Текст книги "В краю Сорни-най"

Автор книги: Юван Шесталов

В каждом новом месте потолок казался высоким. Дотягивался до него, рос. Много бессонных ночей мне стоило это, много силушки. Но вырастал я, и этот дом становился для меня родным. Вырастал я, и снова меня тянуло в дорогу. Не сам бежал – жизнь звала.

Хозяином будешь – любой край полюбишь, родным домом назовешь!

А край наш богатый. Ой, какой бога-а-тый! Все, что хочешь, все есть у нас!

Нефть надо – нефть есть. Газ надо – газ есть. Хрусталь надо – хрусталь есть. Земля наша – погреб с драгоценными камнями, с золотой маслянистой жидкостью.

Все, что хочешь, все есть у нас!

Соболя надо – соболь есть. Медведя надо – медведь есть. Ведь тайга наша еще нехоженая, глухая. Грибы нужны – грибы есть. Орехи нужны – шишки есть. Тайга наша – кедровая да сосновая. Какую ягоду хочешь, такую и выбирай. Красными глазами брусники, голубыми глазами голубики, золотистыми глазами сладковатой морошки взглянет на тебя земля и скажет: человек, будь человеком! Собери сочные ягодки мои. Не дай им высохнуть! Ягоды – вот наши мансийские фрукты.

Осетра надо – осетр есть. Нельму надо – нельма есть. Муксуна надо – муксун есть. Реки наши, как море, полноводные. Плещутся в них рыбы, играют.

Уток надо – утки есть. Гусей надо – гуси есть. Лебедей надо – лебеди есть. Темнеет небо весеннее не от туч, а от утиных стай. Гремит небо не от грома, а от гогота гусей. И белая ночь, может, оттого белая, что белые лебеди плывут и плывут над весенней тайгой.

Все есть у нас! Грешно такой край не любить. Дом надо строить, а не времянку…

Горит костер. У костра складываются сказки, и жизнь обыкновенная течет тут же.

На реке что-то плеснуло. Наверно, рыба. А может быть, мне это просто снится?.. И я ловлю себя на мысли, что ставлю такой сон чуть ли не в особую заслугу себе. Снятся людям города, нефть, космос. И я ужасаюсь: неужели людям грядущего не будет сниться зеленый сон, неужели в моих потомках не шевельнется душа рыбака и к трепету рыб они останутся равнодушными, как камни?

…Вот уха готова. Долго ли вариться маленькой рыбке тугунку – нежной сосьвинской селедке? Только опустишь ее в горячую воду – и уха золотится от жира.

Отец вынимает из зеленого вещевого мешка большую алюминиевую чашку и пластмассовой поварешкой накладывает чуть потрескавшихся белых рыбок.

Хороша уха!

– Вкусно? – цедит сквозь почерневшие зубы отец, пристально следя прищуренными глазами, с каким аппетитом я ем.

– Вкусно! – говорю я.

Все смолкло – и лес, и река.

Затаись на миг – услышишь, как летят искры. Что-то таинственное в этом молчании.

– Ну как? Разве плохо, если селедка вкусная? – Укоризненно глянул отец в сторону Сосьвы. – Скоро вкус у нее будет совсем другой: не речным жиром, нефтью будет пахнуть… А ты говоришь: вкусно!

Потом приподняв курчавую голову, глядя в ночь, словно обращаясь к духам, он продолжает:

– Мало стало нашей золотой рыбки. Собираем до полведра за тонь, горстями. Конечно, она вкуснее представляется. Но раньше…

От пляски огня лунная ночь кажется еще темнее. Хмурые лица рыбаков, ярко освещенные костром, молчаливо сосредоточены. Нет, они не хотели говорить. Просто я, очевидно, тронул их за больное. И вдруг я почувствовал, что кругом уже глубокий лунный вечер. И на моей земле происходит что-то новое…

Почему отец так встревожен?

Неужели рыба и нефть не могут ужиться на одной земле?

Разве я, чувствовавший трепет рыбы, не понимаю важности нефти для страны, для людей? И какой северянин не гордится своей землей, в недрах которой оказались нефть, газ, термальные воды!

