Текст книги "Я ухожу"

Автор книги: Жан Эшноз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

32

Где бы ни ехать, по хайвею или по национальному шоссе, которые, пересекая границу в Андайе или Бехобии, ведут на юг Испании, вам все равно не миновать Сан-Себастьяна. После того как Феррер проследовал через бескрайние темные поля, индустриальные зоны и мрачные селения франкистской архитектуры, временами спрашивая себя, в чем, собственно, цель его путешествия, он внезапно очутился в этом большом роскошном курортном городе совершенно непривычного вида. Город был выстроен на узком клине земли, вдоль русла широкой реки, у подножия горы, разделяющей две почти симметричные бухты, чьи очертания смутно напоминали не то «омегу», не то женский бюст – две морские груди в жестком корсете испанского побережья.

Феррер оставил взятую напрокат машину на подземной стоянке, вблизи главной бухты, и снял номер в маленьком отельчике центрального квартала. Целую неделю он ходил взад-вперед по просторным улицам, спокойным, чистым, застроенным светлыми солидными домами; не пренебрегал он и короткими боковыми переулками, узкими и темными, где домишки выглядели далеко не так безмятежно, хотя и здесь тоже царила чистота. Чего только не было в этом городе: дворцы и роскошные отели, мосты и парки, барочные, готические и неоготические церкви, новенькие, с иголочки, арены и стадионы, бескрайние пляжи, приморский бульвар с институтом талассотерапии, Королевский теннисный клуб и казино. Четыре моста соревновались между собой в богатстве украшения мозаикой, каменным, стеклянным и чугунным кружевом перил, бело-золотыми обелисками, фонарями из кованого железа, сфинксами и башенками с королевскими инициалами. Вода в реке отливала изумрудом, а ближе к океану – лазурью. Феррер частенько наведывался к мостам, но еще чаще гулял по эспланаде вдоль грудеобразной бухты, в центре которой торчал малюсенький островок с крошечным замком на верхушке.

Слоняясь таким образом целыми днями без определенной цели, рассчитывая лишь на случайное везение и обходя все кварталы подряд, он, в конце концов, устал от этого города, и слишком большого и слишком маленького, где невозможно было уверенно определиться, разве что вы здесь родились. Сюпен всего только назвал это имя – Сан-Себастьян, сопроводив его весьма неопределенной гипотезой, а именно, подозрением, что там мог укрыться похититель северных древностей.

В первые дни в часы обеда и ужина Феррер посещал главным образом многочисленные оживленные маленькие бары старого города, где можно прямо у стойки наесться до отвала всякими закусками, не садясь за стол и не страдая, таким образом, от печального одиночества. Но и это Ферреру быстро надоело; он обнаружил в районе порта простенький ресторанчик, где одиночество угнетало его не так сильно. Ежедневно к вечеру он звонил в галерею, беседовал с Элизабет и рано ложился спать. Так прошла неделя, и вся эта затея – найти незнакомца в незнакомом городе – стала казаться Ферреру абсолютно безнадежной. Окончательно приуныв, он решил вернуться в Париж дня через два, а пока перестал бесцельно прочесывать улицы и коротал дни, подремывая в шезлонге на пляже, когда разрешала осенняя погода, вечера же убивал в отеле «Мария-Кристина», посиживая в кожаном кресле за стаканом вина перед парадным портретом какого-то дожа.

Однажды вечером, когда отель «Мария-Кристина» подвергся шумному набегу съехавшихся на конгресс онкологов, Феррер перебрался в отель «Лондон и Англия», не менее шикарный; к тому же широкие окна его бара смотрели на морскую бухту. Здешняя атмосфера была куда спокойнее, чем в «Марии-Кристине» – три-четыре пожилые пары за столиками, двое-трое мужчин у стойки, никакой беготни и шума. Феррер расположился в глубине зала у распахнутого окна. Уже стемнело; береговые огни зыбкими столбиками дрожали в маслянисто-черной воде, у причала, где дремали, смутно белея во тьме, два-три десятка прогулочных яхт.

Открытые окна позволяли обозревать весь этот наружный пейзаж, но одновременно в их стеклах отражался и спокойный зал. Впрочем, спокойствие это скоро было нарушено: дверь-вертушка у дальнего конца бара пришла в движение и пропустила внутрь Баумгартнера, который облокотился о стойку рядом с одиночными посетителями, спиной к бухте. Отражение в оконном стекле этой фигуры, этих плеч и этой спины заставило Феррера нахмуриться и приглядеться внимательней; миг спустя он встал и направился к бару крадущейся походкой. Остановившись в двух метрах от Баумгартнера, он еще мгновение поколебался, затем подошел вплотную. «Извините!» – сказал он, легко коснувшись плеча мужчины, и тот обернулся.

