Текст книги "Собрание сочинений.Том 2"

Автор книги: Юз Алешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

Прочитал я статейку этого Грибачева. А он такой там бодяги натискал, что я отказался ее подписывать. Потому что я радио заграничное вообще никогда не слушаю, ввиду отсутствия радиоприемника, и еще потому, что умные люди в камере посоветовали подальше держаться от всяких статей прохиндеев из газет. Они себе, сказали, выколачивают свои бабки, то есть денежки, поворачивая наши дела в сторону обвинения Запада, и всем это очень удобно. Нет, мол, у нас в стране с семнадцатого года никаких причин для преступления молодежи – и до свидания.

…Перехожу к прямой причине преступления. Кротов живет в нашем же доме. Работает директором бани. Какой вроде бы калым можно иметь с грязных граждан и стирки белья нательного? На какие, спрашивается, денежки отха-пал себе Кротов дачу с целым парком и с теплицами? Он ведь нанимал нас весной за пару бутылок огород вскапывать, забор красить и так далее.

Может, кто по радио узнает, как живут буржуазные деятели, а я своими глазами познакомился с жизнью советского буржуя. Разве не видят люди во дворе, что Кротов раз в два года машины меняет и все – «Волги»?… Разве не видят, как гуливанит он с компанией до утра? Бутылки-то он нам поручает сдавать за то, что машину ему моем. В самой машине я лично нашел однажды восемь рублей на полу. И не хватился их Кротов…

Ну это не мое дело вскрывать тут источники доходов Кротова. Скажу только, что ненавидеть я его стал так сильно, как отец мой во время войны Гитлера ненавидел и как газетчик хитрый Грибачев призывает нас ненавидеть империалистов.

Почему я ишачу токарем пятого разряда, ишачу, а получки еле-еле хватает на пачку сигарет, матери на жратву и в кино пару раз сходить? Если пару бутылок разопьешь с корешами, то уже одалживать приходится до следующей получки. С получки раздаешь все долги и лапу сосешь. Ходишь, как оглоед, по двору, бычки сшибаешь или к мебельному идешь подхалтурить пятерку на подхвате. Кое-кто у нас воровал, но попался. Я же воровать не желал, чтобы мать не расстраивать, и вообще на свободе симпатичней, чем в тюрьме, даже если денег нет на кино и приглашение девушки в закусочную «Романтики».

Вот Грибачев говорил мне в тюрьме во время своей лживой проповеди, что я жениться не желаю, а околачиваюсь на танцульках. Правильно. Как мне жениться с моей зарплатой в сто десять рублей плюс вычеты? То есть мы не подохли бы, конечно, с голоду с Таней или Аней и детей нарожали бы, но ведь не в совместной жизни дело, граждане судьи, а в том, чтобы ее начать. А как же ее начнешь, если денег у тебя нет ни черта на представительство? Ведь если в наше время Олю или Полю не поволокешь с первого раза хотя бы в шашлычную, то второй раз она с тобой даже в мавзолей Ленина не выйдет, не то что в парк на свидание. Значит, все дамское общество разобрано по рукам мясниками из гастрономов, женскими парикмахерами, таксистами, ворьем разным из металлоремонта, автослесарями, официантами и фарцовщиками. У них – бабки, то есть деньги, а значит, и никаких трудностей с Кисами или Ларисами.

Фарцевать я тоже отказывался. Не по мне барахлом торговать вшивым. Я – человек рабочий в принципе и не вор…

Но в тот раз все так сложилось, что должен я был «Волгу» эту проклятую угнать. Вот какие привели к этому обстоятельства. Познакомился я в метро на проспекте Ленина с батоном одним, то есть с девушкой. Тамара. Лицо заметное. Говорит неглупо и не заикается, как иногородняя телка. Сапожки. Дубло болгарское. Сумка джинсовая. Чувствуется, что понимает человек что к чему в наше романтическое время. В людях тоже неплохо, на первый взгляд, разбирается. На одежду мою внимания не обратила. То есть если меня представить хипповым парнем, то я, что называется, хожу в стиле. Пальтуганчик с просветом в локтях, воротник пошел в бахрому, пуговицы на соплях болтаются. Брючки засалены. Свитерок трещит, как жестянка. Чего его стирать? Мыла на такой жалко. Полуботинки… Не стоит их описывать. Личность, то есть внешность, у каждого, как у Крото-ва после недельного запоя. Опухли, и подошвы вроде зубных протезов причавкивают на ходу. Меня и туристы не раз за хиппи принимали. Снимки делали. Руки жали. Сигарет предлагали и жвачку. Но я подачки презираю, поскольку я – человек рабочий…