– Много огней стало на Севере. Много товаров… Хорошо! Только нам, рыбакам, не всегда хорошо. Мы бы еще больше рыбы наловили, – снова говорит отец. – Ты вот наш писатель. Любишь рыбу, а тоже думаешь только о нефти. Все остальное готов забыть…

– А все потому, что меньше внимания стало со стороны руководителей района к рыбакам и охотникам, звероводам и дояркам, – заговорил вдруг все время молчавший молодой рыбак. – Порыбачу, пока идет селедка, а там подамся в Игрим, буду строить газопровод. Там хорошо! И больше заработаешь. И условия жизни и почет.

– Вот как вы рассуждаете теперь. Вот, вот в чем корень-то! Все вы за большим рублем! Заработок! А кто будет ловить рыбу, пасти оленей? Мирсуснэхум, что ли? Так он тоже из сказки! Эх-ма! – вздыхает отец.

Потрескивают смолистые поленья, искры летят в лунное небо. Лишь лица людей видны у костра. У костра и песни, сказки, думы… И я невольно задумываюсь. Как же так? На моем Тюменском Севере построили новые города нефтяников. Строятся нефтепроводы, газопроводы, железные дороги. Неужели действительно есть неразрешимое противоречие?

Да, если со вниманием отнестись к людям, рыбаки угостят самой нежной в мире рыбой – сосьвинской селедкой; животноводы вырастят упитанный скот, чтобы сделать стол нефтяников богатым; охотники нарядят в соболиные шубы. И страна быстрее получит нефть и газ, если мы будем думать о комплексном развитии всего народного хозяйства, если будем думать о комплексном развитии всех тружеников, о деревне и городе…

Не забываем ли мы иногда о людях, ради удовлетворения потребностей которых ловится рыба, добываются нефть и газ?

Уживутся ли нефть и сосьвинская селедка в одном краю? А человеку нужна и нефть, и рыба. Наверное, нам надо быть очень чуткими к природе, ее богатствам. Человеку, наверное, надо быть тоньше и мудрее.

Я думаю, думаю… И вправду, снятся людям города, космос, нефть. Но разве человечество забудет зеленые сны, разве в моем потомке не шевельнется душа рыбака?

* * *

День идешь, ночь идешь, а конца не найдешь. (Земля)

Мансийская загадка

У сказки разве есть конец? Нет у нее конца, как и у жизни, как и у земли! У нее есть продолжение. «Был у старика белый ворон.

– Слушай, ворон, облети землю. Посмотри, какой величины стала она, – говорит старик птице.

Белый ворон полетел. Три дня его не было. Наконец возвратился.

– За три дня облетел землю. Вот какая ее величина.

Пожили немного – старик опять говорит:

– Ступай, ворон, осмотри землю.

Белый ворон полетел. Вернулся через пять дней.

– Все эти дни я осматривал землю. Такой большой она стала.

Вместе с солнцем кружится время. После темной ночи приходит веселый рассвет. После светлого дня наступает сумрачный вечер.

Однажды старик опять говорит своей белой птице:

– Ступай, посмотри, какой величины стала теперь земля.

Ворон полетел. Долго ли летал, коротко ли летал, на седьмой день вернулся.

– Великой, видно, стала наша земля. За семь дней еле облетел ее, – с хрипотцой говорит теперь уже почему-то черный ворон.

– Отчего ты стал таким черным? – удивляется старик.

– Я долго летал, сильно проголодался.

– Нет, ты в чем-то провинился.

– Да нет, просто сильно захотелось есть, потому и почернел.

– Ты птица, а уже научился лгать! Не проведешь меня, старика. Насквозь вижу.

– И правда, сделал плохое, черное дело. Человек умер. Я съел четыре кусочка… Потому и почернел, – признался ворон.

– Ступай, куда глаза глядят! Такой друг мне не нужен. Самого человека рискнул ты съесть… Сам добывал бы и зверя лесного, и рыбой живой наслаждаться бы мог. Отныне ты будешь мертвечиной питаться! Человеку – олень, а тебе – лишь кишки да мертвая кровь на снегу ледяном.

Ворон улетел».

А сказка осталась. Осталось и вечное стремление людей осматривать землю и узнавать ее историю. И человек не доверяет это ни ворону, ни какой другой птице. Сам идет по земле и открывает для себя мир, полный тайн и загадок…

НОВАЯ ПУТИНА СЕВЕРА

Сосьва нежится под жаркими лучами солнца. По реке мчатся моторные лодки, летят полуглиссеры, ломая зеркало воды.

