Текст книги "Твардовский"
Автор книги: Юзеф Крашевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Крокодил. Висеть и висеть бесконечно в этой сырой, холодной избе! Но когда‑нибудь должно же кончиться мое мученье! Когда‑нибудь да должен издохнуть этот лысый сторож! О, съел бы я его, если б мог!..
Адамова голова. Добрый вечер, братцы, добрый вечер! Каково вы спали днем? Вот уже проснулась наша лампада и светит прямо в очи, пора вставать! Пора вставать, пора идти прогуляться…
И стуча зубами, поднимался на столе череп… В эту минуту Твардовский ударил рукою по столу, – и таинственный говор стих… Матюша проснулся.
За дверьми послышались чьи‑то шаги; ручка застучала, двери отворились, и в комнату кто‑то вошел.
Взглянув на пришельца равнодушно, без любопытства, Твардовский самодовольно улыбнулся. Пришелец, однако ж, не отличался ничем особенным, и приход его, по‑видимому, не предвещал большой радости. Он стоял у порога, завернувшись в черный плащ, в шляпе с черным пером, в сапогах с длинными носками и широкими раструбами. На груди его виднелась золотая цепь с медальоном, из‑под плаща выставлялась шпага. Бледное лицо незнакомца показывало в нем человека еще молодого; глаза тускло светились в глубоких впадинах; губы были стиснуты. Острый и узкий нос спускался к черным усам, почти закрывавшим рот, под которым чернелась эспаньолка, окруженная редкою, остроконечною бородою, какую носили тогда на Западе.
Незнакомец снял шляпу и подошел к Твардовскому.
– Я ждал вас, – сказал ему Твардовский, привставая с кресла.
– Меня, меня? – вскрикнул удивленный пришелец.
– Да, да, именно вас, – отвечал Твардовский. – Не удивляйтесь; вспомните, что я умею отгадывать все, что случилось и что случится вперед.
– Ошибаетесь, ваша милость, – отозвался с полунасмешливой, полупрезрительной улыбкой незнакомец, оскорбленный самоуверенностью Твардовского.
– Я не ошибаюсь никогда, – возразил Твардовский. – Хотите, чтоб я вам сказал, кто вы?
– Прошу вас, – отвечал незнакомец, уверенный, что Твардовский не мог знать его, и потом продолжал, указывая на Матюшу. – Но прежде чем начнем разговор, я просил бы вас… выслать… этого человека.
– Это слуга мой, – отвечал Твардовский и дал знак Матюше, чтоб он вышел.
Матюша вышел в маленькую дверь.
– Теперь готов слушать вас.
– Ваша милость – придворный его королевской милости, не так ли?
– Так. Но разве вы видели меня когда‑нибудь при дворе?
– Король послал вас ко мне. Назад тому несколько месяцев он лишился любимой супруги… Говорить ли более?
– Довольно, довольно! – вскричал удивленный незнакомец, приблизившись к Твардовскому. Выражение насмешки и гордости исчезло с худого, бледного лица его; он, видимо, смешался. – Скажите мне, ради Бога, откуда вы знаете об этом? Король никому не говорил об этом, кроме меня; могу вас уверить, что в комнате, кроме него и меня, никого не было; могу поручиться, что никто не осмелился бы подслушивать у дверей, К тому же король говорил мне на ухо. Никто на свете не мог знать этого, кроме меня и него.
– Я знаю третий, – отвечал смело Твардовский, – потому что все, сокрытое для других, для меня открыто, и будущее я читаю, как книгу.
– Поэтому я не хочу вас и спрашивать, – продолжал придворный, удивленный всеведением Твардовского, – можете ли вы исполнить то, чего просит от вас король?
– Могу ли – в этом сомневаться нечего; но сделаю ли – это еще сомнительно.
– Как! Имея возможность и средства сделать, вы не сделали бы для короля?
Твардовский улыбнулся и отвечал:
– Для меня нет короля. Есть некоторые причины, для которых я должен подумать, надобно ли исполнить королевскую просьбу.
– Какие же причины?