Но если бы Тамара сообразила тогда, что не хиппи я, а просто молодежная шаромыга без перспектив на сладкую жизнь, то, конечно, отшила бы меня в метро с полуслова. А так, в сочетании с красивым, как видите, лицом я обычно производил впечатление на телок, то есть на девушек.

Один раз дочь маршала закадрил на неделе испанского кино, где мы билеты бодали, то есть продавали. Влюбилась с ходу. Бросается на меня, как Матросов на пулемет. На день рождения пригласила. Прихожу. Плевать мне, думаю, на ваши костюмчики и галстучки. Одежду, в конце концов, украсть можно, а красоту ни за какие деньги не купишь… Нелегко, граждане судьи, быть с таким настроением на дне рождения у маршальской дочки. Надрался я, чтобы не испытывать неловких чувств. Подводит меня Эльвира к папане.

– Здравия желаю, – говорю, как положено бывшему ефрейтору.

В майке был папаня американской и в брючках маршальских. Посмотрел на меня, поднес полстакана водки, ошибаюсь, коньяку и вдруг приказывает:

– Чтоб я тебя, прохиндей, до третьей мировой войны в

глаза не видал! Кррругом аарш!!

Слинял я весело, но с похмелья очень унывал. Затем поступил подло. Отомстил Эльвире за папаню. Грязно отомстил. Легче мне, однако, не стало.

Честно говоря, я и другим телкам, то есть девушкам, мстил за ту историю. Беру свое и бросаю их. Делаю вид, что недоступен я для них, как граф Монте-Кристо. Сам же нервничаю просто жутко. Мать не знает, что делать со мной. Извелась вся. Костюм хотела сшить мне. Бабки, то есть деньги, взяла в кассе взаимопомощи. Но я пошел отрез покупать, не нашел ничего приличного и, разумеется, все деньги пропил. Плевать, думаю, раз батоны, то есть девушки, липнут ко мне как мухи, несмотря на занюханность шмутья. Буду пользоваться тем, что есть.

Чем, соображаю тогда в метро, привлечь мне для пущего понту Тамару? Голыми руками такую Элизабету Тейлор не возьмешь. Тут на греческом профиле не проедешь и на размахе плеч куша не сорвешь.

План родился мгновенно.

– Если бы, – говорю, – «Волга» моя не была на техос мотре, то и не встретились бы мы с вами вовек. На земле, – говорю, – такие существа не встречаются. Слава подзем ному царству метро имени Ленина.

Язык у меня всегда был подвешен, словно хобот у слона. Всю основную работу за меня делал.

Вижу, что после слов о «Волге» затрепетала Тамара. Тут уж ничего не оставалось делать…

В субботу Кротов надрался, как обычно. Гараж я открыл спокойно, хотя с замком повозился. Машина была не заперта. Соединил напрямую провода зажигания. Выехал. Гараж закрыл. Тамара ждала меня на проспекте Маркса. Двадцатку я одолжил у приятеля. Он – врач. Вместе учились. Прокатил Тамару по центру.

– Поедем, – говорю, – ужинать в «Поплавок». Ужин

скромный будет. Я на бегах проигрался. А денег за статью

еще не получил…

– Ах, так вы журналист? Молчу с большим значением.

– Вы выездной?

– Бывало, – говорю, – выезжал, но теперь отозвали в связи с недостатком специалистов по молодежной теме.

– А где вы были, Алексей? Это так интересно… это ведь такая необычная жизнь.

– В Америке, – говорю, – был.