А на крутом берегу, где недавно еще юрких белок промышляли, сегодня урчат трактора, бульдозеры, кусторезы, грузовые машины.

На пристани с самоходных барж разгружают цемент, горючее, трубы, пиломатериалы, жилые вагончики, муку, сахар, масло, рис.

Над песчаным обрывом возвышаются «железные чумы». Словно тысячи оленьих нарт, сложенных одна на другую.

Чумы? Тебе все еще снятся чумы? А разве бывают оленьи нарты железными?!

Да, никакие это не чумы. Это – разобранные части буровых вышек.

Разгружаются баржи, звенят топоры, урчат бульдозеры, рокочут трактора, шипят шины грузовиков на песчаных улицах, клубится пыль – и небо кажется песчаным, и солнце кажется песчаным, раскаленным. Все движется, кружится, вьется…

Никогда не было так шумно на Сосьве!

– Жарко, как в Казахстане! – говорит мой новый знакомый, поблескивая черными казахскими глазами.

– А мне снится боевой Сталинград! – уверяет кинооператор, приехавший из Москвы.

– Нет, это новая Башкирия! – не соглашается с ними инженер из Башкирии Мухтар Назаргалиев.

– Это какая-то новая, бешеная путина Севера! – вздыхает рыбак и охотник Семен Собянин, председатель Игримского поселкового Совета. – Раньше все было проще…

– Да, раньше такого не было!

Где вчера был пустырь, сегодня дом вырос. Нужна пекарня – ее построили! Нужна школа – ее построили! Так быстро! Что за время? Что за путина? Поневоле задумываешься. Со всех концов страны приехали рабочие. Люди разные. Надо найти ключи, уловить ритм «рабочей путины»…

Игримгаз, контора бурения, строительно-монтажное управление, РЭБ – новые организации. Надо добиться согласованности действий руководителей, установить дух взаимопомощи и взаимовыручки.

Поймут ли работники этих организаций, что надо помочь колхозу в заготовке кормов? Или каждый будет «печься» о выполнении своих планов?

За короткий срок население увеличилось на несколько тысяч. Надо попросить людей, чтоб потеснились, приютили новоселов с детьми. Ликвидировать перебои в торговле, улучшить хлебопечение, построить больницу, стадион, парк… А вдруг еще пожар, наводнение, еще какая-нибудь стихия?.. И каждый день новые, непредвиденные проблемы встают и требуют срочного решения…

Все кружится, вертится, вьется… Жарко!..

Старинное мансийское селение Игрим… Дома стоят в низине, на узкой полоске земли. Стаей диких уток чернеют они на песчаном берегу Сосьвы.

– Тюр-тюр-тюр, – журчит вода. Почти у дверей плещутся волны: на реке половодье.

– Ветлю-ветлю-ветлю, – разносит эхо. Это поет кулик, радуясь весне. Пахнет травами, мокрыми сетями, рыбой…

Семен Гаврилович Собянин на берегах Сосьвы родился. Отсюда вместе с отцом уходил на фронт. От отца Гаврилы Епифановича Собянина осталась добрая слава Героя Советского Союза. Его именем названы улицы, теплоходы.

А Семен Гаврилович вернулся… Его избрали председателем сельского совета. Он сразу взялся за дело. За речкой, на высоком берегу, где солнце, кажется, сидит на ветках кедра, застучали топоры колхозников. Это было началом нового Игрима. Десятка два домов, а за ними начиналась тайга. Лиственницы, пихты, сосны. Дальше болота. Бесконечные болота. Тишь…

На Севере – новая, невиданная путина! Всюду теперь она. И в помолодевшем Сургуте, и в новом Нефтеюганске, и на таежной речке Салыме, и в древнем мансийском Шаиме. Всюду, где нефть и газ!..

* * *

Какая самая загадочная загадка? (Человек)

Как создали человека? И об этом есть у древних манси сказка. Разве мог он не спросить у себя: откуда он и как? Разве мог он не создать и о себе легенду?

Все мучения человека начались от матери.

«Жила-была Ели-торум-сянь – мать Земли.

Однажды она говорит Крылатой Калм:

– Пойди к Нуми-Торуму, скажи ему: Земля теперь крепко стоит, не плавает. Надо создать человека, чтоб он на ней жил.

Полетела Крылатая Калм к своему небесному отцу и говорит:

– Землю ты укрепил. Но скука такая! Умереть можно… Земле нужен весельчак. И хозяин Земле нужен.

