пополудни Абдул-Меджид появился перед фронтом войск, в сопровождении маршала Сент-Арно в полной парадной форме. Костюм Султана был проще: феска, белые панталоны и темное застегнутое платье без вышивок, с одним только орденом. Он был верхом на великолепной вороной лошади, с богатым чепраком. Принц поскакал к нему навстречу и в продолжении всего смотра держался возле него. Потом войска проходили церемониальным маршем.

Вслед за тем, принц, явно оставшийся недовольным, так как Султан не обращался к нему вовсе, не откланявшись пришпорил лошадь и отправился догонять свою дивизию.

Хотя об этом смотре накануне писалось в константинопольских газетах, и мы ожидали большего количества любопытных и народа, тем более, что такие торжества здесь бывают весьма редко, но в числе присутствовавших в качестве зрителей оказалось лишь очень немного турок и несколько европейцев.

Нравственное впечатление на наших людей оказалось незавидным, и после смотра под палатками не было недостатка в злых, насмешливых разговорах по этому поводу.

Г-н Трусень, присутствовавший на смотру, догнал нас в лагерях и пригласил меня к своему брату обедать и ночевать, для того, чтоб на следующий день предпринять продолжительную прогулку в каике по Босфору, на что я и согласился с большим удовольствием.

На следующий день, мы отправились на набережную и наняли два каика, из которых один заняли г-жа Трусень с двумя дочерьми, а другой капитан, его брат и я. Такие прогулки по воде действительно прелестны; лодки из прекрасного воскового дерева, отделаны медными украшениями, но в них неудобно помещаться, так как они очень длинны и узки, и, чтоб не опрокинуться, необходимо садиться посередине с протянутыми ногами и остерегаться делать какое-либо движение. Перевозчик, настоящий турок, был бесподобен со своими мускулистыми руками в белой шелковой полупрозрачной рубахе, волнующейся на его широкой груди. Мы удивлялись ловкости, с которой он беспрепятственно лавировал между множеством катеров, бороздящих по всем направлениям Босфор.

Эти каики весьма быстры на ходу, и через два часа после отъезда мы добрались до противоположного материка в месте, называемом Замок Азии и затем проехали 16–18 километров по Черному морю.

Было 11 часов, когда мы поместились в тени гигантского дерева, ствол которого на высоте одного метра от почвы мог служить столом для 12 персон и восхитительно позавтракали самой изысканной провизией, взятой семьей Трусень.

Затем сделали продолжительную прогулку в поля, весьма интересную по встречавшимся явлениям и особенно поразившим меня могуществом растительности, вне всякого описания.

Посетили дворец, весь из белого и розового мрамора, построенный Султаном на этом берегу Азии, о богатстве которого могут дать идею только разве сказки «Тысяча и одной ночи».

В 6¹/₂ часов мы возвратились к каикам, чтоб отплыть обратно в Константинополь.

Как только солнце скрылось за горизонтом, наши перевозчики оставили весла и после нескольких молитвенных обращений по направлению к Леванту, вынули из ящика кое-какую провизию и пообедали с замечательным аппетитом. Это потому, что в то время был Рамадан, а в этот период времени, соответствующий нашему посту, магометанам запрещается принимать пищу между восходом и закатом солнца и наши каикчи решительно ничего не ели и не пили в продолжении 16-ти часов.

Мы вышли на свой берег в 9 час. вечера, когда было уже поздно отправляться в лагерь, да по случаю не освещения улиц, мы бы и не нашли дороги. Кроме того, бесчисленное количество бродячих собак, днем безвредных, ужасны в ночное время, и мы рисковали быть растерзанными. Всё это заставило нас остаться ночевать у г-на Трусеня, всегда особенно ко мне любезного.

На следующий день 19/7 числа, после завтрака, я с товарищами посетил все более известные редкости Константинополя: различные мечети, Св. Софию, большой базар и проч. Так как входить в мечеть в обуви запрещено, то мы должны были оставить свои сапоги у наружных дверей, не подвергаясь впрочем никакой опасности лишиться их, так как количество снятой обуви было большое.

Св. София!.. Не могу отделаться от некоторых печальных размышлений, видя представителей мусульманского духовенства, отправляющих свои моления под теми же сводами, где наши христианские священники молились четыреста лет тому назад… но мимо…

Большой базар довольно интересен, и вы можете себе его представить, посетив Тампль в Париже. Только улицы его шире и более многолюдны, с невообразимой толкотней на каждом шагу. Здесь встречаете более женщин, чем мужчин, но и тех и других всегда отдельно, так как они не имеют права, не преступая обычаев и законов, обмениваться в публике знаками знакомства или обращаться с разговором, даже если они муж и жена или брат и сестра.