– Король огорчен потерею дорогой ему супруги, ему хочется видеть ее – ее или ее тень, и он просит меня вызвать ее. Так ли?
– Так.
– Хорошо ли будет, если король увидит снова обожаемую им Варвару?.. Раны, которые теперь начинают заживать, откроются; увидев ее, он захочет подойти к ней, прижать ее к осиротелому сердцу, поговорить с нею. Следствием такого свидания будут новые слезы, новая грусть, новое отчаяние. Свидание это может принести королю больше вреда, чем пользы, больше горести, чем утешения. Каждый день уносит с собой частичку воспоминания, но когда это воспоминание оживится чудным видением, то ляжет тяжело на сердце; милый образ яснее отразится в душе, и грусть овладеет ею снова и надолго. Не похоже ли это на желание больного, который хотел бы испытать в другой раз одну и ту же болезнь?..
– Я разделяю ваши мысли и предоставляю вашей мудрости действовать как лучше, – отвечал с покорным видом придворный.
– По крайней мере, так мне кажется, – продолжал Твардовский. – На свете есть вещи, о которых не знаю и которых не вижу, потому что не хочу видеть их и нарочно отвращаю от них взоры. Будущее короля есть именно один из тех предметов, которых я не хочу и не смею доискиваться.
– На что же вы решитесь?
– В эту минуту я не могу вам дать решительного ответа. Мне надо, по крайней мере, три дня на размышление. Через три дня и в такую же пору, как сегодня, придите ко мне.
– По крайней мере, позволите ли вы мне, не откладывая до другого времени, сказать вам, что обещает вам король, если вы исполните его желание?
– Любопытно было бы знать, – невольно сказал Твардовский, – поистине, я не могу отгадать этой награды.
– Предупреждаю вас, что король вовсе не считает это наградою. Он хочет просто оставить вам по себе память, и этою памятью будут золотая цепь в триста золотых весом, драгоценный перстень и соболья шуба, одна из тех, которые последний царский посол привез королю в подарок из Москвы и красоте которых не могли в то время надивиться. Повторяю: король не думает награждать вас; все это будет одним слабым знаком его к вам благорасположения.
– Благодарю за королевскую ласку и милость ко мне, ничтожному слуге его, – отвечал Твардовский. – Не забудьте же придти ко мне через три дня.
С этими словами он поклонился, и придворный вышел. Задумчивый Твардовский остался один; но едва только утихли шаги гостя на лестнице, как в углу комнаты что‑то зашелестело и из‑под огромной кучи книг вылез, зевая во весь широкий рот свой, дьявол.
– Добрый вечер!
– И я только что собирался тебя звать.
– Видишь, как я легок на помине. Я знал, что ты желаешь со мной видеться – и предупредил зов.
– Так, стало быть, ты знаешь, в чем дело.
– Знаю, да не совсем, – равнодушно отвечал дьявол.
– Король наш, – сказал ему Твардовский после минутного размышления, – потерял нежно любимую им супругу, Варвару [8]. Дороже всего на свете была она ему, потому что он смотрел на нее как на нежную подругу, а не как на королеву. Несмотря на все прекрасные качества настоящей королевы, скончавшейся недавно в Вильне, Варвара, взятая королем с бою, умела заменить все качества своей предместницы и соперницы. Огорченный ее смертию, король сам проводил тело ее в Вильну, носил всегда портрет ее на груди, и одно воспоминание о ней заставляет его проливать слезы. Дошла до него весть о моем знании. Народная молва разгласила весть о моем могуществе, посредством которого я вызываю тени умерших, и это подало королю мысль взглянуть еще раз на образ любимой супруги. Сейчас только вышел от меня посланец королевский, который передал мне желание и просьбу монарха. Скажи, могу ли я показать ему дух умершей? Могу ли вызвать его?
– Я не могу сказать тебе наверное, что сталось с душой королевы. Если она полетела туда (дьявол указал пальцем на небо), то трудненько будет вызвать ее.
– Трудно, но все‑таки возможно?
