Текст книги "Калиш (Погробовец)"
Автор книги: Юзеф Крашевский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Потом усталый сел, подпираясь рукой… Лицо было задумчивым.
Мина со скрещенными руками все стояла перед ним. Попробовала улыбки, но он бросил взгляд, сразу ее охладивший.
– Неужели не услышу слова хорошего! – воскликнула она. Пшемыслав смерил ее глазами, ничего не сказал, только с нетерпением повернулся вбок.
Немка села напротив, скрестила руки на груди и не спускала с него глаз.
– Вижу, – сказала она, – что хотя поздно, но вы влюбились в жену!
И это еще не вызвало ответа.
– Ее дни сочтены! – добавила она. – Еле дышит!
Князь сделал резкое движение, но и это новое доказательство нетерпения не закрыло ей рта.
– Если не меня и не ее, то, значит, другую вы себе нашли? – продолжала немка.
Князь презрительно засмеялся.
– Вам только эти глупости в голове! – проворчал он.
– Без этих глупостей и вы не проживете, – ответила Мина. – Все вы одинаковы, и князья, и мужики! Когда вам наскучат старые лица, думаете, что это конец любви, а это вам лишь хочется новой!
И на это князь ничего не сказал.
Увидев, что слова не подействуют, Мина попыталась его развеселить вином и сладостями.
Князь взял кубок, лицо его несколько просветлело.
Ловкая немка старалась развеять его шутками и смехом. Это подействовало, и князь как бы стал забывать о печали, с какой пришел сюда.
Улыбнулся даже, хотя слабо, но и это была хорошая примета. Мина схватила его за руку.
– Напрасно! – воскликнула она. – Никто вас так, как я, не будет любить, и вы никого так не полюбите! Той, больной, тебе, пожалуй, жалко… но сердце твое не лежит к ней!
Хотелось ей разговорить князя, но Пшемко слушал рассеянно. Мысли его бродили далеко; эта болтовня и постоянное упоминание о жене ему надоели.
– Та! – говорила Мина. – Это только страшное видение, что ползает неизвестно зачем, а нам всем жизнь портит. Сошла с ума, не поймешь, что с ней… то плачет, то поет, то жалуется на мир и людей и на вас… на вас, что вы ей отравили жизнь и погубили ее.
Наконец Пшемыслав не выдержал и хватил кулаком по столу.
– Рад буду, если и от вас, и от нее меня избавят!.. Довольно с меня и этого трупа, и этих жалоб! До сих пор!
Он показал на горло. Выпил вино, швырнул кубок и вышел. У Мины сверкнули глаза.
– Сказал, сказал, чтобы его освободить от этого трупа! Она улыбнулась, взглянув на дверь.
– Слово сказано! Избавим тебя от нее!
ЧАСТЬ II
I
Роды Зарембов и Налэнчей в те времена уже поселились во многих частях Польши. Было их вдоволь при силезских дворах, в Познани, Кракове, на Мазовше, но большинство землевладельцев из этих двух фамилий сидело по своим усадьбам и городишкам.
Сейчас, когда всякий старается быть независимым и самостоятельным, так как от нападения его охраняет закон, мы уже не в состоянии ясно себе представить, чем были в те времена род, фамилия, герб и кровное родство. Людей называли только по имени, по прозвищу, фамилию заимствовали они от своих сел и этим различались, но кровное родство соединяло самых отдаленных членов одного рода в великое целое, составлявшее вооруженный лагерь.
Мы знаем, например, одровонжов и яксов, воевавших друг с другом, а на страницах старых хроник поминутно встречаем роды землевладельцев, служащие князьям, но часто и выступающие против них.
Часто могущественный род не давал покоя князю в его собственном замке.
Землевладельцы, численно преобладающие и горячие, вели за собой родственные роды и угрожали правителям. По данному сигналу раздавались голоса своих на самых отдаленных участках. Они шли рука об руку как в скверные, так и в хорошие минуты, охраняли себя взаимно, помогали, не позволяли третировать себя.