«Гляди-ка, – произнес Феррер. – Делаэ! Так я и думал».

33

Будучи вполне довольным тем, что он не умер, а жив – каковой факт явился для Феррера не таким уж большим сюрпризом, – Делаэ вместе с тем сильно переменился за истекшие месяцы. Да что там – он просто стал совершенно другим человеком. Рыхлые округлые формы, характерные для него прежде, уступили место четкому сухощавому силуэту, как будто над фигурой Делаэ поработал умелый скульптор.

Канули в прошлое все черты Делаэ, ставшего Баумгартнером; вместе с новым именем он приобрел и безупречную новую внешность: галстук – если он вообще его надевал, – вечно отклонявшийся от вертикали под тем или иным углом, брючные складки, которые, едва наметившись вверху, преображались в мешки под коленями, кривая неверная улыбка, раскисающая быстро, как желе под тропическим солнцем, обвислый ремень, перекошенные дужки очков, уклончивый взгляд, короче, все эти смутные расплывчатые приметы, как по волшебству, сменились жесткой, чеканной завершенностью облика. Исчезла даже дремучая непокорная чаща под носом – теперь над верхней губой Делаэ красовалась идеально ровная узенькая, словно нарисованная тонкой кисточкой, полоска усиков в латиноамериканском стиле.

С минуту он и Феррер молча глядели друг на друга. Делаэ, сидевший со стаканом в руке, решил, видимо, найти в нем подкрепление и начал было поднимать его ко рту, но тут же замер, тогда как содержимому стакана потребовалось еще несколько мгновений, чтобы улечься. «Ну что ж, – сказал наконец Феррер, – может, сядем, так нам удобнее будет беседовать». – «Хорошо», – со вздохом отозвался Делаэ. Они отошли от бара и направились к глубоким креслам, расставленным по три-четыре вокруг столиков. «Выбирайте сами, – сказал Феррер, – мне все равно, где».

Следуя за своим бывшим консультантом, он изучал со спины его наряд: положение вещей и здесь переменилось радикально. Двубортный фланелевый костюм цвета антрацита, казалось, жестко облегал фигуру, заставляя Делаэ держаться идеально прямо. Когда он повернулся, чтобы сесть, Феррер отметил темный галстук, белоснежную рубашку в жемчужно-серую полоску и ботинки благородного темно-коричневого цвета; галстучная булавка и запонки скромно поблескивали опалами и неполированным золотом – в общем, он был одет именно так, как Феррер просил его одеваться для работы в галерее. Единственным изъяном туалета были носки гармошкой, выглянувшие из-под брюк, когда Делаэ плюхнулся в кресло. «Прекрасно выглядите, – сказал Феррер. – Где вы покупаете одежду?» – «Мне нечего было носить, – ответил Делаэ. – Пришлось кое-что подкупить здесь, на месте. В центре города есть недурные магазинчики: вы даже не представляете, насколько тут дешевле, чем во Франции». Он выпрямился в кресле, поправил чуточку перекосившийся (волнение все же дало себя знать) галстук и подтянул съехавшие носки.

«Это жена мне их подарила, – добавил он рассеянно, – но они спадают, как видите. Они упорно спадают». – «Да, – согласился Феррер. – Это уж всегда так, дареные носки вечно спадают». – «Вы правы, – с кривой усмешкой ответил Делаэ. – Могу я предложить вам выпить?» – «Не откажусь», – сказал Феррер. Делаэ сделал знак одному из белых пиджаков, и они стали молча дожидаться заказанного; потом так же молча, без улыбок и тостов, выпили. «Ну, хорошо, – рискнул начать Делаэ, – так как же мы договоримся?» – «Еще не знаю, – ответил Феррер, – во многом это зависит от вас самого. Прогуляемся?»

Они вышли из отеля «Лондон и Англия» и, вместо того чтобы повернуть к океану, который этим вечером был явно в скверном расположении духа, зашагали в другую сторону. Дни торопливо укорачивались, теснимые долгими осенними ночами. Феррер и Делаэ направились по авеню Свободы к одному из мостов, переброшенных через реку.