Тут же заворачиваю за угол… Торможу…

– Но там, – продолжаю, – таких, как ты, не встретишь, хотя есть чувихи что надо. Врать не хочу.

Поцелуй, слова, приемник включил на всю мощь – на «ты» переходим.

Приятно, граждане судьи, побыть хоть немного в шкуре преуспевающего выездного. Все забыто. Вру на парусах все, что в голову взбредет.

– Не женюсь, – говорю, – по причине отсутствия представительной подруги. Жажду, чтобы она внешне была парижаночка, а внутренне наш советский, милый челове чек, на которого положиться можно в сложной журналист ской житухе…

Тамара уже сама меня целует прямо на ходу, давая понять, что она не подведет. И действительно, думаю, с такой ланью не стыдно показаться на приеме в любом посольстве и в редакции «Нью-Йорк Таймса». Хороша лапочка… В «Поплавке» сидим.

– Не пей, – говорит, – лапа, за рулем.

– У меня, – отвечаю, – номер особый. Мою тачку не останавливают. В нашей работе уметь надо пить за рулем. Выпьем давай, лапуля, за двух дружков моих. Плохо им сейчас там. Очень плохо. Если читаешь газеты, должна знать, о ком идет речь. Плохо им. Плохо…

Я нагло намекал тогда на арест наших двух шпионов в Штатах, которые с поличным попались.

– Ни о чем не расспрашивай, – говорю. – Горько мне. Наливай. Шашлык еще закажи.

– И с тобой это могло случиться, лапа? – спрашивает моя дама.

– Могло, – говорю.

Тут она танцевать меня тянет танго, давая понять телодвижениями, что насчет ожидания и передач в тюрьму я могу не беспокоиться.

– Бедная лапа, – шепчет ласково, уверенная, что лю

бит меня до гроба. – Бедная лапа…

А я и на самом деле бедная лапа, хотя и по другим причинам. Жить бывает неохота, когда выходишь ты из моря беспардонной лжи и ясно тебе, что не выездной ты везунчик судьбы, а темнила нервный и зачуханный рабочий класс. И что в любую минуту могут тебя взять за заднее сиденье на глазах милой лапочки и турнуть в «раковую шейку». Тачка же твоя возвратится в руки законного владельца Кротова, и никто у него не спросит, на какие деньги куплена машина человеком с зарплатой в сто сорок рублей в месяц. Ты же должен двадцатку приятелю и с получки опять будешь лапу сосать.

И такое зло меня вдруг забрало и на лапочку эту, которая готова в ресторане под тебя лечь за одно только обстоятельство твоей жизни, а именно – выездной журналист с машиной, и на себя самого, что и водка мне не мила стала, и шашлык карский, и предстоящее удовольствие где-нибудь на десятом километре в молодом ельничке.

Отвез я домой Тамару.

– Статью, – говорю, – кончать надо о моральном разложении молодежи на одном заводе. И вообще я расстроен провалом моих друзей в проклятой Америке, век бы мне ее в глаза не видать…

– Звони, лапа, я уже без тебя не могу…

– Позвоню, – отвечаю. – Прости…

Только в тот раз подъезжаю к гаражу, смотрю, подходят ко мне Бондарев и Синицын. Час ночи был. Они сами, чего не отрицали на следствии, хотели угнать машину у Кротова. Ну мы не стали заводить ее в гараж. Поехали кататься и допивать.

Я за рулем в армии всегда пьяный ездил. Привык. Одеколона пузырек шлепнешь и ждешь своего генерала у штаба целый день.

По Москве просто так гоняли всю ночь. Бензин к концу подошел, а ключа у нас от бензобака не было. Заехали на остатках на какую-то стройку недалеко от дома. Я хотел уйти, но Бондарев предложил замести следы, машины ведь очень часто уводят на запчасти и вообще, а поэтому надо вынуть приемник импортный, а тачку сжечь к чертям. Эта мразь Кротов еще одну купит и страховку получит.

