Текст книги "Записки о большевистской революции"

Автор книги: Жак Садуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Кроме Вейля, скоро возвращающегося во Францию, – никого. Большинство находящихся в Петрограде французов мне показались – вынужден об этом сказать – решительно неспособными ни представлять французскую демократию, о которой они ничего не знают, ни понять русскую революцию – по отношению к ней у них только насмешки, возмущение и презрение, – ни, a fortiori, укреплять связи, которые должны объединять то и другое. Русские, что и говорить, все видят, их это глубоко оскорбляет, и они все больше отворачиваются от наших представителей.

И вместе с тем как быстро они проникаются доверием, если чувствуют рядом с собой товарища, служащего близкому им идеалу, испытывающего к их революционным усилиям искреннюю симпатию, уважение, которого они заслуживают и в котором они так нуждаются! Они готовы выслушать тогда любые дружеские упреки, последовать любым советам.

Влияние Плеханова, оказавшегося почти полностью в тени, вновь растет. Его газету «Единство»^{25} читают все больше, особенно в кругах интеллигенции. Я видел некоторых из его коллег по редакции. Они практически все разделяют взгляды Плеханова на события. Тем не менее большинство из них, более близкие улице, чем Плеханов, меньше мистики и больше реалисты, что ли, не столь уж верят в неизбежность столкновения с большевиками. По их словам, Керенский сделает все, чтобы оттянуть роковой час; для того чтобы выиграть время, он пойдет на одну уступку за другой. В случае конфликта они опасаются в первую очередь победы, даже недолгой, большевиков, потому что она усилит анархию и почти в той же степени савинковское движение, которое рискует скатиться отчетливо вправо и, вероятно, затянет гражданскую войну.

Лично я продолжаю быть менее оптимистичным, чем Плеханов и его друзья. Стремление к миру любой ценой, которое выражают столько русских, мне кажется неумолимо. Они могут не достичь мира, но как, каким образом заставят они себя возобновить активные военные действия? Допуская даже, что большевики потерпят поражение и к власти придет энергичное правительство, на какие силы будет опираться оно в проведении необходимой реорганизации, которая должна предшествовать возрождению армии, и сколько месяцев потребуется ему, чтобы осуществить эту программу? В чудеса я не верю. Застой глубок. Его усугубляет движение большевиков, но не уменьшат и сильные потрясения, которые будут определять реакцию. Разномастные элементы, временно объединившиеся против большевиков, очевидно, придут в столкновение между собой сразу после победы. Конечно, нам нужно действовать так, как если бы предположениям Плеханова суждено было сбыться. Они, кстати, и сбудутся, может быть, и тем вероятнее, чем энергичнее мы станем действовать.

Как я вам уже писал, то, что русский фронт может продержаться до тех пор, пока не подпишут мир союзники, – это уже кое-что. Если же к тому же он будет, – а он может быть укреплен, – это будет значить уже многое. Тем лучше, если наши усилия принесут еще большие результаты.

Но прежде съездим в Стокгольм.

Пишу вам эти строки наспех, будучи сильно занятым экономическими исследованиями и делами службы спирта и платины, которую мне поручила миссия. Надеюсь, вы простите нескладность и длинноты письма.

Рассчитываю писать вам приблизительно дважды в месяц. Сообщите, доходят ли до вас мои письма, и дайте знать, какую конкретно информацию вы хотели бы получить.

Пишу мадам Менар-Дориан, чтобы попросить ее подыскать вместе с вами компаньонку для находящейся в настоящее время в Париже мадемуазель Лидии Плехановой, которую ее отец хотел бы в ближайшее время видеть в Петрограде.

Министерство Пенлеве-Барту-Думера^{26} здесь не имеет никакого успеха.

Искренне ваш.

Петроград. 25 окт. (7 нояб.)

Дорогой друг,

Выступление большевиков началось этой ночью. Из своей комнаты я услышал далекий отзвук перестрелок. Нынче утром на улицах спокойно, но в гостинице «Астория», где разместились несколько сот русских офицеров и большинство офицеров союзных миссий, охрану из юнкеров, верных Временному правительству, только что легко заменил отряд большевиков.

Час за часом мы узнаем, что вокзалы, государственный банк, телеграф, телефонная станция, большинство министерств постепенно оказываются в руках восставших. Что же предпринимают правительственные войска?