Эта река тщетно стремится донести свои волны до Кантабрийского моря – последнее, с его приливами, отбрасывает их назад, врываясь в устье мощным соленым потоком, отравляющим пресную речную воду. Морской вал, идущий против течения, разбивается сперва о пилоны мостов Зуриола и Санта Каталина и лишь миновав мост Марии-Кристины слегка утихает. Но и тогда море долго еще бурлит в недрах реки, баламутит, вздымает ее поверхность толчками, словно младенец в материнском чреве, и так до самого моста Мундальз, а может быть, и дальше, до верховья. Феррер и Делаэ остановились на середине моста и с минуту молча наблюдали войну пресных и соленых вод внизу; Делаэ бегло подумал, что так и не научился плавать, та же мысль посетила теперь и Феррера.

«В сущности, я мог бы от вас избавиться раз и навсегда, – мирно сказал он, сам не очень-то веря в свои слова. – Например, взять да утопить вас без всяких церемоний. Да-да, я имею на это моральное право – после вашего мерзкого деяния». Делаэ поспешно возразил, что такая инициатива навлечет неприятности на самого Феррера, но тот ответил, что он, Делаэ, официально давно мертв, и нынешнее его исчезновение пройдет совершенно незамеченным.

«Вас считают умершим, – подчеркнул Феррер. – С точки зрения закона вы уже не существуете, и вы сами к этому стремились, не правда ли? Значит, устранив вас, я ровно ничем не рискую. Убить мертвеца – это не преступление», – заключил он, не зная, что в точности повторяет доводы, которые сам Делаэ развивал перед Палтусом. «Ну что за шутки!» – воскликнул Делаэ.

«Вы этого не сделаете!» – «Да, наверное, не смогу, – признал Феррер. – Я даже не представляю, как за это взяться, я не владею техникой убийства. Однако согласитесь, что положение у вас хреновое». – «Это верно, – ответил Делаэ. – Я попросил бы вас выбирать выражения, но по сути я с вами согласен».

Все это не очень-то продвинуло дело, и собеседники, исчерпав свои аргументы, смолкли на пару минут. Феррер спрашивал себя, что заставило его выразиться столь грубо. Временами одна из волн, более мощная, чем другие, с шумом разбивалась об основание моста, и брызги пены долетали до ног людей. Смотровые площадки с остроконечными крышами на мосту Марии-Кристины источали слабенький уютный свет. Огни моста Зуриола вверх по течению горели несколько ярче.

«Вообще-то, – благодушно сказал Феррер, – я мог бы привлечь вас к ответственности за воровство, жульничество, злоупотребление доверием и так далее. Начнем с воровства – это уже криминал. Да и сам факт вашей мнимой смерти тоже не слишком законен, разве нет?» – «Понятия не имею», – заверил его Делаэ.

«Я не наводил справок на эту тему». – «Кроме того, я сильно подозреваю, – продолжал Феррер, – что вы скрылись не просто так, – за вами наверняка водятся еще кое-какие неблаговидные делишки». Делаэ вспомнил о злосчастном Палтусе и воздержался от комментариев. «Ладно, – сказал он наконец. – Я проиграл. Мне ничего не остается, как признать свое поражение. Но скажите на милость, что мне теперь делать? В конце концов, это ваша забота, вы-то сами выйдете сухим из воды!» – нагло добавил он.

В ярости Феррер бросился на Делаэ, опрокинул наземь и, беззвучно ругаясь, сдавил ему горло. «Ах ты гомик вонючий! – закричал он наконец в полный голос, забыв, что минуту назад упрекал себя в излишней грубости, – сволочь ты проклятая!» Его жертва, запрокинув голову над бурлящей рекой, тщетно пыталась протестовать, но из хрипящего рта вырывались лишь невнятные мольбы: «Нет… не надо… прошу…».

Вот уже год, как мы познакомились с Феррером, но все еще не удосужились описать его с физической стороны. Впрочем, нынешняя коллизия не располагает к долгим рассуждениям, а потому будем кратки: это довольно высокий пятидесятилетний брюнет с зелеными, а иногда и серыми глазами, недурной наружности; добавим, что, невзирая на его сердечные проблемы всех видов и отнюдь не богатырскую мускулатуру, он способен действовать с удесятеренной силой, стоит ему занервничать. Что и произошло в данном конкретном случае.