Честно говоря, я уже был пьян и ненавидел себя за ложь, запутанность и неудачную жизнь. Я ведь тоже мог быть врачом и бабки приятелям одалживать. Всех я ненавидел. Хорошо, что Тамары под рукой не оказалось. Перепало бы и ей, как маршальской дочке Эльвире…

Взломали багажник. Взяли набор импортных инструментов. Приемник вынули. Спикеры сняли. Расплачусь, думаю, с долгами и пойду в медицинский институт, а потом в гинекологию, и там уж подыщу себе верную подругу жизни, чтобы не за положение меня обожала, а от души вплоть до нашей бедности…

Бензобак вскрыли. Я бензинчику засосал. Налили в банку. Капот и кузов опрыснули. Камень тряпкой обмотали. Смочили. Отошли подальше. Подожгли тряпку. Кидал камень Синицын. Очень ему этого хотелось. Страшно весело стало, когда «Волга» вспыхнула… И ни капли не жалко…

Если бы не идиотина Бондарев, нас ни за что не нашли бы. Деньги за стереосистему мы поделили примерно поровну, так как я все же старший товарищ и недаром первым иду по делу.

На судебных заседаниях целых два дня много было гово-рено насчет нашего вандализма. Как это не совестно было нам угнать машину, ограбить ее и, кроме всего прочего, облить и поджечь. Мало того, мы еще плясали, словно варвары-язычники, как сказал прокурор, в отсветах зловеще-преступного пламени…

Да. Плясали. Нам со школы вдалбливают в головы, что в стране у нас все посвящают свои жизни борьбе за коммунизм и что главная цель человека – внести вклад в общество. У нас, мол, не то что на гнилом Западе, где каждый только и думает с утра до вечера о наживе и сверхприбыли. Где люди ошалели в погоне за твердой валютой, потеряли облик человеческий и грызут друг другу глотки.

Может, и грызут. Я там не был. Спрашивается, почему только до сих пор не перегрызли, как у нас в гражданскую и в коллективизацию?…

Я хочу сказать о другом, даже если за мои слова получу лишнего.

Не замечал я в нашей советской жизни такого факта, что каждый почти человек живет не для себя, а для общества, и с пеной на губах, как утверждает высокооплачиваемая проститутка Грибачев, строит коммунизм. Но я вижу, как со стройки коммунизма каждый волокет к себе в конуру все, что под руку попадет.

На Западе хоть откровенно и открыто зарабатывают бешеные бабки и обдумывают, как их заработать. У нас же под всякими ширмочками и разговорчиками развелось столько профессионального ворья, что редко встретишь человека, который хоть что-нибудь не схимичил бы на службе, который хоть как-нибудь не наваривал к получке несколько червонцев, а иногда и сотен, вроде Кротова. Спросите у него: какой навар может быть в бане? Может, он грязь нашу собирает в отстойники и владельцам огородов продает на удобрения? А те пучок лука гонят на рынке по рублю.

Я бы тоже мог волочь с завода и инструмент, и дефицитные материалы, но я, подчеркиваю, человек рабочий и красть ничего не хочу.

И меня зло берет смотреть на развратную жизнь некоторых слоев общества, ярким представителем которых является Кротов. Я себя обманутым чувствую и полной социальной скотиной. Я себя униженным чувствую, когда смотрю по телику одно, а в жизни вижу другое. Я на заводе план на сто пятьдесят процентов выполнял, между прочим. Загляните еще раз в характеристику.

Но что я вижу глазами рабочего молодого человека? Я вижу, что чем самоотверженней становится наш труд, тем больше жизнь дорожает, жрать нечего и в мозгах населения накапливается великое отупление.