– Ну, не знаю, как тебе сказать. Есть заклятия и на добрых духов; о заклятиях на злых ты знаешь сам: потому что они гораздо легче первых. Подумай; авось отыщешь и их в своей голове. Во всяком случае, – продолжал сатана, – старайся показать королю дух таким образом, чтоб он не влюбился в него более, чем любил покойницу при жизни. Напротив, сделай так, чтоб он внушил ему ужас и отвращение. Память и любовь к умершим соединяют живущих с мертвыми неразрывными таинственными узами, и тогда они меньше грешат. Многие, – говорю тебе это по опыту, – удержались на пути добродетели единственно от воспоминания об умерших. Мы, как тебе известно, стараемся только о том, чтобы все грешили, потому что грехом свет держится и давно бы провалился, если б не было этого malum necessarium. Потому‑то я так и стою на этом. Потом, ты должен стараться, чтоб король ни под каким видом не приближался к духу и не коснулся бы его даже, чтоб не заговорил с ним, ибо в противном случае, если духу вздумается отвечать, то король непременно умрет и тебя сожгут или повесят, как колдуна и чернокнижника. Впрочем, делай себе, как угодно. С моей стороны будет только одно условие: ведь надобно же и мне что‑нибудь тут выиграть. Ты должен отказаться от всякой награды. Проси короля только об одном: пусть простит первого преступника, которого на другой день должны вешать на площади перед ратушей; этим ты приобретешь для себя новую славу, – славу бескорыстного человека, а для ада – окажешь большую услугу, сохранивши человека, для него необходимого. Надобно о себе думать, primo mihi. За это я берусь помогать тебе в деле. Помни же о двух главных вещах: для себя – чтоб король во время явления духа не сошел с места и не заговорил бы с ним; для меня – чтоб помиловал преступника. Ну, прощай; я тороплюсь в другую сторону. Vale et me ama.
Дьявол исчез. Твардовский бросился на жесткую постель. Лампада по‑прежнему озаряла тусклым красноватым светом своим мумию, крокодила, скелет и уродов в банках. Твардовский скоро заснул. Тогда только тихонько подошел к кровати его неусыпно наблюдавший за господином своим Матюша‑сиротка, покрыл его одеялом (в комнате было холодно), погасил лампаду и, машинально перекрестившись и пробормотавши что‑то под нос, улегся на полу, в ногах своего господина.
XII
Как Твардовский вызывал тень королевы Варвары
Через три дня, которые Твардовский выпросил на размышление, вечером, брякнула у дверей железная щеколда, и в комнаты вошел королевский посланец. Твардовский подошел к нему.
– Какой ответ должен я принести королевской милости? – начал придворный после обычного приветствия.
– Желание его может быть исполнено, – отвечал Твардовский, – только не иначе как на условиях, которые непременно должен принять король.
– Уверен заранее, что король согласится на самые тяжелые условия, если только они будут приличны его высокому сану. Король так горячо любил свою супругу, что решился на все, лишь бы увидеть хоть на минуту тень ее.
– Первое мое условие – чтоб король в минуту появления тени не пытался приближаться к ней, не говорил бы ни слова, не сходил бы с места. Второе – чтоб при вызове тени не было никого, кроме меня, короля и вас. Третье – чтоб король вместо всякой награды помиловал осужденного на смерть преступника.
– Могу поручиться, – отвечал удивленный требованиями Твардовского придворный, – что все эти условия будут королем исполнены. Что же касается до награды, то я советовал бы вам не пренебрегать ею: тут можно много выиграть. Подумайте хорошенько; не пожелаете ли еще чего‑нибудь?
Удивленный придворный поспешил к королю с радостной вестью и скоро возвратился объявить Твардовскому, что король соглашается на все условия и просит его явиться к нему во дворец. Гордый своим бескорыстием, Твардовский сбирался недолго. Он знал, что нетерпеливый король не будет откладывать до другого времени исполнение своего замысла. Твардовский взял волшебный жезл, свиток пергамента, книгу, какой‑то ящичек, завернулся в широкий плащ и вышел вместе с придворным.