«Говнюк поганый! – продолжал он браниться, вцепившись мертвой хваткой в горло Делаэ. – Чертов жулик, чтоб ты сдох!» По мосту мчались машины, внизу прошло рыбачье судно с потушенными огнями, четыре пешехода проскользнули мимо, игнорируя их потасовку, – никто не остановился, хотя она явно грозила окончиться скверно. «Нет… – хрипел Делаэ, – прошу вас… не надо!» – «Молчи, мерзавец, молчи! – свирепо кричал Феррер, – или я тебе всю морду расквашу!» Делаэ уже бился в конвульсиях, и Феррер почувствовал замирающую пульсацию его сонной артерии так же отчетливо, как биение собственного сердца, несколькими месяцами раньше, во время эхограммы. «Господи Боже мой, – недоумевал он, – да что это со мной такое, почему я сегодня ругаюсь, как извозчик?»

34

Далее жизнь Феррера потечет за отсутствием происшествий в обычном порядке. Сначала он потратит целый день на обратную дорогу, решив ехать до Парижа без спешки. Он проведет несколько часов в Ангулеме, сделав большой крюк не с какой-либо специальной туристической целью, а просто, чтобы пообедать, поразмыслить и составить планы на будущее. В машине за неимением специального регулятора приходилось чуть ли не каждые сто километров настраивать радиоприемник на нужную волну. Впрочем, Феррера это не очень заботило, он едва слушал музыку, она служила ему лишь фоном для прокручивания событий последних двадцати часов.

С Делаэ все обошлось на удивление легко. После нескольких минут бешенства Феррер пришел в себя, и они начали торговаться. Перепуганный Делаэ осознал, что дела его крайне плохи. Возлагая большие надежды на подпольную торговлю сокровищами и огромные барыши, он в несколько месяцев просадил все свои сбережения на дорогую одежду, роскошные гостиницы и теперь остался буквально без гроша. Появление Феррера сокрушило все его планы. Слегка остыв, Феррер затащил Делаэ в какой-то бар старого города, чтобы предложить сделку. Там они более или менее спокойно обсудили ситуацию, и Феррер снова начал обращаться к своему бывшему консультанту на «вы».

Теперь за неимением лучшего Делаэ смиренно просил лишь об одном: навсегда оставить за ним новое имя – Баумгартнер, для обретения которого ему пришлось немало похлопотать и заплатить, – фальшивые документы стоят дорого, и обратного хода уже не было; что ж, Феррер не возражал. Но Делаэ все же попытался урвать свою долю: он назовет местонахождение сокровищ только за энную сумму. Феррер счел его требование идиотским; тем не менее он доставил себе удовольствие поторговаться и в конце концов согласился выплатить тому меньше трети названной суммы, что позволило бы Делаэ некоторое время прожить за границей, по возможности, в стране со слабой валютой. Делаэ выбирать не приходилось, он был согласен на все. В конце концов компаньоны расстались без взаимной ненависти, и к вечеру Феррер прибыл в Париж.

На следующий день первой его заботой стала поездка в Шарантон, где он, следуя указаниям своего бывшего консультанта, отыскал спрятанные сокровища, которые тут же переправил в сейф банка и должным образом застраховал. Уладив это, он отправился к Жан-Филиппу Реймону, чтобы забрать у него акт экспертизы; едва ступив на порог, Феррер столкнулся с Соней. Она ничуть не изменилась, при ней были все те же «Бенсон» и «Эриксон», которые автоматически вызвали в памяти у Феррера третий ее атрибут – Бэбифон. Соня встретила его вполне индифферентным взглядом, но стоило им оказаться наедине в коридоре, ведущем в кабинет Реймона, как она осыпала его едкими упреками за то, что он ни разу не позвонил ей. Поскольку Феррер игнорировал эти упреки, Соня перешла к приглушенным оскорблениям, и Ферреру пришлось спасаться бегством в туалет. Но она настигла его там и бросилась к нему в объятия с криком: «О, возьми, возьми же меня!» Феррер стойко оборонялся, втолковывая ей, что сейчас не место и не время для любовных утех, но Соня разъярилась вконец, начала царапаться, кусаться, а затем, напрочь позабыв о приличиях, бухнулась на колени и попыталась расстегнуть ему брюки, приговаривая: «Ладно, ладно, не строй из себя святую невинность, ты прекрасно знаешь, чего я хочу!» Феррер однако, сам не зная почему, продолжал стоять на своем. Наконец ему удалось слегка утихомирить Соню с ее разнообразными приемами обольщения, и он вышел из этой схватки невредимым, правда, со смешанными чувствами. К счастью, немного позже, вернувшись в галерею, он с удовольствием констатировал, что в его отсутствие дела опять пошли на лад, бизнес как будто начал вновь набирать обороты, хотя, нужно сказать, Феррер до самого вечера так и не смог сосредоточиться на серьезном.