Но я также замечаю, что Кротовы, наоборот, обогащаются каким-то образом и что не видать в последнее время в газетках статей о разоблачениях ворья в торговой сети, в сфере обслуживания, о взяточниках всех рангов и советских буржуях. Почему? Не на них ли, не на ворье ли этом, держится все государство, а мы работаем на его вооружение, на откармливание маршалов и генералов и содержание продажной милиции? Почему вы судите нас – мелких пакостников, а о преступлениях депутатки Верховного Совета Насретдиновой или грузинского секретаря Мжаванадзе не говорите ни слова? Что, на них законы, что ли, другие созданы и находятся в секрете от народа? Может, суды их особые судят и отбывают они наказание в особых тюрьмах улучшенного типа?…

Не улыбайтесь, граждане судьи, и не щерьтесь ехидно, гражданин прокурор. Когда-нибудь вам придется ответить на вопросы, подобные моим, но только сидеть вы будете на моем месте. И мы вам сделаем снисхождение. Потому что мы уже сейчас знаем лучше, чем вы, что судить надо не случайных преступников вроде нас, а всю проворовавшуюся систему, в которой как рыбы в воде ошиваются Кротовы, а я – рабочий человек – не могу заработать деньги на то, чтобы без ущерба для питания и одежды сводить девушку в ресторан и показать себя способным на создание своей жене содержательной жизни… И я нисколько не раскаиваюсь в том, что плясал, как варвар, в зловещих отблесках огня подожженной нами «Волги» директора бани Кротова. Спасибо за внимание.

ЖУТКОЕ ПОКУШЕНИЕ

Легчин, взяв охотничье ружье, приехал на мотоцикле на свиноферму «Дружба», чтобы похитить свиней. Увидев стадо, Легчин выстрелом из ружья ранил свиноматку, но поймать ее не смог, так как она убежала на ферму…

Последнее слово подсудимого Легчина

Граждане судьи, прокурор в конце своего последнего слова, простите, в конце своей речи, сказал, что человек должен так прожить свою жизнь, чтобы ему не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы.

Это, выходит дело, прямой намек на меня. Но я тут должен с гневом и обидой заявить, что не имею никакого мучительного стыда, а имею ряд вопросов к партийному и советскому руководству всего социалистического лагеря. Однако же для начала желаю рассеять клевету прокурора насчет моих якобы бесцельно прожитых годочков.

Из своих пятидесяти лет я двадцать состоял в партии. Никаких я подвигов в ней не совершил, но всегда голосовал «за», одобрял внешнюю политику, кричал на собраниях различные «руки прочь», приветствовал вступление нашей армии в Прагу, курс на уничтожение очага мирового сионизма – Израиля и выброс средств на освобождение народов от ига капитала. Это все – политика.

Теперь о труде. На этой груди в дни революционных праздников люди не раз видели целый ряд орденов Трудовой Славы. Имею без очковтирательства восемь правительственных наград в виде орденов и медалей за личные и бригадные успехи в развитии животноводства. Я лично ввел на свиноферме «Дружба» прогрессивный метод осеменения свиноматок с целью увеличения опороса на двадцать процентов. Мой портрет в течение трех пятилеток размещался на районных и областных досках почета. Я выступал по радио и телевидению, делясь с народом передовым опытом. Имею ряд ценных подарков типа радиолы, ковра, будильника «кукушка долголетняя» и домового звонка фирмы «Мелодия».

Это ли «бесцельно прожитые годы», товарищ гражданин прокурор?

Но ближе, как говорится, к делу. Все вы знаете, что в течение последних пяти лет и в нашей и во многих соседних областях произошло резкое ухудшение снабжения населения буквально всеми продуктами питания. Нам самим и женам нашим приходилось таскаться в столицу, отовариваться там всем необходимым. Из-за этого мы давно забыли, что такое выходные и праздничные дни. Но это – ладно.

Как вдруг вышел чей-то приказ не выдавать в кассах билетов на электричку без справки из совхоза или командировки. Хорошо. Командировки нам выписывала Пикина, осужденная впоследствии за взятки, злоупотребления положением и печатью совхоза. После ее посадки пришлось выходить на шоссе и «голосовать».

Месяца два «голосовали», пока милиция не стала ссаживать на постах тех, кого считала «мешочниками», а шоферню штрафовать или вымогать у нее продукты из Москвы и водку. Жить всем охота. И я не думаю, что товарищ гражданин прокурор обходится в своей жизни без получения благодарностей в виде живности, сала, меда, яиц, карпов из прудов и сливочного масла. Не думаю, как бы вы ни порывались броситься на меня и растерзать за правду. За партийную правду.

