Текст книги "Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи"
Автор книги: Жан Флори
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
5. Боэмунд – образцовый крестоносец?
Был ли анонимный автор «Деяний франков» рыцарем Боэмунда, как полагает большинство историков, занимающихся крестовыми походами? Или, скорее, не был ли он клириком его армии (как утверждает Колин Моррис, и я склонен поддержать его мнение), разделявшим пристрастие аристократии к песням о деяниях (chanson de geste)?[148]148
Morris С. The Gesta Francorum as narrative history // Reading Medieval Studies, 19, 1993. P. 55–71, в частности, P. 63. Wolf К. В. Crusade and narrative: Bohemond and the Gesta Francorum // Journal of Medieval History, 17, 1991. P. 207–216 (особенно P. 208). Как и P. Хилл, Вульф полагает, что норманнский Аноним был молодым человеком благородного происхождения, который, прежде чем вернуться в свет, получил церковное образование.
[Закрыть]. Как и Р. Хилл, Вульф полагает, что норманнский Аноним был молодым человеком благородного происхождения, который, прежде чем вернуться в свет, получил церковное образование.> Как бы то ни было, сегодня ученые сходятся в том, что эта хроника крайне благосклонно отзывается о Боэмунде. Некоторые критические замечания со стороны хрониста – как мы увидим дальше – на самом деле были сделаны ради пропаганды этого персонажа и потому были сохранены в окончательной версии, которую распространяло окружение самого Боэмунда в 1106 году в ходе его поездки по Франции, предпринятой с целью проповеди крестового похода. Поэтому нет ничего удивительного в том, что под пером норманнского Анонима возник образ Боэмунда, который благодаря снисхождению на него Святого Духа разом преобразился в образцового крестоносца.
Норманнский Аноним был не единственным, кто подчеркивал эту внезапную перемену: о ней упоминал и Луп Протоспафарий. Как и многие другие хронисты, сначала он поведал о небесных знаках, сопровождавших проповедование крестового похода[149]149
Об этих знаках см.: Riley-Smith J. The First Crusade and the Idea of Crusading. Londres, 1986. P. 33 sq.; Flori J. Pierre l’Ermite et la premiere croisade… P. 230 sq.
[Закрыть]; для него, как и для норманнского епископа Жильбера из Лизье, они предвещали глобальное перемещение народов из одного королевства в другое[150]150
Orderic Vital, IX, c. 2. P. 10–12.
[Закрыть]. В 1095 году, писал он, после того как вся Апулия стала свидетельницей звездопада, из Галлии и всей Италии пришли народы, носившие на правом плече – вместо знамени – крест Христа. Затем Луп рассказал об «обращении» Боэмунда, отнеся его к 1096 году: «Рожер, граф Сицилийский, с 20 000 сарацин и превеликим множеством других людей, а вместе с ним и другие графы Апулии, взяли в осаду Амальфи. И покуда они упорно осаждали его, по внезапному побуждению Божьему Боэмунд и другие графы с войском более чем в пятьсот рыцарей изготовили кресты, которые они прикрепили на правое плечо, и покинули осаду»[151]151
Lupus Protospatarius… P. 62. Курсив мой.
[Закрыть].
Как и норманнский Аноним, хронист хотел подчеркнуть, что поход, отвечавший желанию Бога, был в высшей степени достойным предприятием. Следовательно, Боэмунд и его соратники имели право поставить служение Богу выше вассальной службы герцогу Апулийскому, отошедшему, впрочем, под пером автора, на второй план, к «прочим графам Апулии». Военными действиями руководил Рожер Сицилийский, который был единственным, кроме Боэмунда, кого Луп упомянул по имени. Однако можно сомневаться в спонтанности поступка Боэмунда. Некоторые историки заходят в сомнениях еще дальше и даже спорят о том, был ли Боэмунд настоящим крестоносцем. Эти два вопроса заслуживают пристального внимания.
ВНЕЗАПНОЕ ПРЕОБРАЖЕНИЕ?
Сначала решим вопрос о спонтанности. Как мне кажется, рассмотрения в данном случае требуют и обстоятельства, при которых было принято это решение. Ибо Боэмунд, оставив осаду, которая грозила затянуться надолго, уклонился от своих вассальных обязательств – или, по меньшей мере, от обязательств солидарности, которые налагал на него мир с братом, заключенный в недавнем времени под влиянием могущественного графа Сицилийского. Однако, согласно такой трактовке событий, Боэмунд ничего не нарушил: побуждаемый Святым Духом, он откликнулся на призыв Бога, своего первейшего господина…
Однако следует ли верить в это неожиданное, внезапное прозрение? Я не верю в него, несмотря на то что источники изобилуют примерами подобных решений, принятых другими крестоносцами после какого-либо знака свыше: чуда, излечения или пламенного воззвания харизматичного проповедника, оказывавшего колоссальное воздействие на впечатлительную и легко возбудимую толпу, что столь убедительно показал Поль Руссе[152]152
Rousset P. Recherches sur l’émotivité a l’époque romane // Cahiers de civilization médiévale, 1959. P. 65 sq.; Rousset P. Le sens du merveilleux a l’époque féodale // Le Moyen Age, 72, 1956. P. 25–37; Flori J. Paul Rousset, historien de la croisade et pionnier de l’histoire des mentalités // Medievalismo, 9, 1999. Madrid. P. 179–190.