Возвращаясь после обеда в миссию, я наткнулся на четыре баррикады, обороняемые значительными по численности отрядами большевиков… правительственных войск. Что-либо понять невозможно. Понимают ли сами солдаты? Один из них отвечает, что его поставил сюда комитет его полка, но уточнить, наступают ли они на Временное правительство или защищают его, не может. Я пробую дойти до Мариинского дворца^{27}, чтобы увидеть Авксентьева^{28}, который еще позавчера наивно говорил мне, что он полностью уверен в предпринятых правительством мерах предосторожности. Дворец охраняют юнкера. Ни Авксентьева, ни кого бы то ни было – на месте нет.

Когда я пересекаю Мариинскую площадь, из окон «Астории» раздается несколько выстрелов. Стреляют в охрану дворца. Я прибавляю шагу. Перестрелка продолжается с перерывами и без видимых результатов. На четыре часа у меня была назначена встреча с Альперном, секретарем Совета министров, он должен был меня представить Керенскому, которому я еще не передал ваше письмо. Но Зимний дворец окружен большевиками, и я представляю, что у министра-председателя сегодня есть дела поважнее, чем принимать меня. У меня, кстати, тоже.

Миссия встревожена. Ходит слух, что офицеры союзников подвергаются нападениям со стороны большевиков. Я предлагаю в качестве частного лица отправиться к руководителям восстания, обосновавшимся вместе со Съездом Советов в Смольном институте. Я с ними еще не знаком, но предполагаю, что довольно легко смогу попасть к ним. Я отлично научился знакомиться с русскими. Сначала скандал из-за моего предложения, затем все соглашаются, и я отправляюсь. Все перекрестки охраняются красногвардейцами. Повсюду патрули, мимо быстро проезжает несколько броневиков. То там, то здесь раздаются выстрелы. При каждом из них зеваки, которых огромная толпа, разбегаются, плюхаются на землю, прижимаются к стенам и набиваются в подъезды, но любопытство сильно, и вскоре они со смехом собираются снова. Перед Смольным множество отрядов красногвардейцев и регулярной армии – охраняют Революционный комитет. Броневики в саду. Между колоннами фасада несколько пушек. Вход строжайше охраняется. Благодаря моему пропуску в Совет крестьянских депутатов, записке Лонге для Стеклова^{29} и, главное, благодаря моему незнанию русского языка, я преодолеваю сопротивление товарищей и прохожу внутрь. Смольный институт^{30} – длинное, заурядное по архитектуре здание 18 века, просторные бело-кремовые коридоры заполнены вооруженной и радостной толпой, товарищами и солдатами. Мне не удается найти ни Дана^{31}, ни Чернова^{32}, который оставил Петроград. Как и Церетели, он бежал, спасаясь от бури. Но я сразу же нахожу Стеклова, Каменева^{33}, Лапинского^{34} и пр., и пр., счастливых, торопливых и говорящих по-французски. Они меня встречают по-братски и подробнейше отвечают на самые нескромные мои вопросы. Во-первых, их возмутили клеветнические слухи, о которых я им поведал. С завтрашнего дня нота в газетах обеспечит всем сотрудникам посольств и миссий уважение, которое хочет соблюдать по отношению к союзникам вторая Революция. Затем они рассказывают о своих успехах. Весь петроградский гарнизон на их стороне, за исключением нескольких сотен казаков, юнкеров и женщин^{35}. Все административные органы в их руках. Временное правительство в осаде в Зимнем дворце. Его могли бы давно арестовать, если бы Ревком хотел прибегнуть к насилию, но нужно, чтобы вторая Революция не пролила ни единой капли крови. Прекрасные надежды, которые трудно осуществить.

Завтра перед Съездом Советов будет изложена программа правительства большевиков, которое будет сформировано немедленно.

Важнейшие пункты программы момента следующие:

– предложение воюющим народам перемирия, которое позволит начать переговоры о заключении демократического и справедливого мира;

– отмена крупной земельной собственности и передача земли крестьянам в соответствии с процедурой, которую установят местные сельские комитеты и Учредительное собрание; оно будет созвано 12 ноября (?)^{36};

– рабочий контроль за производством и распределением продуктов;

– банковская монополия;

– отмена смертной казни на фронте.

Каким будет новый кабинет? Без сомнений, исключительно большевистским. Кадеты, меньшевики, стоявшие у власти, потерпели крах. Трудящиеся сами обеспечат теперь полную победу демократии.