Соня, конечно, не решала его проблему, но, как уже известно, Ферреру трудно было обходиться без женщин, и на второй же день после своего возвращения он сделал попытку возобновить прежние амурные дела. Среди них были и перспективные знакомства, и бесперспективный флирт, и близкие связи – завершенные, незавершенные, оборванные или представлявшие какой-то интерес. Увы, ни одна из его попыток не увенчалась успехом. Особы, которые могли бы воспламенить его сердце, были теперь недосягаемы, живя либо в другом месте, либо с другими партнерами. Остальные же, не столь соблазнительные, казались доступнее, но тут уж он сам не испытывал энтузиазма.

Разумеется, оставалась еще Элен, но Феррер никак не мог решиться возобновить с нею отношения. Он не видал ее с того самого дня, как она пришла к нему накрашенной, а он умчался в Испанию, и до сих пор не мог понять, как с ней обращаться и что думать. Элен была одновременно и слишком далекой и близкой, готовой на все, и холодной, непроницаемой и понятной, и Феррера отнюдь не прельщала мысль взять приступом эту неведомую вершину. Однако он все же позвонил ей, но даже и тут не смог добиться встречи раньше, чем через неделю. По прошествии этой недели, в течение которой он трижды решал отменить свидание, оно состоялось и состоялось в печально известных банальных традициях, а именно, партнеры поужинали и легли в постель; то, что произошло дальше, нельзя назвать большим успехом, но дело было сделано. Потом оно было сделано вторично, и на сей раз удалось куда лучше; тогда они стали повторять его еще и еще, пока не стало совсем хорошо; между объятиями им удавалось и побеседовать, теперь уже довольно непринужденно, и даже посмеяться; в общем, можно сказать, процесс пошел, да-да, он явно пошел.

А коли так, нечего и нам тянуть резину, ускорим наше повествование. В следующие недели Элен проводит все больше времени на Амстердамской улице и все чаще заглядывает в галерею. Вскоре у нее появляется дубликат ключей от квартиры Феррера; вскоре этот последний не продлевает контракт Элизабет, которую, естественно, вскоре сменяет Элен, получив при этом и дубликат ключей от галереи, отданные Ферреру Сюзанной возле Дворца Правосудия.

Элен довольно быстро обучается новому ремеслу. Она прекрасно владеет искусством сглаживать острые углы, и Феррер доверяет ей – правда, для начала на условиях половинной оплаты – большую часть контактов с художниками. Так, например, она должна внимательно следить за продвижением работы Спонтини, поднимать дух Гурделя и умерять претензии Мартынова. Все это тем более кстати, что сам Феррер с головой ушел в торговлю своими северными древностями.

Очень скоро и как-то незаметно (так что не стоит об этом долго говорить), Элен переехала на Амстердамскую улицу, а поскольку дела в галерее шли все лучше и лучше, начала работать там полный день. Кажется, все художники, особенно Мартынов, предпочитают иметь дело с ней, а не с Феррером: она спокойнее, тоньше и проницательнее, чем он; впрочем, она отчитывается ему в делах каждый вечер на Амстердамской улице. И, хотя они не говорят о своих дальнейших планах, их отношения весьма напоминают жизнь супружеской пары. По утрам они сидят рядышком, она за чаем, он за кофе, подсчитывая доходы от продаж и расходы на рекламу, обсуждая сроки изготовления экспонатов и обменные операции с заграницей и окончательно приходя к выводу, что затраты на скульпторов себя не окупают.

Феррер начинает подумывать о переезде. В нынешней ситуации это вполне реально. Сокровища, найденные в трюме «Нешилика», принесли ощутимые барыши; кроме того, рынок искусства за последнее время оживился, телефон трезвонит безумолку, коллекционеры шарят жадными взглядами по стенам, а их чековые книжки так и порхают в воздухе, словно летучие рыбки. Отказ от скульпторов не нанес никакого ущерба бюджету галереи, тогда как Мартынов, напротив, уверенно идет к официальному признанию: ему уже поручают оформление холлов министерств в Лондоне и заводских управлений в Сингапуре, роспись театральных потолков и занавесов по всему миру; за границей все чаще устраиваются его выставки – в общем, дела идут совсем недурно. Беклер и Спонтини, сперва дивившиеся этому успеху, мало-помалу тоже приобрели множество поклонников своего таланта; даже Гурдель, на которого давно махнули рукой, вновь стал пользоваться спросом. Благодаря всем этим удачнейшим продажам Феррер и приходит к выводу, что можно, даже нужно и притом нужно безотлагательно, сменить жилье. Теперь он, слава Богу, в состоянии купить себе что-нибудь большое и светлое, например, совсем новую, гораздо более просторную квартиру на последнем этаже, под открытым небом – пентхауз в доме, который достраивается сейчас в VIII округе и будет готов в начале января.