[Закрыть]. В нашем случае не было ни чуда, ни проповеди, ни какого-либо небесного феномена. Напротив, Боэмунд, как кажется, ожидал не небесного знака, а конкретных и четких «земных» указаний, позволяющих определить, что за люди к нему движутся. Увидев, что они отмечены знаком креста, услышав их клич «Так хочет Бог!» и узнав, что они задались целью сражаться с «язычниками», чтобы отвоевать у них Гроб Господень, Боэмунд понял, что речь идет о воинстве, в рядах которого он хотел бы оказаться. Но решение Боэмунда стать крестоносцем созрело, на мой взгляд, раньше его публичного и театрального претворения в жизнь.
Действительно, как мог не знать он об идее крестового похода, о его проповедовании и даже о его популярности в народе? В марте 1095 года Урбан II возглавил собор в Пьяченце, в Северной Италии[153]153
Bernold de Constance. Chronicon // MGH SS 5. P. 462–463.
[Закрыть]. На нем присутствовало посольство басилевса Алексея, просившее папу отправить наемников, выходцев из латинского христианского мира, чтобы поддержать византийские войска в их борьбе против турок. Этому призыву предшествовало множество аналогичных посланий, направленных басилевсом к правителям Запада. В «Алексиаде», имеющей целью, как справедливо замечает Жан-Клод Шейне, «снять с отца Анны Комниной ответственность за латинские походы, спровоцировавшие серьезные конфликты»[154]154
Cheynet J.-Cl. Byzance. L’Empire romain d’Orient. Paris, 2001. P. 312.
[Закрыть], о них не сказано ни слова. Проповедование крестового похода частично было вызвано просьбой басилевса. Спустя восемь месяцев призыв подхватил и Клермонский собор, но на сей раз папа усилил его, указав, что целью похода является освобождение Иерусалима, что изменило, как будет видно в дальнейшем, и характер, и масштаб предприятия[155]155
О соответствии интересов папы и басилевса, выразившихся в их демарше к королю Хорватии, см.: Frankopan P. Cooperation between Constantinople and Rome before the first crusade: a study of the convergence of interest in Croatia in the late eleventh century // Crusades. Vol. 3. 2004. P. 1–13. Автор справедливо замечает, что Иерусалим для Алексея был способом пропаганды, а не истинной целью.
[Закрыть].
Возможно ли, чтобы норманны Апулии ничего не знали об этих планах? Конечно, Э. Понтьери[156]156
Pontieri, Е. I Normanni dell’Italia meridionale е la prima crociata // Archivio storico italiano, 114, 1956. P. 3–17.
[Закрыть] указывает на то, что в нашем распоряжении нет ни одного папского послания, побуждавшего жителей Южной Италии отправиться в крестовый поход, тогда как история сохранила три письма, адресованных фламандцам, болонцам и монахам монастыря Валломбрез в Апеннинах. Можно также обратить внимание на позднюю дату папского послания к генуэзцам (сентябрь 1096 года), которое, согласно некоторым ученым, могло быть первым призывом, обращенным к итальянцам, в какой-то степени оказавшихся в стороне от этого предприятия[157]157
Yewdale… P. 31–32.
[Закрыть]. Нельзя ли предположить, что подобные послания могли затеряться? Три письма на весь христианский Запад – это слишком мало для того, чтобы принять окончательное решение ввиду отсутствия документов, предназначавшихся для Южной Италии. Чтобы допустить предположение о том, что Боэмунд знал о папском проекте, нет необходимости настаивать на том, что такие послания существовали.
Однако Рауль Манзелли находит эту гипотезу неприемлемой[158]158
Manselli R. Italia e Italiani… P. 52 sq.
[Закрыть]. По его мнению, Боэмунд не знал о крестовом походе вплоть до последнего момента. Урбан II, говорит он, остерегался проповедовать этот поход в Южной Италии, желая удержать при себе «этих норманнов», чтобы защитить папский престол от Генриха IV. Итальянский историк сближает несостоявшийся призыв в Южной Италии с официальным запретом, позднее наложенным Пасхалием II на участие испанцев в сражении на Востоке: они должны были вести свою священную войну в самой Испании против мавров[159]159
Pascal II. Ep. 25, 26, 44 // PL 163, col. 45, 64–65.
[Закрыть]. По мысли Манзелли, «неведение» Боэмунда вполне могло бы объяснить драматизацию повествования о вмешательстве Святого Духа.
Рудольф Гиестанд тоже защищает гипотезу о неведении Боэмунда[160]160
Hiestand. R. Boemondo I e la prima crociata // Musca G. Il Mezzogiorno normanno-svevo e le crociate. Bari, 2002. P. 65–94.
[Закрыть]. Он не принимает свидетельства Рауля Канского, согласно которому, Боэмунд, напротив, «был вдохновлен апостольскими проповедями и побуждал всех правителей освободить Иерусалим от гнета неверных»[161]161
RC, c. 2, p. 604–605.