Возвращаюсь с известиями в миссию, затем вновь иду в Смольный. На площади перед Зимним дворцом сильная перестрелка. Решился ли уже комитет на вооруженную борьбу?

Большевики все более воодушевляются. Меньшевики, кое-кто из них по крайней мере, ходят мрачные. Им не доверяют. Они не знают, на что решиться. Поистине среди всех этих революционеров лишь большевики, инициативные и дерзостные, похожи на людей дела.

Присутствую на части ночного заседания исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов. Страшный шум. Подавляющее большинство – у большевиков. Возвращаюсь к себе в четыре утра и сажусь писать эти строки. Буду вести этот дневник каждый день. Неизвестно, что может случиться. Не знаю, кстати, будут ли вам сколько-нибудь интересны торопливые записи, полные личных впечатлений, которые и дойдут-то к вам много позже телеграмм.

Как жаль, что не могу связаться с вами по телеграфу!

Петроград. 26 окт. (8 нояб.)

Дорогой друг,

Второй день восстания. Сегодня утром, идя в миссию, видел, как вытащили из Мойки тело генерала Туманова, помощника военного министра. Солдаты арестовали его этой ночью, а потом закололи штыками. Тело со смехом погрузили на низкую телегу, устроили там в нелепой позе и повезли в морг.

Хорошие новости для большевиков. Зимний дворец был обстрелян из пушек, взят, затем разграблен. Все предметы искусств, мебель, ковры, картины варварски разрушены^{37}. Женский батальон, оборонявший дворец, взят в плен и отведен в казарму, где несчастные, как говорят, были зверски изнасилованы^{38}. Многие из них – девушки из буржуазных семей. Большинство членов Временного правительства арестованы. Керенский бежал. Армия в руках революционеров. Полки, вызванные Временным правительством, один за другим переходят на сторону большевиков.

Однако в Петрограде уже формируется антибольшевистское движение. Опираясь на городскую думу, Временный совет, исполкомы Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, фракции социал-революционеров, социал-демократов и народных социалистов осуждают преступную акцию и формируют Комитет общественного спасения для защиты родины и революции^{39}.

Но на какие народные силы будет опираться этот комитет, почти все члены которого ранее продемонстрировали свое безволие в борьбе с очень сильной организацией восставших, презираемых буржуа, но искренне поддерживаемых рабочим населением? Я видел Нуланса^{40} и Пати этим утром. Наши официальные круги, похоже, решительно недооценивают значение могучей и организованной акции большевиков. Главное, на мой взгляд, не понимают, до какой степени эта акция соответствует общему настроению. Я писал вам по приезде. Из 100 русских 80 – откровенные большевики, остальные 20 – большевики стыдливые. Много надежд возлагают на казачьи войска. Но достаточно ли они многочисленны и не будут ли они уничтожены в ходе восстания? Договорено с посольством и миссией, что я буду внимательно следить за событиями в Смольном, поскольку мне выпал исключительный шанс – я не смею пока писать часто – быть принятым большевиками как товарищ. Вчера я не увидел в Смольном ни одного француза, даже из прессы, тогда как в зале съезда была дюжина английских и американских журналистов. Мы все поем победные гимны.

Вновь встречался с руководителями восстания. Познакомился с Лениным и Троцким.

Заседание съезда, который должен был начаться в 2, началось только в 9 часов. До этого различные фракции, которые не отказались в знак протеста против тактики государственных переворотов участвовать в его работе, собрались для обсуждения своего участия в новом правительстве. Мне сказали, что большевики, не согласившись идти на уступки меньшевикам, будут вынуждены формировать свое правительство в одиночку. Троцкий с легким сердцем принимает такую ответственность, но Ленин вскипает: «Изолируя нас, вы нас обрекаете на самоубийство!» Этот новый раскол в революционных силах безусловно поколеблет и без того обеспокоенное общественное мнение и усилит движение протеста, которое яростно поддерживают такие газеты, как «Дело народа»^{41} и «Новая жизнь»^{42}. Последняя продолжает, однако, настаивать на соглашении во избежание краха революции.

И вот перед переполненным залом Ленин, которому устроили грандиозную овацию, читает, потом комментирует обращение к народам и правительствам всех воюющих стран и проект закона об аграрной реформе. Его выступление то и дело прерывается яростными аплодисментами. Возможно ли, чтобы людей, способных на такой энтузиазм, считали окончательно вышедшими из боя? После воззвания о мире все присутствующие – сосредоточенно и с воодушевлением – поют «Интернационал», потом похоронный марш, в память о погибших за революцию.