Нуми-Торум поднял голову, взглянул на дочь:

– Ладно. Человека я вам сделаю и на Землю спущу, а вы его там оживите.

Позвонил Нуми-Торум по небесному телефону Тапал-ойке, приказал ему сделать человека. Тапал-ойка вырубил из лиственницы семь человеческих фигур. А Куль – царь подземелья – тоже не дремал: за это время он вылепил семь человеческих фигур из глины. И говорит Тапал-ойке:

– Давай, братец, поменяемся, а?

– Нет, не буду меняться. Твои люди глиняные, худые.

– Ну, поменяемся! – уговаривает дух подземного царства.

– Не хочу отдавать своих людей. Вон сколько я над ними бился.

– И я над своими идолами поработал, – говорит Куль. – А ты откуда для них души возьмешь? Нуми-Торум ведь тебе душ не давал.

Сидит Тапал-ойка, голову почесывает:

– Верно, душ-то у меня, и правда, нет. Ну, а ты моих деревянных людей сделаешь живыми?

– А как же! Я их оживлю. А из глиняных людей пусть будут менквы[13]13
  Менквы – великаны-людоеды, злые лесные духи.


[Закрыть].

Отдал Тапал-ойка деревянных людей Кулю, а сам глиняных взял. Куль отнес идолов, вырубленных из крепкой вековой лиственницы, Нуми-Торуму. Поставил Нуми-Торум их спинами к себе, дунул на них – и нет их, куда девались? Тапал-ойка руки расставил, да ни одного не поймал. Тапал-ойка почесал у себя в затылке. Взял глиняных людей, посмотрел на них. Что же? Глина – и только.

– Глиняных людей отнеси к нашей сестре Калтысь-экве, – говорит Нуми-Торум. – Пусть она их оживит. Души у ней.

– Сможешь, сестра, оживить этих людей? – спрашивает Тапал-ойка Калтысь-экву.

– Оживлю, только ты отсюда уходи.

Тапал-ойка ушел. С тех пор, когда дети на свет появляются, мужчинам при этом быть нельзя.

Глиняные люди стали живыми. Только век их недолог: куда годятся их глиняные руки, глиняные ноги? В воду упадет человек – тонет, жарко станет – пот выступает. Люди, сделанные из лиственницы, были бы крепче!

Когда люди появились на земле, Крылатая Калм снова полетела к Нуми-Торуму.

– Ну вот, люди на нашей Земле появились. Теперь скажи, чем они будут кормиться, чем прикроют свое тело от холода?

Нуми-Торум опустил голову, долго думал. Потом так ответил:

– Крылатая Калм, лети обратно на Землю. В тайге, в лесной чаще будет много белок, соболей, лосей. В тундру я пущу оленей. А люди пусть охотятся на них…»

Многому научились люди с тех пор. Сейчас они не только ходят на охоту, но и добывают газ, ловят рыбу, строят дороги и города. Но люди остались людьми. Сказывается глина…

* * *

Перекати-поле… Разве есть такое растение на Севере? Такого растения нет! А люди встречаются.

Вот он опять пришел домой с опущенной головой. И на вопрос жены опять отвечает раздраженно:

– Не берут. Не хотят доверить машину. Только если плотником…

И жена, светлолицая мансийка, большими печальными глазами смотрит на него. В них не то осуждение, не то жалость. Может быть, она вспоминает те дни, когда он работал на тракторе-кусторезе.

В промасленной синей спецовке, перемазанный, прокопченный выходил он из кабины. Лишь глаза светились. Светились особым, счастливым светом.

– На лице песок, копоть… Не лицо, а прокопченная палка, на которой висит котел с рыбой! – смеялась она и говорила по-мансийски. И, видя, что он плохо понимает ее, тут же переводила: – С этими машинами и глаза твои не будут светиться.

– О, знала бы ты, какая это машина! Не машина – чудо! Пусти меня с моим трактором в тайгу тушить пожар: сразу проутюжу.

– Ну и как?

– Всю ночь воевал. Где ступала моя машина – дальше огонь не прошел. Она языкастее, зубастее огня, вырывает деревья с корнями.

А может быть, жена вспомнила, как он уходил с Севера.

– Игрим – дыра! Зря мерзнем, копаемся. Пустая труба! Надо уезжать! – кричал он злобно.