Они шли молча. Была уже поздняя ночь; гонимые осенним ветром тучи волоклись по небу; ветер гудел в узких опустелых улицах Кракова. Не было видно ни зги. Изредка доходили до слуха путников вой собак или отрывочные голоса пьяниц, гулявших в корчмах, несмотря на позднюю пору. Порой раздавалось по улице бряцанье сабли, которое тотчас же заглушал лай собак, и потом опять наступала тишь, – и опять гудел один ветер. Надо было хорошо знать Краков, чтоб не заблудиться в нем в позднюю пору и темную осеннюю ночь. Наши путники, должно быть, знали его хорошо, потому что шли уверенно по узким и кривым улицам, поворачивая то вправо, то влево, замечая дорогу по разным приметам, по домам, оградам костельным и колокольням, пока наконец не подошли к королевскому замку.
Они вошли в калитку, ключ от которой был у придворного. Потом им надо было пройти маленьким двором, откуда через длинную галерею с тонкими готическими колоннами и несколько коридоров они скоро достигли королевской половины. На крыльце не было никого. Кругом царствовали темнота и мертвая тишь, и только в отдалении, в одном из окон замка, за красною занавескою, мелькал огонек. Путники опять по лестнице вошли в коридор, где их встретил королевский дворецкий и проводил до самых королевских покоев. Комната, в которую он привел их, не отличалась особенным убранством. Это была караульня. Около стен стояли дубовые лавки, посередине – большой дубовый стол, в углу высилась огромная печка с голландскими изразцами. Большие окна с оправленными в олово стеклами шли по одному боку. На потолке виднелись огромные балки с резными украшениями. Комната освещена была двумя витыми желтыми свечками, вставленными в огромные медные подсвечники, над мисками с водою. На каменном и холодном полу лежали в разных местах, завернувшись в плащи, королевские коморники и юргельтники. Одни из них спали на подостланных кожах, другие просто на связках соломы. Подле каждого лежали сабля и распущенный пояс. У дверей, прислонившись к стене, стоял вооруженный с головы до ног часовой. В эту‑то дверь вошел Твардовский со своим спутником. Не успели они войти в нее, как несколько голов приподнялись с постелей и вслед затем раздалось отовсюду:
– Кто там? Кто идет?
– Тс! – отозвался придворный, прикладывая палец к губам и указывая с таинственным видом на входившего вслед за ним Твардовского. Дворяне (это были они) тотчас умолкли. Многие из них, опершись на локтях, с любопытством осматривали Твардовского, перешептываясь между собой с насмешливым видом, как это всегда случается между придворными. Никто из них не видал Твардовского, и они напрасно терялись в догадках, зачем бы мог требовать король в такую позднюю пору незнакомое им лицо. Между тем дворецкий, который ввел Твардовского, сказал ему, что пойдет к королю доложить об его приходе, и указал на лавку. Твардовский сел.
Дворецкий тихонько, на цыпочках, подошел к другой двери, завешенной занавескою, и скрылся за нею. Через несколько минут он возвратился и дал знак Твардовскому следовать за собой. В то же время он разбудил одного из коморников и тихонько отдал ему какие‑то приказания. Другие коморники начали вставать и надевать сабли. Впустив Твардовского, дворецкий опустил занавес. Они прошли две темные комнаты и остановились у полуотворенных дверей, откуда виднелся свет.
Это была небольшая комната со сводами и одним окошком. Пол был устлан персидским ковром; по углам стояли покрытые мрамором столы, на которых лежали оправленные в пергамент книги и свитки бумаг. В глубине виднелась кровать, завешенная малиновыми занавесками; у кровати стоял покрытый сукном стол с серебряными кубками для вина и воды, с вызолоченными лоханью и рукомойником. По стенам шла покрытая ковром лавка; посередине комнаты стояли два кресла, обитые малиновым бархатом с золотой бахромой. В углу, на столе, горела лампа.