Перерыв на час… в час ночи. Я долго интервьюирую Троцкого, которого вот-вот изберут министром, вернее, народным комиссаром по иностранным делам.

Primo: Его мнение о восстании?

– В революции невозможно предвидеть все, но шансы на успех очень велики. Подготовка была тщательной. Она охватила всю территорию России, где были созданы тысячи комитетов. Армия в подавляющем большинстве отныне на нашей стороне. Крестьянские массы привлекает передача им земель крупных землевладельцев. Опираясь на эти два элемента, революция должна победить. Чтобы прогнать стоявших у власти посредственных и мягкотелых людей, достаточно было махнуть метлой. Эти люди окончательно потеряли доверие демократии. Конечно, отсутствие меньшевиков достойно сожаления. Но они повели себя слишком большими гурманами. К тому же мы попытаемся понемногу вновь привлечь их на свою сторону. Программа, предложенная большевиками, по сути такова, что к ней должны последовательно присоединиться все левые партии, Керенский и тот в своей последней речи (24 октября) изложил ее основные положения.

Досадно, что Керенский не был арестован позавчера, когда это легко было сделать. Этот полудурок, при поддержке Савинкова и Каледина, может затеять возню, которую легко пресечь, но она продлит кризис.

Secundo: Какие надежды связывает Троцкий, с обращением к народам о мире?

– Несмотря на то, что правительства будут пытаться скрыть факт этого обращения или извратить его дух, оно не замедлит стать известным всем. Уже сейчас готовятся несколько миллионов листовок с этим обращением и призывом к немецким трудящимся начать восстание; листовки будут разбросаны самолетами на линии фронта и в тылу противника. Воззвание должно произвести большой эффект среди демократов, особенно во Франции, Италии и Германии. Без сомнения, сильное давление будет оказано на правительства пролетариатом соответствующих стран с целью добиться пересмотра целей войны и начала мирных переговоров. Троцкий никак не рассчитывает на Соединенные Штаты, еще меньше на Англию, чьей позиции он сильно опасается. Он не надеется на немедленную революцию ни в Германии, ни где бы то ни было еще. Тем не менее социальная революция, подчинение капитализма контролю трудящихся – вот единственная существенная цель в войне, цель, какую можно предложить всем народам. Она сама по себе уже подготовит окончательное уничтожение экономического империализма и приход социализма. Вместе с тем сейчас уникальный момент для того, чтобы осуществить эти великие перемены. После войны будет поздно. Если народы не воспользуются этим случаем, чтобы добиться освобождения, они будут обречены на те же страдания, те же несчастья, что и до войны. Таким образом, нужно понимать, что вторая русская революция – революция социальная и что она любыми средствами попытается поставить в революционную ситуацию все европейские страны. Ко многим правительствам Троцкий не питает никакого доверия. Он отзывается о них не иначе как с презрением и отвращением. Точно так же, как и прусских мелкопоместных дворян, он ненавидит крупную французскую и английскую буржуазию. Он преклоняется перед чистым французским гением, но презирает наших невежественных политиков. Он сохранил самые плохие воспоминания о Мальви^{43}, который изгнал его из Франции в прошлом году. Естественно, это говорит в нем обида.

Итак, он верит не в немедленную революцию в Германии, но в выступления, забастовки немцев – народа, наиболее измученного войной, погибающего от голода. Западные товарищи недостаточно понимают, что долг революционной России – поддержать, влить новую струю в борьбу пролетариев за мир.

Троцкий уверен, что германское правительство, несмотря на давление социал-демократии, не примет предложения о перемирии на мирных условиях, выдвигаемых русской революцией: без аннексий, без контрибуций, предоставление народам права на самоопределение. Гогенцоллерны^{44} не пойдут на то, чтобы подписать себе смертный приговор.

Если Германия отказывается, что тогда?

Тогда мы объявляем революционную войну, священную войну, ведущуюся не на принципах национальной обороны, а на принципах обороны интернациональной, социальной революции. Мы добьемся от наших солдат военных усилий, которых русские правительства, включая царизм, не сумели потребовать от армии, добьемся, доказав им (после того, как обеспечим пересмотр союзниками целей войны, честно и энергично поведем дело к началу переговоров о мире на основах, приемлемых для всех социалистов), что отныне они сражаются не за английский или французский империализм, но против немецкого империализма и за мир всему миру.