[Закрыть], но сам в поход не отправлялся из-за своих отношений с Алексеем, которому подобная инициатива показалась бы подозрительной. Поддерживает эту гипотезу и Альфонс Беккер: Урбан II, по его мнению, не желал видеть норманнов Италии, особенно Боэмунда, среди воинов, набранных для Алексея; следовательно, папа всеми силами старался держать его в неведении относительно этого предприятия[162]162
Becker A. Le voyage d’Urbain II en France // Le Concile de Clermont de 1095 et l’appel à la Croisade. Rome, 1997. P. 127–140, 138 sq.
[Закрыть]. Все это допустимо, но не очевидно. Остается выяснить, мог ли Боэмунд действительно ничего не знать об этих проектах, вне зависимости, был он или не был проинформирован папой.
Ведь если ни один текст не позволяет утверждать, что Боэмунд был в курсе намерений папы, то ничто не позволяет, напротив, исключать эту возможность. Она мне кажется очень вероятной, несмотря на то что источники, утверждающие это или наводящие на такую мысль, носят легендарный характер. Согласно преданию, которое отбросили «французские» хронисты, но сохранили Альберт Ахенский и Вильгельм Тирский, первым инициатором крестового похода был Петр Пустынник: якобы во время паломничества ему было видение Христа у Гроба Господня, который поручил ему миссию: проповедовать на Западе поход ради освобождения Святых мест. Перед тем как приступить к проповеди в Галлии, а затем в Германии, Петр попутно уведомил о своем видении Урбана II. Но на обратном пути из паломничества он, как пишет Альберт Ахенский, высадился в Бари[163]163
Albert d’Aix. Historia Hierosolymitana // RHC Hist. Occ. IV. P. 273.
[Закрыть], и в таком случае Боэмунд должен был о нем знать. Легенда? Или это сообщение достоверно[164]164
Blake E. O., Morris C. A hermit goes to war: Peter the Hermit and the origins of the first crusade // Studies in Church History, 22, 1985. P. 79–107. Автор допускает, что Петр мог совершить это паломничество, и настаивает на его роли primus actor, что, в свою очередь, отрицает М. Коуп: Coupe М. D. Peter the Hermit, a reassessment // Nottingham Medieval Studies. Vol. 31, 1987. P. 86 sq. et passim.
[Закрыть]?
Другой текст, правда, более поздний – хроника Вильгельма Мальмсберийского, – придерживается той же версии. На сей раз позднейшая легенда о Боэмунде превзошла историческую действительность. К 1125 году этот норманн стал настолько известен, что английский хронист приписал ему главную роль в самом возникновении крестового похода, проповедуемого Урбаном II в Галлии в полном согласии с Боэмундом. Прежде всего поход, по мысли Боэмунда, принял форму завоевания Византийской империи, продолжения предшествующей кампании Роберта Гвискарда:
«Но у него была тайная причина, о которой умалчивали: по совету Боэмунда он [папа] должен был бросить почти всю Европу в поход в Азию, так, чтобы благодаря восстанию и помощи всех мятежных провинций он, Урбан, проник бы в Рим, а Боэмунд захватил Иллирию и Македонию. Эти области действительно, а также земли между Диррахием и Фессалониками, его отец, Гвискард, завоевывал у Алексея»[165]165
Guillaume de Malmesbury. Gesta regum anglorum, IV, § 344.
[Закрыть].
Этот рассказ когда-то побудил сэра Френсиса Пальграва выдвинуть теорию, справедливо названную Ральфом Евдейлом «фантастической»: греческие послы, просившие поддержки папы на соборе в Пьяченце, в действительности были посланцами Боэмунда. Последнему в данном случае приписывалось авторство так называемого «Послания Алексея», настойчиво требовавшего помощи от Запада. Наконец, Петр Пустынник был инструментом в руках Боэмунда, необходимым для проповеди крестового похода, который он объявил своим обетом[166]166
Palgrave F. The History of Normandy and England. Londres, 1851–1864. T. IV. P. 509–522; Yewdale… P. 34.
[Закрыть]. Эти измышления лишь подтверждают тот факт, что Боэмунд был широко известен и играл главную роль в походе, рассказ о котором был распространен норманнским Анонимом. Такое охотно приписывают тому, кто на это способен…
Арабские историки, следующие в том же направлении, приписали инициативу в этом предприятии норманнам Южной Италии. По свидетельству Ибн аль-Асира, она принадлежала Рожеру Сицилийскому: на совете этот граф, оглушительно испортив воздух (эти латиняне, в самом деле, невежи!), предложил завоевать Иерусалим, отклонив проект завоевания африканского побережья, пришедшийся ему не по нраву, – в самом деле, он заключил договор с мусульманами Африки и вел с ними торговлю; вдобавок Рожеру пришлось бы снарядить свои корабли для этой экспедиции[167]167
Ibn al-Athir, X, 185–188, trad, in Gabrieli, F. (éd), Chroniques arabes des croisades, Paris, 1977, p. 26–27.