У кровати стоял среднего роста сутулый мужчина, весь в черном. Лицо его было бледно, брови насуплены. Длинная раздвоенная борода его падала на грудь; усы и волосы были немного подстрижены. Твардовский не успел еще переступить порога, как тот закричал ему:
– Не подходи близко! Издалека! Издалека!..
Смешавшийся и изумленный, Твардовский остановился у порога. Дворецкий стал подле него.
Спустя минуту король (это был он), заметно волнуемый страхом и нерешительностью, продолжал:
– Ты вызвался показать мне тень дражайшей супруги моей, королевы Варвары?
– Да, наияснейший и всемилостивейший государь, – отвечал Твардовский, – я обещал это вашей королевской милости, только не иначе, как с условиями.
– Какие же твои условия? – спросил нетерпеливо Август.
– Во‑первых, ваша королевская милость не должны говорить, не должны прикасаться к тени, не должны подходить к ней.
– Как? Не сказать ни слова? Не показать и знака чувства? Это уж слишком, и если только крайне необходимо…
– Необходимо для безопасности вашей священной особы. Награды я не прошу никакой, кроме помилования преступника, которого завтра должны казнить.
– Я уже слышал об этом, – сказал король, – и желал бы знать, почему так дорог тебе этот преступник?
– Я даже не знаю, кто он, – отвечал Твардовский.
– Прошу тебя, – продолжал король по минутном молчании, – не употреблять заклятий, запрещенных церковью: они могут погубить душу. Вызови мне тень королевы простыми заклятиями белой магии или молитвою.
Твардовский вместо ответа отрицательно покачал головой.
– Нам надо комнату побольше этой, – сказал он.
По знаку короля дворецкий отворил другие двери, завешенные занавеской. Все трое вошли в них. Дворецкий освещал дорогу лампой. Пройдя две небольшие комнаты, они вышли в огромную залу о трех окошках, обитую черным сукном и с двумя, по обоим концам, дверьми; кругом залы, по стенам, тянулись лавки, посередине стоял стол, покрытый до полу черным сукном; на стене висело распятие. В огромном камине тлели уголья и освещали всю залу слабым красноватым мерцанием. Бледный, изнуренный король молча опустился в кресло; Твардовский начал свои приготовления. Разложив на столе свои чернокнижные снаряды, он велел придворному завесить распятие. Король, казалось, не примечал или показывал вид, что не примечает этого.
Перед началом заклинаний Твардовский обратился к королю.
– Прошу у вашей королевской милости, – сказал он, – волос покойной королевы.
Август снял с груди своей черную книжку с золотыми застежками и, вынув оттуда волосы, послал их со своим придворным Твардовскому.
– Повторяю вам, государь, наше условие. Вы должны сидеть тихо, не должны вымолвить ни одного слова при появлении тени, иначе и с вами, и со мной может случиться большое несчастие.
Король в знак согласия кивнул головой. Видно было, что страх и радость боролись в нем, и он не мог пересилить в себе ни одного из этих чувств, хотя и старался скрыть их. Брови его нахмурились еще более, тяжелое дыхание колебало грудь, лицо побледнело, руки судорожно сжались.
Минуту спустя Твардовский начал вызывать тень и жечь на лампе волосы королевы. Густой дым заволок туманом всю комнату. Потом дым начал редеть; лампа вспыхнула ярче, противоположная дверь с треском и скрипом растворилась, и на пороге показался чей‑то неясный образ. Он обозначался все яснее, яснее. Скоро можно было различить прелестные черты молодой женщины небольшого роста, стройной, голубоокой, белокурой, с томным выражением на лице, в белой легкой одежде, на которой виднелся блестящий, драгоценный убор. Она шла тихими, мерными шагами, едва касаясь ногами пола, остановилась и потом пошла опять. Прекрасные глаза ее были обращены в ту сторону, где сидел король, с выражением любви и тяжкой грусти.