За одного пострадавшего мстили все.
Князь Пшемыслав хорошо понимал, что, оскорбив Зарембу, он одновременно возмущает весь его род и родственников, к которым присоединились теперь Налэнчи, еще более сильные и многочисленные.
Михно Заремба мог найти родных в нескольких милях по дороге в Срем, но тут легко было его догнать. Поэтому оба они пустились сквозь леса, избегая больших дорог и не разбирая сначала, куда ехать.
Главное, надо было поскорее убраться подальше от Познани. Оба настороженно прислушивались, опасаясь преследования, и когда раздался в лесу топот, спрятались в чащу, пропустив дворовых мимо, что им удалось легко.
В окрестностях Гнезна у Налэнча был старик-дядя, поселившийся в деревне; изредка они заезжали к нему поохотиться и отдохнуть. Дядю звали Влодек, а так как он некогда заседал в совете князя, то его величали комесом.
Раньше это был человек горячий, многое натворил, безумствовал; теперь старался чрезвычайно строгим образом жизни замолить старые грехи. Друзьям казалось, что у него будет безопасно, так как в этот уголок редко кто заглядывал. Дома порядок был очень строгий, и молодежь неохотно подчинилась бы ему на более продолжительное время, но наспех и тут было хорошо спрятаться.
Влодек устроил в Налэнчине почти монастырь. Старик-комес, хотя был женат на девушке знатного рода и имел от нее двух сыновей, но после смерти жены, а пожалуй, и при жизни, так развлекался на стороне, что у него оказалось больше десятка побочных детей. Все они теперь жили под одной с ним крышей и должны были замаливать его грехи.
За щедрый дар для церкви Влодек испросил разрешения поселить у себя ксендза-немца ордена францисканцев; он был у него капелланом и устроил все по-монашески.
Отец Франц, запросто батько, обращался с Влодеком и его семьей очень строго. Теперь он был здесь хозяином.
Посоветовавшись с Зарембой, Павлик Налэнч повез его к дяде, хотя они и не думали оставаться здесь долго. Заремба, горячий и нетерпеливый, собирался немедленно объехать весь род и вооружить его против князя Пшемыслава, рассчитывая на помощь кого-либо из силезских князей. Пока что Михно не знал, что предпринять, но поклялся, что отомстит князю.
Налэнч, более рассудительный, удерживал его и успокаивал, но это мало помогало.
– Не сегодня и не завтра, вероятно, я сделаю, что хочу, – воскликнул Заремба, – но пока жив, не прощу ему за княгиню и за себя!
Свернули на дорогу в Налэнчин, куда проводником стал Павлик. Пришлось переночевать в лесу, причем несмотря на позднюю осень и порядочный холод не решались разложить огонь, чтобы их не заметили.
Одетые налегке, жались, как могли, а затем, подремав несколько часов, покормили у стога лошадей и двинулись дальше.
Дом старого пана был расположен на островке между двумя озерами, соединенными проведенными каналами. Это защищало его от нападения и отрезало от мира, с которым Влодек оборвал все сношения, заботясь только о душе и своих грехах.
Над всеми разбросанными свободно строениями, среди деревьев, теперь обнаженных, возвышалась колокольня с деревянным крестом, по обычаю францисканского ордена.
Проехав болотистую часть, запущенную и во многих местах залитую водой, перебравшись через дырявые мосты, путники стали колотить в ворота. Не скоро появился привратник.
Налэнч заявил, что он племянник барина, и просит вместе с товарищем разрешения отдохнуть и погостить. Привратник отправился к хозяину, но тот молился, и мешать ему никто не осмелился. Пришлось долго ждать.
Наконец впустили Павлика, велев Зарембе с лошадьми подождать у ворот.
Налэнч вошел во двор и там увидел громадного роста мужчину в грубом платье, перехваченном веревкой. Только отсутствие капюшона отличало его от монаха.