[Закрыть]. Следовательно, для него было бы лучше перенаправить поход на Восток – на завоевание Иерусалима. Замечание об умышленно грубом поведении Рожера передает не только презрительное отношение мусульман того времени к «варварству» людей Запада, но и полное непонимание ими феномена крестового похода, религиозному размаху которого они не придали значения. Этот отрывок свидетельствует также о важной роли, которую играл Рожер Сицилийский. Но в одном арабский историк оказался прав: крестовый поход не прельщал ни графа Сицилийского, ни его племянника Рожера Борсу – их интересы были сосредоточены на Южной Италии. Ни один из них не стал крестоносцем.
Совсем иначе обстояло дело в случае с Боэмундом: он жаждал более возвышенной судьбы, чем та, что ожидала его на месте второстепенного апулийского князька. Участие в крестовом походе позволило ему надеяться на скорейшее исполнение его желаний. Вот что, на мой взгляд, означали вопросы, обращенные им к первым крестоносцам, идущим из Галлии, к независимым отрядам, которые опередили войска знатных баронов, медливших с организацией и сбором средств, необходимых для путешествия. Принятие Боэмундом креста позволило ему покинуть осаду Амальфи с чувством собственной правоты и присоединиться к западным армиям, чтобы сыграть в них, если это возможно, главную роль. Даже если Боэмунд и не получал от Урбана II определенных посланий на сей счет, то он не мог не знать о проектах крестового похода, уже прозвучавших в Пьяченце восемнадцатью месяцами ранее. Он предвидел поход и намеревался использовать его в своих целях[168]168
В этом случае я полностью разделяю точку зрения Э. Джемисон: Jamison Е. Some notes on the Anonymi Gesta Francorum with special reference to the Norman contingent from South Italy and Sicily in the First Crusade // Studies in French Language and Medieval Literature presented to Professor Mildred K. Pope. Manchester, 1939. P. 183–208, в частности, P. 187–188.
[Закрыть].
Когда же Боэмунд стал крестоносцем? Чтобы узнать это, нам нужно вернуться к обстоятельствам уже описанной нами театральной мизансцены. В действительности, как доказали это Эмили Джемисон и совсем недавно Эрик Куоццо[169]169
Jamison E. Some notes…; Cuozzo E. La Partenza del crociato Boemondo, tra l’assedio di Amalfi e l’appello alia crociata // Boemondo, storia di un principe normanno / Ed. Cardini F., Lozito N.. Vetere B. Galatina, 2003. P. 9–18.
[Закрыть], норманны осаждали не только Амальфи, но и всю зависевшую от него территорию. Тридцать первого мая 1096 года Рожер Сицилийский перешел реку Селе и приступил к осаде Ночеры; захватив этот город в начале июня, он осадил Амальфи с суши и моря. Конные отряды во главе с Боэмундом должны были занять дорогу, ведущую из Ночеры, – в частности, Pons Scaphati, деревянный мост под защитой башни, который нельзя было миновать. Речь шла о ключевой стратегической позиции, и роль, отведенная Боэмунду, была особенно важна для блокады региона… которую так и не удалось довести до конца из-за отступничества Боэмунда, вслед за которым последовало множество норманнских рыцарей.
Единственная известная дата во всех этих событиях – время осады Ночеры, канун Троицына дня (в 1096 году он приходился на 31 мая)[170]170
Но не на 30 июня, как ошибочно указано в тексте, выпущенном издателем Annales Cavenses, а. 1096 // MGH SS 3. P. 190.
[Закрыть]. Следовательно, военные действия, которым Боэмунд положил конец, происходили в течение июня или позднее, в июле, но не в сентябре, как полагал Генрих Хагенмейер[171]171
Hagenmeyer H. Chronologie de la premiere croisade, n 68, R.O.L. VI, 1898. P. 249.
[Закрыть]. В этот момент, то есть спустя более восемнадцати месяцев после собора в Пьяченце, в котором приняли участие многие итальянские епископы, и восьми месяцев после Клермонского собора, Боэмунд, без сомнения, знал как о намерениях папы, так и об их эволюции в период между двумя соборами[172]172
См. на этот счет Becker A. Le voyage d’Urbain II en France…
[Закрыть].
Когда первые армии крестоносцев, войска Вальтера Голяка и Петра Пустынника, прибыли в Константинополь 1 августа 1096 года, там уже находились успевшие объединиться норманны из Южной Италии (лангобарды)[173]173
Деяния франков… С. 150.
[Закрыть]. Могла ли идти речь о некоторых из тех, кто вместе с Боэмундом стал крестоносцем в Амальфи? Хронология позволяет выдвинуть эту гипотезу, но она не единственная. Некоторые из лангобардов могли находиться в Константинополе с давних пор, найдя убежище у Алексея после провального завершения кампании Гвискарда; другие могли быть паломниками или независимыми крестоносцами, или даже посланцами Боэмунда, отправленными к Алексею, чтобы известить последнего о намерении Норманна отправиться вместе с армией в Константинополь. Учитывая натянутые отношения между ними, следует понимать, что Боэмунд не мог пройти по землям Византии, не предупредив об этом басилевса и не получив его разрешения. Присутствие норманнов в Константинополе скорее подтверждает – и уж во всяком случае, не противоречит – версию, согласно которой в Южной Италии о крестовом походе знали за две недели до 15 августа 1096 года, даты, назначенной Урбаном II для сбора воинов, откликнувшихся на его проповедь.