Чем же мы – работяги, спросите вы, питались и чем кормили свои многолюдные по нынешним временам семьи? У меня лично трое детей. Старшей – шестнадцать. Младшему – семь, и лучше бы ему не рождаться вовсе на белый свет…

А питались мы официально разной консервной бурдой типа «Завтрак туриста», концентратами и изредка курями, списанными с фермы по причине дистрофичности и неопасных для людей заболеваний. Масло постное бывало в сельпо. Треску соленую иногда выбрасывали. Колбасу начальство наловчилось выпускать в спеццеху. Продавали ее жулики как комиссионную по 4 и по 6 рублей за кило. Таких денег не напасешься. Жулье и разжирело на этом производстве.

И вот смотрю я с анализом происходящего вокруг и ничего не понимаю. План мы выполняем, а нормы сдачи скота все увеличиваются и увеличиваются. С продуктами же в сельпо все хуже и хуже.

Пробуем выяснить в парткоме, как же это так, что по телику и по радио трубят насчет развитого социализма, расцвета всех потребностей и перегоняловки капстран по уровню жизни, а бабы, бывает, с ног сбиваются, химичат, чем-бы накормить мужей с детишками.

Было время, когда брали мы поросят за свой счет в совхозе и забивали кабанчиков к Октябрьским. Но ведь все постепенно с улучшением нашего международного положения стало так, что и кормить-то поросят нечем. Картошки самим не хватает, кормов не достать, за привоз хлеба из города штрафуют и грозят пошарить из партии с волчьим билетом.

Пробуем выяснить. Письма я лично написал в обком и в Москву самому Брежневу. Может, думаю, не знает он, как тут рабочий сельский класс девятый, так сказать, хрен без соли доедает из-за нелепого начальства и прочего ворья? Куда там!

Дергают меня и еще кое-кого после таких писем на партсобрание. Пропесочивают товарищи из области нас за недопонимание политической ситуации, и что, возможно, мы стоим на пороге поражения мирового империализма во главе с США. Партия и страна напрягают все силы, чтобы урвать лишний кусок для ракетно-ядерной нашей мощи, для помощи братским партиям и партизанам, для ленинского покорения Африки, для поддержки Фиделя Кастро.

Как мы можем роптать и думать о бурчании желудка, когда страна содержит внутри и за рубежом для охраны народных демократий огромные вооруженные силы, а их надо кормить? Посчитайте, мол, сколько у нас миллионов солдат и офицеров, и прикиньте, какая у них норма съедения мяса и масла в день, особенно вдали от Родины. Внушительная выйдет цифра, и мы еще корма покупаем у наших злейших врагов за нашу кровную золотую валюту. Что же теперь, золотом кормить ваших приусадебных поросят, товарищ Легчин? Что же вы, потерпеть немного не можете, пока Общий рынок нашим не станет с его несметными запасами мяса и масла? Что же вы так несознательны, когда вот-вот нефть арабская станет советской и империалисты на брюхе подползут к нам и умолять будут продать эту нефть жителям капстран? Неужели трудно поднабраться терпения? Наша победа не за горами. Последний и решительный бой у нас на носу, а вы его не видите из-за разгулявшегося аппетита, товарищи! Стыдно! В Африке каждый день от голода тысячи человек умирают, а вы еще благодаря заботе родной советской власти существуете, работаете и самогон гнать ухитряетесь. Пить надо меньше, товарищи. Все на ударную вахту в честь XXVI съезда партии…

К чему я все это говорю. А к тому, что младший мой сынок туберкулез схватил. Бабка говорит:

– Не вози ты его в больницу. Там только залечат, как Ваньку Михеевых залечили до смерти. Ты сала мне нутря ного давай, я его с травками растоплю и залью всю чахотку за месяц.

Жена тоже убивается, не хочет в больницу мальца отдавать, сладить с ней не могу.

Иду к директору совхоза. Сидит вот с таким рылом за столом, глаза красные, не опохмелившись.

– Прошу, – говорю, – за наличные отпустить нутряного сала свиного для лечения больного ребенка.