Троцкий не строит иллюзий. Русская армия измотана, обескровлена, хочет мира, и большевики, выдвинув эти цели, скорее добьются их осуществления, чем Керенский со своим разгильдяйством или Савинков и Каледин^{45} – со своими нагайками.

Tertio: Но вы обещали хлеб?

– Мы обещали не хлеба, но только порядок в снабжении продовольствием и на транспорте. Мы осуществим это, с одной стороны, посредством контроля за производством и обращением продуктов, с другой – при поддержке сильного союза железнодорожников, чей крайне серьезный проект по интенсивному использованию подвижного состава мы примем.

Крестьяне, которым мы передадим землю, дадут нам зерно, которое они до этого прятали в амбарах. А главное – мы подготовимся к будущему урожаю. В этом году из-за нехватки орудий земледелия, которые более и не импортируются, и не производятся в России, урожай был недостаточным. Обязав промышленников организовываться в тресты, мы смогли бы интенсифицировать производство и передать для изготовления сельхозмашин часть заводов, работающих на войну. Таким способом страна получит плуги; землеобрабатывающих орудий сегодня решительно недостаточно.

…Я резюмирую то, что мне говорил Троцкий, а говорил он, кстати, то, о чем я слышал и от других большевиков.

На съезде меня поразило хладнокровие, прямота, отсутствие всякой риторики в выступлениях Ленина, Троцкого, Каменева, которые могут увлечь аудиторию, зарядив ее самым горячим энтузиазмом, и при этом никак не выдавать своего волнения.

Признаюсь, что несмотря на обвинения, выдвинутые против них, несмотря на большую вероятность того, что эти предположения верны, несмотря на доказательства, которые, как говорят, собраны против них, хотя мне они не известны, я с трудом допускаю, что такие люди, как они, многим пожертвовавшие во имя революционных убеждений, может быть, стоящие на пороге осуществления своего идеала и входящие в историю через парадный вход, могут опуститься до того, чтобы быть агентами Германии. Конечно, среди большевиков могут оказаться предатели, провокаторы. В какой оппозиционной партии, в какой пацифистской группировке их нет? То, что их лидеры какими-то подозрительными путями получали деньги, – возможно. Но то, что они сознательно служили интересам Германии против интересов русской революции, – в это я не верю. Но эта тема заведет меня в слишком долгие рассуждения, а я не должен забывать, что мои политические функции – дело второстепенное. Я должен заниматься платиной и спиртом.

Петроград. 27 окт. (9 нояб.)

Дорогой друг,

В союзнических и петроградских буржуазных кругах вновь пробудилась надежда на то, что восстание будет быстро подавлено.

Порядок большевики обеспечивают безукоризненный. Однако вести всё поступают – разные и противоречивые.

Керенский во главе значительных сил якобы движется на Петроград. Восставшие, посланные остановить Керенского, как говорят, разбиты и перешли на его сторону. Рассчитывают, что министр-председатель будет здесь уже вечером. Большевики дрогнули. Ленин и Троцкий якобы исчезли. Тем не менее я их видел днем в Смольном. Там по-прежнему толпа, но она уже не столь радостна, более озадачена. Трудное время.

Что следует ждать от завтрашнего дня?

В известных вам кругах мнения не отличаются разнообразием. Все жаждут победы Керенского и Савинкова. От последнего ждут безжалостной расправы над большевиками.

Позвольте мне высказать по этому поводу свои сомнения. Предположим, что большевики потерпят поражение и будут расстреляны. Гипотеза, на мой взгляд, кстати, сомнительная. Что произойдет потом?

Будет ли уничтожение Ленина, Троцкого и других руководителей-большевиков означать уничтожение большевизма, то есть если брать большевизм в его самом простом выражении – стремлении к миру?

На какие реальные силы обопрутся Керенский, Савинков, Каледин и т. д… чтобы убедить армию продолжать против ее желания то, что Людовик Нодо^{46} столь образно называет обезноживанием Европы? Речь идет уже не об отдельных проявлениях недовольства, неподчинения, подобных тем, что удалось подавить этой весной в некоторых французских частях. Все отмечают, что жажда скорейшего мира подорвала боевой дух почти во всех русских полках. Ни Савинков, ни Каледин не дадут армии того, чего ей не хватает, – новых разумных оснований продолжать войну. Они получат в свои руки армию, находящуюся в плачевном состоянии, в каком она была накануне восстания, да что там – в худшем. Ибо восстание состоялось. Оно обещало землю, пересмотр целей в войне, начало мирных переговоров.