И укатил куда-то на юг.

Потом снова приехал. Возился с трактором в сорокаградусный мороз. Отмораживал пальцы. Спал в спальных мешках в тайге, в снегу, злился на мороз и начальство, переходил из одной экспедиции в другую. Опять звал жену в теплые края. Уезжал, устраивался там на работу.

И вот нашли здесь газ. На Игрим стали смотреть по-другому. Приехали промысловики, буровики, строители газопровода Игрим – Серов. Закипела новая жизнь. Жарко стало!

– Как они не понимают? Это меня, героя Севера, открывавшего газ, не пускают к машине?! – возмущался он вслух. – Как они не понимают, что с Игрима сейчас меня не выгнать! Объехал я весь Союз… И здесь жить можно. Ой, как можно! Хорошая зарплата – раз. Река кормит рыбой – два! Лес – дичью и зверем – три! Огород – картошкой, помидорами, огурцами – четыре! Вот какой Север!

Видно, и впрямь «перекати-поле» другим стал.

* * *

 
Мороз по земле шагает,
Сосны трещат в бору.
Испуганным оленьим глазом
Звезда дрожит на ветру.
 

Да, на этом морозном ветру я, кажется, продрог до костей и сердца. Продрогли и эти вагончики, занесенные снегом, они напоминают мне мерзлых куропаток на белой поляне среди безмолвия тайги. Но над белым балком что-то вьется. Это дымок. Хотя он и дрожит, но вьется, вьется! Вьется тепло над балком. А в балке? Тепло ли в балке?

Захожу. Мне помогают раздеться. Подают терпкий, горячий чай. От сердца отходит холод, и этот маленький балок кажется самым уютным домом на свете. Кажется, нет и мороза, и бескрайней тайги, а звезды смотрят уже ласковыми оленьими глазами. Конечно, это не звезды и не оленьи глаза. Это смотрит Мария Прокофьевна – мать троих детей, мать троих буровиков. От этих глаз тепло, наверно, и семикласснице Елене. Хотя и школа далеко – ездить надо на машинах, хотя и школа не такая, как в родной Башкирии, но Лене здесь очень хорошо: она первая, вместе с родителями, приехала осваивать нефтяную целину. Другие дети дожидаются, когда построят на нефтепромыслах квартиры, новые школы – тогда приезжают, а Лена приехала сразу. Хорошо, когда сама все строишь, во всем принимаешь участие – во всех делах взрослых.

А десятиклассник Толя уже буровик. Здесь рабочие нужны, как олени в тундре. Надо строить поселок буровиков. Толик днем работает – вечером учится. Когда рядом добрые глаза матери, кажется, никогда не устанешь, и времени хватает на все: и на работу, и на учебу!

Самый старший – Володя. Он окончил техникум механизации и электрификации. В нем нуждаются буровики: без механизмов и электричества разве до нефти добуришься!.. И во всем хорошем, что делает Володя, – может быть, в этом тоже свет теплых глаз матери?

А этот седовласый большой голубоглазый человек, который еле-еле умещается в маленьком балке, в присутствии Марии Прокофьевны тоже кажется ребенком.

Борис Михайлович – отец семейства буровиков. Буровой мастер, человек славной биографии: строил Магнитку, бил фашистов под Ленинградом, разведывал и давал стране башкирскую нефть в самые трудные годы. Но и ему трудно: вместе с настоящими патриотами у всякого нового дела вьются и случайные люди, летуны, тунеядцы. Пользуясь временными трудностями, неустроенностью быта, они кляузничают, строчат жалобы… Нелегко бывает и руководителям, даже самым испытанным. Нелегко и матери. Первый иней на ее висках, быть может, здесь выпал? И это беспокойное мерцание звезд в чуть усталых глазах, быть может, здесь началось?

– Даже там, в Башкирии, злые языки тех, которые «улетали», встретившись с трудностями, распространяют слухи: «Медведи… Бориса Михайловича медведи разодрали…»

В голубых, чуть выцветших глазах Бориса Михайловича зажигаются лукавые искорки. «Силен, силен, старина! – думается мне. – Никакой медведь, никакие трудности не оторвут его от любимого дела!»

Мария Прокофьевна рассказывает, как они жили в Башкирии. Хорошо жили. Но бросили обжитую квартиру, удобства городские. И не жалеют.

И Борис Михайлович тоже кивает: да, не жалеют!