Сам Боэмунд во главе своих воинов-норманнов высадился в Авлоне 1 ноября[174]174
Historia belli sacri, c. 7 // RHC Hist. occ. III. P. 177; Albert d’Aix, II, c. 18. P. 312.
[Закрыть]. Переправа, отправной точкой которой, вероятно, стал Бари, не должна была занять более пяти-шести дней, что позволяет отнести начало похода примерно к 26 октября. Таким образом, у Боэмунда было в распоряжении около трех месяцев, чтобы подготовиться к походу. Это довольно мало, если сравнивать его со временем, потраченным другими предводителями на те же действия, которые предстояло совершить Боэмунду: собрать войска, позаботиться о заведовании своим имуществом и землями, наладить союзные отношения, но, главное, обеспечить себя значительными денежными суммами, необходимыми для такого предприятия, пусть даже путь из Апулии был короче, чем из других регионов. Тем не менее ему нужно было позаботиться о содержании своих людей.
Автор «Деяний франков», чей рассказ повторен Бальдериком Бургейльским и Ордериком Виталием, внесшим в него небольшие добавления, указал имена некоторых участников похода. «Все они совершили эту переправу за счет Боэмунда», – уточняет он[175]175
Деяния франков… С. 155 – «Все они перешли к Боэмунду на службу»; Baudri de Bourgueil. Historia Hierosolymitana // RHC, Hist. Occ., IV. P. 21; Orderic Vital, IX, c. 4. P. 36.
[Закрыть]. Ничего удивительного: все они были вассалами Боэмунда или рыцарями его дома. Другие князья действовали так же, что вынуждало их идти на большие жертвы. Так, чтобы финансировать свой поход, Готфрид Бульонский продал земли и заложил свою крепость Бульон за 1500 ливров[176]176
A. Van Hasselt. Annales de l’académie d’archéologie de Belgique. T. VI. Anvers, 1849. P. 93–102 (текст, p. 99–101); Despy G. Godefroid de Bouillon, mythes et réalités // Académie royal de Belgique, Bulletin de la Classe des lettres et des sciences morales et politiques, sér. 5, 71, 1985. P. 249–275.
[Закрыть]. Роберт Нормандский отдал под залог свое герцогство и принял от своего брата 10 000 марок серебром[177]177
Orderic Vital, IX, c. 4. P. 32.
[Закрыть]. Раймунд Сен-Жильский, граф Тулузский, без сомнения, самый богатый из всех предводителей крестоносного воинства, тоже прибегнул к различным уступкам в пользу церквей. В целом все крестоносцы (за исключением беднейших, рассчитывавших на великодушие богатых) предоставляли уступки церквям и монастырям – на деле же речь шла о продажах или займах.
ЧИСЛЕННОСТЬ И ПОБУДИТЕЛЬНЫЕ МОТИВЫ
Крестовый поход действительно обошелся участникам очень дорого[178]178
См. по этому поводу Constable G. The financing of the crusades in the twelfth century // Constable G. Monks, Hermits and Crusaders in Medieval Europe. Londres, Variorum, 1988, IX. P. 65–75; Richard J. Le financement des croisades // Richard J. Francs et Orientaux dans le monde des croisades. Ashgate (variorum), 2003; относительно Первого крестового похода см.: Cazel F. Financing the crusades // History of the crusades. T. 6: The Impact of the Crusades on Europe / Ed. H. W. Hazard, P. Zacour. Madison, 1989. Ch. 4. P. 116–149.
[Закрыть]. Его стоимость для рыцаря, отправившегося в Первый крестовый поход, в четыре или пять раз превышала его годовой доход[179]179
Сf. Riley-Smith J. Early crusaders to the East and costs of crusading, 1095–1130 // Crosse cultural convergences in the crusader period / M. Goodich, S. Menache, S. Schein… P. 237–257; Riley-Smith J. The motives of the earliest crusaders and the settlement of latin Palestine, 1095–1188 // English Historical Review, 98, 1983. P. 721–736.
[Закрыть]. Вероятно, предводителям, имевшим на своем попечении вассалов, рыцарей, дома, пеших воинов и многочисленных слуг, пришлось пойти на гораздо большие траты. Возраставшие издержки вынуждали семью крестоносца влезать в долги, что ставит под сомнение былой тезис, согласно которому крестовый поход был удобным выходом из положения для безземельных «младших сыновей». Очевидно, что это мероприятие не было «доходным»; к тому же большинство крестоносцев вовсе не являлись младшими отпрысками в своих семьях. Сегодня все историки, занимающиеся крестовыми походами, допускают, что основными побудительными причинами крестоносцев являлись причины религиозного порядка. Однако я намерен показать, что эти религиозные стимулы были различными и не исключали идеологических и даже материальных мотивов[180]180
См., в частности, Flori J. Ideology and motivations in the first crusade // The Crusades (Palgrave Advances) / Ed. de Nicholson H. Londres, 2005. P. 15–36.
[Закрыть]. Именно так обстояло дело с Боэмундом.