Сколько пробудившихся надежд! Или завтрашнее правительство выполнит свои обещания и таким образом станет большевистским, или же оно их отметет, и вы представляете, в какую пропасть нового отчаяния погрузятся солдаты и какова будет реакция правительства? Расстрелы? Но скольких для этого придется расстрелять? И кто согласится расстреливать?

Я обещал высказывать свое мнение, как оно есть. И я высказываю вам его тем охотнее, что не являюсь здесь официальным корреспондентом, но просто свидетелем, который, к несчастью, вынужден заниматься отнюдь не любованием революцией. Вы в Париже получите другие доклады, подписанные более авторитетными и разбирающимися в российских делах людьми, чем я. Мое мнение к тому же столь антигосударственно и наивно, что возмущает или заставляет смеяться всех французов, которые хотя бы немного знают Россию.

Мне же не хочется смеяться, когда я вижу, как союзники нелепейшим образом разыгрывают битых тузов – таких, как Керенский, Савинков, Каледин и т. д., – у которых нет ни популярности, ни реальной силы. Мне кажется, что нужно не иметь никакого понятия о политике или даже просто здравого смысла, чтобы компрометировать себя, поддерживая этих людей, и не замечать, что они уже ничего собой не представляют и что за ними – лишь несколько богатых вдов, буржуа и функционеров. Лучшие силы интеллигенции, рабочие, солдаты отвернулись от них. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на размах движения левых сил, который различные социалистические фракции впрямую связывают с большевиками.

Сколько французов скомпрометировали себя здесь своим благосклонным отношением к Корнилову^{47}! Этот урок им не пошел впрок! Теперь те же роют пропасть между собой и подлинной русской демократией, потому что не понимают, что их кумиры пали и что, как бы они ни пытались поставить их на ноги, те не вырвут победу, которая рано или поздно должна достаться большевикам.

Я не большевик. Я вижу, сколь велико зло, принесенное России демагогической пропагандой большевиков. Я вижу даже, что можно было сделать и что не было сделано, чтобы отсрочить их выступление, разделить его, отвести его. Сегодня же большевизм – это факт. Я его констатирую. Он – сила, которой, на мой взгляд, никакая другая сила в России не может противостоять. Речь идет о том, чтобы выяснить, может ли эта сила быть использована на общие цели, преследуемые Антантой и революцией. Болезнь налицо. Она глубока и, без сомнений, неизлечима. Но, как и Верховный, бывший и, может быть, будущий военный министр, я думаю, что вирус большевиков может быть излечен большевиками же и ими одними.

«Армия, – говорил Верховский^{48}, – громко требует мира. Ее боеспособность поднимет только то правительство, которое активно проявит свое стремление к миру и решит, что если оно и продолжит войну, то только потому, что противник отказался от предложенного во всеуслышанье демократического мира».

Я уже писал вам, и не раз, что рассчитывать на возобновление активных военных действий на этом фронте – значит рисковать сильно разочароваться. Но большевистская партия, на мой взгляд, имеет больше возможностей заставить солдат сосредоточить все их усилия – если этой разложившейся армии все же придется сражаться, несмотря на то, что силы у нее на это не хватит.

Мне показывали в Смольном (не думайте, что меня там обратили в их веру) телеграммы с фронта, в которых военные комитеты заверяют, что если мир, предложенный большевиками, будет отклонен Германией, война должна продолжаться до победы.

Красивые слова, скажете вы. Тем не менее это единственная партия, которая сегодня может похвастаться такими решительными уверениями.

Резюмируя это длинное и бессвязное письмо, я заключаю, что с военной точки зрения, – единственной, с которой я могу рассматривать события, – уничтожение лидеров-большевиков не уничтожит большевизма и что сильная власть, сильная на самом деле лишь несколькими слабыми личностями, не сможет, следуя логике, улучшить моральный дух армии, который ему придется предварительно погасить.