В минуту, когда отворилась дверь, Август закрыл глаза; но когда после внезапного страха он открыл их, – перед ним, в нескольких шагах от него, стояла та, которую любил он более всего на свете. Он впился в милый призрак взорами, в которых просвечивались грусть и отчаяние; тяжелый вздох вырвался из груди его. Тень все приближалась. Когда глаза короля встретились с небесными очами усопшей, он не мог преодолеть своих чувств, забыл об опасности, вскочил с кресел и вскричал, протягивая к Варваре руки:
– Это ты! Ты! Варвара!
Затрепетала тогда тень Варвары и страшно изменилось лицо ее. В одну минуту вместо этого очаровательного неземного существа король увидел перед собой иссохший труп в истлевших лоскутьях, из‑под которых торчали обрывки гнилого, источенного червями тела… Могильное зловоние наполнило комнату.
Король вскрикнул и упал в кресла без чувств. Лампа погасла. Придворный в отчаянии ломал руки и проклинал чернокнижника. Скоро на крик его прибежали королевские придворные и коморники. Обеспамятевшего короля перенесли в спальню и послали за лекарем Шнебергером. Твардовского нигде не могли найти: он скрылся.
На другой день дивные слухи ходили об этом происшествии. Говорили, что Твардовский вызывал тень умершей королевы и едва не погубил короля.
Август сдержал свое слово, и преступник, которого на другой день должны были вести на плаху, был помилован.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
XIII
О том, как дьявол объяснял Твардовскому свои намерения
Возвратившись домой, Твардовский разбудил Матюшу и собирался уже лечь спать, как вдруг явился перед ним дьявол.
– Король не сдержал слова? – спросил он. Твардовский с замешательством кивнул головою.
– И что же дальше?
– Тень королевы превратилась в отвратительный труп. Дьявол засмеялся.
– Чему ты смеешься, сатана?.. – сказал с упреком Твардовский. – Ведь ты сам не желал этого, ты сам остерегал меня?
– Ты старался, – возразил дьявол, – предостеречь короля всеми мерами, и одним этим ты заставил его действовать совершенно напротив. Ты знаешь, что людям все запрещенное особенно нравится. Возбужденное в сильной степени любопытство их не знает пределов, и тут они забывают уже все предосторожности. Мне именно того и хотелось, чтоб прелестный образ королевы явился перед королем в отвратительном виде в ту самую минуту, как тот думал уже осязать его. Таким образом видение это, вместо того чтоб усилить любовь короля, возбудило в нем сильное отвращение к предмету прежнего обожания. Теперь король будет искать удовольствия и развлечения между другими женщинами и наконец совсем забудет о Варваре. Этого‑то мне и хотелось. Прощай, Твардовский!
Задумчивый Твардовский не отвечал на приветствие дьявола.
– Итак, – сказал он, наконец, сам себе, – я – орудие дьявола!.. Стоило же из‑за этого связываться с сатаною!
XIV
Как Твардовский выехал из Кракова
Ничто не нарушало глубокой задумчивости Твардовского. Без цели и надежды достиг он того, чего желал. Теперь не было невозможного для его воли. Он оглядывался на свое прошлое, останавливался над ним. Как сон, представилась ему давно утраченная юность; он едва верил ее существованию. Окружавшие его некогда предметы и люди являлись ему, как призраки, с слабым подобием действительности.
Эти думы о прошлом были нарушены внезапным приходом королевского дворецкого.
– Учитель, – сказал тот, войдя в комнату и бросая на стол тяжелую золотую цепь, – король приказывает тебе тотчас же выехать из города и вместе с тем посылает тебе вот это на память и в подарок.
– На память? – воскликнул с гордой усмешкой Твардовский. – Если на память – беру, в подарок – не принимаю. Ты говоришь мне о выезде?
– Такова воля короля. Ему угодно, чтоб ты сейчас же оставил Краков. Весь двор, весь город знают уже о том, что случилось сегодня ночью во дворце. Дворяне подслушали у дверей, когда король звал Варвару, видели тень ее, слышали смрадный запах. Короля обвиняют в чародействе, говорят, что ты советовал ему сноситься с умершими посредством злого духа (при этих словах дворецкий плюнул и перекрестился). Не советую тебе медлить с отъездом: к завтрашнему утру слухи эти еще более распространятся по городу, – тогда как с отъездом твоим могут забыть о них. Если не жалеешь себя, то не нарушай, по крайней мере, священной воли короля, подумай об его спокойствии. По отъезде твоем легко можно будет рассеять слухи; не все им тогда поверят.