Ему тоже нужно было изыскать необходимые средства. Кроме упоминавшихся выше документов о продажах за 1094 год (а они составлены слишком рано, чтобы хоть как-то связывать их с намерениями Боэмунда отправиться в крестовый поход) не известно ни хартий, ни других актов, которые можно было бы рассматривать как способ раздобыть себе средства, за исключением одного: в августе 1096 года Боэмунд позволил Вильгельму, своему катепану в Бари, продать либо распорядиться своими владениями в этом городе, что может служить указанием на попытку собрать деньги для похода[181]181
Codice diplomatico Barese, V. P. 41–42; Yewdale… P. 36.
[Закрыть]. Но это все. Возможно, к тому времени Боэмунд уже располагал средствами для оплаты экспедиции, к которой он, вероятно, готовился. Это подтвердило бы идею о том, что решение отправиться в крестовый поход было принято им до «мизансцены» в Амальфи.
Какова численность войска, собранного Боэмундом? По словам Анны Комниной, он высадился на албанском берегу «вместе с многочисленными графами и с войском, ни с чем не сравнимым по величине»[182]182
Анна Комнина. Указ. соч. С. 279.
[Закрыть]. Сказано очень расплывчато; скорее всего, это дань стилю. Альберт Ахенский сообщил, что в войске было 10 000 рыцарей и огромное множество пеших воинов, что, возможно, преувеличено, как и все общие оценки численности средневековых армий. То же самое относится и к общей численности войск, принимавших участие в крестовом походе, – в этом случае цифры варьируются от 300 000 до 600 000 человек. Тем не менее они представляют интерес, несмотря на неточность оценок: они точны не более, чем современная статистика участников многолюдных манифестаций, расхождение в подсчетах может составлять от одного до восьми и даже до десяти человек, согласно оценочным критериям[183]183
См. на этот счет Flori J. Un problème de méthodologie: la valeur des nombres chez les chroniqueurs du Moyen Âge (à propos des effectifs de la première croisade) // Le Moyen Âge, 1993, 3/4. P. 399–422; Flori J. L’usage «épique» des nombres, des chroniques aux chansons de geste; éléments de typologie // PRIS-MA, 8, 1992. P. 47–58; Flori J. Des chroniques aux chansons de geste: l’usage des nombres comme éléments de typologie // Romania, 117, 1999, 3/4. P. 396–422.
[Закрыть].
Цифры, используемые хронистами, никоим образом не являются воображаемыми, аллегорическими или мистическими; в них заложен очевидный информативный посыл. Неточность в подсчетах – действительно существующая – объясняется прежде всего неспособностью хронистов перевести в цифры «неисчислимые толпы», которые, к тому же, никому из них не доводилось узреть целиком. Эта неточность становится менее выраженной – или вообще пропадает, – когда хронисты рассказывают о не столь крупных воинских отрядах, которые они привыкли видеть и могли сосчитать. Еще более точными были подсчеты погибших, которых нередко пересчитывали. Таким образом, эти цифры могут оказаться полезными, однако принимать их на веру не следует.
Кропотливо исследовав подсчеты, представленные в латинских хрониках крестового похода, я предложил в качестве допустимой цифры общую численность участников, добравшихся до Константинополя, от 100 000 до 120 000, среди которых было от 12 000 до 15 000 рыцарей[184]184
Flori J. Pierre l’Ermite… P. 426–457, в частности, p. 453.
[Закрыть]. Джон Франс, независимо от меня, привел примерно те же данные, но сократил наполовину число рыцарей[185]185
France J. Victory in the East. A Military of the First Crusade. Cambridge, 1994. P. 122 sq.
[Закрыть]. Джонатан Райли-Смит сократил его втрое: согласно его предположению, в Никее армия крестоносцев после некоторых потерь насчитывала 20 000 конных воинов, включая сержантов и оруженосцев; среди них было 5000 рыцарей, к которым стоило бы добавить и пехотинцев[186]186
Riley-Smith J. Casualties and the number of knights on the First Crusade // Crusades, I, 2002. P. 12–28.
[Закрыть]. Бернард С. Бахрах, напротив, оценил силы христианской армии в Антиохии примерно в 100 000 – вероятно, это завышенная оценка, если учитывать предшествующие потери[187]187
Bachrach B. S. The siege of Antioche: a study in military demography // War in History, 6, 1999. P. 127–146.
[Закрыть].
Все эти подсчеты, без сомнения, крайне гипотетичны, однако в одном они сходятся: они задают порядок величины, на который также указывают и все хронисты, – Первый крестовый поход выплеснул на дороги неисчислимые толпы.
Однако нас в большей степени интересуют не общие подсчеты, как уже говорилось, довольно условные, а пропорции. Хронисты, безусловно, были не в состоянии подсчитать общее количество воинов в воинстве крестоносцев, но могли довольно точно воспроизвести соотношение сил между различными группами. Альберт Ахенский, как мы видели, указал на то, что армия Боэмунда насчитывала 10 000 рыцарей и огромное количество пеших бойцов. Соотношение между рыцарями и пехотинцами в армиях Западной Европы в целом было следующим: один рыцарь на пять-десять пеших воинов. Но крестовые походы также были и паломничеством, поэтому соотношение сил, вероятно, было иным, с перевесом в сторону пеших групп.