В ответ слышу нецензурную брань и угрозы уволить меня из совхоза как совратителя рабочих и подголоска Сахарова.

– Почему, – спрашиваю, – Сахарова?

А он в ответ рычит:

– Потому что сала тебе, сволочь, захотелось, когда об ком с моей хребтины не слезает и запрещает разбазаривать государственный продукт на местное питание. Ты понима ешь, что Америка пшеницу продавать нам отказалась?

Ушел я тогда, но что-то во мне помрачилось от злости, непонимания и боления за хворого парнишку. Напился бражки, что теща поставила перед Первым мая. В бешенство впал прямо. Что же, я думаю, шестьдесят лет советской власти, а я куска нутряного сала с ейного стола не достоин, отец на фронте погиб, мать всю жизнь отдала колхозу? Так, думаю, властью этой вы тут у нас распоряжаетесь?…

Беру ружье, сажусь на мотоцикл свой – признаюсь, в пьяном виде – и рву на ферму…

Остальное вы и без меня знаете, а я многого не помню. Помню только, что рука дрожала, когда целился я в свою любимую свиноматку Капочку. Если б убил ее на месте, не раздумывая отвез бы домой для разделки на мясо и нутряное сало, а штраф выплатил бы по существующим расценкам.

Конечно, судите вы меня здесь, чтоб другим неповадно было, но кто из вас не пошел бы на такое преступление против свиньи ради здоровья ребенка? Каждый пошел бы. А прокурор – в первую очередь. По глазам вижу. Прощения просить не хочу и не собираюсь. Судить надо директора совхоза, а не меня, за отказ в помощи больному ребенку. И не выставлять на партсобрании дела так, будто бы свинина потребовалась мне на закуску к Первому мая. В тюрьму идти не боюсь, так как я за семью спокоен, а мальчишка, слава Богу, выздоровел от нутряного сала, присланного брательником из-под Киева, за что спасибо братскому украинскому народу!

ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ

Являясь кладовщиком склада горюче-смазочных материалов и одновременно охраняя этот склад, Тараканов подключил ограждение склада – забор из колючей проволоки– к розетке электросети напряжением 220 вольт. Гражданка Куприна вечером во время поисков своей коровы приблизилась к забору и была убита током…

Последнее слово подсудимого Тараканова

Граждане судьи, гражданка Куприна, безусловно и решительно, была бы жива, если бы я, по распоряжению начальства, не исполнял две ответственных работы одним разом. То есть если бы я был или только кладовщиком, или только сторожем горюче-смазочного склада. Начальство рассудило так после того, как были посажены за разбазаривание продукции три кладовщика и два сторожа:

– Ты, Тараканов, являешься совестью нашей партии на данном участке строительства коммунизма. Но для того чтобы соблазна воровать было у тебя меньше, ты будешь зараз и кладовщиком, и сторожем. Как хочешь, так и управляйся. Сторожи сам себя, и сам же уберегай себя от самоуправства сторожа. Партия доверяет тебе полный самоконтроль…

Это – раз, граждане судьи.

Во-вторых, газета «Заря коммунизма» трижды за пять лет называла меня официально кристаллически честным тружеником на всех вверенных постах, начиная с директора парикмахерской при банях, где особенно много злоупотреблений со стороны одеколона и обсчета подстригаемых граждан с помощью подмены простого бобрика на фасонную стрижку «Олимпийская», до заведующего летним пляжем «Общий загар».

Я нигде не попался. Не в том смысле, что не погорел с поличным, как предыдущие горе-администраторы, а в том, что уберегся от удочки алчной наживы и различных торго-во-финансовых махинаций. Если бы я был даже зав. прод-базой во время всенародного голода, то я бы сам помер от истощения, но и другим не дал бы за взятку съесть кусок хлеба, не говоря о масле.

Но что же, скажите, делать такому честному коммунисту с пятьдесят второго года, как я, если местное население окончательно оборзело от мещанства и страсти урвать кусок от государства? Что мне делать? Поначалу добавил я в ограду колючей проволоки, которую, сознаюсь, незаконно приобрел у начальника лагеря № 5 Курохина за три ведра мазута.