Бесчисленное множество лавочек снабжены всем, чем желается, (имейте в виду, что других почти нет в турецком городе). Хозяин турок или грек иногда с приказчиком стоят посреди своих товаров, в порядке разложенных на полках. Спрашиваете, что вам нужно и вам показывают только желаемый предмет, и если продающий турок, то с ним нельзя торговаться; на предложение ему меньше против назначенного на один сантим, он берет назад предмет, ни слова не говоря, и кладет его на место. Если же он грек, то бывает совершенно иначе; он наблюдает за вами, и если предполагает, что вы не знаете цены, то не замедлит спросить за требуемую вещь 20 франков, которую затем уступит за 2 или 3 франка.

Около пяти часов мы направились в лагерь обедать.

5

Лагерь под Дауд-Паша. 20/8 июня 1854 г.

Приказ о посадке дивизии на суда для отправления в Варну пришел вчера после полудня. 1-ый батальон садится 20/8, а второй 21/9 в 5 часов утра.

Теперь, когда почти уверен, что буду делать кампанию, я не стесняясь купил вьючную лошадь, с целью пользоваться ею в походе для перевозки вещей, а на остановках для осмотра верхом окрестностей лагеря.

За небольшую сумму в 300 франков, я мог добыть себе прекрасное небольшое животное 6–7 лет, и довольно плохие, впрочем, узду, седло, недоуздок и вьюк.

Кошелек мой отощал, пришло время воспользоваться кредитивом, который вы с родственною предупредительностью передали мне при отъезде из Франции, для чего и отправился в полдень в город в квартал Перы. Пройдя Золотой Рог, я пошел по набережной и обратившись к одной личности, которую по заботливому его виду, принял за француза, просил указать мне банкирский дом Пер… и К°. «Г-н Пер… банкир, – отвечал он, – сам я перед вами».

В эту минуту взгляд мой перенесся на группу лиц, остановившихся в 50 метрах от меня. Шесть полициантов, называемые кавасами, сопровождали несколько мужчин одетых по-европейски со связанными за спиной руками, и веревка в палец толщиной болталась у каждого на груди. Затем я увидел двух кавасов, которые, схватив под руки одного из сопровождаемых ими лиц, подняли его возможно высоко, между тем как третий кавас, взявши веревку, повесил осужденного на гвоздь, выступающий над дверью одного городского дома. Окончив эту операцию, кавасы продолжали свой путь, чтоб снова сделать тоже самое немного далее… а в это время с ними спорил мой бедный г. Пер… На улице же не происходило ничего особенного, никого не было из любопытных, и никакого сборища! Я отвернулся, сильно взволнованный таким зрелищем, и поспешил удалиться.

Г-н Трусень объяснил мне, что виновные были приговорены к повешению за открытый заговор в пользу русских и что мне пришлось присутствовать при казни, которая практикуется всегда в подобных случаях. «В три часа, – прибавил он, – те же кавасы пойдут снимать тела и отвезут их, куда следует, найдя их на тех же местах и такими, как оставили. Никто не попытается спасти их, если же кто-либо прямо или косвенно помешает юстиции султана, то немедленно будет повешен также, как и те, которые издали или вблизи захотели бы оказать участие несчастным; и всё это, как видите, очень быстро».

Я затем сообщил ему о задержке, которую причинил мне этот печальный эпизод. «Явитесь в банк, он постоянно в действии, несмотря даже на то, что как передают по секрету, сотоварищ г. Пер… донес об этом заговоре».

Действительно, я представил кредитив кассиру банка, где все служащие оказались на местах, получил свои деньги французскими кредитками и возвратился в лагерь в 6¹/₂ часов вечера, еще сильно возбужденный.

Я должен сесть на корабль завтра утром в 5 часов утра для отъезда в Варну.

6

Варна. Лагерь под Йени-Кей. 27/15 июня 1854 г.

21/9 числа я вступил на французское судно «Дофин», на котором поместились только три роты 2-го батальона: все были довольны, судя по погоде, совершить этот переход при удачных условиях и действительно, спустя тридцать часов, 22/10 в полдень мы благополучно входили в порт Варны.

Город имеет не более 12–14 тысяч жителей и окружен крепостной стеной, не имеющей особого оборонительного значения, так как над городом господствуют высоты, с которых легко бомбардировать его. Мы почти ничего не нашли здесь из съестного, исключая некоторого количества провизии, привезенной французскими или английскими маркитантами, продававшими их по баснословным ценам.

Небольшую нашу колонну, усиленную пятью ротами батальона, высадившегося часом позднее, офицер генерального штаба проводил на место, предполагаемой лагерной стоянки, около 8–10 километров к северо-западу от города, где мы быстро устроились. В одно мгновение ока были поставлены палатки, разведены огни для варки пищи и собраны фуражиры для немедленной раздачи припасов.