– Ошибаешься, – сердито прервал его Твардовский, – если думаешь, что меня, как старую беззубую бабу, можно позвать и вытолкнуть потом за дверь. Ты думаешь, что тот, кто вызвал тень с того света, не будет в состоянии и спровадить кого‑нибудь на тот свет таким же порядком?
Дворецкий побледнел.
– Полно, Твардовский! Чем же обижаешься, за что хочешь мстить? Не забудь, что дело идет о твоем спокойствии, о твоей славе.
– О славе?.. Моя слава, – отвечал заносчиво Твардовский, – не боится ничего на свете. Глупым болтунам я зажму губы, поверь мне.
– Ошибаешься, Твардовский. Молве не зажать тебе рта. Не один простой народ и глупые болтуны будут нарекать на чародейство короля. Скоро узнают о нем радные папы [9] и сенаторы, а что еще хуже, епископы, заведут процесс, который может повести тебя на костер. Припомни свежие примеры.
– Кто осмелится взять меня, кто будет судить меня? – спросил Твардовский.
– Духовная власть. Сам король не охранит тебя от нее. Ты знаешь, что было с людьми, которых осуждали не в чародействе, а в Виттембергской ереси…
– А ты думаешь, что я дамся им, что позволю судить себя?
– Знаю и потому‑то прошу тебя об отъезде именем короля.
Твардовский задумался.
– Ты говоришь, что король приказывает мне выехать?..
– Король приказывает, а я советую.
– Приказывает! Приказывает! – повторил Твардовский. – Зачем же он прибегал к моей помощи, когда власть его сильнее моей?
– Ну, делай, как хочешь. Прощай! – сказав это, дворецкий вышел.
Волнуемый мыслями, Твардовский долго ходил по комнате. В порыве негодования бросил он цепь на пол, топтал ее; потом, как будто одумавшись, поднял ее и надел на шею.
Спустя минуту он позвал Матюшу.
– Сейчас на коня и за мной!
– На коня?.. Откуда же взять коня?.. У нас нет коней, пане, – жалобно отвечал Матюша.
– Как нет коней?
– Нет и не было.
Тогда Твардовский взял из камина потухший уголь и нарисовал им на стене две лошади. Матюше приказал сесть на одну, сам вскочил на другую и выехал через окошко на улицу, заклявши порог дома, чтоб никто в его отсутствие не мог перейти через него. Рассвело уже, когда он выезжал из окошка, и народ выходил из домов на работу. Таким образом узнали в целом Кракове о том, что Твардовский выехал из дому чем свет на намалеванной лошади.
XV
О том, как Твардовский давал людям добрые советы
Начало уже смеркаться, когда Твардовский и его слуга, пересев с измученных лошадей на петухов, въезжали в местечко Быдгощ. Увидев городские вал и ворота и белые стены домов, Твардовский махнул им рукою в знак приветствия, – и в ту же минуту отозвались на это приветствие петухи и курицы со всего города, все совы с колоколен из слуховых окон, все нетопыри из погребов и подвалов. От страшного шума и пискотни их не слышно было городских колоколов, звонивших в ту минуту на сон грядущий. Верхом на петухах въехали в город Твардовский с Матюшей, в сопровождении густой толпы горожан, которые не могли надивиться такому чуду. Окружавшая их толпа росла и росла, пока наконец так стеснила дорогу, что наши путники едва могли добраться до корчмы, где намерены были остановиться. Под окнами корчмы собрался почти весь город. Все кричали, шумели и толковали только о том, кто бы такие могли быть странные всадники. Желая избавиться от докучливого их любопытства, Твардовский выслал к ним Матюшу с извещением о приезде великого ученого, чернокнижника и некромана; велел сказать им, что останется в городе недолго, просил разойтись по домам.