Иначе обстояло дело с отрядом Боэмунда, в основном состоявшим из воинов и, возможно, рыцарей. Луп Протоспафарий сообщил, что вместе с Боэмундом осаду Амальфи покинули 500 рыцарей[188]188
Lupus Protospatarius… P. 62.
[Закрыть]; вполне вероятно, что другие присоединились к нему впоследствии. Жоффруа Малатерра, сторонник двух Рожеров, отозвался о крестовом походе критически, увидев в предприятии Боэмунда простое повторение пути его отца, посягнувшего на греческую империю. Всегда желавший подчинить себе империю, Боэмунд привлек на свою сторону многих из «этих воинственных молодых мужей, жаждущих всего нового, как и приличествует летам их»[189]189
Malaterra, IV, c. 24. P. 102.
[Закрыть]. «Юношей», ушедших вместе с Боэмундом, было так много, что дяде и племяннику пришлось снять осаду и с грустью отправиться восвояси. Следовательно, можно допустить, что численность норманнского войска, собранного для осады Амальфи, резко уменьшилась после того, как Боэмунд уехал прочь.
Источники, к несчастью, не позволяют более точно определить размер воинства, находившегося под командованием Боэмунда. Очевидно, во всяком случае, что всеми признанная доблесть норманнского рыцарства, вкупе с военными дарованиями Боэмунда, с его знанием греков и в какой-то степени сарацин, наконец, с престижем и славой его отца Гвискарда, одолевшего двух императоров, придавали ему вес, несравнимый с численным вкладом войска, которое, впрочем, сложно назвать незначительным.
Жоффруа Малатерра, как было сказано, изобразил Боэмунда и его войско ватагой молодых рыцарей, жадных до всего нового, а главное, до завоеваний. Следует ли из этого, однако, что Боэмунду недоставало духовности, что он принимал участие в походе в большей степени как человек, ищущий приключений, нежели как крестоносец? Каковы были мотивы, которыми руководствовался Боэмунд? Мы вплотную подошли к теме, которая и сегодня разделяет историков. Вопрос этот требует серьезного рассмотрения, исключающего преждевременные и обобщенные выводы. Подойдя к нему со всей осторожностью, мы надеемся ответить на него лишь по завершении нашего исследования.
Осторожность необходима в силу нескольких причин. Первая – необъективность источников. Одни (например, произведения Жоффруа Малатерры или Анны Комниной) изображают Боэмунда авантюристом, занятым исключительно грабежами и захватом византийских земель; другие – такие, как «Деяния франков», рассказ Тудебода или «Historia belli sacri» («История священной войны») (правда, все они взаимосвязаны), – представляют его благочестивым рыцарем, истинным поборником Христа. Вторая причина кроется в сложном характере персонажа, способного хитрить и утаивать истинные намерения; к тому же с течением времени он мог меняться. Кроме того, нам следовало бы пересмотреть собственное видение крестового похода, которое, вероятно, не соответствует представлениям большинства его участников. И, наконец, необходимо помнить об эволюции самой концепции крестового похода в промежуток времени между соборами в Пьяченце и Клермоне. Две первых причины очевидны и не требуют развернутого обоснования, тогда как две другие, тесно связанные, в нем нуждаются.
Что такое крестовый поход? Мнения специалистов по этому вопросу сильно расходятся, даже если ограничиться рассмотрением первой экспедиции, к которой призывал Урбан II. Прежде всего, не был ли крестовый поход, как полагал Карл Эрдманн[190]190
Erdmann C. Die Entstehung des Kreuzzugsgedankens. Stuttgart, 1955 (1935).
[Закрыть], просто военной операцией с целью оказать помощь Византийской империи, распространением на Восток концепции «священной войны», уже разработанной Церковью на Западе, в частности, в Испании эпохи Реконкисты, и напрямую не связанной с Иерусалимом? Или, напротив, это был квазимистический поход к Священному граду, который следует рассматривать в эсхатологической перспективе, – гипотеза, которую с блеском, но чересчур рьяно защищали Поль Альфандери и Альфонс Дюпрон?[191]191
Alphandéry P., Dupront Al. La chrétienté et l’idee de croisade. T. I. Paris, 1954 (1995).
[Закрыть] Нужно ли видеть в крестовом походе вооруженное паломничество, нацеленное освободить Святые места и связанное в какой-либо степени с движением Божьего мира, как полагали Поль Руссе, Ганс Эберхард Мейер, Герберт Каудри и Жан Ришар (каждый со своими важными нюансами, которые нет возможности привести на страницах нашей книги)[192]192
Rousset P. Les Origines et les caractères de la première croisade. Neuchâtel, 1945; Mayer H. E. Geschichte der Kreuzzéüge. Stuttgart, 1965; col1_0 Pope Urban II’s preaching of the first crusade // History, 55, 1970. P. 177–188; Richard J. L’Esprit de la croisade. Paris, 1969; Richard J. Histoire des croisades. Paris, 1996.
[Закрыть]? Или же, по мнению Джонатана Райли-Смита[193]193
Riley-Smith J. The First Crusade and the Idea of Crusading…
[Закрыть], речь шла о паломничестве в знак покаяния и любви к христианским братьям, которых нужно было освободить от гнета турок, как и священные места? Или это была священная война, независимо от ее предназначения, поскольку велась она папой римским против врагов христианства?[194]194
Riley-Smith J. Les Croisades. Paris, 1990.