Россия находится в состоянии революционной демократии. Огромное большинство в армии и, может быть, в массе рабочих и крестьян идет за большевиками. Это большинство должно, естественно, стремиться к осуществлению своих желаний. Опасно слишком его придерживать, и западные демократии покроют себя позором, если попытаются подавить это великое движение идеологов.

Вместо того чтобы препятствовать созданию с трудом намечающейся сегодня коалиции меньшевиков и большевиков, представители союзников должны, отказавшись от своих старых химер, позволить социалистическому блоку создать народное правительство. Вам, безусловно, небезызвестно, как глубоко меняются с приходом к власти самые горячие идеологи – после столкновения их с реальностью, осознания ими неминуемой ответственности. Прочитанное на свежую голову обращение к народам, как считают все те, кто на месте следит за политикой большевиков, значительно смягчает те демагогические заявления, которые именно до последнего времени и ставили в вину большевикам. Все меньшевики, по сути, готовы его подписать, и новая программа правительства должна, даже если большевиков из правительства исключат, содержать основные пункты этого обращения.

С другой стороны, предполагают, что Троцкий и Ленин, придя к власти, но находясь в окружении Чернова, Дана и некоторых пораженцев, очень скоро могли бы сделать те несколько шагов, которые еще отделяют их от возможного, то есть от реальности. Как бы там ни было, только они – и это главное – могут совершить эту революцию и при этом не вызвать гнева масс, которых они зовут к миру и которых только они смогут удержать на фронте.

Однако все эти умопостроения рассыпятся в прах, если обнаружится, как убеждают сведущие люди, что Троцкий и Ленин – предатели и держали у себя в кармане мирный договор, подготовленный вместе с немцами…

Как долго продержится большевистское правительство? Мы находимся в разгаре революции и, хотя об этом часто тоже забывают, на четвертом году войны. Грозит голод. На пороге зима. Вот те обстоятельства, которые очень быстро могут подорвать силы самых умелых политиков и еще быстрее – умных, но горячих и порывистых идеологов, как те, о которых я только что говорил. Однако, полагаю, что несколько месяцев, пусть даже несколько недель, относительного порядка накануне неизбежных анархии и реакции будут на пользу союзникам и России.

Петроград. 28 окт. (10 нояб.)

Дорогой друг,

Новостей по-прежнему изобилие. Керенский, утверждают, одержал сокрушительную победу в Царском Селе. Его войска будто бы на подступах к городу. Большая часть меньшевиков отказывается участвовать в большевистском правительстве, Их оппозиция становится активной, и похоже, что она – на радость официальным кругам, которые, по-моему, продолжают ничего не понимать в этой ситуации и добьются того, что к союзным державам усилится отношение недоверия и враждебности.

На улице вновь стреляют. Снова утверждают – так им хочется в это верить, – что Ленин и Троцкий бежали. Смольный, почти оставленный большевиками, якобы будут штурмовать войска Комитета общественного спасения. Ночью пошел в Смольный. Никаких сил Комитета общественного спасения не видно. Солдаты-большевики и красногвардейцы на своих постах. С трудом прохожу через 5 или 6 заслонов и еще вынужден 2 часа вести переговоры, несмотря на то, что у меня в Смольный постоянный пропуск. Пропускают, действительно, только членов Военно-революционного совета. Мое терпение вознаграждается. Вхожу в институт. Уже не чувствуется ни триумфа, ни беспокойства, – ожидание, напряжение и – должен признать – решимость. После вестибюльной сутолоки солдат, вооруженных товарищей с серьезными лицами, – длинные темные и пустые коридоры. Как жалко, что у меня нет ни времени, ни таланта, чтобы подробнее описать эту атмосферу! Четверо красногвардейцев с примкнутыми штыками окружают меня и ведут на третий этаж, где в полутемном зале сквозь сизый дым различаю безмолвно сидящих человек 30 солдат при оружии. Встречают меня холодно. Становится не по себе. В голове нелепая мысль, что меня взяли в качестве заложника. Через деревянную перегородку слышатся голоса. Открывается дверь. Подходит офицер, представляется: Крыленко, министр, вернее, народный комиссар по военным делам. Невысокий, живой, седеющий. Стальные глаза. Он заметно удивлен моему появлению, но идет звать Троцкого. Дверь соседней комнаты, откуда доносятся голоса, остается открытой. В глубине за столом из светлого дерева под маленькой лампой вполголоса беседуют несколько человек. Длинные волосы, усталые и воодушевленные лица…