Едва успел объявить обо всем этом Матюша, как в толпе раздались крики и восклицания:
– Пусть покажет нам чудо! – кричали одни.
– Пусть меня вылечит! – отзывались другие.
– Пусть даст мне денег!
– Пусть исправит мою жену!
– Пусть воскресит мне покойного мужа!
Оглушенный криком, Матюша заткнул уши и скрылся. Не видя Твардовского, народ начал расходиться, и скоро улицы опустели. Толки о Твардовском не умолкали целую ночь. Все только и думали о завтрашнем дне, советовались друг с другом, о чем просить Твардовского, и у каждого, наверное, отыскивалось немало просьб и вопросов. Любопытство было возбуждено до такой степени, что редко кто мог сомкнуть глаза в эту тревожную ночь, полную таинственного ожидания.
С рассветом корчма была уже полна народа. Духота была такая, что Твардовский через трубу принужден был выйти на крышу – подышать свежим воздухом. Увидели его и там и начали просить со всех сторон. Сжалился наконец Твардовский, сошел в корчму и велел впускать к себе всех.
Тут‑то началась толкотня и давка. Люди всех возрастов, состояний, обоего пола теснились к Твардовскому из любопытства или в надежде помощи. Твардовский допускал к себе каждого из них поодиночке.
Прежде всех продралась к нему старая беззубая баба с палкой и с четками в руке, с книгой под мышкой, с красным рубцом на носу от очков, вся в грязи и лохмотьях.
– Много лет тебе здравия, кормилец! – сказала Твардовскому баба хриплым голосом. – Дай ты мне мужа, голубчик. Жить не могу без мужа. Вот уж три года, как я похоронила моего покойника, и до сих пор никто еще ко мне не сватался. Куда как испортился нынче свет; мужчины только и льнут, что к молодым.
Вот что ей отвечал на ее просьбу Твардовский:
– Возьми то, что спрятано у тебя в изголовье кровати, положи в старый сундук и выйдешь замуж!
Не успела еще оставить корчму старуха, а уже следом за ней пробирался скорняк, прежний подмастерье ее покойного мужа. Дорогою он к ней посватался, а на другой день они обвенчались.
Молодому парню, который подошел к Твардовскому, вслед за старухой он сказал:
– Тебе, верно, надо лекарства для сердца?
– Ах, правда, правда, – отвечал, дочесываясь и вздыхая, парень. – Вот уже с лишком год, как я люблю Маргариту, дочь золотых дел мастера Мальхера, но жестокая и слушать меня не хочет. Видно, ничем не тронешь ее. Помоги…
– Возьми мертвого нетопыря и ночью, на новолуние, снеси его на кладбище и положи там в муравейник. Жди потом, когда муравьи объедят его и оставят один остов. В полночь выкопай кости и ищи между ними двух: одну, загнутую крючком, другую как вилка. Захочешь, чтоб полюбила тебя женщина, дотронься до нее одной косточкой; надоест тебе – дотронься другою.
Обрадованный парень побежал домой и разболтал там о чудном лекарстве, данном ему Твардовским. Таким образом, весть эта разошлась скоро по свету и перешла в потомство, по преданию.
Вслед за ним подошел к Твардовскому сутулый мужиковатый ремесленник, почесывая затылок, переваливаясь с ноги на ногу; под мышкой держал он засаленную свою шапку. Долго шевелил он губами, стараясь что‑то сказать, кряхтел и потел, отирая то и дело со лба пот, который выступал на нем крупными каплями. Он не мог говорить. Слова не давались ему от страха ли, от застенчивости ли, или просто от глупости, и Бог знает, когда кончилась бы его аудиенция, если б сам Твардовский не подоспел к нему на помощь и не спросил его, что ему надобно?
– Ой, беда, беда пришла на мою голову, – отвечал ему, наконец собравшись с духом, ремесленник. – Есть у меня соседка, старая злая ведьма. Околдовала она меня и все доброе мое, и с тех пор нет мне ни в чем удачи; все идет не впрок. Погубила она мою душу.