Вроде бы не должен человек пролезать на территорию склада. Ограда высокая и колючая. На территории же стоят цистерны с горючим и разные масла. Разумеется, все это в последнее время является большим дефицитом для населения и владельцев машин. На село месяцами, бывает, керосина не завозят. Но ведь и сознательность надо иметь. Мало ли чего у государства нашего нету?… Я вот сам кальсон нижних всю зиму купить не мог. Но ведь я не иду ночью обворовывать универмаг с целью похитить кальсоны из-под прилавка? Не иду. Я мерзну, как коммунист, в одних брюках и терпеливо жду, граждане судьи, когда выбросят кальсоны для населения.

И вот однажды в порядке саморевизии, ради пущего самоконтроля, делаю в цистернах замер бензина и керосина. Буквально падаю со стремянки от полуинфаркта, о чем есть медицинский акт. Горючее зверски расхищено перед самой уборочной неизвестным образом, неизвестной личностью или же целой бандой. Подкоп исключен.

Принимаюсь за самоследствие, поскольку не желаю выносить сор из избы. Может, я сам как-нибудь перелил лишнего, потому что, сознаюсь, часто отпускал продукцию в нетрезвом виде, имея алкоголизм на почве нервного напряжения в борьбе с моральным разложением своего материально ответственного лица?…

Обнаруживаю в одном месте следы овечьей шерсти. Все ясно. Набрасывали, сволочи, шкуры на проволоку, а затем проникали на территорию. И что им замки на крышках цистерн? Нахожу дырки просверленные с пробками ввинченными. Долго ли через шланг слить горючее? Виновных мне найти самому не удалось, но анонимную записку я следствию представил… Там ясно было сказано, что за мою честность покоя мне не дадут и что им непонятно, как земля носит подобных выродков с партбилетом…

Вина моя в том, что и это скрыл я от органов наших. Мало ли им, думаю, дел с психопатами всякими и писателями? Чего людей отвлекать от главной работы по борьбе с инакомыслием в стране? От него у нас весь вред. Потому что от инакомыслия до инакодействия всего один шаг, граждане судьи.

Однако я виноват.

Сознаюсь также, что недостачу горючего я в кратчайший срок ликвидировал путем недолива последнего водителям транспортных средств и организациям… Ревизия прошла нормально, таким образом, и государство не осталось в накладе. Ну, а я после того случая принял решительные меры по борьбе с дальнейшими хищениями горюче-смазочных материалов.

Что может остановить владельца, скажем, «Жигулей» после того, как он пару недель не может купить на колонке бензин, а в отпуск ехать надо на рыбалку? Электрический, исключительно, ток высокого напряжения.

Надо, думаю, поставить наконец электрификацию, о чем мечтал еще родной Ленин, на службу советской власти и борьбе с хищениями соцсобственности. За свои, можно сказать, кровные денежки нанял шабашников. Они мне и сделали электрификацию колючей проволоки.

Художнику из кино, сознаюсь, дал я пару ведер автола за сочинение предупредительных плакатов в виде черепов с костями, молний красных и слов: «Смертельно! Убьет на месте! Береги свою жизнь – она дороже горюче-смазочных материалов».

Так и написал, чтобы думали перед кражей и сомневались…

Я же ведь тоже не мог целый день продукцию отпускать, а потом сторожить территорию. У меня семья начала разваливаться на почве охраны.

Я ночевал поначалу в конторе. Затем жену начал приглашать туда же, так как жизнь есть жизнь. Но ее бензиновый дух смущал. А после электрификации мы жили нормально. Хищения прекратились совершенно. Я и ночной подсвет для смертельных плакатов сделал.

Но не моя же вина, что Куприна за шестьдесят лет советской власти не выучилась читать, а только молоком да мясом всю жизнь спекулировала! Грамотного человека ведь ни одного за полгода не убило током. Поэтому я прошу учесть безграмотность Куприной и выпас ее коровы на казенном лугу и то, что я, на золоте, можно сказать, сидя, не обогатился за счет нефтяных интересов нашей родины.