Это был Влодек в туфлях на босу ногу, с голыми руками, без рубашки; жесткое платье служило ему власяницей. Несмотря на пост, лицо было круглое, румяное, с двумя копнами полуседых бровей.
Вдали парами прошли несколько девушек разного возраста, в темных платьях, а сзади шли мальчики, так же одетые. Шествие замыкалось ксендзом с палкой в руке. Это был тощий, но сильный человек со строгим выражением лица.
Мальчики и ксендз шли направо к домику, а девушки в сопровождении согбенной старушки в темном платке, наброшенном на голову, налево.
Влодек внимательно смотрел на подходившего племянника и, по-видимому, узнал его. Павлик поторопился приложиться к его руке.
– Бог с тобой! С чем пришел? – промолвил старик, не отходя от ворот, преграждавших путь.
– Милый дядя! – ответил Налэнч, умевший приспособиться к каждому благодаря своей мирной натуре. – Случилось то, о чем долго рассказывать: да вот, словом, я и Заремба, мой брат, ищем, где бы скрыться, так как люди князя нас преследуют.
Влодек сделал резкое движение.
– Ах вы, нехристи! Безбожники! Что же вы наделали? – закричал он.
– Ничего предосудительного. Заремба решился упрекать князя в лицо, что он живет не так, как следует, и помыкает женой. Пшемко рассердился, ну и пришлось спасать жизнь.
Влодек покачивал головой.
– Врешь! – сказал он.
– Ей-богу, не солгал!
– А у меня, думаете, пристанище для двух прохвостов с развратного двора? – воскликнул Влодек. – Я своего распорядка ради вас не нарушу, а вы здесь не выдержите. Разве ты не знаешь, как у меня живут?
– Мы знаем, что у вас монастырь, – сказал Налэнч, – однако и по монастырям принимают людей в комнаты для гостей.
– Монастыря здесь нет, – перебил старик, – а только христианский образ жизни! Такой, как должен быть везде: молитва, от которой никого не освобождаю, пост, послушание. Что я буду делать с такими двумя трутнями, привыкшими к придворной распущенности? Что вы тут намерены делать?
– Отдохнем день, другой…
Влодек ворчал сквозь зубы.
– Не прогоню вас от ворот, – сказал он, – но помните, кто сюда вошел, должен славить вместе со мной Господа… разными способами. У меня один закон для всех.
– Так и мы ведь не язычники.
– Э! Язычники! Именно язычники! И я был таким, пока не прозрел! – ответил старик. – Тело у вас – Бог, брюхо – алтарь, разврат – привычка! Язычники вы… И я был подобным, зато теперь…
– И нам настанет время.
– Что ты знаешь! – оборвал его старик. – Смерть тебя известила, когда подохнешь? Всегда время каяться!
Павлик промолчал: со стариком не следовало спорить.
– Ну заезжайте, – добавил хозяин, – но я вас, паршивых овец, не пущу к моему стаду. Вот у ворот пустой домишко, остановитесь там. Только не таскайтесь по двору, не смущайте молодежи! Поесть вместе можете прийти, посмотрим, как будете себя вести… или нет, кушайте отдельно… Мы вашего общества не жаждем!
Налэнч хотел что-то ответить, старик его оборвал.
– У меня первый закон – послушание, – добавил старик. – Хотите приюта, согните шею.
Павлик поклонился; Влодек крикнул, не оборачиваясь:
– Задра! Сюда!
Появился старый, одетый так же в темное платье, человек с прищуренными глазами в шапочке на лысой голове.
– Вот тебе двое гостей, – сказал ему Влодек, – помести их в домике у ворот, а лошадей в стойла. Сена постели, поесть дай, что и всем… Такие же люди, как и мы: должны есть то же и быть довольными.
Появился ксендз с четками в руках, присматриваясь к гостям.
Павлик, зная, кто это, поклонился низко.
– А руки у духовного лица поцеловать не можешь? – крикнул ему Влодек.