 
В его квартире на далеком юге
Струился газ, как голубое утро.
Как снежный наст, когда умчались вьюги,
Сверкала ванна…
Там полно уюта,
Там плещет море в этой тихой ванне.
Там наслаждайся Севером в квартире:
Вот снег пылает в золоченой раме,
Летит, летит
В картинном теплом мире.
А вот олень сияние проносит
На голубых рогах – крутых березах,
И словно слышно, как скрипят полозья…
Живи в таком уюте,
Наслаждайся…
А он живет в вагончике неновом,
По трубы занесенном белым снегом.
На койке слева и на койке справа —
Один и тот же сон,
Один,
Как вега.
И два ружья с большущими глазами —
Им сны не снятся,
В них уснули грозы.
Цветет луна на синеватой раме
Серебряными ветками мороза…
А утром – снова буровая вышка.
Свидетелем его похода в завтра
Встает она,
То рев моторов слыша,
То крик медвежий,
Тягостный и ярый.
Да, есть душа!
Она уюта шире,
И разговор о ней затеян, если
Она вместиться может
Лишь в Сибири,
Как в космосе,
Как в дерзновенной мысли.
Иди вперед,
Иди вперед, бурильщик!
Будь, как мечта, велик и неустанен.
Мечта с тобой —
А значит, все отыщем,
Нефть из сердца у Земли
Достанем!
 

Большим лукавым ребенком кажется мне этот немолодой уже буровой мастер. А может быть, от женщины, от матери его детей идет вся его сила, тепло и доброта? Уютно. Этот балок кажется огромным дворцом, где дружно, в лад бьются сердца большой семьи буровиков. Много таких семей приехало на мой Север из Башкирии. Хорошо! Тепло! И мне тепло… Мать…

Руку матери давно я позабыл, нежную и теплую, как пух гусиный, руку. Сердце свое давно я в ветер бросил, давно оно как средь деревьев бьется. И, кажется, оно одеревенело, и, кажется, оно оглохло, онемело, и никогда не услышит ласку, и не расскажет о чьей-то маме сказку.

Белой птицей летает вьюга, белым клювом в окно стучится. А балок, как сердце друга, греет…

* * *

«Растущий человек… Разве он ездит по одним и тем же местам, разве плавает по одним и тем же водам?! Остались позади и широкие реки, и высокие горы, топкие болота и дремучая тайга…

Долго ли ехал Мирсуснэхум, коротко ли ехал, видит – озеро. Вода в нем прозрачная, хрустальная… Видно даже, как плавают рыбы. Нельмы, как серебряные луны, важно шевелят плавниками. Осетры, как хрустальные хребты, по дну песчаному идут, задумчивые такие. Видно, говорят о чем-то важном, может быть, о своем будущем по-рыбьи рассуждают. И лишь глупая мелочь пляшет, плещется на поверхности, заливается счастливым смехом…

Смотрит Мирсуснэхум вверх, видит: осина стоит. Ветвей на ней нет, ствол голый. Лишь на самой вершине один лист дрожит. Взял в руки лук и стрелу: «Собью с осины лист. Попаду или нет?»

Натянул тугой лук, и запела стрела. Что сто́ит, умеючи! Полетела стрела, попала в середину листа, пробила его насквозь.

– Оказывается, у меня хорошие руки! Попадется мне зверь – не уйти ему от меня! Убью. Попадется мне рыба – не уйти ей от меня! Убью. Лес на пути встанет – с корнями вырву! Убью. Я человек! Я самый сильный на свете!..

И, наслаждаясь на берегу своей силой и могуществом, он заснул.

Однажды слышит, что кто-то бранится: «Вот тоже человек… Вырастил такие сильные руки, вырастил такие сильные ноги и дает им полную волю. Зачем ты пробил стрелой кусочек моей постели, которая предназначена для сна?!»

– Большой Игрим! – удивился старый охотник, возвратившийся из тайги. – Ой, какой большой стал! Дерево так быстро не растет. Раз ушел – пятьдесят домов было. Колхоз был. Рыбоучасток был. А пришел – сто домов стоит. Экспедиция пришла. Железные деревья посадила, машины привела. Землю сверлит.

Другой раз ушел в лес, много зверей убил. А пришел домой – столько домов стало! Считать не могу. Да еще стучат топоры, строят и строят.

«Кто такие?» – спрашиваю я.