Я воспользовался приглашением на обед к товарищам 1-го батальона, прибывшего сюда накануне. Если батальон одного полка вступает на место, последовательно через один или несколько дней после другого, то обычаем установлено, что ранее прибывшие офицеры приглашают к себе на обед офицеров рот одного номера, вновь пришедшего батальона.

На следующий день утром я покинул лагерь, чтоб осмотреть окрестности. Прикомандированный к свите, в ожидании министерского решения о моем перемещении, я остался без всякой службы.

Первая дивизия стала лагерем на высотах, командовавших и прикрывавших город. Прибывающая на днях из Адрианополя 2-я дивизия должна поместиться на оставленном для неё месте на правом фланге 1-ой дивизии. 3-я дивизия в полном составе поставлена правее 2-ой, а на нашем правом фланге уже стоит 4-я дивизия, высадившаяся несколькими днями ранее. Весь английский корпус размещается между городом и французскими войсками. Англо-французская армия доставлена в обратном боевом порядке. Она почти в полном составе и только недостает части артиллерии и кавалерии, которая вскоре ожидается, и тогда отряд будет в состоянии начать военные действия.

Повсюду встречаю хорошее расположение духа, веселье, довольство и горжусь и счастлив, что принадлежу к такой армии!

После полудня я отправился в английский лагерь. Несмотря на самолюбие француза, должен сознаться, что был восхищен прекрасным видом английских солдат и удивлялся их большому росту, изящным, новым мундирам, сильному сложению, точности и правильности их перестроений и красоте их лошадей. Привычка к излишнему комфорту составляет большой недостаток, и им будет весьма трудно удовлетворять свои многочисленные потребности, когда пойдем вперед.

В самом близком расстоянии от англичан, под теми же стенами Варны стоит лагерем в довольно большом количестве турецкая кавалерия, но между ними существует чувствительная разница и главным образом в том, что у турок нет ничего, чему можно бы было позавидовать, и судя по приемам, на них нельзя сильно рассчитывать. Их называют башибузуками, род иррегулярной кавалерии, которая, по моему мнению, более расположена к краже и грабежу на больших дорогах, чем к поведению хорошего солдата. Она состоит под начальством генерала Юсуфа и слывет официально под названием восточных спагов.

Близ наших лагерей находится густой, высокоствольный лес, куда я уже отваживался проникать, найдя здесь следы животных. Но, к сожалению, они оказались принадлежащими лишь собакам или волкам. Правда, я не ходил в чащу из боязни заблудиться. В ночное время эти собаки или волки подходили почти вплоть к нашему лагерю и очищали его от костей и других отбросов, которые не были зарыты. В этом то лесу наши солдаты добывали себе топливо для приготовления пищи и поддержания во всю ночь огня больших костров на передней линии лагеря, причем каждая рота запасалась необходимым количеством дров без всякого контроля. Впрочем, эти материалы здесь не имеют никакой стоимости, так как жители соседних деревень не стеснялись рубить вековые дубы, с единственною целью получить необходимый им отрубок, остальное же бросалось на месте, уничтожаясь от времени и ветхости. Я наступал на срубленные деревья более двух метров в обхвате и они вследствие гнилости, подавались от моей тяжести.

В этот лес наши люди отправлялись еще для сбора ветвей с целью устройства шалашей, прекрасного убежища от солнца; эту привычку они переняли от войск, прибывших из Африки и умевших хорошо устраивать такой сорт навесов из ветвей с зеленой листвой. По моему приказанию люди моей прежней роты устроили такой шалаш и для меня, в котором я с гордостью заседаю во всё время сильной дневной жары.

В следующие дни, я посетил окружные местности. Болгарские деревни содержатся чище чем те, которые я проезжал по дороге из Галлиполи к Константинополю. Жители со спокойным темпераментом, равнодушно занимаются возделыванием своих участков, которые по закону они могут брать только в аренду.

Упряжь их рабочего скота украшена приспособлением, на котором висят два или три лошадиных хвоста, смотря по рангу, к которому принадлежит землевладелец. Несмотря на их спокойствие сразу чувствуется, что народонаселение симпатизирует русским, так как они не высказывали никакого желания помогать нам и прятали всё то, что могло быть для нас полезно. Это доказывалось нахождением нами во многих местах большего количества зерна в бочках, нарытых в землю.

Мы щадили засеянные поля, не причиняя им порчи, уважали обычаи, платили за всё наличными и не оспаривали даже часто преувеличенные цены припасов. Может быть такими поступками достигнём, что болгарское народонаселение будет к нам менее враждебно.

Тем временем я выезжаю свою лошадь и в этом скромном занятии нахожу развлечение, соответствующее моим вкусам.

Благодарю горячо любимую матушку за её добрые советы и даю слово быть всегда достойным ее, чтобы ни случилось.