Надо было подойти и поцеловать… Монах благословил его.
На аскетическом лице виден был покой, граничащий с апатией, холодная доброта… Все время шептал молитву и перебирал худыми черными руками крупные зерна четок. Влодек с большим почтением рассказывал ему о приехавших, монах слушал равнодушно.
Пока Павлик разговаривал со стариком, Задра впустил уже Зарембу с лошадьми во двор.
Михно слез с коня, которого мальчишка отвел в конюшню, и подошел к хозяину. Шел, как всегда, с гордым видом, теперь еще и сердитый, так как не успел успокоиться, не так покорно и униженно, как этого требовал Влодек отчасти для себя, а больше для ксендза.
– Мой друг и брат, – промолвил он, – вероятно, уже сказал, что нас сюда пригнало. Милостивый государь, приюти нас пока! Я поссорился со своим князем, но стыдиться мне нечего. Он, безжалостный, живет в явном грехе. Никто его не укоряет, что несчастную жену приносит в жертву негодной любовнице; сердце мое не выдержало этого зрелища, бросил я ему правду в глаза и вот принужден спасаться от гнева.
Влодек и батько, хотя немец, но понимавший по-польски, внимательно слушали.
– Красиво рассказываете, гм, гм! – ответил старик. – Только странно что-то, что вы так полюбили добродетельную княгиню, а к князю ежом стали! Есть ведь там и духовенство…
– Есть, да молчат! – воскликнул Заремба. – Должны поэтому камни кричать, когда люди не говорят. Своего поступка не жалею и не стыжусь. Это бессердечный господин, жестокий, а княгиню уже замучили скверные люди.
Ксендз слушал и тихо читал молитвы. Влодек указал рукой домик и сухо сказал:
– Ступайте же отдохнуть.
Гордый Заремба, не дожидаясь больше, повернулся, нахмурившись, и, кивнув товарищу, пошел, куда указано.
– Ну? – сказал по дороге Заремба. – Здесь мы, пожалуй, долго не высидим; трудно будет выдержать. С горя человек и под сухое дерево спрячется.
В домике было холодно, пусто и негостеприимно… Прислуга ходила молча, словно напуганная.
Едва они расположились отдохнуть, когда послышался обеденный звон.
Опять шли рядами девушки и мальчики с опущенными головами, с руками на груди. Гости издали смотрели.
Вся процессия вошла в двери главного дома.
Друзья не знали еще, как быть, когда и их позвали кушать.
В громадной комнате с большим черным крестом во весь простенок стояли скромные столы в ожидании сотрапезников. У дверей с одной стороны стояли девушки с коротко остриженными волосами, а с другой мальчики в туфлях на босу ногу. Сбоку высилась кафедра для лектора.
На столах были расставлены уже миски и редкие деревянные кубки, а так как день был постный, то пахло постным маслом.
В глубине комнаты ксендз и Влодек ждали гостей, чтобы сесть за стол. Пока что юноша с головой, выбритой по-монашески, с быстрыми глазами, принялся читать или, вернее, пересказывать нескладно латинский текст, лежавший перед ним.
Заремба и Налэнч вошли, посматривая на этот оригинальный монастырь, и стали на указанные хозяином места. Ксендз шептал уже Benedicite и крестил столы. Все молчали, и когда монах кончил, сели.
Заремба посмотрел, что принесли кушать, так как оба проголодались. Был пост: каша с постным маслом, овсяный кисель и небольшая плотва, поджаренная на том же постном масле и сильно пахнувшая, составляли весь обед; вода и слабое пиво довершали меню.
Принялись кушать, а Заремба взялся за хлеб, потому что он показался ему самым сытным, несмотря на то что был черный.
– Не нравится вам моя пища! – сказал с усмешкой Влодек. – У нас пост, греха под моей кровлей не допущу. Ешьте, что Бог дал.
Девушки и юноши хватали молча, что могли, пользуясь хлебом вместо ложек, чавкая и причмокивая.