«Это люди СУ, люди конторы бурения, люди Игримгаза, – говорят мне. – Новые люди. А экспедиция ушла».

– У, какой большой Игрим! – вздохнул старик.

«Игрим, наверное, город, – подумаете вы. – Большой, каменный». Нет! Обыкновенный рабочий поселок. «Рубленый», деревянный. Это старику он кажется необыкновенным. Когда он уходил в тайгу, в верховья речки, не было на окраине Игрима этого зеленого городка из вагончиков.

Вагончики зеленые, под цвет кедров. И стоят они рядом, как дома, улицами. Только колеса, видно, не успели снять. Зеленый городок на колесах. Не дорожное ли настроение у людей? Иду в первый вагончик. Две комнатки, две двери. Захожу в левую дверь. Четыре полки, как в обыкновенном вагоне. Две опущены – значит, живут двое. Муж с женой. На стене ковер. На этажерке книги. На окнах цветы.

– Это локсиния. Это тоже локсиния, а то – гортензия, «невеста», – поясняет светловолосая женщина средних лет. – Привезли их из Тюмени. И на Севере надо развести наши южные цветы… Жилья вот пока не хватает. Ничего, поживем в вагончиках…

– Зимой, наверное, холодно будет?

– Будем утеплять. А главное, больше будем топить: у нас ведь отопление.

От зеркала, что стоит на столе, к стене бегут солнечные зайчики. На электроплитке что-то кипит, из приоткрытого платяного шкафа выглядывает рукав костюма.

– Вы не думайте, что мы будем все время так вот жить, – словно в чем-то оправдываясь, говорит женщина. – Скоро дома построим! Новый клуб, гостиницу, магазины, большой детский сад… И новую больницу, и новую среднюю школу построим. Совсем как в городе. Сейчас осенью на улице темно и грязно. Будет в Игриме светло, как в белую ночь, когда возведем мощную электростанцию на газовых дизелях. Вся Сосьва будет в огнях. А вы видели белую ночь? Светище! Красотища!

В городке на колесах – не дорожное настроение. В городке на колесах живут мечтой о будущем Игриме. В городке на колесах своими руками возводят будущее…

* * *

А когда-то сказка по земле летела.

«Летел Мирсуснэхум на сказочном коне.

В одном месте конь остановился.

– Что за земля впереди? – спрашивает Мирсуснэхум.

– Не знаю, какая это земля, – отвечает конь.

– Не огонь ли это?

– Не простой огонь, а голубой. Это огонь Куля – злого подземного духа.

– Может быть, когда-нибудь это пламя понадобится людям?

– Но Куль его без борьбы не уступит! – сказал конь. – Надо с ним сейчас что-то сделать, а то людям потом будет труднее…

Слез Мирсуснэхум с коня, пошел навстречу Кулю.

Куль как вдохнет – Мирсуснэхума близко к нему подносит: как выдохнет из себя – его обратно относит.

– В кармане у тебя что-то есть. Вспомни, – шепчет ему конь.

– Подумаю, что у меня есть. Ровно ничего нету.

– Думать надо, думать… Ради будущего сейчас надо думать!

– Есть у меня в кармане шкурка мамонта! – воскликнул Мирсуснэхум.

– Залезь в шкурку мамонта и заберись под мох. Так и иди к злому духу Кулю. У тебя в кармане есть еще ножницы. Выгляни из-под мха и отрежь у Куля нос и оба уха…

Так и сделал Мирсуснэхум. Потом сел на коня и поскакал. А Куль вскочил и кричит вслед:

– Э-эй! Мирсуснэхум, внучек, не уезжай! Я все тебе расскажу. Как пользоваться голубым огнем, научу. Устроил ты мне соболиное гнездо, звериное гнездо, я в нем сгнию. Отрезал ты мне уши, отрезал ты мне нос. Наступит новая эпоха человеческой жизни, и люди найдут это место. Выкачают мой дух, мое голубое пламя! Это моя смерть! Не уезжай, Мирсуснэхум. Остановись. Верни мне нос и уши!

Мирсуснэхум ускакал».

Настала новая эпоха человеческой жизни. И люди нашли то место. Злой Куль покорился.

Но нелегко далась эта победа. На таинственном пути к ней много лишений перетерпели смелые разведчики недр. И голубое пламя уже служит людям. Но с газом надо быть очень осторожным.