А пока еще вопрос о переезде не решен, они устраивают приемы на Амстердамской улице. Организуют коктейли, обеды, зовут нужных людей, богатых коллекционеров вроде Репара (который приходит без супруги), критиков, собратьев-галеристов; однажды вечером приглашают даже Сюпена, который является со своей невестой. В благодарность за помощь Феррер преподносит ему маленькую литографию Мартынова, которою Элен выторговала у художника по самой низкой цене. Сюпен, крайне смущенный, сперва объявляет, что не может принять такой ценный дар, но в конце концов берет и уходит, зажав под мышками с одной стороны упакованную картинку, с другой – руку невесты. Уже наступил ноябрь, воздух сух и прохладен, небо синее, погода ясная. Иногда, если Феррер и Элен не ждут гостей, они ужинают на открытой террасе ресторана, а потом выпивают по стаканчику в «Циклоне», «Центральном» или «Солнце» – барах, где сидят все те же знакомые, которые были у них, скажем, позавчера, – галеристы, критики и прочие.

В последующие дни, до конца месяца, Феррер случайно видит – вблизи, но чаще издали – некоторых из своих бывших пассий. Так, однажды он встречает Лоране, она стоит на другом конце перехода у площади Мадлен, дожидаясь зеленого света, но Феррер, памятуя об их бурном разрыве, предпочитает остаться незамеченным и отходит к соседнему светофору. В другой раз, пересекая площадь Европы, он внезапно оказывается в кильватере мощного источника «Extatics Elixir»; он осторожно вдыхает этот аромат, но не может определить, кто же оставляет его за собой.

Он вовсе не уверен, что это Беранжера: за последнее время число любительниц таких духов сильно увеличилось. Поэтому он отказывается от мысли идентифицировать обладательницу данного запаха, который к тому же никогда ему не нравился; более того, он избегает его, повернув в обратную сторону.

Но и это еще не все: однажды вечером в «Центральном», куда Феррер и Элен зашли выпить, он натыкается на Викторию, которую не видел с начала года. Она не очень изменилась, только волосы стали чуть длиннее, а взгляд более отстраненным, словно теперь ей предстоит созерцать некие бескрайние дали или еще что-нибудь столь же величественное. Вдобавок она выглядит довольно усталой. Они перекидываются парой незначащих слов, Виктория отвечает с отсутствующим видом, но все же дарит Элен, которая отходит («Я вас оставлю на минутку», – тактично говорит она), улыбку не то освобожденной рабыни, не то побежденной воительницы. Ей как будто не известно об исчезновении Делаэ. Феррер со скорбным видом сообщает ей официальную версию, угощает стаканчиком белого и вскоре удаляется вместе с Элен.

Именно в это время Феррер и Элен готовятся к переселению, обсуждая все детали устройства на новом месте: их общую спальню, две раздельные – на случай, если захочется спать одному (все нужно предвидеть!), кабинеты, комнаты для гостей, кухню и три ванные, террасу и подсобные помещения. Чуть ли не каждый день Феррер заходит на стройку, которая близится к концу. Он шагает по грубым бетонным плитам, вдыхая запах свежей штукатурки, от которого першит в горле, прикидывая, чем отделать и покрасить стены, как расставить мебель, где подобрать занавеси в цвет, и не слушая агента по торговле недвижимостью, который тащится следом, спотыкаясь о доски и размахивая непонятными чертежами. Элен в эти дни не сопровождает Феррера; она предпочитает сидеть в галерее и заниматься художниками, в частности Мартыновым, за которым нужен глаз да глаз, ибо успех – дело тонкое и требует постоянного надзора; итак, она трудится в галерее, пока Феррер, стоя на террасе их будущего пентхауза, встречает взглядом первые облака.

Эти облака выглядят угрюмо и грозно, точно армия перед штурмом. Впрочем, так оно и есть: погода внезапно портится, как будто нетерпеливая зима бесцеремонно гонит осень прочь ледяными порывами ветра, который в один из последних ноябрьских дней за какой-нибудь час с воем оголяет деревья, сорвав и разметав по улицам их скукоженную листву. Климатически говоря, пора готовиться к самому худшему.