Юноша у кафедры читал, заикаясь, путаясь, вероятно, и сам многого не понимая, но все его слушали.
Обед скоро кончился, с мисок исчезло все, а новых не принесли. Ксендз встал и прочел благодарственную молитву. Девушки парами ушли первые, за ними потянулись мальчики.
Остались только ксендз, хозяин и гости.
– Мы скоро пойдем в часовню молиться, – сказал Влодек, – кто желает, может идти с нами, никого не принуждаю. Других развлечений у меня нет.
С этими словами старик поцеловал руку ксендза. Заремба и Павлик поклонились и ушли.
– Слушай, ты лучше знаешь дядю, – начал Михно, идя по двору, – скажи, ведь не каждый же день здесь такой пир, как сегодня?
– Ну, это обычный порядок, а иногда бывает и хуже, – расхохотался Павлик, – это только Рождественский пост, а в Великий пост вдвое строже и вдвое дольше молятся днем и ночью.
– Предпочел бы я уж стать действительно монахом! – промолвил Заремба.
– И мне кажется, что дядя тем и кончит, что устроит два монастыря и запрет в одном дочерей, а в другом сыновей. Его два законных сына не выдержали такой жизни, ушли в другие поместья и ведут рыцарскую жизнь.
– Вот и нам бы нужно к ним, – сказал Заремба, – а то скоро подохнем с голоду.
Они вернулись в домик, когда уже звонили к молитве, и дети опять попарно пошли в часовню. Друзья расстались: Заремба отправился отдыхать, а Павлик молиться.
Часовенка была небольшая, но чистенькая. У алтаря в облачении стоял ксендз, а Влодек ему прислуживал. Пели хором песни, читали молитвы, падали ниц, и так затянули службу до ночи.
Вечером ужин принесли друзьям в домик, но так же постно, как и днем, только еще меньше.
Заремба привык к другому столу, ел и пил много, а поэтому окончательно опечалился.
– Если тебе здесь нравится, – сказал товарищу Заремба, вытирая рот, – так сиди, а я завтра в путь, – не выдержу.
– Ведь ты же знаешь, что нам одна дорога, – ответил Налэнч, – завтра отправимся искать другого приюта и, пожалуй, избежим погони.
Легли спать натощак.
Павлик вышел было еще раз на двор поговорить с Влодеком, но узнал от прислуги, что это был час, предназначенный для бичевания.
Услышав издали удары кнута, поскорее вернулся.
Утром их разбудили веселые трубные звуки у ворот. Вскочили обеспокоенные, недоумевая, кто мог решиться так радостно сигналить в этом царстве печали.
В воротах стоял всадник с собаками и провожатыми, подъехав смело, словно в собственный дом. Это был молодой, красивый мужчина, совершенно не похожий на монаха, с веселым лицом. Очевидно было, что он не считался с здешними обычаями.
Догадались, что это старший сын хозяина, живший по соседству. Его звали Томко. Павлик был с ним знаком, поэтому, набросив шубу, выбежал навстречу.
Охотник не сразу его узнал, но когда тот заговорил, Томко соскочил с коня и обнял Павлика. Старик-отец в это время молился и поэтому не вышел к сыну.
– Ты здесь? – удивился Томко. – Откуда ты взялся? Принесла же тебя нелегкая! Вот и попал, бедняга, на пост да покаяния к отцу.
Налэнч торопливо стал рассказывать обо всем и повел его в избу, где Заремба одевался. Поздоровались.
Томко пробовал раньше жить при дворе, но ему там не повезло, и он недолюбливал Пшемыслава. Слушая рассказ, горячо поддакивал и принимал близко к сердцу.
– Здесь вам делать нечего, – сказал он. – Поезжайте со мной. Я хоть и люблю отца, но с ним не выживешь. Он теперь так стучится в небо, как раньше пил из полной чаши жизни… Его дело! Однако всем вести такую жизнь трудно. Из детворы, которую он запрятал в монашеские костюмы, уже две взрослые девушки и трое юношей удрали через частокол.