Узкая таежная речка Пунга кажется с вертолета тонкой, переплетенной кишкой дикой утки. Кто знал о ней? Лишь охотники-манси по первой осенней пороше заходили сюда. Прозвенит одинокая песня охотника и растает до новой осени.

Зимой снега глубокие, а летом болота топкие. Да и что было искать людям на этих глухих берегах?

Убьешь лося – как донести его до большой реки, до жилья? Ведь кругом озера, их не сосчитать, как и звезды на небе, а болота такие, – кажется, трава, земля, а ступишь – она колышется, шипит, и ты плавно уходишь в тягучую жижу. И прощайся с синим небом, с золотыми лучами солнца! Медведь – и тот тонет.

Настало новое время. Сначала пришли геологи. Они-то и открыли богатства земли, по которой струится тихая таежная Пунга. В недрах притаился голубой огонь. И появились в глухой тайге люди. На топких берегах вырос зеленый городок.

В вагончиках стали жить буровики и строители газопровода Игрим – Серов. Буровики приехали из Башкирии, а строители газопровода из Ленинграда. Застучали топоры строителей. Для пускового минимума на Пунге нужно было построить электростанцию с газовой электротурбиной (электростанция на собственном газе – это впервые в СССР), котельную для обслуживания всех зданий, водозаборную станцию, сооружения канализации, жилые дома, столовые, склады…

В рекордно короткие сроки строители сдали в эксплуатацию самый северный в стране газопровод – Игрим – Серов. Предприятия индустриального Урала давно работают на дешевом топливе с Пунгинского месторождения газа.

Вся страна послала своих сынов и дочерей на стройки Севера. Есть на Пунге и городок ленинградцев.

И вот я разговариваю с одним из них, Владимиром Шитиковым. Он электросварщик.

До этого жил в Ленинграде. Работал в Главленинградстрое. Посмотрел кинофильм «Знакомьтесь, Балуев». Так захотелось поехать! Трасса, конечно, нелегкая… Тут и книжная романтика меркнет. Здесь работают только сильные духом. Слабые сбегают. И все же романтика есть!..

Когда работаешь на одном производстве, на одном месте – постигаешь все. Скучно? Может быть, но это не то слово! В общем, человек хочет расти. На новом месте тебя как-то всегда будоражит, входишь в неведомый мир…

– Электросварка – хорошая работа! Всегда с огоньком! – говорит Шитиков. И его глаза сияют, искрятся, словно в них тоже огни сварки. Отблески сварки счастья, найденного в труде…

– Как нравится тайга? Красиво! По субботам и вечерам выезжаем семьями на Сосьву. Семьи делят с нами трудности трассовой жизни. Ничего, привыкнут!

Желание работать на строительстве газопровода зародилось у меня давно. В течение нескольких лет шел к этой цели. Однако еще не достиг того, чего достигли ребята. Варят здорово! Варят спокойно, уверенно, красиво. Например, Юданас Юрий – сварщик из соседней бригады, Зайцев Николай, Колпащиков Толя, Овсеевич Олег…

– Комары, бездорожье, болота – это да! Но не такой уж холодный Север, как расписывают некоторые, – говорит мне Федор Васильевич Тихий – начальник участка строительства газопровода – и поясняет: – Жена Валентина и дочки Наташа и Ирина тоже едут ко мне. Хотят стать настоящими сибирячками…

Таинственная, богом забытая таежная речка стала необычайно популярной. Сюда летят и летят. В аэропорту очереди на Пунгу. Может, потому, что Пунга – самое трудное и пока самое неустроенное место в районе?

Летом – комары. И единственное средство связи – вертолет. Здесь вечно чего-то не хватает.

Весной – половодье. Цветущая черемуха в воде. И сосны в воде. И белые ночи, кажется, плывут по воде. Зимой – белые деревья, и буровые вышки белые, и дома от мороза белые. А звезды большие, яркие.

Вода, комары, бездорожье, мороз… А люди едут и едут на Пунгу. Романтика? И так может быть. Но главное в другом.

С открытием Пунгинского месторождения, которое оказалось крупнее Игримского, к Пунге потянулись изыскатели будущей трассы газопровода. Они шли по тайге, по болотам, через таежные речки. Пятьсот с лишним километров трудного пути от самого северного уральского города Ивделя до Пунги – и ни одной деревни, ни одного человека не встретишь по дороге.