[Закрыть]
К этим наброскам определения того, чем был крестовый поход, неизбежно искаженным в силу своей краткости, я позволю себе добавить и собственное мнение, учитывая при этом каждое из положений, доказанных моими предшественниками. Крестовый поход не возник ex nihilo: он явился результатом медленного формирования в христианском мире идеи священной войны, в которую внесли свой вклад Божий мир и испанская Реконкиста[195]195
Flori J. La guerre sainte. La formation de l’idée de croisade dans l’Occident chrétien…
[Закрыть]; следовательно, крестовый поход – это священная и даже «священнейшая» война, и на таком основании она «освящает», то есть способна возвести в ранг мучеников, тех, кто потеряет на этой войне жизнь, как в случае «джихада» в мусульманской концепции[196]196
Flori J. Guerre sainte, jihad, croisade. Violence et religion dans le christianisme et l’islam…
[Закрыть]. Крестовый поход – апогей этой идеи, поскольку речь в данном случае идет не только о том, чтобы воевать против сарацин в Испании или на Сицилии, но и о том, чтобы освободить Палестину, колыбель христианской веры и наследие Христа, а также Иерусалим и его святыни – в частности, Гроб Господень, чья основная роль в духовности того времени была отмечена выше.
Но крестовый поход, или «священнейшая война», – это еще и паломничество по самому предназначению. И эта новая черта как раз и меняет перспективы в период между соборами в Пьяченце и Клермоне. В Пьяченце речь шла лишь о том, чтобы посодействовать, по просьбе Алексея, отправке в Константинополь наемников-латинян. Но проповедуемая и освященная папой римским борьба против турок, которую должны были вести латиняне, превратилась в священную войну, как в Испании. А в таких священных войнах не исключены материальные интересы сторон, и «право войны» осуществляется без промедления. Вознаграждение, добыча, завоевание – все это признавалось законным. Битва «во имя Господа» сопровождалась материальными компенсациями, что не было запрещено. К ней лишь добавили перспективу вознаграждения духовного, исходящего от Владыки небесного, которому служат с оружием в руках[197]197
Flori J. La guerre sainte et rétribution spirituelles dans la seconde moitié du XIe siècle: lutte contre l’islam ou pour la papauté? // Revue d’histoire ecclésiastique, 85, 1990, 3/4. P. 617–649.
[Закрыть]. Таковы были, как я полагаю, перспективы Боэмунда и его норманнских товарищей: прежде всего, они были воинами, отправившимися на завоевание (для себя) и отвоевание (для Бога) земель, некогда являвшихся христианскими, – эта цель, на их взгляд, придавала их битве священный характер.
Однако на Клермонском соборе Урбан II в значительной степени изменил эту идеологию, сделав упор на освобождении Гроба Господня[198]198
На этот счет я разделяю позицию Becker A. Urbain II et l’Orient // Il concilio di Bari del 1098 / Ed. Palese S., Locatelli, G. Bari. P. 123–144.
[Закрыть]. Таким образом, священная война, ведомая на Востоке, превратилась в «крестовый поход», в паломничество – вооруженное, конечно, и массовое, но тем не менее паломничество по своему предназначению, что позволило папе закрепить за ним характерные черты и права, связанные с актом покаяния. Второе постановление Клермонского собора прекрасно резюмирует эту особенность новой идеологии, которую папа развивает и в своих письмах: «Всякий, кто движим единственно своим благочестием, а не желанием почестей или денег, отправится в Иерусалим для того, чтобы освободить Храм Божий, чтобы путь этот был для него лишь путем покаяния»[199]199
Concile de Clermont, Canon 2, текст в Somerville R. The Councils of Urban II. Vol. I: Décréta Claramontensia. Amsterdam, 1972. P. 71–81. Тщательное исследование этого текста и его интерпретации в Chevedden P. Е. Canon 2 of the Concile de Clermont (1095) and the goal of Church of eastern crusade: «To liberate Jerusalem» or «to liberate the Church of God?» // Annuarium Historiae Conciliorum, 37, 2005. P. 57–108.
[Закрыть].
Итак, крестовый поход предписывался в качестве епитимьи. Он искупал грехи и полностью заменял собой другие, предшествующие формы покаяния. Впоследствии такая замена церковных наказаний стала индульгенцией, полным отпущением грехов, целиком либо частично избавлявшем человека от мук и страданий в ином мире – в чистилище, представления о котором до 1100 года были еще туманными или вовсе не сложились. В 1096 году об этом не было и речи. Однако даже в своей первоначальной форме индульгенция значительно преобразила идеологию крестового похода. Действительно, чтобы поход считался покаянием, рыцари должны были принять в нем участие только лишь из благочестия, а не ради того, чтобы стяжать славу, богатство, добычу или земли – то есть то, чего рыцари желали прежде всего. Кающийся крестоносец, следовательно, отличался от рыцаря, участвовавшего в священной войне. Можно задаться вопросом, какая из этих групп была больше и не часто ли обе эти мотивировки перемешивались в сознании участников.