Смеялся Томко, но, услышав шаги у дверей, умолк.
Влодек с протянутыми руками вошел встретить сына. Это был его любимец, которому он прощал даже его светские замашки, говоря, что вымолит у Бога прощение.
Томко обнял его за ноги, а старик дрожащими руками схватил его голову и поцеловал.
– Что, с утра на охоту?.. А у заутрени был?
– Опоздал, – ответил Томко.
Влодек молча указал рукой на гостей, словно желал сказать:
– Избавь ты меня от них!
– Я вот приглашаю Павлика и Зарембу к себе! – воскликнул догадливый Томко. – Они тут у вас умрут с голода да со скуки.
Старик пожал плечами.
– Язычники вы все, язычники! – сказал он. – Если бы мы за вас не молились, Господь Бог еще строже покарал бы этот край.
Он вздохнул, но, взглянув на сына, сейчас же развеселился. Обнимал его, с удовольствием осматривал красивого, жизнерадостного молодого человека. Набожный отец невольно любовался этой цветущей молодостью.
– Тебя и этих гостей я сегодня к столу не позову, – сказал он, подумав. – Мы постимся, а ты, язычник, готов насмехаться и над отцом, и над постом. Пошлю вам сюда закусить; губите уж душу, но только не на моих глазах. У нас сегодня строгий пост.
– Хорошо, дорогой батюшка, – ответил Томко, – а я с твоего разрешения сбегаю в погреб и на кухню похозяйничать.
– Иди, но без разрешения, – сказал Влодек.
В тот день принесли побольше и получше кушаний благодаря Томку. Рано пообедав, попрощались с хозяином и двинулись из Налэнчина.
Томко повез их к себе в новый дом, построенный на только что расчищенных лесных угодьях, не укрепленный, так как его охранял кругом лес. Здесь не опасались нападения. На новоселье было все хорошо обставлено, весело и гостеприимно.
Навстречу вышла молодая жена Томка, Сулислава, не зная, что с ним приехали гости. Увидав их, спряталась, так как была одета по-домашнему, а чужим надо было показаться приодетой. Да и угостить их надо было получше, чем обыкновенно подавали.
Здесь наконец Заремба пришел в себя и повеселел; когда же появилась красивая, элегантная хозяйка, уселись за богато уставленный стол. Муж так любил Сулиславу, что и при чужих проявлял свои чувства.
Начался разговор о дворе, о Люкерде, о жизни Пшемыслава. Заремба говорил от сердца, горячо, а молодая хозяйка проливала слезы над судьбой княгини. Томко возмущался.
– Твое дело, – промолвил наконец, – наше дело. Налэнчи и Зарембы вместе отправятся мстить за обиду княгини и вашу. Такая жестокость взывает об отомщении к Богу!
– Тиран он для жены, тиран и для всех! – воскликнул Заремба. – Скоро для него дворяне ничего не будут представлять и пойдут в рабство. Мы должны помнить, что отцы наши избирали их и возводили на престол, а когда захотели, свергали… А сегодня что мы такое? Только слуги, которые должны делать, что им прикажут. Этого рода Пястов много… Есть из чего выбирать… Разве это будет так ново, когда мы выгоним Пшемка, а посадим на престол другого?
– А новый пан всегда лучше! – добавил Томко.
Павлик, как всегда, молчал. Что Заремба считал хорошим, с тем соглашался и он.
В середине Калишского княжества жил Орлик Заремба. Условились созвать к нему всех Налэнчей и Зарембов, чтобы посоветоваться сообща о плане действия против князя Пшемыслава.
– Только тихо и осторожно! – ворчал осторожный Павлик. – Если мы заранее нашумим, поймают нас и без всякого суда на плаху! Лешек вот за всякий пустяк казнит и бесчестит своих дворян. Мы должны действовать втихомолку, если желаем своего добиться.